2. Триада детерминизма: Необходимость-Случайность-Свобода

Первые атомисты, используя указанную тройку категорий, заложили начало учений о детерминизме. Множественное число здесь уместно уже потому, что Демокрит (460–370 гг. до и. э.) и Эпикур (341–270 гг. до и. э.) разошлись в толковании начал. Не только в определении «статуса случайности», на что обращал внимание К. Маркс [196], но и в понимании связи свободы и необходимости. Один из комментаторов (Лактанций) отмечал: «Начинать надо с того вопроса, который кажется первым по природе: существует ли провидение, которое печется обо всех делах, или случайно все сделано и совершается?»[197]. Поскольку и Демокрит и Эпикур отрицали провиденциализм, влияние сверхъестественных сил, то создавалось впечатление, что они оба сторонники второго учения: Демокрит его основатель, а Эпикур его защитник, как считал Лактанций. Но для Демокрита случайность не объективная категория, а всего лишь плод незнания. «Люди измыслили идол (образ) случая, – утверждал он, – чтобы пользоваться им как предлогом, прикрывающим их собственную нерассудительность»[198]. Исходя из положения о всеобщей связи явлений (вещей) как бытия атомов, не имеющего начала во времени, но существующего вечно, он назвал детерминизмом учение о необходимости как законе природы. Раскрыть этот закон можно только в каузальном анализе. Отсюда его утверждение: «Я предпочел бы найти одно причинное объяснение, нежели приобрести себе персидский престол». Так были заложены методолого-мировоззренческие основания механицистского толкования детерминизма, поддержанные позже многими выдающимися философами (Ф. Бэкон, Б. Спиноза, Р. Декарт и др.) и естествоиспытателями (Г. Галилей, И. Ньютон, К. Линней) и оформленные в систему П. Лапласом.

Эпикур дополнил атомизм Демокрита идеей Эмпедокла о спонтанном отклонении атомов, т. е. самопроизвольном изменении ими от траектории движения. В методологическом плане это вело к признанию объективного характера случайностей («Бог в кости не играет» – говорил А. Эйнштейн), а значит, преодолению фаталистических тенденций детерминизма Демокрита. Вместе с тем абсолютизация случайностей породила ряд концепций индетерминизма, первоначально в гуманитарной сфере, в частности свободы воли человека, с ее утверждением вопреки догмату Августина Блаженного, а также учений о коллективном договоре, либеральных принципах индивидуализма, laissez faire – невмешательства государства в хозяйственную жизнь. Позже в биологии индетерминизм проявился в концепциях случайного зарождения жизни – витализм, гилозоизм, креационизм, панспермия и др. В физике абсолютизация случайностей заметна в теории «тепловой смерти вселенной», «парникового эффекта», «озоновых дыр», «корпускулярно-волнового дуализма», «свободной воли электрона» и других. Тезис М. Борна о «индетерминистской физике», в которой фундаментальной категорией является случайность, а не необходимость, стал толковаться как отрицание причинности, вопреки утверждению автора, что беспричинной науки быть не может. Все это только подтверждает, насколько прав был еще Сократ, требуя точного определения терминов. Для социологов особенно важна его следующая мысль: «На правильно поставленный вопрос может быть получен правильный ответ»¹. Сократ не только предугадал логику когнитивного диалога, но и дал своего рода микросхему понимающей каузальной связи: вопрос является причиной поиска ответа, а ответ – инспирирует новый вопрос, и так до достижения подлинного консенсуса, например, при решении математической задачи, или временной конвенции в житейских делах, в области вкусов, мнений и т. д.

Существует бесчисленное количество публикаций по этим терминам, но в рамках детерминационного подхода их изолированное рассмотрение (словарные статьи) не имеет смысла, поскольку теряется поисковая интенция, а именно – для чего они вводятся. Так как нас интересует не философский или теоретический, а только социологический статус этих категорий, то прежде всего отметим, что в социальной реальности они существуют парами, образуя друг с другом 6 дуплетов: необходимость-случайность, необходимость-свобода, случайность-свобода, и обратное соотношение. По отдельности каждая из этих категорий определяется через закон как родовой признак: необходимость есть устойчивая сущностная связь, обусловленная природой вещей; случайность – это отклонение от закона (необходимости) под влиянием изменяющихся внешних или внутренних факторов взаимосвязи; свобода есть возможность выхода за пределы необходимости путем новых вариантов действий.

Социолог, разрабатывая программу исследования, исходит из философских методологических предпосылок и имеющихся дефиниций терминов, но стоящие перед ним задачи требуют перенесения этих категорий в повседневную жизнь с оценкой (прогнозной или хотя бы гипотетической), как они воспринимаются людьми, с чем связаны имеющиеся различия и т. д. Можно, по-видимому, утверждать, что каждый человек достаточно часто оказывается в ситуациях с системой координат: Необходимость-Случайность-Свобода. Измерение этих координат, пусть даже по внутренней, субъективной шкале, и означает, что ситуация, по У. Томасу, определяется как реальная. И конечно, каждый, независимо от уровня знаний, навыков анализа, опыта рефлексии, характеризует своими словами такие ситуации. Если воспользоваться формой стандартизированных вопросов, то можно сказать, что под необходимостью чаще всего понимается следующее.

1. То, что существует как «мир данности» (А. Шюц): звездное небо над головой, смена времен года, социальные институты и др.

2. То, на что повлиять я не могу: природные катаклизмы, состояние погоды, мировые кризисы, международные отношения и пр.

3. То, что определяется распорядком дня моих занятий, регламентом и должностными инструкциями, правилами техники безопасности, дорожного движения и т. д.

4. Удовлетворение первичных потребностей: гигиена, питание, поддержание бытового порядка и т. д.

5. Обязательства, обещания, назначенные встречи, присяга, клятва, обет, заповеди и другое.

6. Ролевые ожидания на всех уровнях – от семьи, коллектива, группы единомышленников, руководства до социетальной общности.

7. Нравственные нормы и принципы поведения, этикет, правила игры, человеческого общения и другое.

К случайным относят обычно неожиданные, непредвиденные события, которых в данной ситуации быть не могло или их вероятность крайне мала.

1. «Счастливый билет» – и не только на экзамене или в лотерее, но и в самых жизненных обстоятельствах.

2. Просто удача, везение, «фарт», чудо и т. п.

3. «Кирпич на голову» – неприятный случай, который предусмотреть трудно или даже невозможно.

4. Нечто привходящее, непредусматриваемое в той или иной ситуации: нежданный гость, неожиданный попутчик, резкий поворот событий и т. п.

5. Случай как подсказка некоторой логики распределения фактов или ошибок, плюсов и минусов в слепом поиске («методом тыка»): один гриб – семейство, одна поклевка – хороший улов…

6. Случай как повод для углубленного анализа собственной готовности к неожиданности (попытка развести в походе костер во время дождя), для изменения или развития ситуации.

Под свободой в социологическом смысле слова можно понимать способность человека иметь (занимать) личностную позицию по жизненно важным для него проблемам; позицию, выработанную самостоятельно и добровольно на основе рефлексии своего общественного положения и оценки существующих констелляций (условий, факторов и т. д.), антиципируемых (предвидимых) результатов собственных действий и тенденций институциональных изменений. Иначе говоря, свободен тот, кто может экзистировать, т. е. выходить за пределы своей единичности, подниматься над критическими обстоятельствами, находить новые смыслы и проявлять надситуативную поисковую и деловую активность. Социологический подход, – в отличие от антропологического, метафизического и др., в которых постулируется ипостась свободного человека, абсолютизируется свобода как «субстанция духа», как надмировая универсальная (единая для всех времен и народов) ценность и т. д., – не может не учитывать относительность и конкретность данной категории. Для социолога аксиоматично, что люди воспринимают свободу по-разному. Еще Гегель писал: «Обыкновенный человек полагает, что он свободен, если ему дозволено действовать по своему произволу, между тем, именно в произволе заключена причина его несвободы»[199]. И. Кант, формулируя в «Критике чистого разума» свои знаменитые три вопроса, имел в виду, очевидно, и пути к свободе:

«1. Что я могу знать?

2. Что я могу делать?

3. На что я могу надеяться?»[200].

Неслучайно в «Логике» он поставил четвертый, обобщающий вопрос: «Что такое человек?»[201].

На опасность абсолютизации категории свободы указал в свое время известный психолог и социолог Эрих Фромм (1900–1980), посвятив этой теме книгу «Бегство от свободы». Люди бегут от свободы по многим причинам: из-за доминирования в социуме модуса «обладания», позже он дополнился «синдромом потребительства»[202], чувства одиночества, неуверенности, внутреннего диссонанса и проч. Куда бегут? В конформизм, лояльность, анархизм, иррационализм, эскапизм, разрушительство, респрикционизм как имитацию хорошей работы и т. д. В своей следующей работе «Человек для себя» автор, перефразируя тезис Руссо, «Человек рождается свободным, а между тем он повсюду в оковах», задает вопрос: «Означает ли это, что человек свободен, даже если рожден в оковах?» и отвечает отрицательно. «Если человек подвергается угрозе, превосходящей его силы, он становится беспомощным и испуганным, его действия становятся судорожными и парализуются»[203]. Фромм отмечает, что человек западного мира не решил свою моральную проблему, его только попытались убедить, что «наше личное и социальное будущее гарантируются единственно нашим материальным успехом»[204]. Критики часто обвиняли Фромма в излишней акцентуации этико-психологических аспектов свободы при очевидной и сознательной отстраненности от углубленного анализа институциональных параметров общества. Думается, что приведенные выше слова о детерминации свободы единственно материальным успехом показывают, что он понимал значение в этом процессе внешних факторов, но оставался, в основном, в пределах своей психо-социологической специализации. Тем не менее нет сомнений, что его предсказания о таких латентных угрозах экзистенции, как культ обладания и материального успеха, синдром потребительства, роботизация на производстве и другие, откупиться от которых человек будет согласен даже ценой потери свободы, все чаще подтверждаются. Последний раз мировым финансово-экономическим кризисом 2008–2010 гг., выход из которого, т. е. достойный Ответ, по Тойнби, пока не просматривается даже в высокоразвитых странах «свободного мира».

Социологический анализ направлен на выявление типичного: мнений, оценок, ожиданий, настроений, позиций и т. д. Этим он и ценен, ибо, как отмечал Вебер, если бы даже удалось собрать всю сумму индивидуальных реакций, это было бы только хаотичное, нерасчлененное нагромождение фактов, не помогающее, а мешающее и познанию, и практическим ориентировкам. «Порядок в этот хаос вносит только то обстоятельство, что интерес и значение имеет для нас в каждом случае лишь часть индивидуальной действительности, которая является предметом каузального объяснения»[205]. Относительно восприятия свободы социологу важно прежде всего установить, в каких сферах жизнедеятельности и в какой степени чувствуют себя свободными разные социальные группы и демографические категории. Это касается выбора места жительства, работы, возможности заработка, доступа к образованию и информации, поездок за рубеж, высказывания своих мнений, приверженности религиозным конфессиям, поддержки политических взглядов и партийных программ и др. В эмпирико-социологическом исследовании этот перечень может быть продлен, в том числе и постановкой открытых вопросов.

Следующий шаг – это выявление «ограничителей» прав и свобод, по оценке респондентов. Анкетный вопрос может звучать так: «Скажите, кто и что препятствует реализации указанных Вами прав и свобод?» Корреляционный анализ позволяет связать эти данные с предыдущим вопросом и установить, например, что или кто ограничивает, по мнению опрашиваемых, свободу выбора учебного заведения абитуриентами.

Социологическое исследование свободы не может обойти проблему ответственности. Тема эта напрямую связана с детерминизмом человеческих поступков, а значит с необходимостью и случайностью во всех их сложных переплетениях. Мы здесь отметим лишь некоторые моменты. Во-первых, утверждение Вебера, что свободным действием является только действие разумное, независимо к которому из четырех типов оно относится. «Совершенно очевидна, – утверждает Вебер, – ошибочность мнения, согласно которому “свобода” воления, как бы ее ни понимать, идентична “иррациональности” поведения… Специфические “не поддающиеся учету” действия, равные “слепым природным силам” (но не превышающие их), – привилегия сумасшедшего»[206]. По этому критерию можно отделить манипулятивные, рекламные и прочие имитации псевдорациональных действий. Как заметил известный писатель-сатирик Аркадий Арканов, «Сегодня существует сплошная свобода понижать планку»[207], имея в виду свою сферу деятельности, но и не только.

Во-вторых, вечная тема о свободе воли. Известно, что Блаженный Августин отверг свободу воли, исходя из учения о божественном предопределении, которое было преобразовано позже и положено в основу кальвинистской ветви протестантизма. В то же время многие известные мыслители разных направлений отстаивают свободу воли. Так, Сартр утверждал, что человек обладает «абсолютной внутренней свободой»[208].

Вполне очевидно, что полное отрицание свободы воли ведет к фатализму, к торжеству «железной необходимости» детерминизма лапласовского толка, при котором с человека снимается ответственность за результаты его действий или бездействия. Но и абсолютизация свободы воли чревата волюнтаризмом, как худшей формы индетерминизма. Стремление пройти между Сциллой и Харибдой привело в свое время Б. Спинозу к формуле «свобода есть осознанная необходимость», которую поддержала и развила классическая немецкая философия, особенно Гегель, а за ним К. Маркс и его последователи. Эта дефиниция подверглась не столько даже критике, сколько поношению якобы «нелепостей» марксизма (о Спинозе и Гегеле забыли, если и знали) за то, что она неадекватна очевидным фактам. «Человек сидит в тюрьме, но должен чувствовать себя свободным, если осознает какую-то необходимость» – доказывал математик и диссидент Есенин-Вольпин на одном из диспутов в МГУ. На самом деле, данная формула правильная, но она относится только к позитивной версии, понимаемой как свобода «для». Имеется в виду выбор средств достижения цели, инструментария, проекта, бизнес-плана, т. е. всего того, что позволяет человеку действовать со знанием дела, или разумно, по Веберу. Свобода «от» есть лишь подготовительный этап, представляющий собой избавление от внешних ограничений, принудительной силы обстоятельств, а также и раскрепощение от внутренних скреп, ограничивающих проявление потенциала – от комплексов неполноценности, фобий, маний, зажатостей, застенчивости, в том числе и недостатков знаний и умений, что преодолевается культурой и образованием.

Волюнтаризм – это торжество не воли, а глупости, когда невежественный человек считает субъективно желаемое объективно возможным и достижимым. Скажем, если бы Хрущев был профессиональным агрономом, вряд ли бы он довел посевы кукурузы до экстремально высоких широт, вплоть до Мурманской и Архангельской областей; будь он профессионалом в политике – не затевал бы многие из своих кампаний, отрицательный исход которых достаточно определенно просчитывался. Но верно и другое: ничего этого он не делал бы, если бы чувствовал и нес персональную ответственность за свой волюнтаризм. Заметим, что у отдельных мыслителей само понятие «воля» приобрело превращенный, гипертрофированный статус. У Ницше, например, воля к власти есть cause sui – причина самой себя, преодолевающая все сила, средство самоутверждения и основной критерий отбора для формирования вида “сверхчеловеков”. К чему ведет освобождение такой воли, продемонстрировал фашизм с любимым слоганом Гитлера: «Солдаты, я освобождаю вас от химеры, называемой совестью». Видимо, такого рода перверсии волюнтаризма имел в виду М. К. Мамардашвили, когда писал: «Одной из катастрофических идей XX века является идея нового человека… Реальный же парадокс истории состоит в том, что дай нам Бог порождать или породить просто человека, имеющего свое назначение»[209].

В-третьих, в многослойной проблематике социологического детерминизма особое значение имеет способность (воля) к самоограничению. Гегель писал: «Кто хочет совершить великое, должен уметь ограничивать себя»[210]. «Сознание свободы, – подчеркивал С. Булгаков, – загорается в душе лишь через чувство ее ограниченности»[211]. Характерно признание Б. Л. Пастернака в письме к сестре 31 октября 1924 г.: «Если бы в моем случае все сводилось к тому, чтобы много зарабатывать, этот вопрос был бы давно разрешен, но я человек наименее свободный из нас четверых… Под несвободой я разумею несвободу предназначения»[212].