Баня в родильной обрядности

Бане в родильной обрядности карелы отводили совершенно особое место. Рожать в избе запрещалось категорически. Как говорили в Вокна-волоке: «Ne vet re?hke? varattih» – «Они ведь греха боялись»[165]. В родильных заговорах прямо указывается, что роды изначально проходили в бане[166]. Баня была, во-первых, местом обитания предков, на чью помощь рассчитывали в переходный период, во-вторых, изолированным от чужих взглядов помещением и, в-третьих, местом, где была рядом теплая вода и очищающая сила огня, стихиям которых карелы поклонялись.

Сегозерские карелы рожали в бане или в хлеву, а иногда в трудных случаях – в подполье, тоже локусе обитания предков[167]. Д. А. Золотарев, описывая экспедицию к кестеньгским карелам, замечал: «Роды обыкновенно проходят не в избе, а в хлеве или в бане в совершенно антигигиеничной обстановке»[168]. Об этом же свидетельствует и финская традиция: «Роды никогда не проходили в избе и при домочадцах, а только в бане и, реже, в хлеву»[169]. Правда, по мнению Р. Ф. Никольской, сведения о проведении родов в бане «относятся к более поздним представлениям»[170]. С этим вряд ли можно согласиться. Скорее всего, место родов из бани в хлев постепенно переместилось, в том числе и под влиянием христианства.

Например, беременная Марьятта в эпических песнях и в «Калевале», вынужденная покинуть родной дом, просит пустить ее в баню, чтобы родить младенца. Но все прогоняют ее, не веря в зачатие от «волоса» или «бруснички».

Уроженка Лоухского района В. П. Федотова вспоминала, что мать родила ее в бане в июне 1934 года. И, хотя Федосья была совсем юной и любимой невесткой, свекр-старовер, строго соблюдавший древние уставы, две недели не разрешал ей вернуться в избу, пока она полностью не очистится. Все эти две недели ей еду приносили прямо в баню.

А. С. Степанова[171] рассказывала, что ее в августе 1930 года мать тоже втайне от всех родила в бане. И первую неделю они провели именно в этом локусе. Александра Степановна до шести лет жила в родном Шомбозере и помнила, как роженицы по нескольку дней жили в бане. Туда им приносили обычную еду и даже особое ритуальное блюдо с выпечкой – hammas (зуб) для ребенка и матери.

Как пишет С. Паулахарью, у финляндских карелов роженица могла находиться в бане от двух-трех дней до трех недель. В некоторых банях (например, в районе Суйстамо) даже было из досок сделано специальное спальное место makuulava. Оно располагалось или в дверном углу, или напротив полков[172].

В рассказах о повитухах также можно найти подтверждение того, что роды часто проходили в бане. Так о Матрене Фоминой, родившейся в 1808 году в д. Лонгозеро, а после замужества жившей в д. Войница, говорится, что она была «известная повивальная бабка. Одна роженица оставалась еще в бане, как она шла уже к другой»[173].

Правда, есть рассказы, в которых говорится, что в бане рожать запрещалось, да и согласно биографическим рассказам в первой трети XX века карельская крестьянка тайно от всех чаще всего рожала в хлеву[174]. С мифологической точи зрения «обычай рожать в хлеву когда-то был связан, вероятно, с элементами продуцирующей магии»[175]. Возможно, существовала и чисто утилитарная причина: хлев был самым укромным и в то же время всегда достаточно теплым (в отличие от бани) местом крестьянской усадьбы. В ней хлев был соединен с избой, находился под одной крышей с ней. Здесь можно усмотреть и влияние православной церкви. Она, во-первых, всеми силами пыталась искоренить все языческие культы, а во-вторых, согласно Новому Завету, сам Христос родился в яслях.

Северные карелы считали, что, если даже роды прошли не в бане, ребенка ни в коем случае нельзя мыть на том месте. Первое омовение и новорожденного, и матери должно происходить только в бане[176]. Существует множество рассказов, как женщина во время летней страды рожала в поле или на лугу, но после этого сразу вместе с ребенком шла в баню[177].

Семейно-родовые коллективы стремились поддерживать единение с миром реальным и ирреальным, что позволяло живущим всегда рассчитывать на покровительство умерших[178]. Как пишет В. А. Липинская, «баня была выбрана местом проведения родов именно потому, что там скорее можно было ожидать присутствия умерших предков… При этом духу-баннику отводилась роль посредника между двумя мирами. А в самой бане, согласно народным представлениям, можно усмотреть как бы некое вместилище душ, откуда они появляются и куда со временем уходят»[179]. Не случайно карелы, заходя в баню, не здороваются в обыденном смысле с присутствующими там людьми, как не здороваются друг с другом и во время похорон – здесь совершенно иной приветственный ритуал[180].

Есть множество свидетельств, что баня в культурах многих народов на определенном историческом отрезке считалась «грязным» местом. Например, «человек, посетивший баню, считавшуюся «поганой» (нечистой), не мог идти в тот же день в церковь»[181]. Выйдя из бани, необходимо умыться, банная вода считалась грязной. На Брянщине «банная посуда считалась поганой. Ее не использовали нигде, кроме бани, и лишь при крайней необходимости вносили в дом, при этом предварительно обмывали святой водой»; в бане не здоровались[182]. В Западной и Центральной Европе «наибольшего развития строительство бань достигло в XIII–XVI веках, а с XVII века оно постепенно стало приходить в упадок»[183], была полностью забыта культура римских терм. Например, в Венгрии, Чехии и Словакии бани были под запретом, потому что католическая церковь говорила, что частое омовение смывает с человека святость причастия и крещения. Священнослужители даже во время эпидемий средневековья запрещали бани (красные домики), говоря, что заражение чумой и холерой происходит через кожу в бане[184].

Как пишет В. А. Липинская, после принятия в X веке Русью христианства постепенно «предметы нового культа заняли почетное место в жилище… в святом углу. Сонму прежних языческих божеств и духов предоставила свою площадь отделившаяся от жилья баня»[185]. Именно этим объясняется двойственное отношение к бане: с одной стороны, это прообраз старинного жилья, с другой стороны, обитель поганой, то есть языческой, нечисти. Поэтому паренье в бане – это «уход из пространства христианского мира, а древние духи не всегда милостивы»[186]. Поэтому и хозяин бани kylyn iz?ndy может запарить до смерти, если нарушишь локально-временные рамки; и, зайдя в избу, следует ополоснуться водой из рукомойника.

Крещение карелов началось в 1227 году. При этом на протяжении нескольких столетий священники писали, насколько тяжело приживается здесь христианская вера[187]. Карелы же, считая баню сакральным локусом, в своем миропонимании даже в XX веке уравнивали ее с церковью. В северной Карелии говорили: «Sauna on niinkun kirkko, kun siell? ollahan alasti» – «Баня – это как церковь, в ней все обнажены»[188]. Но, конечно же, это была не церковь в христианском понимании, а некий сакральный локус, место обитания душ предков и банных духов и проведения многочисленных ритуалов.

Баня для карелов, по сравнению с избой, была «иномирным» пространством. Поэтому, придя после бани в избу, следовало обязательно ополоснуть руки и лицо водой из рукомойника, вода в котором считалась по-домашнему чистой. После мытья в бане часто ополаскивались в озере, а еще лучше, если водоем был проточный. Домашнюю одежду было запрещено заносить в саму баню, ее оставляли в предбаннике. Вероятно, все банные предметы, согласно народным представлениям, «загрязнялись», так как в бане не только жили покровительствующие предки и добрый хозяин бани, но к нему могли приходить помыться и попариться и нечистые духи, например, хозяин леса. Возможно, старые карелки еще в середине XX века чувствовали несовместимость христианских догм (их олицетворял крест на груди) и древнего поклонения культу предков (и более позднего, развившегося из первого, культа духов-хозяев бани), поэтому они снимали и оставляли в предбаннике нательный крест. Обычный банный веник без листьев карелы использовали для подметания полов в избе. Но прежде, чем занести в дом, его следовало прополоскать в озере. Об этом говорили, например, в Вокнаволоке[189].

И в то же время по подавляющему большинству свидетельств баню карелы считали самым чистым местом во всех отношениях, именно поэтому в ней нельзя было стирать, заниматься сексом. И эта чистота ощущалась даже не столько в физическом (баня топилась по-черному, и все в ней, кроме лавок, полка и пола, было покрыто копотью), сколько в моральном, духовно-нравственном плане. В бане, особенно зимой, могло собираться по полдеревни чужих людей обоих полов, и никто не замечал обнаженности ни своей, ни соседа. Это состояние напоминает библейский рай до того, как Ева сорвала запретный плод и дала его попробовать Адаму, после чего они впервые почувствовали стыд из-за собственной наготы. По свидетельствам финских исследователей, в районе Тампере и Хельсинки вместе мылись представители обоих полов даже в первой трети XX века[190].

Как отмечает А. К. Байбурин на русском материале, с помощью разного рода «инверсий обыденных норм» и различных табу роженица постепенно как бы отделяется от своего мира и приближается к «иному». Происходит нарастание признаков «чужести», вплоть до отхода к «смертному» состоянию. Окончательная изоляция роженицы от остальных людей чаще всего «манифестируется пространственным перемещением». Маргинальное положение бани на грани «своего» и «чужого» пространства «согласуется с маргинальным состоянием роженицы (между своим и чужим, между жизнью и смертью) и с посреднической ролью повитухи, осуществляющей связь между этими сферами»[191]. Карельский материал подтверждает эту точку зрения. Роженица, уходя в баню, прощается с окружающим миром, как бы умирает и переходит в иной мир, под защиту духов предков.

Повитухой в карельской деревне была пожилая женщина, часто одинокая старушка, иногда в этой роли могла выступать и свекровь. Карелы называли повитуху n’?baboabo (букв.: пуповая бабушка), а иногда и kylyboabo (букв.: банная бабушка). Но второе название чаще давалось старушкам, которые парили и лечили младенцев от различных детских болезней. Повитуха (по некоторым сведениям, и сама роженица), если успевала в холодное время года, топила баню заранее. Если нет, приводила туда женщину сразу после родов, которые могли произойти и в лесу, и в поле, и в хлеву, так как женщины скрывали срок беременности и работали до самого последнего момента. Считалось, что чем меньше людей знает о сроке родов, тем они легче пройдут и не будет никаких осложнений ни для роженицы, ни для ребенка.

В целом существовало множество запретов, связанных с беременностью. Некоторые из них касались поведения в бане. Например, беременной женщине нельзя бросать пар. Нельзя мыться на земле (полу), можно только на лавках, иначе роды будут тяжелыми. После бани запрещалось вытирать волосы, тогда ребенок родится румяный и здоровый[192].

Есть сведения, что дрова для родильной бани требовались особые, но более конкретных данных об этом получить не удалось.

В Приладожье говорили, что, «если бы мать знала, как сделать хорошую баню для ребеночка, она бы и прялку сожгла бы и истопила бы баню, если бы иначе нужных дров не добыла»[193].

Лежала роженица на полу или на лавке, на соломе, накрытой тряпьем. Если хотели, чтобы родился мальчик, сверху постилали мужское белье или рубашку. Под постелью с краю лежали ножницы для стрижки овец. На ночь она с ребенком поднималась на полок, где было теплее. Роженица оставалась в бане не менее трех суток, а чаще – дольше. А так как человек после захода солнца не имел права находиться там, и ночь считалась временем для мытья не только самого духа-хозяина бани, но и других духов, в том числе и леса, – повитуха совершала обряд оберегания. Она обходила сначала место роженицы, затем всю баню вокруг, держа в руках железный предмет (например, топор или косу), огонь (горящие лучины) и нередко икону Девы Марии, Которая считалась помощницей рожениц. При этом n’?baboabo читала заговор, замыкая тем самым и вербальный круг:

Hospodi, plahoslovi!

Spoassu ta hyv? Pohorocca

olkah y?ll? ymp?rill?

p?iv?ll? pe?n pe?ll?,

varomah, varjelomah,

vassen kohti vassuksie,

kohte kaikkie kovie[194].

Господи, благослови!

Спас да хорошая Богородица

пусть будут ночью вокруг,

днем – над головой,

охранять, оберегать,

от всего встречного,

от всего опасного.

Затем повитуха ставила топор перед порогом лезвием вверх [195] или острием в сторону двери. Иногда на все трое суток в бане оставалась и повитуха, так как есть сведения, что роженице, несмотря на все предпринятые усилия, угрожали различные опасности, в первую очередь со стороны злых духов[196]. Именно поэтому ее нельзя было оставлять в бане одну на ночь.

Обряд оберегания совершала и сама роженица. Так, С. Паулахарью следующим образом описывает ритуал у северных карелов. Отправляясь в баню в сопровождении повитухи, женщина под мышкой правой руки несла не начатый свежеиспеченный каравай хлеба. Повитуха, стоя за порогом внутри бани, давала откусить хлеб роженице, которая стояла по другую сторону порога вне бани. В это время повитуха читала заговор, приветствуя пар:

L?ylyni, Jumalan luoma,

hiki vanhan V?in?m?isen,

sala nuoren Joukahaisen,

el?, l?yly, luokseni tule,

l?mp?ni l?hell? k?y!…

M?ne simoina sis?ll?,

menn? vacah vajuo,

kipehill? voiteluksi,

vammoilla valivesiksi,

pahoilla parentimiksi.

Парок, Божье творенье,

пот старого Вяйнямёйнена,

секрет молодого Ёукахайнена,

Не проникай, пар, в кости,

теплом вокруг обходи!…

Медом проникни вовнутрь,

пролейся в живот,

чтобы больное смазать,

травмы излечить,

плохое исцелить.

Затем она обходила по кругу сначала саму баню, а затем внутри бани то место, куда предстояло лечь роженице[197].

Иногда, особенно, если хотели, чтобы родился мальчик, женщине, идущей в баню рожать, давали в руку сковородник. Одна из рассказчиц из д. Покровское (Kumsarvi) Медвежьегорского района вспоминала: «Siizma k?d’ee annetaa da… Se poiga ku pid’anou suaha, ni siizma k?d’ee. Dan’iin i?e matkuat siizman kera sen kylyy. Miula annettii raukka k?d’ee se siizma. Ко on huigie, huigie matata… Stobi pojan suaz’in» – «Сковородник в руку дают да… Это когда сына надо родить, то сковородник в руку. Да и идешь сама в баню со сковородником в руке. Мне дали в руку этот сковородник. Как стыдно-то, стыдно идти… Чтобы сына родила»[198]. Во многих семьях хотели, чтобы родился мальчик. Сын был и помощником, и продолжателем рода, и главной опорой для родителей в старости. Поэтому было много примет, связанных с этим. Например, под кровать клали топор или что-то из лошадиной упряжи. Пока жена рожала в бане, муж стоял с дугой на шее, на голове – мохнатая (меховая) шапка, на руках – рукавицы. В Сортавале рассказывали случай, когда муж все время родов держался за плуг и приговаривал: «Сына, сына!»[199].

Чтобы роды прошли легко и чтобы «открыть все ходы для ребенка», роженице сразу же развязывали все узлы на одежде, снимали пояс, распускали волосы.

Если роды затягивались, существовало множество способов помочь роженице. Ее клали на порог или опускали в подполье (в бане оно тоже иногда было kylynkarzina), проводили ритуальные действия, связанные с печным локусом, то есть обращались за помощью к спасам-прародителям и добрым духам – именно с их пребыванием ассоциируются эти места. Имитируя выход ребенка и как бы открывая женские родовые пути, воду пропускали через различные отверстия: печную трубу, змеиную кожу, ружейный ствол, через три дверные ручки, сквозь отверстия в прялке и скамье. Лили воду через углы и ножки стола, а также через umpipuu. Это природный магический предмет, очень часто используемый в знахарской и колдовской практике. Он представляет собой кусочек древесины с отверстием посередине.

Проводили такие обряды и с банной каменкой. Для этого в ней делали отверстие между верхними камнями и устанавливали в него веник верхушками веток кверху. При этом веник должен быть развязан. Воду трижды попускали через него, читая заговоры. Этой водой обливали роженицу, а затем давали выпить ее[200].

Во время продолжительных родов женщину парили в бане, а знахарь находился снаружи и бил топором по задней стене бани, имитируя раскрытие женских родовых путей и призывая:

Pilvet repesi pirtin p??ll?,

Taivas rakosi tallin p??ll?,

Putosi puhas omena [201].

Чтобы тучи разорвались над домом,

Небо раскрылось над конюшней,

Чтобы развязалось чистое яблочко.

Существовало множество магических средств и заговоров для снятия родовых болей synnytystuskat. На севере Карелии в д. Кимасозеро сначала приносили воду, взятую из трех источников, в одну чашу, сделанную из нароста на стволе дерева pahka astie. Ее брали из родника, речного порога и озера, при этом произносили заговор, в котором подчеркивалось, что «вода – старшая из мазей, пена – старшая из рос, Бог – из заговаривающих». Затем в эту воду опускали рыбу, которую достали из брюха более крупной рыбы и зажарили до появления нагара на углях, эти угольки и сажу с трех потолочных перекладин kolmesta lakeistorvesta nokea. Все это размешивали иконой с изображением Девы Марии и читали слова заклинания, обращаясь к ней за помощью:

Neitsyt Maarie emoni,

Rakas ?iti armollinen,

Sie olet palveri parahin,

Sauna vaimoista vakavin,

Tules t?nne tarvitahan,

L?himm?ksi l??k?riksi;

Tule tuskaisen tuville,

H?t?hisen huuteloille.

Мать-Дева Мария,

Благословенная любимая мать,

Ты – лучшая прислужница,

Из банных дев самая спокойная.

Приди сюда, здесь тебя ждут,

Самым ближним целителем

Родовые боли снимать,

На зовы нуждающейся.

Деву просили принести мед в берестяных туесках, «чтобы половиной его смазать роженицу, половину дать ей выпить». Прочитав заговор, женщину поили принесенной водой и безымянным пальцем левой руки мазали поясницу[202].

В южнокарельском варианте заговора подчеркивалось, что баня натоплена тайно, поэтому и Дева Мария Neitsyt Maaria етопеп входит в нее незаметно, чтобы даже дверь не скрипнула:

Tules saunahan saloa

Ilman uksen ulvomatta,

Saranan sanelematta,

Maakunnan mainitsematta.

Приходи в баню тайно,

Чтобы дверь не скрипнула,

Петля не визгнула,

Родня не узнала.

Просили, чтобы Она смазала роженицу «безымянным пальцем, золотыми ручками» – «sormella nimett?m?ll?, k?tysill? kultasilla». Далее в заговоре образно описывалось раскрытие родовых путей:

Avoa vesinen ver?j?,

Potkoa verinen portti,

Avoa lihanen aitta,

Lipas kulta liikuttele

Luuhisen lukon takoa!…

P??s[t? maalle matkamiest?,

Ilmoille inehmon lasta,

Pienisormista pihalle![203]

Открой водные двери,

Распахни кровяные ворота,

Раскрой мясную кладовую,

Открой золотой сундук,

Закрытый на костяной замок!…

Пусти выходящего на землю,

В мир – ребенка женщины,

Маленького пальчика – на улицу!

Некоторые рассказчики, например, в д. Покровское, подчеркивают, что сразу после рождения ребенка следовало обязательно заткнуть окошко в бане: «Yksi oli zakona: ku suau lapsen, ikkuna t’ypct’??, olgii da hoz mid? hoz ripakko panna, hursista vet ei pandu, pi?lT? hurstie pala pannaa, da siid’? h?n vain viruu» – «Один был закон: когда родит ребенка, окно затыкают, солому да хоть что, хоть тряпки кладут. Простыню ведь не постилали, сверху кусок холстины положат, да вот там она и лежит» [204].

По другим сведениям, женщину первые три дня после родов просто приводят в баню помыть-попарить. При этом она в карман кладет ножницы или складной ножик, а в руки берет сковородник. Парят ее там одним и тем же веником, который в результате приобретает магическую силу и используется в банных обрядах для женщин, которые долго не могут забеременеть[205].

В единичных рассказах, например, в Сегозерье, говорится, что ребенка первый раз относили в баню помыть и попарить не ранее, чем через неделю после родов[206].

Сразу же после родов матери в первую очередь приносили в баню девять кусков хлеба. Её кормили ими над кальсонами мужа. Её руки при этом должны быть убраны за спину[207].

В первый же день, когда роженица находится в бане, а иногда и заранее, для нее шьется отдельный карман типа четырехугольного мешка, который крепится к поясу под верхним платьем. В нем лежат взятый из печи кусочек обожженного камня, щучьи зубы, одна-три крошки хлеба, три или девять иголок без ушек, кремень, кусочек трута, «чтобы не пристали ни порча, ни колдовство, ни от ветра, ни от воды, ни дурной глаз, ни кару»[208]. После первой же бани роженица поверх рубашки повязывала себя куском частой сети из рыбацкого садка и носила эту повязку шесть недель (число сакральное и в родильных, и в похоронных обрядах). Рыболовная сеть повязывалась не случайно. Она в качестве «секретного пояса» использовалась и молодоженами. Именно обилие узелков делало ее магическим предметом, оберегом для людей, находящихся в наиболее опасном, лиминальном состоянии и подверженных влиянию злых сил[209].

Шесть послеродовых недель женщина считалась чрезвычайно восприимчивой к порче и другим вредоносным воздействиям со стороны недоброжелателей и злых сил. И в то же время она сама могла причинить вред окружающим. Поэтому она не может ходить на кладбище, в церковь, в гости. Происходит постоянный процесс омовения-очищения в бане. Из дому она выходит только с каким-нибудь оберегом (ножницы, нож, сковородник, то есть или железные предметы, или связанные с огнем). Ее одежду и пеленки ребенка нельзя было полоскать в озере, сушили их только в бане. Шесть недель женщине нельзя было спать в одной постели с мужем[210]. С. Паулахарью пишет, что после этого срока женщина приходила в сени часовни, туда к ней выходил священник, он читал особую молитву и заводил роженицу в саму часовню. После этого женщина считалась очищенной. Если священника в деревне не было, женщина клала к образам кусочек хлеба и делала тысячу поклонов, читая молитву. После этого съедала хлебец и уже могла спокойно со всеми контактировать[211]. Такой же ритуал очищения женщины через «взятую у священника чистую молитву» и молебен описывает у людиков П. Вирттаранта[212].

Шесть недель после родов женщине не разрешали есть из общей посуды, у нее была своя миска. После истечения этого срока она в очередной раз специально ходила в баню, часто со знахаркой. Затем уже в доме в кадильницу на горящие угли клали ладан, кадили вокруг женщины со словами заговоров и молитв, и лишь после этих обрядов ей разрешалось садиться за общий стол[213]. Ю. Ю. Сурхаско усматривал в этом влияние русских старообрядцев, считавших женщину нечистой, но причину проведения у карелов родов в бане видел в ином.

Согласно теории перехода А. ван Геннепа[214], в течение шести недель во время переходных периодов (рождение, свадьба, смерть), во время лиминальных, то есть пороговых состояний, душа человека находится на грани миров. Именно поэтому ей угрожают самые различные опасности (и нечистые духи, и сглаз, и порча, и колдовство), а значит, в этот временной отрезок ей требуется особая поддержка. Самым безопасным местом проживания матери (у которой в этой кризисной ситуации отсутствовал дух-хранитель) и ребенка (который еще не приобрел духа-хранителя, это происходит в момент крещения-имянаречения) являлась баня. Именно в ней, согласно верованиям карелов, жили духи-хозяева, покровительствовавшие семье и роду[215]. Давая впервые ребенку грудь, мать приобщала ребенка к своему роду и произносила: «Этим питался твой род, твои предки и достославная родня, это и ты ешь!»[216]. Неслучайно рядом с роженицей была повитуха. Она не только помогала во время родов, но несла в себе и сакральную функцию: n’ababuabo, согласно карельским верованиям, была связующим звеном между рожденным человечком и миром духов-первопредков. Говорили, что когда боабо перешагивает через порог дома, «pohjommaiset multihirret lekahtau» – «самые нижние лежащие на земле венцы содрогаются».

Шестинедельный период фигурировал и в обрядах-оберегах, связанных с ребенком. Шесть недель зыбку занавешивали, чтобы никто из чужих не видел ребенка. Все это время его заворачивали в станушку женской сорочки или в старую отцовскую рубаху. При этом свивальником служила плетеная лента, которой привязывали к прялке шерсть или лен. Сегозерские карелы подчеркивали, что все эти шесть недель (или вплоть до крестин) ребенка с матерью каждый день водили в баню[217]. Через шесть недель после родов мать ребенка мыла руки повитухе с мылом и солью и вытирала их белым полотенцем. Вообще n’ababuabo пользовалась особым почетом. В качестве подарка ей обязательно давали рукавицы kindahat (предмет сакральный, используемый во многих обрядах), сорочку или платье (кто побогаче). Считалось, что если о повитухе забудут, и она станет чужим человеком, то даже «самые нижние венцы содрогнутся в избе» – «kaikki multihirret liikahtau talossa»^[218].

Особым оберегом для ребенка от порчи и дурного глаза являлся банный веник, которым повитуха парила мать первые три раза. В обрубленный голик такого веника засовывали отпавшую пуповину ребенка, заворачивали все в тряпицу и узелок этот брали всегда с собой, когда носили младенца в баню или с уже подросшим ребенком ездили в гости[219]. Есть сведения, что такой узелок девочка брала с собой, когда ездила в адьво (ритуал праздничной гостьбы девушек у родных в других деревнях). Этот же узелок постоянно держали под подушкой в колыбели или под колыбелью ребенка как защиту от нечистой силы и сглаза. Иногда этот оберег делали из маленького веничка, которым первые три раза парили ребенка. Для этого шили маленькую четырехугольную подушечку и в нее вместе с голичком укладывали крест и медвежий коготь[220].

Основную часть отрезанной пуповины свекровь засовывала в сакральные места в доме, которые были связаны с культом предков: пуповину девочки – в щель балки под печью или за верхнюю притолоку входной двери, под основание печи в подвале, а пуповину мальчика – под порог[221]. Если ребенок был очень слабый, и родственники боялись, что он умрет, своеобразный обряд крещения прямо в бане могла провести повитуха. Во время таких «крестин» на шею ребенку вместе с крестиком вешали и медвежий зуб[222]. Последний являлся одним из главных языческих амулетов-оберегов. Объяснялось это двумя причинами. Во-первых, зубы считались средоточием жизненной силы. А во-вторых, медведя карелы считали своим первопредком. Ему был посвящен особый праздник: убитому медведю устраивали пышные похороны, мясо его не ели, само слово «медведь» «kondii» было табуировано, особенно в летний период и в зимние Святки[223].

По сведениям из Олонецкого района, еще одним языческим амулетом был маленький кусочек коровьей кожи, на котором ножом был вырезан особый магический знак карелов viisikandaine пятиконечник. Его тоже прямо в бане вешали на шею младенцу[224]. Это было изображение пятиконечной звезды, которое особенно южные карелы-ливви-ки использовали во множестве случаев. Его рисовали чем-то острым на последних заборах, находящихся у леса, чтобы оттуда не пришел в деревню хозяин леса. С этой же целью его можно было вырезать прямо на земле, на крайней меже. Пятиконечник делали на каблуке левого сапога или рисовали углем на левой пятке, чтобы не заблудиться в лесу. В таком случае, если даже перейдешь через дорогу нечистой силы, как говорят карелы, karun dorogas через дорогу черта, нечистый не сможет затмить разум человека и забрать в иной мир. В Суоярви такой оберег рисовали на колыбели, чтобы к ребенку не пристала ночная плакальщица y?nitkett?j?ine. Если хозяйка земли плохо относилась к скотине, пятиконечник рисовали на кусочке лошадиной кожи и прибивали его к стене конюшни. Иногда хозяйка земли moanem?ndy вместе с духами-хозяевами дома koiniz?nd?t da koinem?nd?t начинала тревожить жителей, сниться им по ночам, пугать внезапным стуком. В таких случаях пятиконечную звезду вырезали на окнах, дверях, рядом с трубой, то есть на всех местах, через которые могла проникнуть нечистая сила. Считалось, что после этого все успокоится в доме. Для обеспечения хорошего улова знающие люди старались даже берестяные поплавки на сетях сделать в виде пятиконечной звезды.

Считалось, что опасности подстерегают ребенка и до появления первого зуба. Под подушкой или матрацем у него всегда лежал какой-либо железный острый предмет. Беззубого ребенка никогда не оставляли одного. В крайнем случае, под зыбку клали березовый веник, которым подметали пол, а до этого парились в бане. Об этом рассказывали повсеместно, в том числе и в д. Юккогуба[225]. Такой же веник оставляли в люльке, когда брали из нее ребенка. Делалось это с целью предотвратить подмену младенца осиновым поленом, что, согласно верованиям, постоянно пытался сделать черт karu[226]. Обязательно следовало откликнуться и пожелать здоровья, если ребенок чихнул в зыбке.

Был полностью освящен и сакрализован и весь процесс мытья и паренья матери и ребенка в бане.

Тверские карелы, среди которых особенно широко были распространены староверческие устои, рассказывали, что мать после родов до сорока дней считалась нечистой. Все это время ей нельзя было самой бросать пар в бане и даже мыть собственного ребенка. «Постоянно, что кто чистый, так только им давали ребенка мыть и парить». После родов повитуха несла ребенка в баню, роженица шла следом со сковородником в руках: «чтобы его не сглазили». Пока повивальная бабка мыла и парила ребенка, мать, не раздеваясь, сидела в углу. Затем кто-нибудь приходил за младенцем: «нужно, чтобы и берущий чистым был, тогда лишь и ребенок будет здоровым (чистым) и счастливым… А матери сорок дней не дают ребенка мыть, и всегда она моется только после всех, потому что она нечистая, она обособленная от других. Всегда и сиди в углу, жди последний пар и последнюю воду, что останется. А потом уже, когда сорок дней пройдет, роженица уже очистится, она уже будет наравне с остальными, и она будет сама своего ребенка парить, мыть»[227].

Омовение роженицы сопровождалось заговорами, которые постоянно нашептывала повитуха. Вода от такого мытья обладала магической силой и способствовала деторождению. Ее хранили и потом использовали при лечении бесплодия у других женщин.

В Суйстамо младенцу сразу после родов обтирали все тело последом, чтобы кожный зуд не пристал. Затем лежащего на полках ребенка обводили последом вокруг, чтобы обезопасить от всех болезней, в том числе и банных. Лицо ребенка обтирали последом, чтобы он был румяным[228].

Ребенка сразу после рождения повитуха также мыла особой водой, которую нельзя было греть на прямом огне. В нее добавляли магические вещества и предметы, служившие оберегами: серу и пепел, три серебряные монетки, три шляпки от железных гвоздей, три ячменных зерна[229]. Эту воду можно было использовать три раза. Сера и пепел обеспечивали покровительство духов-первопредков, все остальное было залогом долгой здоровой жизни. Примечательно, что карелы на первый план ставили не длительность жизни, а здоровье. Когда повитуха парила новорожденного, она трижды произносила: «Mi tervehytty, segi ige?!» – «Сколько здоровья, столько и жизни!» Серебряные монетки употребляли в обрядах для живых людей, в отличие от медных, которые клали в гроб или бросали в могилу, выкупая землю для покойника у матери-земли кормилицы moaem? sy?tt?izeni. Шляпки от гвоздей оставались от специальной обувки, которую делали для покойника: подошву в такой обуви прибивали гвоздями без шляпок, чтобы покойный ее скорее «выносил» и благополучно добрался до мира мертвых. Ячменные зерна предрекали удачу и счастье в жизни. Эта магия у карелов была построена и на игре слов, их фонетическом созвучии: ozru – ячмень, oza – счастье, удача.

Есть сведения, в соответствии с которыми младенца, чтобы уберечь от сглаза, нужно было вымыть прямо на месте рождения. При этом в воду опускали серебряную монету «для белизны тела», ртуть, чтобы как ртутные шарики «нельзя поймать пальцами руки, так и болезни не пристали бы к младенцу». К этому добавляли еще ржаной муки, «взятой три раза обязательно указательным и большим пальцами – для полноты тела». Этой водой новорожденного обязательно мыли три раза, иногда даже в течение одних суток, а затем ее выливали «в чистое место». Во время мытья n’ababoabo нашептывала заговор: «Вода праведная! Вымой, выбели и очисти чистую душу младенца. С моей руки пусть выйдет он так же чист, как вышел из матери, и пусть таким чистым будет на всю свою жизнь!»[230]

Сегозерские карелы также использовали для первого омовения ребенка воду, приготовленную особым способом. В чугун укладывали ольховые ветки, заливали водой, принесенной из проточного источника, и все это парили в печи, пока вода не становилась красно-бурой, похожей на кровь. Этой сакральной водой мыли младенца[231].

Ребенка повитуха укладывала себе на колени животом вниз. Парила крохотным веничком, специально заранее изготовленным. Его делали во время летних Святок. При этом отламывали верхушечки верхних веточек у молоденьких березок, растущих на сухих пригорках. Если веничек для новорожденного не был приготовлен заранее летом, отламывали верхушки уже из готового веника для взрослых. Вода, приготовленная магическим способом, стекала из горсти повитухи по локтю на спину ребенку. Вся эта процедура сопровождалась соответствующими заговорами. В них в первую очередь обращались к пару, который «сотворен Богом», – это «пот старого Вяйнямёйнена… мазь от болей». Пар, по верованиям карелов, был главным в бане, он оживотворен, это ее олицетворение, ее дух, ее дыхание. Самое главное в бане, чтобы был хороший «медовый» пар. Поэтому повитуха в помощники себе призывала именно пар:

Kylyl l?yly kylvett?m?h,

Vassal l?yly valvottamah,

Puu on puhtahuokse,

P?iv? on valkevuokse,

Ihalakse ilman linnun

T?m?n kylyn kylvehy?ss?,

Vassal lehev vaipuvuossa[232].

В бане пар парит,

Веником пар нагоняет,

Дерево – для чистоты,

Солнце – для белизны,

Для радости воздушной птицы

После того, как в этой бане попарили,

Лиственным веником похлестали.

После этого повитуха переходила к знахарским действиям. Боабо слегка руками обжимала головку ребенка, чтобы она стала «гладкой и круглой». Затем «меряла» его («pid?y me?r?t? lapsut» – «надо измерить ребеночка»), стремясь растянуть его так, чтобы указательный пальчик правой ручки через спину дотянулся до левой пяточки, а левой – до правой. Если сразу это не удавалось, она массажировала младенца и постепенно добивалась нужной гибкости и подвижности суставов.

В то время, когда повитуха парила ребенка, она в заговоре рассказывала о происхождении целительного веничка: она «встала рано утром, пошла на северо-восток. Там была золотая тропинка, в начале золотой тропинки росла золотая рощица». Именно золотыми листочками, сорванными в этой роще, она «парила-исцеляла» младенца[233].

С. Паулахарью несколько иначе описывает магические действия, которые совершала в бане севернокарельская повитуха с новорожденным. Приведем подробно это описание. Сразу же, приняв ребенка на руки, она произносила:

El? kuren ij?t,

harmoan harakan ij?t!

Kasva pinonpitouks,

hoasian korkeuvoks!

Poikie ison sij?lla,

lasta vanhemman j?lill?!

Живи век журавлиный,

век седой сороки!

Вырасти длиной с поленницу,

Высотой с сосну!

Сыновья – на место отцов,

Дети – вслед за стариками!

После этого обмывали и слегка парили мать. Повитуха готовила банную воду kylpyvett?, брала три пригоршни воды, выливала их сначала на голову матери и произносила: «Vesi puhas, Jumalan luona pes?m?h, puhastamah!» – «Вода чистая, Божье творенье – мыть, очищать!» Затем она трижды окунала веник в приготовленную воду и трижды хлестала по спине мать, обращаясь с заговорной формулой к пару:

L?ylyni, Jumalan luoma,

hiki vanhan V?in?m?isen,

sala nuoren Joukahaisen,

el?, l?yly, luokseni tule,

l?mp?ni l?hell? k?y!

Mie olen, raukka, roajanaini,

vierona, vianalani.

M?ne simoina sis?ll?,

menn? vacah vajuo,

kipehill? voitehiksi,

vammoilla valivesiksi,

pahoilla parentimiksi.

Puun l?yly, kivosen l?mmin

monest on hyv?st? tehty,

usiasta siunoailtu,

havupuista hakkoailtu,

puhki lautojen lioista,

puhki lattial lioista,

puhki kiukuon kivist?,

puhki saunan sammalista.

Yks on loukko ikkunassa,

toini reik? repp?n?ss?,

kolmas olkohot ovessa.

M?ne tuulen tuuviteltavaks,

vilun ilman viet?v?ks,

ahavan ajeltavaksi

Парочек, Божье творенье,

пот старого Вяйнямёйнена,

секрет молодого Ёукахайнена,

не войди, пар, до костей,

теплом вокруг обойди!

Я теперь за работой,

Лежащая, болящая.

Медом проникни вовнутрь,

прямо в живот зайди,

мазью для болей,

для травм – водой пролейся,

для плохого – улучшением.

Пар от дерева, тепло от камня,

из многого хорошего сделан,

много раз благословлен,

из хвойных деревьев добыт,

прошел через грязь на полках,

прошел через грязь на полу,

проник через камни каменки,

проник через банный мох.

Одно отверстие в окне,

другое – в волоковом окошке,

третье – в двери.

Уйди, чтобы ветер тебя укачивал,

Чтобы холодный воздух уносил,

Чтобы холодный ветер прогонял!

Затем мыли и парили новорожденного.

Воду для первого мытья нельзя было кипятить на сильном огне, следовало нагревать медленно, чтобы ребенок рос добрым. В нее добавляли три пятикопеечных серебряных монетки (для богатства), три шляпки от железных гвоздей (чтобы ребенок стал бережливым), три ячменных зерна (чтобы рос крепким и здоровым) и три кусочка собачьего кала, взятые с трех разных мест (от сглаза и всех напастей). Повитуха укладывала ребеночка на свои колени, трижды набирала пригоршню воды и лила ее так, чтобы она стекала с локтя на спинку ребенка. При этом она произносила: «Lap?i yl?h?ks, vesi alahaks, pyh? Pohorocca pe?n pe?l?! Ребенок – вверх, вода – вниз, Святая Богородица – над головой!»

Иногда говорится, что женщине, моющей ребенка, надо обмакнуть кончик среднего (третьего) пальца руки в воду и положить его в рот[234].

Специальный веничек для паренья ребенка lapsenvasta нельзя было перевязывать искривленным прутиком (ei saa v??nnetyll? vitsalla sitoa). Повитуха трижды веничком кропила водой спинку ребенка и читала заговор:

Vasta sel?n pe?ll?,

Pyh? Pohorocca pe?n pe?ll?,

vassan lehti vasvistamah,

koivun lehti kossuttamah.

Neicut Moarie emoni,

rakas ?iti armollini,

tuo hiemall hikie,

kanna kauhall v?kie,

polveh puuttumatointa,

jotta jalka jaksais k?vv?,

polvi polkie kykenis

luillah lutelomah,

suonillah soutelomah,

jaloillah japsamah —

ihon alaccomah,

varsin voattehittomah.

Веник – над спиной,

Святая Богородица – над головой,

лист веника – хлестать,

березовый лист – касаться.

Мать Дева Мария,

любимая мать драгоценная,

принеси в рукаве пот,

принеси, в ковше силу,

чтобы на колени не опускался,

чтобы нога могла ходить,

колено – сгибаться,

чтобы кости крепли,

кровь по венам бежала,

нога шествовала —

под кожу,

под раздетого.

Этой водой мыли ребенка трижды, оставляя при этом немного в корыте и каждый раз добавляя новой воды. После третьего раза воду выливали под банный пол. Воду, которой мыли ребенка, всегда выливали под пол, чтобы никто не мог ее затоптать.

Если в семье случалось такое, что дети вскоре после рождения умирали, то в бане их мыли в корыте, в котором до этого держали деготь.

Некоторые мыли ребенка свежим коровьим молоком rieskamaito, чтобы он рос смирным и добродушным.

Затем повитуха слегка сжимала и выправляла головку ребенка (и это делалось в течение шести месяцев в каждой бане), чтобы закрылось темечко (иначе ребенок долго не будет говорить) и чтобы головка стала «tasani ja py?rie niinkun nypl?… se on siit? kaunis» – «круглой и ровненькой, как пуговица… только такая красива». Затем младенца легонько массажировали и растягивали m??r?ttih, чтобы достичь необходимой гибкости суставов. После этого выправляли животик vatsa on kohoteltava, чтобы пупок и все внутренние органы расположились правильно.

После этого ребенка продевали через горловину рубашки, расстеленной на полу, приговаривая: «Uusi uuveks, voate vanhaks, lapsi terveheks» – «Новое – новым, одежда – стареть, ребенок – расти здоровым». Ребенку не шили ни пеленки, ни одежду из нового полотна, чтобы он в будущем носил одежду бережно. Ребенка заворачивали в непостиранную отцовскую рубашку, чтобы у него был хороший характер и он был похож на отца. Заворачивая, в качестве оберега клали ножницы для стрижки овец и образок Богородицы, Девы Марии.

Согласно народному мировоззрению следовало сразу четко разграничить гендерную принадлежность новорожденных. Спеленатого мальчика следовало обвязать поясом отца, которым он подпоясывал нижнюю рубашку paitavy?, чтобы сын рос мужественным во всех смыслах. Карелы говорили: «Mill? vy?l on iso vy?tty, sil on poikakin ka-paloity» – «Каким поясом отец подпоясан, таким и сын спеленат». Над слабенькими и несмелыми мальчиками даже подшучивали: «Eip? siima piekana miehen vy?ll? vyytetty» – «Тебя что ли не подпоясывали мужским поясом». Девочку обвязывали лентой от прялки kuozalirihma или лентой для волос hivusrihma, чтобы она стала похожей на мать.

Затем, как пишет С. Паулахарью, с ребенком проводили определенные обрядовые действия, чтобы он был послушен матери. Как говорили карелы, suulassutettih: мать трижды левой пяткой прижимала ротик ребенка. Чтобы ребенок следовал слову матери, его трижды оборачивали вокруг материнской ноги. После этого спеленатого младенца укладывали рядом с матерью и трижды обводили их зажженным lapintorvella (это три лучины, отколотые с боковой стороны полена, установленные на пастуший рожок), топором, косой и иконой Богородицы. Всё это одновременно держали в руках. При этом читали заговор:

Aijan rautasen rakennan,

ter?ksisen panen seip?h?t

varomah, varjelomah

vassen kohti vassuksie,

kohti kaikkie kovie.

Nei?yt Moarie emoni,

rakas ?iti armollini,

sie olet vanhin vaimoloista,

ennustaja ensim?ini,

varo kaikki vahinkoista,

varo ta i varjele!

Tule huonon hoitajaksi,

viallisen voitjaksi!

Строю железный забор,

ставлю острые колья

для острастки, для охраны

от всех встречных,

от всего жестокого.

Мать Дева Мария,

любимая мать благословенная,

ты – старшая из жен,

первая из помощниц,

сбереги от всех бед,

сбереги и сохрани!

Приходи на помощь немощному,

все злое побеждать.

Образок, топор и косу убирали под подушку, в материнское изголовье, чтобы никакая злая сила не причинила вреда.

После этого мать совершала ритуальные действия, оберегающие ребенка от сглаза. Трижды правой рукой она пропускала сквозь пальцы детские волосики, как бы приподымая их вверх. Затем брызгала из груди молоком на щечки младенца. Верили: тогда ребенок будет расти красивым и будет всем нравиться, и в то же время тем самым обеспечивали защиту от завистливых взглядов. Карелы на месте рождения ребенка никому не показывали, так как были уверены, что если его сглазят здесь, то его уже никто не вылечит. Верили также, что ребенок будет похож на того человека, который первым его увидит (имелись в виду чужие люди).

Во время родов и в первые дни после рождения ребенка нельзя шуметь, даже разговаривали шепотом, чтобы ребенок рос спокойным. В доме нельзя было чесать шерсть, прясть, вязать, плести из лозы. Это осложняло родовой процесс. С мифологической точки зрения все действия, связанные с нитками, ассоциировались с прядением жизненной нити, нити судьбы. Это было прерогативой высших сил, духов, поэтому человек не имел права в этот лиминальный для роженицы и ребенка временной промежуток прикасаться к нити. Способствовали легким родам следующие действия: распарывать и рвать старую одежду, распускать вязаные вещи, ломать сучья и старые деревянные предметы о колено, чтобы щепки разлетались. В баню не пускали мужчин, чтобы не осложнить родовой процесс.

Когда ребенка спеленали, прямо в бане обращались к хозяйке земли maanhaltia, чтобы она приняла и благословила его:

Terveh, moa, terveh manner,

terveh piha, terveh pelto,

terveh tervehytt?j?ll?,

t?ll?kin tulokkahalla!

Akka manteren alani,

poika pellon pohjimmaini,

suo maillas matelijii…

Ij?kseh is?nn?ksi,

elinajakseh em?nn?ksi![235]

Здравствуй, земля, здравствуй, равнина

здравствуй, улица, здравствуй, поле,

здоровья – здоровающейся

и сюда пришедшему!

Баба, под землей [живущая],

парень, под полем [живущий],

болото, из земель самое нижнее…

На всю жизнь – хозяином,

на все время – хозяйкой!

После этого мать кормила ребенка. Давая грудь, она произносила: «T?t? on sy?nnyn sukus, syntys, ta helie heimokunta, t?t? rupie siekin sy?m?h» – «Это ели твои прародители, твои предки, весь достославный род, это и ты ешь». Так она приобщала новорожденного к своему роду, тем самым обеспечивая ему покровительство предков.

После всех проведенных ритуалов мать с ребенком засыпали. Если роды прошли благополучно, ложилась спать и повитуха. Так они были в бане не менее трех суток, и роженица ни на секунду не оставалась одна, чтобы ничто плохое к ней не пристало. Если повитухе требовалось уйти, на ее место приходил кто-нибудь из родственников женского пола. С. Паулахарью пишет, что в Бойнице спустя трое суток после родов к банной двери kylyn ovelta приходил священник, чтобы благословить роженицу[236]. Как говорили карелы, «antaa malitun» «дать молитву», которая воспринималась ими как очередная заговорная формула-оберег.

У карелов-ливвиков после не менее чем трехдневного пребывания в бане повитуха шла в избу и спрашивала у отца (по некоторым сведениям, у свекра и свекрови): «Voibi go tuvva uuzi hengi perttih?» – «Можно ли принести новую душу в дом?» Получив разрешение, повитуха шла в баню за роженицей. Ребенка приносили из бани в продолговатой березовой корзине, ставили ее на порог (согласно верованиям, место пребывания духов-предков), и мать трижды перешагивала корзину с лежащим в ней ребенком туда-обратно. После этого корзину ставили на печь или на стол, чтобы духи, хозяин и хозяйка дома koiniz?ndy da koinem?ndy, приняли новорожденного[237].

С. Паулахарью вариант севернокарельской традиции описывает следующим образом. Повитуха, неся трехдневного ребенка в небольшой корзине vakka, приводила мать, шедшую за ней, в избу и спрашивала у свекра, свекрови и у всех взрослых, кто жил в избе (но только не у отца ребенка!): «Meill? on te?ll? perehen lise?. Sopiuko t?nne? Suvaicooko vanhemmat?» – «У нас здесь прибавление в семье. Нужно ли оно тут? Любо ли старшим?» Получив согласие, повитуха приносила ребенка на руки свекрови, мать кланялась ей в ноги и спрашивала, будет ли она нянчить и приглядывать за ребенком «как за своим». С тем же вопросом она подходила к свекру и ко всем взрослым членам большой патриархальной семьи[238]. После этого ребенок переходил из банного пространства в локус родной избы и считался принятым в свой род.

Тверские карелы, после того как свекровь соглашалась приглядывать за внуком, приносили ей в подарок специальную веревку три-четыре аршина[239] длиной, чтобы бабушка могла ногой качать колыбель[240].

В последующем ребенка мать или повитуха носят в баню отдельно от других ежедневно до шести недель. Пока топят баню и парят ребеночка, постоянно обращаются за помощью и покровительством к Деве Марии. Просят, чтобы Она «saussuta simainen sauna, l?mmit? medinen kyly medisill? halgosilla» – «разожгла медвяную сауну, натопила медовую баню медовыми дровами», принесла «медовый веник из медового леса» – «medi vasta medisest? mets?sest?», а воду – «из ближайшего родника в чистейших ведерках». Парок должен быть теплым, чтобы не обжечь ребенка, а даровать ему крепкое, «подобное железу» здоровье[241].

Моют ребенка обязательно в отдельной посудине, предназначенной только для него. Есть сведения, что воду иногда даже нагревали дома. Чтобы ребенок крепко спал, банный ритуал каждый раз завершали следующей процедурой. Боабо брала ребенка за ноги, быстро переворачивала его в воздухе так, чтобы его пяточки коснулись банной матицы, и произносила при этом: «Magoa ku moaticcuparzi, ?l? tiij? ni tulijoa, ni menejoa» – «Спи, как матица, не знай ни приходящего, ни уходящего»[242].

В другой заговорной формуле, произносимой в бане, говорят, чтобы ребенок спал спокойно: «как матица, как водная коряга». Как известно, в мифологических рассказах матица связана с обитанием духов-хозяев дома. В эпических песнях Вяйнямёйнен плавает по воде, являющейся некоей первоматерией, «водной корягой».

Спокойный ребенок был спасением для матери, которой через совсем короткий промежуток времени после родов приходилось приступать ко всем своим обычным делам. Поэтому было множество ритуальных действий, способствовавших тому, чтобы ребенок хорошо спал и рос спокойным. Многие из них проводились в бане сразу после родов. К примеру, мать левой пяткой легонечко наступала на ротик ребенка и трижды прижимала его. Воду после первого мытья ребенка надо было незаметно вылить в тихое место, где никто не ходит, «и закопать, как труп»[243].

Тверские карелы так описывают процесс мытья младенца: «Повитуха берет его с благословением и молитвой, свои и молитвы есть, когда ребенка парят. И затем сначала берет веник и веником трижды крестит ребенка, а потом начинает парить. А потом парит, моет, а под конец льет через свой локоть, воду пускает ребенку на головку, чтобы с локтя текло ему на голову и с головки лилось, с локтя вода стекает на всего ребенка. А затем возьмет, пососет темечко, волосики на темечке, и сплюнет в сторону, чтобы ничто не пристало, чтобы ребенок был чистый, чистенький и беленький, чтобы никакая порча не пристала, ничей сглаз не пристал, и чтобы он стал как небесный камушек. А затем она берет чистую материнскую рубаху и вытирает ребенка передом подола, и говорит: как эту рубаху никто не видел при носке, так и этого младенца пусть никто не увидит при попытке сглазить, и пусть так будет всегда»[244].

В баню родственники и соседи приносили и первый гостинец, который назывался kylyhammas банный зуб[245]. Зубы, согласно верованиям, обеспечивают определенную защиту от нечистых духов. Они своеобразный показатель духовной силы человека и возможности пользоваться сакральными знаниями и способностями. Часто в качестве kylyhammas приносили выпечку. В старину это были овсянники, которые еще называли oza juodu блюдо счастья (или удачи, судьбы). Но ни в коем случае это не мог быть рыбник, который считался поминальным блюдом и мог предвещать смерть младенца[246].

В качестве сравнения укажем, что баня как место родов встречается у многих финно-угорских народов. Так, в мордовской мифологии божество Банява покровительствует матери и ребенку, уберегая их и от людского сглаза, и от нечистой силы. После трех дней, перед выходом роженицы из бани, Баняве приносят кашу и устраивают в честь нее моленья[247]. Возможно, в приношении карелами в баню kylyhammas для ребенка сохранились отголоски и кормления банных духов, бытовавшее ранее, но не зафиксированное письменными источниками.

Таким образом, во-первых, ритуал омовения и паренья в бане обеспечивал новорожденному облик, силу, статус и судьбу[248]. Во-вторых, проживание роженицы с ребенком в бане служило не только обереганием обоих от злых сил в опасный лиминальный период, но самое главное – приобщало нового члена семьи к роду, к семейному культу хозяина и хозяйки бани и культу первопредков[249]. В-третьих, баня была самым чистым и спокойным местом в крестьянской усадьбе, поэтому проведение в ней родов было целесообразно и с утилитарной точки зрения.

В банных родильных ритуалах воедино связывалось рациональное и иррациональное. Повитуха в бане массировала живот роженицы, поворачивая плод и верно направляя его движение. После родов она правила живот массажем, возвращая на место внутренние органы. Как пишет В. А. Липинская, ежедневное прогревание улучшало отделение молока, это подтверждается как народными наблюдениями, так и современной медициной[250].

В бане происходило как физическое очищение, укрепление здоровья и роженицы, и ребенка, так и духовное очищение от грехов родовой нечистоты. Этому с народной точки зрения способствовали как многочисленные заговоры, сопровождавшие весь банный родильный обряд, так и христианские очистительные молитвы, произносимые уже после выхода женщины с младенцем из бани, из иного мира, в мир людей.