1.1. Содержание речи

Для чего кинематографу понадобилась речь?

Ведь немое изображение является самым мощным выразительным средством кинематографа. Любое человеческое чувство – от самых сильных до самых глубоко запрятанных – немое изображение может выразить полностью, не прибегая к словам. Последние в таких случаях только мешают.

Мне кажется, что у любви правдивой

Чем меньше слов, тем больше будет чувства

(У. Шекспир. «Сон в летнюю ночь»)

Лицо, особенно глаза человека, могут передать на экране тончайшие душевные движения – вспомните лицо Андрея Рублева в сцене покаянной исповеди Кирилла. Целую гамму противоречивых эмоций мы можем прочитать на крупном плане неподвижного лица Эстер (Ингрид Тулин) – героини фильма И.Бергмана «Молчание», когда она уходит из гостиничного номера, где находится ее сестра с любовником. Тончайшая нюансировка смены чувств – прерогатива киноизображения, ее не добьешься никакими словами.

Еще в ранние годы существования кинематографа знаменитый русский писатель Леонид Андреев писал в «Киногазете»: «Экран, передавая зрителям переживания действующего лица, обходится без маклеров: без слов, которые обкрадывают чувство. Слово «люблю» одно. А переживаний, выражающих это чувство, миллионы. Экран приносит душе человека (зрителя) всю полноту, глубину, богатство другой души (переживающего лица) в чистом виде. Только музыка в этом могуществе своем могла бы угнаться за искусством экрана, если бы ей принадлежал тот же волшебный инструмент, каким пользуется экран: живое человеческое лицо, живые человеческие глаза, живая душа человека»[25].

Уже в наше время, в эпоху расцвета звукового кинематографа, многие видные режиссеры используют немое изображение как самое сильное выразительное средство. Ибо в присутствии звука оно стало более немым, чем было в немом кино. Французский режиссер Робер Брессон так сформулировал сей парадокс: «Главное изобретение звукового кино – это тишина»[26]. Фильм И.Бергмана так и называется – «Молчание». В картине «Андрей Рублев» одна из новелл тоже называется «Молчание» (в первом варианте – «Любовь»); главная героиня этой новеллы – немая Дурочка, герой фильма Рублев, принявший обет безмолвия, молчит, и разговоры наехавших в монастырь татар не переводятся. Сюжет другой картины И.Бергмана «Персона» построен на том, что одна из двух главных героинь – актриса – тоже молчит. Важнейшим обстоятельством в фильме «Пианино» является немота героини. В картине корейского режиссера Ким Ки Дука «Пустой дом» (2004) прекрасная любовная история юноши и девушки изложена без единого произнесенного ими слова.

В фильме русского режиссера И.Вырыпаева «Эйфория» (2006) хотя мы и слышим диалоги, но их мало, и часто они записаны так, что их трудно различить, а в одной из главных сцен картины – сцене близости любовников – героиня довольно долго произносит что-то вообще беззвучно. И верно: слова там не нужны – вся вещь о сокрушительной силе плотских любовных чувств. Зато изобразительные краски картины поражают своей необыкновенной выразительностью.

Другая героиня того же бергмановского фильма «Молчание» – Анна в эротической сцене говорит своему любовнику-иностранцу, не проронившему в картине ни одного слова: «Хорошо быть с тобой. Как прекрасно не понимать друг друга». Они не понимают друг друга на вербальном уровне, но прекрасно понимают на уровне чувственном, на уровне плоти. Как тут не согласиться с Леонидом Андреевым, что выражение чувств действующих лиц вполне может обходиться без слов, «которые обкрадывают чувство».

Итак, общение между персонажами в кино может обходиться без слов. Более того, сцены подобного рода, построенные на отсутствии речи, выглядят более выразительными и впечатляющими.

В чем же дело? Для чего же тогда кинематографу понадобилось звучащее слово? Почему киноискусство к нему обратилось?

Только из-за возникшей технической возможности записи и воспроизведения звука на экране? Новый аттракцион? Да. Движущиеся картинки запели и заговорили, появилось звучащее изображение, и народ с новой силой повалил в кинотеатры.

Еще большее подтверждение кинематографической условности? Тоже верно: условность кино состоит в его иллюзорности – это как бы сама жизнь. А ведь в жизни люди говорят, и речь их звучит.

Но для нас с вами важнее другое. Есть в человеке и в круге его общения нечто такое, что нельзя выразить одним движущимся изображением.

Это – мысль!

Ведь в сферу человеческой жизнедеятельности входят не только эмоциональные, но и интеллектуальные слагаемые. В процессе общения люди обмениваются мыслями и понятиями, подчас достаточно сложными. А мысли существуют, как правило, в словесной форме.

Недаром, например, говорят: «Он думает по-английски». Известный писатель Фазиль Искандер, уроженец Абхазии, как-то в интервью признался: «Я думал и в детстве по-русски».

Очевидно, мысли лучше всего выражаются словами. Не случайно греческое «логос» одновременно означает и «слово», и «понятие». «Словесная речь человека, – писал Владимир Даль, – это видимая, осязаемая связь, союзное звено между телом и духом: без слов нет сознательной мысли, а есть только чувство и мычанье»[27].

Немое кино пыталось возместить свою словесную недостаточность.

Как известно, в нем довольно широко использовалось написанное слово. Оно существовало в раннем кинематографе в трех видах:

– надпись повествовательная («Прошел месяц». «В штабе белых»);

– надпись комментирующая («Не туда бьешь, Иван!» – фильм «Иван» Александра Довженко), или последняя надпись в картине Чарли Чаплина «Парижанка»: «Время лечит, а опыт учит быть счастливым в служении людям»);

– титры разговорные («Я вас люблю. – Неужели?»).

Однако надписи и титры не могли возместить отсутствие живого звучащего слова в кино:

– они рвали непрерывность движущегося изображения;

– вступали с ним в визуальный конфликт: в средства одного искусства вторгалось средство другого – литературы;

– по необходимости краткие и быстро читаемые надписи и титры выражали мысли односложные и примитивные.

Широкое использование немым кинематографом средств другого искусства – литературы – свидетельствовало о его ущербности как самостоятельного вида искусства. Написанное слово выглядело рядом с мастерски выполненным движущимся изображением чем-то устаревшим. В 20-е годы, в период расцвета немого кино, писатель Илья Эренбург в своей книге «Материализация фантастики» заметил, что литературные надписи в кино – это московский извозчик при наличии автомобиля.

Попытки чисто кинематографическими средствами – с помощью изобразительных метафор и ассоциаций выразить отвлеченные идеи (теория «интеллектуального кино» С.Эйзенштейна) были интересными, но малоплодотворными, не имеющими успеха.

Надписи в кино остались; они занимают в некоторых фильмах заметное место. Но существуют они в современном кинематографе в качестве дополнительного средства.

С приходом в кино звука и, главное, звучащей человеческой речи, увеличилось жизненное пространство, доступное киноискусству: словесные поединки, обмен аргументами и рассуждениями, речевые характеристики персонажей, диспуты, живое человеческое общение, комментирующие авторские вторжения в течение сюжета и так далее.

Следует, однако, заметить, что органично использовать в фильмах звучащую речь и звук вообще мастерам кино удалось не сразу (об этом будет более подробно рассказано ниже). Но теперь уже мы вправе дополнить ответ на вопрос «что такое кино?»

Кино – это движущееся и звучащее изображение.

Уже было сказано, что звучащее изображение присуще только кино. Однако, ради истины следует оговориться: были и есть внекинемато-графические попытки сочетания музыки с изображением. Вспомним опыты создания «цветомузыки» выдающимся русским композитором А.Скрябиным. А в наши дни – разного рода художественные инсталляции, исполнение музыкальных произведений в сопровождении картин, нарисованных на плоскости зданий пучками лазерных лучей. Однако все это выглядит, на наш взгляд, пока чистым аттракционом, лишенным внутреннего художественного единства и собственной органики. Для кино же сочетание движущегося изображения со звуком, наоборот, является органичным, смыслово оправданным и глубоко специфичным.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.