Разводы по-русски

Разводы по-русски

Как именно разводились на Руси до ее крещения, сегодня доподлинно не известно. Известно только, что разводились, причем, судя по всему, достаточно активно – даже христианство не смогло положить этому конец и вынуждено было с этим как-то сообразовываться. Начиная с одиннадцатого века руководство семейными делами на Руси было передано Церкви. «Устав князя Владимира Святославича о десятинах, судах и людях церковных», изданный на рубеже тысячелетий, передает в ведение церковного суда многочисленные категории дел, в том числе о ведовстве и еретичестве, незаконных связях и изнасилованиях… Суду митрополита подлежал даже тот, кто использовал в драке незаконный прием «зубоядения» (то есть кусался). Под юрисдикцию митрополита переходили теперь и дела о «роспустах» – разводах.

Как именно должен был пастырь мирить или разводить поссорившихся супругов, князь Владимир умалчивает. Но об этом более подробно говорится в первом письменном своде законов – «Уставе князя Ярослава о церковных судах», который был издан в середине одиннадцатого века и расширен преемниками князя. За самовольный развод с женой «Устав» предлагал карать мужа рублем или гривной, причем сумма менялась в зависимости от социального статуса супругов:

«Аще же пустит боярин жену великих бояр, за сором ей 300 гривен (гривна «кун», равная примерно 1/60 золотой гривны. – О.И.), а митрополиту 5 гривен золота, а менших бояр гривна золота, а митрополиту гривна золота; а нарочитых людии 2 рубля, а митрополиту 2 рубля…»

Интересно, что сумма, которую получала жена «за сором», совпадала с суммой, которую получал митрополит, хотя он «сорому» и не терпел. Кроме того, она в точности совпадала с размером штрафа за изнасилование и за словесное оскорбление женщины – Ярослав не баловал своих подданных разнообразием штрафов и за оскорбление словом и делом карал одинаково:

«Аще кто пошибает (изнасилует. – О.И.) боярскую дочерь или боярскую жену, за сором ей 5 гривен золота, а митрополиту 5 гривен золота…»

«Аще кто зовет чюжую жену блядию, а будет боярьская жена великих бояр, за сором 5 гривен золота, а митрополиту 5 гривен золота…»

А вот за развод по взаимному согласию штрафовали по-разному, в зависимости от того, был ли брак венчанным. Развод невенчанных супругов стоил шесть гривен, венчанных – двенадцать. Впрочем, в те годы простой народ на Руси в основном жил в невенчанных браках – Церковь этому не препятствовала и такие браки признавала (в отличие от безбрачного сожительства, за которое девиц и вдов помещали «в дом церковный», то есть передавали на церковное подворье в ведение епископа). Венчание прививалось постепенно, и только в 1774 году Священный Синод издал указ, угрожающий анафемой тем, кто жил без венца.

Развод стоил недешево, и, вероятно, не переводились мужья, которые вступали во второй брак, не удосужившись расторгнуть первый. Штрафы для таких мужей «Уставом Ярослава» предусмотрены не были, но двоеженцев насильственно возвращали к прежнему семейному очагу. Судьба их вторых жен оказывалась еще печальней: их отдавали в «дом церковный». Туда же отдавали и жен, которые изменяли мужу или самовольно уходили к другому супругу, – их, в отличие от мужей-двоеженцев, в первую семью не возвращали.

«Устав Ярослава» запрещал разводиться с женой, которую поразил «лихой недуг», слепота или «долгая болезнь». С больным мужем тоже нельзя было разводиться. Не рекомендовалось также разводиться с женами, которые были изобличены в чародействе, волшбе и изготовлении зелий, – таковых жен мужьям надлежало воспитывать. Побои, наносимые мужу женой, не рассматривались как причина для развода: «Аще жена бьет мужа, митрополиту 3 гривны». А побои, наносимые жене мужем, вообще «Уставом» не рассматривались, и митрополит от таковых побоев никакой прибыли не имел. Значительно выгоднее для него оказывались мужья, которые били жен чужих: «Аще который муж бьет чюжую жену, за сором ей по закону, а митрополиту 6 гривен».

«Устав» предусматривал и законные причины для развода – все они были связаны с провинностями жены. Так, мужу следовало бросить жену, которая, узнав о готовящемся покушении на князя, не сообщила об этом своему супругу. В числе прочих причин были доказанное прелюбодеяние, покушение на убийство мужа или недонесение о готовящемся на него покушении, а также воровство у мужа. Интересно, что по другой статье того же «Устава» воровку надлежало не разводить, а воспитывать (заплатив традиционный штраф митрополиту), – видимо, князья, редактировавшие «Устав» в течение полутора веков, не всегда внимательно вчитывались в сочинения своих предшественников.

Кроме того, мужу предлагалось развестись с женой, которая «без мужня слова имет с чюжими людьми ходити, или пити, или ясти, или опроче мужа своего спати» или «опроче мужа ходити по игрищам».

У жен, живших по «Уставу», не было права не только на игрища, но и на развод. Значительно либеральнее подходили к этому вопросу новгородцы: они разрешали женщинам разводиться с мужьями-импотентами. Кроме того, если муж «начнет красть одежду жены или пропивать», развод новгородцами не поощрялся, но допускался: обворованная жена могла купить себе свободу ценой трехлетней епитимьи. И наконец, та же епитимья разрешала проблему, «если будет очень худо, так, что муж не сможет жить с женой или жена с мужем».

Новгородцы, видимо, вообще смотрели на развод достаточно просто. Сохранилась берестяная грамота, в которой некая Гостята, жившая в Новгороде во второй половине двенадцатого века, жалуется Василю, вероятно своему родственнику, на бросившего ее мужа:

«От Гостяты к Василю. Что мне дал отец и родичи дали в придачу, то за ним. А теперь, женясь на новой жене, мне он не дает ничего. Ударив по рукам (в знак новой помолвки. – Переводчик), он меня прогнал, а другую взял в жены. Приезжай, сделай милость».

(Пер. А.А.Зализняка)

Иногда мужья отсылали жен под самыми неожиданными предлогами. Так, в середине четырнадцатого века великий князь Владимирский и Московский Симеон Гордый развелся, уверяя, что жену «испортили» на свадьбе и ночью она кажется ему мертвецом. Впрочем, второй муж Евпраксии, фоминский князь Федор, ничего подобного за женой не заметил и благополучно родил с ней четырех сыновей.

Все вольности с разводами, о которых сказано выше, относились в основном к первым двум бракам – третий брак на Руси в те годы Церковью не признавался и, уж во всяком случае, не венчался. Лишь в пятнадцатом веке митрополит Фотий разрешил «поимети» третью жену, «аже детей не будет ни от перваго брака, ни ото втораго» (упомянутый выше Симеон Гордый предвосхитил это разрешение – Евпраксия была его второй женой, и, отослав ее, он женился третий раз). Но к этому времени и у жен появились дополнительные права. Так, жена могла бросить мужа, если он перед свадьбой скрыл от нее свое холопское состояние или позднее продал свою свободу без ведома супруги – ведь по закону жена холопа тоже становилась холопкой, а к этому никто не мог принудить женщину без ее воли. А в четырнадцатом веке сборник «Правосудие митрополичье» разрешил супругам разводиться, если один из них был тяжело болен.

Документы пятнадцатого века свидетельствуют, что развод разрешался, «аще муж не лазитъ на жену свою без совета» и «аще муж на целомудрие своея жены коромолит» – то есть клевещет. При этом, если в семье были дети, муж должен был оставить им и жене все свое имущество. Жена, муж которой в течение трех лет не возвращался с войны, тоже получила право вступить в новый брак, – во всяком случае, духовенство смотрело на это сквозь пальцы. Этим судьба русских женщин выгодно отличалась от судьбы жен крестоносцев, которые в свое время обратились к Папе Римскому со слезным письмом, но так и не получили чаемого разрешения. Кроме того, развод разрешался при поступлении одного из супругов в монастырь, которых к этому времени на Руси было уже немало. Правда, на это требовалось обоюдное согласие супругов, но на практике надоевшую жену могли отправить в монастырь волевым решением мужа.

В 1525 году великий князь Московский Василий III решил разойтись со своей женой Соломонией, урожденной Сабуровой, происходившей из старинного боярского рода. Брак этот был вполне благополучным, но бездетным, и после двадцати лет бесплодных усилий князь решил поменять жену. Было объявлено, что Соломония, «видя неплодство из чрева своего», собралась в монастырь по доброй воле, а любящий супруг вкупе с митрополитом долго отговаривали ее от опрометчивого шага, но наконец дали свое согласие. Однако сохранился рассказ австрийского дипломата Сигизмунда Герберштейна, который присутствовал при постриге великой княгини. Он пишет, что Соломонию отвезли в Покровский Суздальский монастырь, «несмотря на ее слезы и рыдания». Когда митрополит «обрезал ей волосы, а затем подал монашеский куколь, она не только не дала возложить его на себя, а схватила его, бросила на землю и растоптала ногами». Но согласие бесплодной жены никого уже не интересовало. Дворецкий и советник Василия III, Иван Шигона-Поджогин, ударил великую княгиню плетью, после чего она поняла безнадежность своего протеста и приняла постриг под именем Софьи. А через месяц великий князь уже праздновал новую свадьбу с Еленой Глинской.

Впрочем, этот развод осуждался некоторыми приближенными Василия, и они расплатились за это опалой и ссылкой. А когда сын от нового брака, Иван Васильевич, по прозвищу Грозный, залил страну кровью и поставил ее на грань катастрофы, многие считали это Божьей карой за противный закону развод и нечестивый брак. К этому времени былой свободе разводов постепенно стал приходить конец. И если список узаконенных причин для расторжения брака был еще достаточно длинным, то развод беспричинный, за который либеральный Ярослав в свое время лишь штрафовал мужей, теперь стоял вне закона.

Сам Иван Грозный, несмотря на ужесточение законодательства и свою крайнюю религиозность, сильно превзошел собственного отца по части смены жен. Первые три супруги царя умерли своей смертью (хотя про вторую ходили упорные слухи, что она была отравлена мужем). После этого Грозный решил жениться снова, но столкнулся с серьезной проблемой:

Церковь не венчает четвертый брак, даже если это брак государя. Царь созвал специальный церковный собор и поклялся, что не успел вступить со своей третьей женой в супружеские отношения, поскольку она была больна еще до свадьбы. Это было очень маловероятно, так как царские невесты проходили обязательный и очень тщательный медицинский осмотр. Но собор оставил правдивость этого заявления на совести царя, наложил на него церковное покаяние и епитимью и разрешил венчаться в четвертый раз. Однако жена, Анна Алексеевна Колтовская, доставшаяся Грозному с таким трудом, чем-то не угодила супругу – не прошло и полугода, как царь развелся с ней, отправив молодую жену в монастырь.

Венчаться в пятый раз нельзя было уже никак, даже царю. Поэтому в пятый брак Грозный вступил без официального благословения Церкви, и Анна Григорьевна Васильчикова была «гражданской» супругой царя, впрочем, тоже очень недолго – скоро она умерла. Вскоре после брака умерла и шестая жена Грозного, Василиса, вдова дьяка Мелентия Иванова, с которой царь, вместо венчания, «имал молитву». Сохранились не вполне достоверные данные, что перед этим царь успел заточить ее в монастырь; впрочем, официальным разводом это назвать нельзя за отсутствием официального брака. И лишь последней жене царя, Марии Федоровне Нагой, довелось пережить мужа. Их сыном был царевич Дмитрий, погибший в Угличе в 1591 году.

По мере того как Церковь сужала круг допустимых для развода причин, отправка неугодных жен в монастырь становилась одним из самых доступных способов расторжения брака. А для жен особо деспотичных мужей и монастырь мог показаться благом. Через сто с лишним лет после Герберштейна, описавшего постриг Соломонии, другой австрийский дипломат, барон Августин Мейерберг, писал в своих путевых заметках о России:

«Монастыри… в Московии очень многочисленны, но девицы там редки, много вдов, а всего более жен, разведенных с мужьями; однако ж в этих монастырях не очень-то процветает неуклонное соблюдение священных уставов. Потому что, по извращенному тамошнему порядку, комнаты замужних женщин охраняются если не стыдливостью, то, по крайней мере, несокрушимою крепостью решеток. А ограды монахинь не запираются никакой решеткой, ни запором. Следовательно, этот любопытный пол, не сдерживаемый никаким законом затворничества, принимает к себе мужчин и, отстояв свою службу на клиросе еще до рассвета, своевольно шатается по городу везде».

Возможно, барон кое-что и преувеличил, однако дыма без огня не бывает, а от женщин, принявших постриг по необходимости, вряд ли стоит ожидать особого благочестия. Впрочем, если говорить о формальностях, то развод, при котором один из супругов постригался в монастырь, обычно сопровождался заключением специального документа – «разводной записи», в котором супруги расписывались в своем взаимном согласии. Так, в 1675 году некая Меланья, жена посадского человека Ивана Земляникина, дала мужу отпись, что «добровольно своей охотою, а не от мужни изгонки изволила постритца во иноческое житие по упрощению и по совету с мужем своим для своей немощи и скорбности». Парасковья, жена крестьянина Григория Тиханова, принявшая постриг в 1697 году, письменно разрешила «мужу повольно на иной жене законным браком ожениться».

Впрочем, уделом разведенной жены в семнадцатом веке не обязательно становился монастырь. Сохранилось разводное письмо, которое в 1687 году Никифор Илларионович Исленьев дал своей жене Соломониде Петровне, урожденной Кожиной. Обстоятельства дела из письма не вполне ясны, но развод, судя по всему, произошел по инициативе жены – муж обещает признать развод после утверждения его патриархом и более «не бить челом», претендуя на восстановление супружества. И поскольку таковое «битье челом» представлялось возможным, то жена явно не собиралась отправляться в монастырь. Вопросы материального обеспечения жены не обсуждаются, но отвергнутый муж обещает обеспечить приданым всех троих прижитых с женой дочерей.

Супруг также обещает «жену свою Соломаниду после сей записи и розводу мне Никифору не бранить и не бесчестить, и не упрекать, и ничем не порочить». Обещает он не бесчестить и не порочить и «ее сродников». Судя по всему, бранью и упреками Никифор и довел бедную Соломониду до того, что она решилась бросить мужа, от которого родила троих детей, и обратиться за правдой к патриарху. А поскольку веры к отвергнутому мужу жена более не имела, документ предусматривает штрафные санкции:

«А буде я Никифор впредь после сей записи и розводу ее жену свою Соломаниду стану бранить и безчестить, или упрекать, или чем порочить, или стану бить челом, чтоб с нею женою своею Соломанидою после сей записи и розводу жить, или сродников ее стану бранить и безчестить, и упрекать, или чем порочить, или дочерей своих девок Устинью, Татьяну и Анну, как они будут в возрасте, замуж не выдам и приданного по сту рублей за всеми тремя… не дам, или хотя в чем против сей записи, что писано в сей записи, в малом не устою… взять ей жене моей Соломаниде и сродникам ее после сей записи за всякую неустойку по триста рублев денег».

В начале восемнадцатого века петровские реформы, всколыхнувшие самые основы государства, не обошли и семейное законодательство. С этого времени процедура развода усложняется, через некоторое время развод по взаимному согласию попадает под запрет. Правда, у жен теперь была вполне реальная возможность избавиться от мужа, обвинив его в жестоком обращении, но это вело не к разводу, а только к разлучению супругов. Отделаться от первого мужа таким способом было возможно, а вот обзавестись вторым – нет. Позволялся также развод с супругом-нехристианином или сумасшедшим.

Новшеством стало провозглашенное указом Петра I прекращение брака с лицами, осужденными на вечные каторжные работы. Впервые за многие годы государственная власть вторгалась в сферу власти церковной. Впрочем, Петр весьма логично обосновал свое постановление: ссылка приравнивалась к гражданской смерти, поэтому ссыльный становился «подобно якобы умре», а значит, и супруг его автоматически приравнивался ко вдовцу или вдовице.

Неспособность одного из супругов к брачному сожительству признавалась уважительной причиной для развода, но ее приходилось долго доказывать. Например, белгородский архиерей в 1728 году издал распоряжение об освидетельствовании некоего Григория Губина. В документе говорится, что в июле 1727 года Матрена из села Покровское Усердского уезда обратилась к валуйскому протопопу с прошением о разводе. Матрена сообщила, что в апреле прошлого года была выдана замуж за однодворца Григория Губина, но по сей день «сопряжения с ним не имеется, понеже де у его Григория естества нет». Григорий был вызван к протопопу и поклялся, что не имел сношений с женой «того ради, что у меня естество малое». Неудалый муж обещал «дать Матрене свободу», но архиерей, получив от протопопа заявления обоих супругов, не удовлетворился их добровольным признанием и наложил резолюцию: «Сей сказке не верить, покамест не освидетельствуют того естества подлинно». А чтобы «в том не было подлогу, оного Григория Губина выслать в Белгород».

Впрочем, подозрительность пастыря имела под собой основания, потому что симуляции, видимо, случались. Так, сохранились протоколы по делу о некоем Захарии Бобрицком, жившем в конце восемнадцатого века. Тесть Захария просил избавить свою дочь Евфросинию от брака с мужем по причине его неспособности к плотскому совокуплению. Неспособность эта была засвидетельствована лекарем, после чего супруги получили чаемую свободу, и Евфросиния вступила в новый брак. Но через некоторое время решил вступить в повторный брак и Захарий. Для этого он вновь отправился к врачу и получил справку о том, что прежняя его неспособность происходила от «раны близ естественного уда, по случаю тогда приключившеюся». Но «как ныне он совершенно выздоровел от раны и все части уда его пришли в надлежащий свой порядок и действие, то нет ни малейшего сумнения ко вступлению ему в законный брак». В консистории, куда Захарий обратился за разрешением венчаться, его направили на повторное освидетельствование, но и оно показало полную пригодность жениха. После чего консистории только и осталось «дозволить ему, Бобрицкому, по молодым его летам, которых он имеет тридцать один, вступить в законный брак…».

Но все-таки основной причиной, по которой Церковь в синодальный период (с 1700 по 1917 год) допускала развод, становится прелюбодеяние, причем не только жены, но и мужа (раньше муж отделывался епитимьей). Практическая невозможность разойтись по любой другой причине, кроме прелюбодеяния, толкала супругов на необходимость выслеживать друг друга и поливать грязью. Этого порой не могли избежать даже самые достойные в других отношениях люди.

Так, знаменитый полководец Александр Суворов в челобитной, которую он подал в Духовную консисторию, писал о жене, как «…сперва оная Варвара, отлучась своевольно от меня, употребляла тогда развратные и соблазнительные обхождения, неприличные чести ее», как, «презрев закон христианский и страх Божий, предалась неистовым беззакониям явно с двоюродным племянником моим С. – Петербургского полка премьер-майором Николаем Сергеевым сыном Суворовым, таскаясь днем и ночью, под видом якобы прогуливания, без служителей, а с одним означенным племянником одна по дворам, пустым садам и другим глухим местам…».

Консистория не сочла прогулки женщины, даже и по глухим местам, в присутствии родственника достаточным основанием для развода. Но Суворов с присущим ему напором продолжал бомбардировать святых отцов подробными описаниями «бесчинств» своей супруги. В разводе ему все-таки было отказано. Тогда полководец попросту отослал от себя свою супругу с сыном, которого он отказался признать своим. Дочь, которую отец все-таки признал, была определена им в Смольный институт с категорическим запретом на общение с матерью.

Варвара Ивановна многие годы жила в крайней бедности (Суворов выделил ей на содержание сына 1200 рублей в год). Она писала мужу: «Не имея дома, экипажа, услуги… живу у брата… И так рассуди милостиво: при дряхлости и старости, каково мне прискорбно, не иметь себе пристанища верного, и скитаться по чужим углам». На «дряхлость и старость» сорокапятилетняя супруга полководца жаловалась, по-видимому, преждевременно, но проблемы у нее действительно были – она просила мужа о скромной помощи (22 000 рублей на погашение долгов), а также о том, чтобы он разрешил ей общаться с дочерью. Однако Александр Васильевич отказывает жене, и только вмешательство Павла I привело к тому, что этот весьма небедный человек, имевший 50 000 рублей ежегодного оброка, согласился выплачивать супруге пенсию в размере 8000 рублей в год.

Но если бы официальный развод Суворовых состоялся, положение его супруги могло бы стать еще хуже. После развода виновной стороне не только запрещалось вступать в повторный брак – разрушитель семейных уз мог понести и дополнительную кару в зависимости от своей вины и социального положения. Это могла быть насильственная отсылка к родителям, пострижение в монастырь, наказание плетьми…

Впрочем, для того, чтобы прелюбодеяние считалось доказанным, нужны были показания нескольких свидетелей, а таковых далеко не всегда можно было найти. Так, в 1748 году жена вице-сержанта Петра Языкова, Мария, подала прошение о разводе ее с мужем по причине его прелюбодеяния. В ответ муж подал встречный иск об измене жены. Собственно, и муж и жена хотели одного и того же – свободы. Торг шел из-за права вступить в повторный брак, каковое предоставлялось только потерпевшему. Но к тому времени, когда развод завершился, этот вопрос потерял былую актуальность: процесс длился двадцать лет. В конце концов он был выигран женой (при поддержке императрицы).

Невозможность получить законный развод привела к тому, что в восемнадцатом веке среди низших слоев населения получили распространение так называемые «разводные письма», которые не имели юридической силы, но все же придавали фактическому разрыву супругов какую-то видимость приличия в глазах окружающих. Супруги подписывали эти письма друг для друга, после чего порой вступали в новый «брак», который не признавался ни законом, ни Церковью, но иногда признавался друзьями и родственниками. Это было продолжением традиции, идущей еще со времен Ярослава. Нередко случалось, что такие письма, вопреки указам Синода, оформляли для своих прихожан сами священники. Ведь Синод был далеко, а от прихожан священник, особенно сельский, находился в определенной зависимости.

В 1730 году Синод издал указ, в котором осудил эту практику и пригрозил нарушителям «тяжким штрафом и лишением священства». Однако отвращение к постылому браку оказывалось у многих сильнее, чем страх перед законом. Так, в 1732 году супруги Коростылевы были по решению Синода наказаны плетьми за «самовольно совершенное ими разлучение от сожительства друг с другом». Кроме того, преступный муж был осужден на полгода принудительных работ по месту его службы, и обоих супругов обязали впредь жить совместно. Известен и приговор священнику, который за написание разводного письма был лишен священства и бороды и сослан в Кириллов монастырь в качестве «низкого рабочего». Но такие строгости ничего не изменили по существу, и спустя сорок лет Синоду пришлось издавать новый указ на эту же тему.

Людям знатным приходилось еще сложнее: они были на виду и разводное письмо их устроить не могло, даже если бы и нашелся священник, согласный его написать. А Синод все реже удовлетворял прошения о разводе. В середине девятнадцатого века княгиня Софья Нарышкина решила избавиться от мужа, которого обвинила в целом комплексе грехов: прелюбодеянии, «дурной болезни» и импотенции. Правда, княгиня сама признавала «кажущееся противоречие рождения мною детей при бессилии мужа», но она объяснила, что муж справляется со своими обязанностями «чрез возбуждение посредством онанизма», что лишает княгиню «тех ощущений, которые испытывает любящая женщина».

Медицинская экспертиза подтвердила мужское бессилие князя (признав, впрочем, что оно излечимо «при употреблении надлежащих врачебных средств и соблюдении должного при сем образа жизни»). Но было не совсем понятно, для чего восстанавливать мужские силы князя, – эта же экспертиза подтвердила, что князь не просто болен сифилисом, но имеет «третичные и вторичные припадки сифилитической болезни», а заодно и первичные «недавнего происхождения». Причем, «судя по месту нахождения язв», заражение произошло «через совокупление с женщиной». Таким образом подтвердился и факт прелюбодеяния. Но к этому времени былые вольности с разводами в России давно отошли в прошлое. Бессилие мужа было сочтено недоказанным, ибо от князя родились дети. А для доказательства измены были затребованы свидетели, которых в таком деле непросто найти. В результате брак был сохранен после бракоразводного процесса, который продолжался более двадцати лет.

Проблема развода весьма волновала великого русского писателя Льва Толстого. Собственно, значительная часть романа «Анна Каренина» посвящена тому, что бывает, когда люди расходятся. Правда, развестись в полном смысле слова, с оформлением соответствующих документов, Карениным не пришлось. Обманутый муж, Алексей Александрович, проконсультировался с адвокатом и выяснил, что условия, на которых он может требовать развода, не вполне допустимы для порядочного человека. Поскольку ни физических недостатков, ни безвестного отсутствия одного из супругов в данном случае не наблюдалось, Каренину оставался только развод на основании прелюбодеяния. Адвокат сообщил, что «улики должны быть добыты прямым путем, то есть свидетелями». И он же подчеркнул, что «отцы… протопопы в делах этого рода большие охотники до мельчайших подробностей». Адвокат считал, что «самое обычное и простое… есть прелюбодеяние по взаимному согласию». Алексей Александрович, однако, «был так расстроен, что не сразу понял разумность прелюбодеяния по взаимному согласию». Не понял он ее и в дальнейшем, отказавшись возбуждать судебный иск о разводе.

Анна становится гражданской женой Вронского. Но она теряет возможность видеть сына – при всем благородстве ее бывшего мужа в те времена даже он не мог допустить, чтобы «падшая женщина» общалась с его ребенком. Собственно, Анна после того, как покинула дом, на это и не претендует. От Анны отворачиваются практически все ее бывшие друзья. И даже сестра Вронского отказывает ему в просьбе приехать к Анне. Она говорит брату: «…ты пойми, что я не могу этого сделать. У меня дочери растут, и я должна жить в свете для мужа». Визит Анны в театр оканчивается скандалом: дама в соседней ложе сказала, что ей стыдно сидеть рядом с ней…

Положение жены, оставившей мужа, было невыносимым. Развод был невероятно сложен, дорог, малодоступен и обставлен множеством унизительных процедур. Результатом такого положения вещей становится ситуация, описанная Львом Толстым в его пьесе «Живой труп». История пьесы восходит к реальному уголовному процессу: молодая дворянка, Екатерина Гимер, была осуждена к ссылке в Енисейскую губернию «за двоемужество».

Муж Екатерины, Николай Гимер, был уволен со службы за пьянство. После того как он окончательно спился и перестал не только содержать, но и навещать семью, Екатерине пришлось поступить акушеркой в больницу. Здесь она полюбила своего сослуживца, некого Чистова. Молодые люди мечтали обвенчаться, но между ними стоял первый муж Екатерины. Собственно, Николай ничего не имел против того, чтобы жена была счастлива, но обеспечить развод он не мог: даже при признании им любой вины, включая прелюбодеяние, процесс требовал больших денег, а их не было ни у кого из участников этого треугольника. И тогда Екатерина убеждает мужа совершить фиктивное самоубийство. Николай соглашается и оставляет на берегу Москвы-реки свою старую одежду, документы и записку с просьбой никого не винить… Через несколько дней Екатерина, вызванная в полицию, «опознала» очередного утопленника и похоронила его честь честью.

Бывший муж, ставший «живым трупом», отправляется в Петербург, подальше от людей, которые могут его узнать. Но, попав случайно в участок, спьяну признается во всем… Суд приговорил обоих «преступников», и мужа, и жену, к ссылке в Сибирь. Но для того, чтобы туда попасть, осужденные должны были за свой счет оплачивать дорогу и конвой. В противном случае им предстояло идти пешком, «по этапу», и слабое здоровье Екатерины не позволяло надеяться, что она дойдет до Енисейской губернии живой. На счастье обоих супругов, об их злоключениях узнал известный общественный деятель и юрист А.Ф. Кони. По его ходатайству приговор был пересмотрен и заменен годичным тюремным заключением.

Впрочем, свобода от семейных уз уже была для всех желающих россиян не за горами. Сразу после октябрьского переворота в стране были изданы два декрета: «О гражданском браке» и «О расторжении брака». Они объявляли полную свободу развода. Теперь развестись можно было через гражданский суд, причем в одностороннем порядке. Конечно, «развенчать» церковный брак гражданские власти не могли, зато они могли и без этой процедуры выдать молодоженам новое брачное свидетельство. Заключение брака теперь происходило незамедлительно, а расторжение – очень быстро и просто.

Всем, наверное, памятны брак и развод Остапа Бендера с гражданкой Грицацуевой, происшедшие в конце двадцатых годов. Остап женился на «знойной женщине», как только узнал, что у нее находится вожделенный стул, – никакого срока на обдумывание своих намерений от молодых не потребовали. Сколько времени потребовалось «бриллиантовой вдовушке» на развод, история умалчивает. Но по прибытии Великого Комбинатора в Черноморск, он думает: «Сейчас я, кажется, холост. Еще недавно старгородский загс прислал мне извещение о том, что брак мой с гражданкой Грицацуевой расторгнут по заявлению с ее стороны и мне присваивается добрачная фамилия О. Бендер». Как можно видеть, ни согласие, ни даже присутствие мужа не понадобилось.

Российская православная церковь значительно расширила права супругов на развод практически одновременно с советской властью (на соборе 1917—1918 годов). Подробнее об этом можно прочитать в главе «По пастырскому снисхождению». Когда новые церковные законы еще только обсуждались, член Поместного собора, крестьянин из Ярославской губернии Н.Г. Малыгин, сказал: «Не губите деревни принятием этой статьи; там эта статья совершенно неприменима. Если принята будет эта статья, то в деревне хоть каждый день разводись». Подобной точки зрения придерживался и крестьянин из Олонецкой губернии, член отдела церковной дисциплины А.И. Июдин – он опасался, что теперь мужья будут нарочно избивать жен, чтобы те подали на развод, и заявил, что свобода разводов приведет «к служению антихристову».

Впрочем, в России в те годы были другие, более веские основания опасаться царства антихриста. Церковный брак, как и развод, скоро оказались за гранью закона. А новая власть через некоторое время ужесточила процедуру гражданского развода, хотя он и остался вполне доступным для желающих.

Сегодня в России «развестись» нельзя вообще, и термина «развод» не существует. Вместо него говорят: «Расторжение брака». Особой разницы нет, тем не менее слова «развод» вы в Семейном кодексе РФ не найдете. А расторгнуть брак достаточно просто – проще, чем в большинстве стран мира. При взаимном согласии супругов и при отсутствии детей это можно сделать через загс. Остальные должны обращаться в суд, но даже в самом каверзном случае свободу в конце концов получают все, причем достаточно быстро.

В 2007 году в нашей стране на тысячу человек населения пришлось 4,8 развода. Для сравнения: в 1980 году их было 4,2. Но меняется не только число разводящихся пар. Например, раньше для большинства семей был актуален так называемый «кризис третьего года» – именно на этот год приходилось больше всего разводов, потому что на третьем году совместной жизни у супругов, как правило, начинает падать сексуальное влечение друг к другу. Теперь большинство супругов начинают жить вместе задолго до брака и третий год не вносит ничего принципиально нового в их отношения, ведь около половины невест сегодня идут в загс уже беременными.

В 2007 году в России из всех зарегистрированных пар 26% мужчин и 25% женщин вступили в брак повторно. Сегодня развод уже не воспринимается как жизненный крах. Тем не менее авторы этой книги желают всем своим читателям, чтобы их знакомство с разводами этим (надеемся, занимательным) чтением и ограничилось. Но если уж вам выпадет судьба развестись – не расстраивайтесь слишком сильно. Ведь вся история человечества – это в том числе история разводов.

Удачи!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.