Дом на Костромском

Дом на Костромском

Серия уд ельнинских встреч подарила автору этих строк знакомство еще с одним старожилом здешних мест – Лилией Николаевной Петровой. «Давно хотелось написать Вам, но окончательное решение пришло, когда замелькали на страницах газеты знакомые фамилии: Цветковы, Булыгинская, появились фотографии домов, которые помню с детства, – говорилось в письме Лилии Николаевны, адресованном в редакцию „Санкт-Петербургских ведомостей". – Моя семья поселилась в Удельной в 1935 году в типичном деревянном доме с замечательными цветными стеклами на верандах – синими, желтыми, зелеными и красными. Я родилась в 1938 году и, за исключением трех лет эвакуации, прожила в этом доме до конца 1959 года, когда дом снесли, а мы получили жилье (тогда коммунальное) в считанных метрах от старого дома. Итак, практически вся жизнь прожита на Костромском проспекте...»

Конечно, такое письмо не могло не получить продолжения. «Наш старый дом стоял на месте нынешнего дома № 31 по Костромскому проспекту, – уточнила Лилия Николаевна. – Год его постройки, 1877-й, был вырезан на деревянном украшении под коньком. Стало быть, дом простоял восемьдесят три года – снесли его в 1960 году. Мы выехали за год до этого. Вокруг уже вовсю строили ГОМЗовские дома, и наш дом какое-то время стоял буквально посреди строительной площадки. Потом добрались и до него. Конечно, покидать родной дом было жалко. Но ведь к тому времени он уже изрядно обветшал. Примет цивилизации в нашем доме, кроме электричества, не было. Быт был очень простым, за водой ходили на колонку. Но вместе с тем наш дом не был убогой лачугой: он хранил в себе старинные благородные черты – высокие потолки, прекрасный паркет, филенчатые двери с медными ручками. Наша семья занимала две большие комнаты на втором этаже и огромную летнюю веранду.

Наш дом называли „ермаковским“ – по фамилии его дореволюционных владельцев. И еще говорили, что одна из наших жильцов, Мария Яковлевна Кузнецова, была из потомков тех самых Ермаковых, которым когда-то принадлежал наш дом. Жила она с нами до самого расселения. По всем ее манерам и поведению чувствовалось, что она «не из простых». Помню, она учила нас вышивать, занималась с нами, детьми, разными полезными делами...»

Родители Лилии Николаевны Петровой были самого что ни на есть крестьянского происхождения. Оба родились в 1908 году, оба ринулись из русской глубинки учиться в Ленинград. Здесь и познакомились – в Ленинградском университете.

Мать, Евфросинья Федоровна, окончила в 1930 году факультет языкознания и материальной культуры «по литературному уклону». Как потом признавалась, хотела быть архивисткой, хотя сама особенно не задумывалась, что вкладывала в это понятие, но стала учительницей – русского языка и литературы, и никогда не жалела об этом. Как раз тогда, когда она окончила вуз, в стране развернулось массовое движение по ликвидации безграмотности, и Евфросинья Петрова с головой окунулась в общее дело.

Отец, Николай Яковлевич, мечтал стать писателем. Писал стихи, жил литературными интересами и даже, еще будучи студентом, начал работать в ТАСС. Однако жизнь распорядилась иначе: в 1929 году, в год «великого перелома», он попал под «чистку». Когда выяснилось, что его родители были из кулаков (а в анкете значилось – «сын дьячка»), его выгнали из университета с запретом заниматься журналистской деятельностью.

Слава богу, репрессии ограничились только этим. Пришлось срочно переквалифицироваться из журналиста в инженера, окончив ускоренные курсы ЛЭТИ. Точные науки были не особенно по сердцу, но приходилось мириться с положением вещей. Недаром на конспектах лекций он сделал полушутливый заголовок: «Математика – кому мать, кому мачеха». Но даже и потом, когда стал работать инженером в трамвайном парке имени Калинина, Николай Петров не оставлял своих литературных занятий.

В домашнем архиве сохранились его стихи, многие из которых говорят о литературном таланте Николая Яковлевича, к сожалению, так и не получившем своего воплощения. Многие строчки были посвящены родной вологодской природе. Как, например, эти, датированные 1931 годом:

Я родился в лесу,

И зеленые ели

Над скосившейся старой избой

Колыбельные песни мне пели.

Пели песни о солнце,

О восходе лучей,

Проникающих в топкие гати,

Побеждающих сумрак ночей...

В начале войны Николая Петрова перевели на вагоноремонтный завод. В самом начале июля 1941 года он отправил семью – а к тому времени у них уже были две дочки: Марочка и Лилия – в эвакуацию на Урал. Там, под Пермью (тогда город назывался Молотов), жили две его сестры. Евфросинью Федоровну распределили работать учительницей. Николай Яковлевич остался в блокадном Ленинграде.

В семейном архиве сохранился уникальный документ – завещание отца, написанное им в блокадном Ленинграде, в доме на Костромском проспекте в Удельной, в конце ноября 1941 года. Это письмо прошло мимо цензуры: в Пермь его привез знакомый Петрова. Военная цензура такое бы никогда не пропустила, а если бы это письмо попало в руки бдительных сотрудников органов НКВД, то автору было бы несдобровать – грозила бы политическая статья со всеми вытекающими последствиями. Обвинить могли бы и в «пораженческих настроениях», и в «разглашении военной тайны», и в «антисоветской агитации и пропаганде». Действительно, в завещании имелось немало вольных рассуждений, однако сделаны они были вовсе не от отчаяния, а от осознания того, что эти строки могли быть последними.

С разрешения родных Николая Яковлевича мы позволим себе привести часть этого завещания. Сегодня оно является не просто реликвией семейного архива, а уникальным историческим документом – ярким свидетельством эпохи.

«Моей жене на память, если я погибну, моим детям.

25.XI.41.

Эти строчки я решил написать на тот случай, если война захлестнет меня или унесет своими волнами далеко от моей семьи.

Три месяца идут бои возле самого города. Недавно я подсчитал: около 270 раз немецкие самолеты совершали налеты на город. Сколько бомб сброшено? За последнее время по всему городу падают снаряды. Появился самый страшный спутник войны – голод... Голодная блокада стала страшнее бомб и снарядов. Апатия охватывает всех, один мучительный вопрос сверлит сознание у каждого: на сколько дней хватит сил?

Блокаду обещают прорвать, но никто не знает, каково положение войск? На Москву начато второе наступление; Белоруссия, Украина, Донбасс, Крым потеряны.

Вчера вечером вся Выборгская сторона была без трамваев. Снаряды в нескольких местах оборвали провода трамвайной линии.

Невиданные очереди у магазинов. Если кто достанет немного дуранды или картофельных очисток, тот чувствует себя счастливым и обеспеченным. Сегодня в нашем магазине в очереди за студнем (по карточкам) раздавили женщину и мальчика...

Страшная война разгорается все больше и больше, порождая миллионы преступлений. Нет ничего удивительного, что в тылу или на фронте от голода или болезни приходится скоро погибнуть.

Жене и дочерям хочется оставить здесь советы, мысли и последние желания.

Милая Фруза, тебе будет тяжело читать эти строки, если к тебе попадут они. Я очень не хочу, чтоб они лишний раз заставили тебя плакать, нет. Я хочу, чтоб они помогли тебе обдумать судьбу любимых Марочки и Лили. Я хочу, чтоб у тебя хватило сил вырастить и воспитать их такими, чтоб они доставили тебе много-много радости и без меня.

Ты расскажешь им про меня, про мою жизнь. Возможно, в характере их найдется кое-что схожее с моим, поэтому пусть учтут мой горький жизненный путь, будут умнее и опытнее меня. Я люблю их так, как никто больше на свете. Расстаться с ними тяжелее, чем с жизнью, это верно.

Что моя жизнь? Фруза, если мне придется скоро умереть, то смерть сама по себе не страшит меня, вот почему я хочу, чтоб ты поняла, почему не надо плакать из-за чувства жалости.

Уйти в небытие мне не страшно. Я спокойно всегда ходил при самых сильных бомбардировках города и не прятался ни от бомб, ни от снарядов. Я думаю, что у меня хватит сил относиться философски к смерти до самого конца...

Лучшую половину жизни я прожил, а мечты и желания остались не осуществлены. В моих глазах вся жизнь имеет смысл, красоту и радость только потому, что я надеялся и собирал силы (готовил момент), когда смогу отдаться творческому труду, утолить свою страсть. Но всю жизнь я прожил в плену и угнетении. Я страстно хочу, чтоб мои дочери не знали этого угнетения или сумели его преодолеть.

Ты умный и чуткий человек, ты сможешь помочь преодолеть им это „мое“, если оно у них появится. Преодолеть – показывая мой путь.

Вместе с этим письмом я оставляю здесь, на чердаке, несколько листков из дневников и свои литературные записки. Когда Марочке и Лиле будет по 14—15 лет, ты передай им. Может быть, моя мечта осуществится – в душу (а душа в детстве чуткая, нежная, восприимчивая) западет искра, и кто-то из них захочет стать литератором и использует мои планы и характеристики...»

В семейном архиве сохранилась уникальная переписка – открытки Николая Петрова, отправленные родным в село Лобаново Молотовской области из блокадного города, а потом с Ленинградского фронта, куда он ушел добровольцем в конце 1942 года. Писал он очень часто, обращаясь не только к жене, но и к дочерям.

«Милая Марочка, спасибо за твое письмецо! – писал Николай Яковлевич старшей дочери 12 января 1943 года. – Очень хорошо, что тебя интересуют вопросы физической географии и астрономии. Увлекательные книги есть об этом. Проси маму – она достанет. Это будет твоим успехом в школе. Я часто думаю о тебе. Очень соскучился. Целую тебя крепко. Папа».

«В письмах с фронта отец иногда присылал горсть сахарного песка, – вспоминает Лилия Николаевна. – И она обычно доставалась мне, как самой младшей». А однажды из конверта, присланного отцом с фронта, вывалился... маленький шелковый парашютик. Потом он долго был среди детских игрушек. «Мне мама пишет, что ты хочешь скорее поехать в Ленинград, – говорил в том письме отец, обращаясь к своей младшей дочери Лилии. – Скоро немцев мы прогоним, и тогда тебе можно будет с мамой и Марочкой приехать. Я очень по тебе скучаю. Посылаю тебе в конверте шелковый парашютик. Это немцы ночью бросали с такими парашютами ракеты. А ты сделай из него зонтик».

Е.Ф. и Н.Я. Петровы. Фото конца 1920-х гг. Из архива Л.Н. Петровой

Автопортрет Н.Я. Петрова, сделанный на Ленинградском фронте 29 ноября 1943 г. Из архива Л.Н. Петровой

В одном из писем Николай Петров прислал свой автопортрет, сделанный в землянке. Подпись на нем гласит: «В темную ночь 1943 г. Землянка, горит коптилка. В углу ворочается крыса. Наверху слышны разрывы снарядов. 29.XI».

Несмотря ни на что, Николай Яковлевич, как и многие в ту пору, верил в то, что после войны жизнь обязательно должна измениться к лучшему. «Как только закончится война, я сразу же приеду за вами, и мы будем жить хорошо и весело», – написал он семье 16 июня 1943 года. Поздравляя родных с новым, 1944, годом, он желал им, «чтоб в этот год вы уже возвратились в свое гнездо. Ленинград ждет вас»...

Последнее письмо с фронта было датировано 31 декабря 1943 года, а отправлено оно было 2 января 1944 года. «Я здоров, – говорилось в нем. – Сейчас в тылу. Живу хорошо. Не беспокойтесь. Жду ваших писем. Очень большой перерыв в них».

«Потом писем не было два месяца, и мы ничего не знали, что с отцом, – рассказала

Лилия Николаевна Петрова. – Мама забеспокоилась, и, как оказалось, не зря: 18 марта 1944 года пришел ответ на мамин запрос: „Ваш муж лейтенант Петров Николай Яковлевич погиб смертью храбрых 23 января 1944 года“. О месте захоронения известно было только одно: юго-восточнее станции Поповка. После войны мы пытались искать – безуспешно. Только недавно мы узнали, что имя отца увековечили в 1993 году на братском захоронении в поселке Красный Бор. Там захоронено 5620 воинов, павших у станции Поповка во время боев за полное освобождение Ленинграда от вражеской блокады в январе 1944 года.

Вернулись мы в Ленинград 13 августа 1944 года.

Н.Я. Петров. Фото конца 1920-х гг. Из архива Л.Н. Петровой

Хорошо помню день возвращения, хотя мне было тогда всего-то шесть лет. Помню теплую августовскую ночь, затемненный город. Удивительно, что наш дом во время блокады уцелел – в числе немногих домов в Удельной.

Е.Ф. Петрова. Фото конца 1920-х гг. Из архива Л.Н. Петровой

Когда мы приехали, мама ахнула: вокруг нас были сплошные пустыри. Говорили, что наш дом не разобрали на дрова только потому, что в нем разместили детский сад, переведенный из центра города.

Родной дом на Костромском пр., 31 (бывший «ермаковский»), в окружении новостроек. Фото 1959 г. Из архива Л.Н. Петровой

Со времени возвращения из эвакуации мы прожили в доме на Костромском пятнадцать лет. Мама продолжала работать учительницей русского языка и литературы, работала в различных школах Выборгского района, была и завучем, и директором, и даже один год преподавала в моем классе в школе № 118 на углу проспекта Энгельса и улицы Рашетова. Наша школа была женской, в 1954 году она стала смешанной, но наш выпускной класс не стали трогать – он так и остался женским.

Хорошо помню своих учителей. Директором школы все десять лет моей учебы в ней была Елизавета Матвеевна Булгакова – очень строгая и суровая, наводившая на нас страх. Она вела химию в старших классах. Физику преподавала Валентина Константиновна Канцеров а. Была она нервной, взрывной, вспыльчивой, но свой предмет вела отлично. Кроме того, она хорошо рисовала: многие помещения школы украшали ее натюрморты. Очень своеобразной учительницей была Нина Валериановна Дмитриева, преподававшая географию.

Русский язык и литературу вела Лидия Никифоровна Стоцкая, происходившая из рода священников с Украины. В конце 40-х годов она устраивала со школьниками замечательные театральные постановки. В одной из них, „Много шума из ничего” Шекспира, участвовала моя старшая сестра. Поскольку школа была женской, то все мужские роли приходилось исполнять девочкам. Спектакли были очень удачными, так что на них приходили смотреть из других школ. Сцену и зрительный зал устраивали в коридоре на втором этаже...

Помню школьные походы в кинотеатр „Уран“ и в клуб „Красный Октябрь". Однажды даже, в десятом классе, в 1954 году, мы ходили в клуб „Красный Октябрь“ на встречу с писателем Матвеевым – автором книги „Зеленые цепочки".

Послевоенная Удельная прекрасно запечатлелась в моей памяти. Помню колонну военнопленных, которых под конвоем водили мимо нас по Костромскому проспекту, – они занимались строительством малоэтажных домов. Мы, дети, всегда выскакивали из дома и смотрели, как ведут немцев. Их было жалко: они выглядели изможденными, истощенными, бледными, заросшими.

Л.Н. Петрова, фото на момент окончания школы. 1955 г. Из архива Л.Н. Петровой

Дом № 31 по Костромскому проспекту. На первом планеМ.С. Квартальная, бабушка Л.Н. Петровой. Фото начала 1950-х гг. Из архива Л.Н. Петровой

Подруги по дороге домой из школы №118 на проспекте Энгельса. Слева направо: Г. Буйневич, Л. Петрова, Т. Скобелева, Т. Алексеева. Фото М. Цветковой, апрель 1955 г. Из архива Л.Н. Петровой

На уроке физкультуры в школе №118. Фото М. Цветковой, начало 1950-х гг. Из архива Л.Н. Петровой

В школе №118. Фото М. Цветковой, март 1955 г. Из архива Л.Н. Петровой

Недалеко от нас, на Костромском проспекте, находилась базовая школа при педагогическом училище. В ней проходили практику будущие преподаватели, занимавшиеся в училище. Помню, что среди тех, кто готовился стать учителями, было много ребят-калек, пострадавших во время войны.

Помню и всевозможные мелкие детали быта послевоенной Удельной. К примеру, очень легко было отличить тех, что жил здесь до войны, от новых обитателей. Старожилы называли магазин на углу Скобелевского и Ярославского „большим“ (так и говорили: „пойдем в большой"), а новоселы именовали его „круглым".

Уборка класса. Фото М. Цветковой, март 1955 г. Из архива Л.Н. Петровой

Поскольку наш дом стоял позади пожарной части, нам со второго этажа было хорошо видно, как проходят тренировки и учения пожарных. А на Скобелевском проспекте, ближе к перекрестку с проспектом Энгельса, стояла лачужка-фотоателье, в котором на наших глазах снимался крошечный эпизод из ставшего потом знаменитым фильма „Максим Перепелица".

А возле нашего дома был больший огород, который служил нам хорошим подспорьем, особенно в первые послевоенные годы. Занималась им бабушка, а все остальные были на подхвате. Наверное, сказывалось крестьянское происхождение бабушки: все должно было использоваться для хозяйства!

Когда в 1959 году наш дом расселяли, нам хотели предоставить жилье далеко от этих мест. Мама отчаянно сопротивлялась, обращалась во все инстанции. И добилась своего.

Письмо Н.Я. Петрова с фронта родным в Молотовскую область, 12 января 1943 г. Из архива Л.Н. Петровой

Нам дали две комнаты в новом здании на Костромском, буквально в ста метрах от нашего старого дома. Мама тогда работала учительницей в интернате на улице Аккуратова, и чтобы перевезти наше хозяйство, одолжила в их хозяйстве лошадь. Так, погрузив на повозку наши пожитки, мы и перебрались в новый дом. А старый сломали в следующем году, на наших глазах. Через несколько лет на его месте вырос новый пятиэтажный дом».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.