Кощей безсмертной[7]

Кощей безсмертной[7]

Жил царь и царица, у них родился сын Иван-царевич. Няньки его качают, никак укачать не могут; зовут отца: «царь-великой государь! Поди, сам качай своего сына». Царь начал качать: «спи, сынок! Спи, возлюбленной! Выростишь большой, сосватаю за тебя Ненаглядную Красоту, трех мамок дочку, трех бабок внучку, девяти братьев сестру». Царевич уснул и проспал трое суток, пробудился — пуще прежняго расплакался. Няньки качают, никак укачать не могут; зовут отца: «царь-великой государь! Поди, качай своего сына». Царь качает, сам приговаривает: «спи, сынок! Спи, возлюбленной! Выростишь большой, сосватаю за тебя Ненаглядную Красоту, трех мамок дочку, трех бабок внучку, девяти братьев сестру». Царевич уснул и опять проспал трое суток; пробудился, еще пуще расплакался. Няньки качают, никак укачать не могут: «поди, великой государь! Качай своего сына». Царь качает, сам приговаривает: «спи, сынок! Спи, возлюбленной! Выростишь большой, сосватаю за тебя Ненаглядную Красоту, трех мамок дочку, трех бабок внучку, девяти братьев сестру». Царевич уснул и опять проспал трое суток. Пробудился и говорит: «давай, батюшка, свое благословение; я поеду жениться». — Что ты, дитятко! Куда поедешь? Ты всего девятисуточной! «Дашь благословение — поеду, и не дашь — поеду!» — Ну, поезжай! Господь с тобой! Иван-царевич срядился и пошел коня доставать; отошел немало от дому и встретил стараго человека. «Куда, молодец, пошел? Волей, али неволей?» — Я с тобой и говорить не хочу! отвечал царевич, отошел немного и одумался: «что же я старику ничего не сказал. Стары люди на ум наводят». Тотчас настиг старика: «постой, дедушка? Про что ты меня спрашивал»? — Спрашивал: куда идешь, молодец? Волей, али неволей? «Иду я сколько волею, а вдвое неволею. Был я в малых летах, качал меня батюшка в зыбке. Сулил за меня высватать Ненаглядную Красоту, трех мамок дочку, трех бабок внучку, девяти братьев сестру». — Хорошо, молодец, учливо говоришь! Только пешему тебе не дойти — Ненаглядная Красотка далеко живет. «Сколь далеко?» — «В золотом царстве, поконец свету Белаго, где солнышко восходит». «Как же быть-то мне? Нет мне молодцу по плечу коня неезжалого, ни плеточки шелковой-недержалой». — Как нет! У твоего батюшки есть тридцать лошадей — все как одна; поди домой, прикажи конюхам напоить их у синя моря: которая лошадь наперед выдвинется, забредет в воду по самую шею и как станет пить — на синем море начнут волны подыматься, из берега в берег колыхаться, ту и бери! «Спасибо на добром слове, дедушка!» Как старик научил, так царевич и сделал; выбрал себе богатырского коня, ночь переночевал, поутру рано встал, растворил ворота и собирается ехать. Проговорил ему конь человеческим языком: «Иван-царевич! Припади к земле; я тя (тебя) трижды пихну». Раз пихнул и другой пихнул, а в третий не стал: «ежели в третий пихнуть, нас с тобой земля не снесет!» Иван-царевич выхватил коня с цепей, оседлал, сел верхом — только и видел царь своего сына! Едет далеким-далеко, день коротается, к ночи подвигается; стоит двор, что город, изба, что терем. Приехал на двор — прямо к крыльцу, привязал коня к медному кольцу, в сени да в избу, Богу помолился, ночевать попросился. «Ночуй, доброй молодец! говорит ему старуха; куды тя Господь понес?» — Ах ты, старая сука! Неучливо спрашиваешь. Прежде напой-накорми, на постелю повали, втепор и вестей спрашивай. Она его напоила-накормила, на постелю повалила и стала вестей выспрашивать. «Был я, бабушка, в малых летах, качал меня батюшка в зыбке, сулил за меня Ненаглядную Красоту, трех мамок дочку, трех бабок внучку, девяти братьев сестру». — Хорош молодец! учливо говоришь. Я седьмой десяток доживаю, а про эту красоту слыхом не слыхала. Впереди по дороге живет моя большая сестра, может — она знает; поезжай-ка завтра к ней, а теперь усни: утро вечера мудренее! Иван-царевич ночь переночевал, поутру встал раненько, умылся беленько, вывел коня, оседлал, в стремено ногу клал — только его и видела бабушка! Едет он далеким-далеко, высоким-высоко, день коротается, к ночи подвигается; стоит двор что город, изба что терем. Приехал ко крыльцу, привязал коня к серебреному кольцу, в сени да в избу, Богу помолился, ночевать попросился. Говорит старуха: «фу-фу! Доселева было русской коски видом не видать, слыхом не слыхать, а поне русская коска сама на двор приехала. Откуль, Иван-царевич, взялся?» — Что ты, старая сука, расфукалась, неучливо спрашиваешь? Ты бы прежде накормила-напоила, на постелю повалила, тожно бы вестей спрашивала. Она его за стол посадила, накормила-напоила, на постелю повалила; села в головы и спрашивает: «куды тя Бог понес?» — Был я, бабушка, в малых летах, качал меня батюшка в зыбке, сулил за меня Ненаглядную Красоту, трех мамок дочку, трех бабок внучку, девяти братьев сестру. «Хорош молодец! учливо говоришь. Я восьмой десяток доживаю, а про эту красоту еще не слыхивала. Впереди по дороге живет моя большая сестра, может — она знает; есть у ней на то ответчики: первые ответчики — зверь лесной, другие ответчики — птица воздушная, третьи ответчики — рыба и гад водяной; что ни есть на белом свете — все ей покоряется. Поезжай-ка завтра к ней, а теперь усни: утро вечера мудренее!» Иван-царевич ночь переночевал, встал раненько, умылся беленько, сел на коня — и был таков! Едет далеким-далеко, высоким-высоко, день коротается, к ночи подвигается; стоит двор что город, изба что терем. Приехал ко крыльцу, прицепил к золотому кольцу, в сени да в избу, Богу помолился, ночевать попросился. Закричала на него старуха: «ах ты, такой-сякой! Железнаго кольца недостоин, а к золотому коня привязал». — Хорошо, бабушка! Не бранись: коня можно отвязать, за иное кольцо привязать. «Что, доброй молодец, задала тебе страху! А ты не страшись, да на лавочку садись, а я стану спрашивать: из каких ты родов, из каких городов?» — Эх, бабушка! Ты бы прежде накормила-напоила, втепор вестей поспрошала; видишь — человек с дороги, весь день не ел! В тот час старуха стол поставила, принесла хлеба-соли, налила водки стакан, и принялась угощать Ивана-царевича. Он наелся-напился, на постелю повалился; старуха не спрашивает, он сам ей разсказывает: «был я в малых летах, качал меня батюшка в зыбке, сулил за меня Ненаглядную Красоту, трех мамок дочку, трех бабок внучку, девяти братьев сестру. Сделай милость, бабушка! Скажи: где живет Ненаглядная Красота и как до нея дойти?» — Я и сама, царевич, не ведаю; вот уж девятой десяток доживаю, а про красоту еще не слыхивала. Ну, да усни в Богом; заутро сберу моих ответчиков — может, из них кто знает. На другой день встала старуха раненько, умылась беленько, вышла с Иваном-царевичем на крылечко, и скричала богатырским голосом, сосвистала молодецким посвистом. Крикнула по морю: «рыбы и гад водяной! Идите сюда». Тотчас мине море всколыхалося, собирается рыба и большая и малая, собирается всякой гад, к берегу идет — воду укрывает. Спрашивает старуха: где живет Ненаглядная Красота, трех мамок дочка, трех бабок внучка, девяти братьев сестра? Отвечают все рыбы и гады в один голос: «видом не видали, слыхом не слыхали!» Крикнула старуха по земле: «собирайся зверь лесной!» Зверь бежит, землю укрывает, в один голос отвечает: «видом не видали, слыхом не слыхали!» Крикнула старуха по поднебесью: «собирайся, птица воздушная!» Птица летит, денной свет укрывает, в один голос отвечает: «Видом не видали, слыхом не слыхали!» — Больше некого спрашивать! говорит старуха, взяла Ивана-царевича за руку и повела в избу; только вошли туда, налетела Могол-птица, пала на землю — в окнах свету не стало. «Ах ты, птица-Могол! Где была, где летала, отчего запоздала?» — Ненаглядную Красоту к обедне сряжала. «Того мне и надоть! Сослужи мне службу верою-правдою: снеси туда Ивана-царевича». — Рада бы — сослужила, много пропитанья надоть! «Сколь много?» — Три сороковки говядины да щ(ч)ан воды. Иван-царевич налил щан воды, накупил быков, набил и наклал три сороковки говядины, уставил те бочки на птицу, побежал в кузницу и сковал себе копье длинное, железное. Воротился и стал со старухой прощаться: «прощай, говорит, бабушка! Корми моего добраго коня сыто — я тебе за все заплачу». Сел на Могол-птицу — в ту же минуту она поднялась и полетела. Летит, а сама безперечь оглядывается: как оглянется, Иван-царевич тотчас подает ей на копье говядины. Вот летела-летела не мало времени, царевич две бочки скормил, за третью принялся и говорит: «ой, птица Могол! Пади на сырую землю, мало пропитанья стало». — Что ты, Иван-царевич! Здесь леса дремучие, грязи вязучия — нам с тобой поконец века не выбраться. Иван-царевич всю говядину скормил и бочки спихал, а Могол-Птица летит, оборачивается. Что делать? думает царевич, вырезал из своих ног икры, дал птице; она проглотила, вылетела на луга зеленые, травы шелковыя, цветы лазоревыя, и пала на земь. Иван-царевич встал, идет по лугу — разминается, на обе ноги прихрамывает. «Что ты, царевич! Али хромаешь?» — Хромаю, Могол-птица! Давеча из ног своих икры вырезал да тебе скормил. Могол-птица выхаркнула икры, приложила к ногам Ивана-царевича, дунула-плюнула, икры приросли — и пошел царевич и крепко и бодро.

Пришел в большой город и пристал отдохнуть к бабушке-задворенке. Говорит ему бабушка-задворенка: «спи, Иван-царевич! Заутро, как ударят в колокол, я тебя разбужу». Лег царевич и тотчас уснул; день спит и ночь спит… зазвонили к заутрене, прибежала бабушка-задворенка, стала его будить, что ни попадет в руки — тем и бьет, нет, не могла сбудить. Отошла заутреня, зазвонили к обедне, Ненаглядная Красота в церковь поехала; прибежала бабушка-задворенка, принялась опять за царевича, бьет его чем ни попадя, насилу-насилу разбудила. Вскочил Иван-царевич скорехонько, умылся белехонько, снарядился и пошел к обедне. Пришел в церковь, образам помолился, на все стороны поклонился, Ненаглядной Красоте на особицу; стоят они рядом да Богу молятся. На отходе обедни она первая под крест, он второй за ней. Вышел на рундук, глянул на сине море — идут корабли; наехало шесть богатырей свататься. Увидали богатыри Ивана-царевича и ну насмехаться: «ах ты, деревенская зобенка! По тебе ли такая красавица? Не стоишь ты ея мизиннаго пальчика!» Раз говорят, и в другой говорят, а в третий сказали — ему бедно стало: рукой махнул — улица, другой махнул — чисто, гладко кругом! Сам ушел к бабушке-задворенке. Что, Иван-царевич, видел Ненаглядную Красоту? — Видел, Во век не забуду. «Ну, ложись спать; завтра она опять к обедне пойдет; как ударит колокол, я тебя разбужу». Лег царевич; день спит, ночь спит… зазвонили к заутрене, прибежала бабушка-задворенка, стала будить царевича, что ни попадет под руки — тем и бьет его; нет, не смогла разбудить. Зазвонили к обедне, она опять его бьет и будит. Вскочил Иван-царевич скорехонько, умылся белехонько, снарядился и в церковь. Пришел, образам помолился, на все четыре стороны поклонился, Ненаглядной Красоте на особицу; она на него глянула — покраснела. Стоят они рядышком да Богу молятся; на исходе обедни она первая под крест, он второй за ней. Вышел царевич на рундук, поглядел на сине море — плывут корабли, наехало двенадцать богатырей; стали те богатыри Ненаглядную Красоту сватать, Ивана-царевича на смех подымать: «ах ты, деревенская зобенка! По тебе ли такая красавица? Не стоишь ты ея мизиннаго пальчика!» От тех речей ему бедно показалося; махнул рукой — стала улица, махнул другой — чисто и гладко кругом! Сам к бабушке-задворенке ушел. «Видел ли Ненаглядную Красоту?»— спрашивает бабушка-задворенка. «Видал, во век не забуду». — Ну, спи; заутро я тебя опять разбужу. Иван-царевич день спит и ночь спит; ударили в колокол к заутрене, прибежала бабушка-задворенка будить его; чем ни попадя бьет его не жалеючи, а разбудить никак не может. Ударили в колокол к обедне, она все с царевичем возится. Насилы добудилась его! Иван-царевич вскочил быстрехонько, умылся белехонько, снарядился в церковь. Пришел, образам помолился, на все на четыре стороны поклонился, ненаглядной Красоте наособицу; она с ним поздоровалась, поставила его по правую руку, а сама стала по левую. Стоят они да Богу молятся; на исходе обедни он первой под крест, она вторая за ним. Вышел царевич на рундук, поглядел на сине море — плывут корабли, наехало двадцать четыре богатыря Ненаглядную Красоту сватать. Увидали богатыри Ивана-царевича и ну над ним насмехаться: «ах ты, деревенская зобенка! По тебе ли такая красавица? Ты не стоишь ея мизиннаго пальчика»! стали к нему со всех сторон подступать да невесту отбивать; Иван-царевич не стерпел: махнул рукой — улица, махнул другой — гладко и чисто кругом, всех до единого перебил. Ненаглядная Красота взяла его за руку, повела в свои терема, сажала за столы дубовые, за скатерти браныя, угощала его — подчивала, своим женихом называла. Вскоре потом собрались они в путь-дорогу и поехали в государство Ивана-царевича. Ехали-ехали и остановились в чистом поле отдыхать. Ненаглядная Красота спать легла, а Иван-царевич ея сон сторожит. Вот она выспалась, пробудилась; говорит ей царевич: «Ненаглядная Красота! Похрани моего тела Белаго, я спать лягу». — А долго ль спать будешь? «Девятеро суток, с боку на бок не поворочусь; станешь будить меня — не разбудишь, а время прийдет — сам проснусь». — Долго, Иван-царевич! Мне скучно будет. — «Скучно-нескучно, а делать нечего!» Лег спать, и проспал как раз девять суток. В то время приехал Кощей Безсмертной и увез Ненаглядную Красоту в свое государство.

Пробудился Иван-царевич, смотрит — нету Ненаглядной Красоты; заплакал и пошел ни путем, ни дорогою. Долго ли, коротко ли — приходит в государство Кощея Безсмертнаго и просится на постой к одной старухе. «Что, Иван-царевич, печален ходишь?» — Так и так, бабушка! Был со всем, стал ни с чем. «Худо твое дело, Иван-царевич! Тебе Кощея не потребить (истребить)». — Я хоть посмотрю на мою невесту! «Ну, ложись — спи до утра; завтра Кощей на войну уйдет». Лег Иван-царевич, а сон и на ум нейдет; поутру Кощей со двора, а царевич во двор — стал у ворот и стучится. Ненаглядная Красота отворила, глянула и заплакала; пришли они в горницу, сели за стол и начали разговаривать. Научает ее Иван-царевич: «спроси у Кощея Безсмертнаго, где его смерть?» — Хорошо, спрошу. Только успел он со двора уйти, а Кощей во двор: «а! говорит, русской косткой пахнет; знать, у тебя Иван-царевич был». — Что ты, Кощей Безсмертной! Где мне Ивана-царевича видать? Остался он в лесах дремучих, в грязях вязучих, по сих пор звери съели! Стали они ужинать; за ужином Ненаглядная Красота спрашивает: «скажи мне, Кощей Безсмертной: где твоя смерть?» — На что тебе, глупая баба? Моя смерть в венике завязана. Рано утром уезжает Кощей на войну. Иван-царевич пришел к Ненаглядной Красоте, взял тот веник и чистым золотом ярко вызолотил. Только успел царевич уйти, а Кощей во двор: «а! говорит, русской косткой пахнет; знать, у тебя Иван-царевич был». — Что ты, Кощей Безсмертной! Сам по Руси летал, русскаго духу нахватался — от тебя русским духом пахнет. А мне где видать Ивана-царевича? Остался он в лесах дремучих, в грязях вязучих, по сих пор звери съели! Пришло время ужинать; Ненаглядная Красота сама села на стул, а его посадила на лавку; он взглянул под порог — лежит веник позолоченной. «Это что?» — Ах, Кощей Безсмертной! Сам видишь, как я тебя почитаю: коли ты мне дорог, так и смерть твоя дорога. «Глупая баба! То я пошутил, моя смерть вон в дубовом тыну заделана». На другой день Кощей уехал, а Иван-царевич пришел, весь тын вызолотил. К вечеру ворочается домой Кощей Безсмертной; «а! говорит, русской косткой пахнет; знать, у тебя Иван-царевич был». — Что ты, Кощей Безсмертной! Кажется, я тебе не раз говаривала: где мне видать Ивана-царевича? Остался он в лесах дремучих, в грязях вязучих, по сих пор звери растерзали. Пришло время ужинать; Ненаглядная Красота сама села на лавку, а его на стул посадила. Кощей взглянул в окно, стоит тын позолоченной, словно жар горит! «Это что?» — Сам видишь, Кощей Безсмертной! Как я тебя почитаю: коли ты мне дорог, так и смерть твоя дорога. Полюбилась эта речь Кощею Безсмертному, говорит он Ненаглядной Красоте: «ах ты, глупая баба! То я пошутил; моя смерть в яйце, то яйцо в утке, так утка в кокоре, та кокора в море плавает». Как только уехал Кощей на войну, Ненаглядная Красота испекла Ивану-царевичу пирожков и разсказала, где искать смерть Кощееву. Иван-царевич пошел ни путем-ни дорогою, пришел к окиан-морю широкому, и не знает, куда дальше идти, а пирожки давно вышли — есть нечего. Вдруг летит ястреб; Иван-царевич прицелился: «ну, ястреб! Я тебя застрелю да сырком съем». Не ешь меня, Иван-царевич! В нужное время я тебе пригожусь. Бежит медведь; «ах Мишка косолапый! Я тебя убью да сырком съем». — Не ешь меня, Иван-царевич! В нужное время я тебе пригожусь. Глядь — на берегу щука трепещется: «а, щука зубастая, попалася! Я тебя сырком съем». — Не ешь меня, Иван-царевич! Лучше в море брось; в нужное время я тебе пригожусь. Стоит царевич и думает: когда же наступит нужное время, а теперь голодать пришлось! Вдруг сине море всколыхалося, взволновалося, стало берег заливать; Иван-царевич бросился в гору. Что есть сил бежит, а вода за ним по пятам гонит; взбежал на самое высокое место и взлез на дерево. Немного спустя начала вода сбывать; море стихло, улеглось, на берегу очутилась большая кокора. Прибежал медведь, поднял кокору, да как хватит оземь — кокора развалилася, вылетела оттуда утка и взвилась высоко-высоко! Вдруг откуда ни взялся — летит ястреб, поймал утку и вмиг разорвал ее пополам. Выпало из утки яйцо, да прямо в море; тут подхватила его щука, подплыла к берегу и отдала Ивану-царевичу. Царевич положил яйцо за пазуху и пошел к Кощею Безсмертному. Приходит к нему во двор, и встречает его Ненаглядная Красота, в уста целует, к плечу припадает. Кощей Безсмертной сидит у окна да ругается: «а, Иван-царевич! Хочешь отнять у меня Ненаглядную Красоту, так тебе живому не быть». — ты сам у меня ее отнял! отвечал Иван-царевич, вынул из-за пазухи яйцо и кажет Кощею: «а это что?» — У Кощея свет в глазах помутился, тотчас он присмирел, покорился. Иван-царевич переложил яйцо с руки на руку — Кощея Безсмернаго из угла в угол бросило. Любо показалось это царевичу, давай чаще с руки на руку перекладывать; перекладывал-перекладывал и смял совсем — тут Кощей свалился и помер. Иван-царевич запрёг лошадей в золотую карету, забрал целые мешки серебра и золота и поехал вместе со своею невестою к родному батюшке. Долго ли, коротко ли — приезжает он к то самой старухе, что всякую тварь: рыбу, птицу и зверя допрашивала, увидав своего коня: «слава Богу, говорит, воронко жив!» — и щедро отсыпал старухе золота за его прокорм — хоть еще девяносто лет живи, и то не прожить! Тотчас срядил царевич легкаго гонца и послал к царю с письмом, а в письме пишет: «батюшка! Встречай сына; еду с невестою Ненаглядною Красотою». Отец получил письмо, прочитал и веры неймет: «как тому быть! Вить Иван-царевич уехал отсель девятисуточной». Вслед за гонцом и сам царевич приехал; царь увидал, что сын истинную правду писал, выбежал на крыльцо встречать и приказал в барабаны бить, музыку играть. «Батюшка! Благослови жениться». У царей не пиво варить, ни вино курить — всего много; в тот же день веселым пирком да за свадебку. Обвенчали Ивана-царевича с ненаглядной Красотою, и выставили по всем улицам большие щаны с разными напитками; всякой приходи и пей, сколько душа запросит! И я тут был, мед-вино пил, по усам текло, во рту не было.