Век героев

Век героев

Героический век Запорожья, запорожцев и всего украинского казачества начался во времена Дмитрия Байды-Вишневецкого, Ивана Свирговского и Северина Наливайко. Вопреки распространенным стереотипам, основной силой запорожских (равно как и донских) козаков была вовсе не лихая конница, а пехота. Де Боплан не раз видел украинских козаков в бою. В своем знаменитом «Описании Украины» он высоко ставит именно козацкую пехоту, особенно отважную при обороне лагеря из возов или земляных укреплений: «…недурны они и на море, но верхом на лошади они не столь искусны. Мне случалось видеть, как только 200 польских всадников обращали в бегство 2000 человек из их лучшего войска; правда и то, что под прикрытием табора сотня козаков не побоится 1000 поляков и даже большего числа татар…»[514]

Именно пехотинцы храбро и умело отбивали натиск панцирной кавалерии – польских гусар или московских рейтар и «детей боярских». Посмотрите на барельеф с гробницы короля Яна Казимира, где изображена битва под Берестечком (1651): польская конница, вооруженная длинными копьями, идет в атаку, а бритоголовые, с длинными чубами козаки расстреливают ее из своих самопалов[515].

Козаки умели окапываться, строить шанцы, вести осадные работы. При осадах крепостей запорожцы оказывались отличными саперами. Была у козаков и артиллерия (гармати), была, конечно, и конница.

Пожалуй, у военной мощи запорожцев было два пика. Первый – при гетмане Сагайдачном. Запорожцы тогда считались не только сухопутными, но и морскими разбойниками. Они строили морские чайки (небольшие парусно-гребные суда) и отправлялись грабить турецкие города: от Варны на западе до Трапезунда на востоке, от изнеженного богатого Синопа, который турки называли «городом любовников», до окрестностей самого Константинополя. Русский читатель, скорее всего, знает об этих походах благодаря Гоголю: «…Малая Азия видела их, с бритыми головами и длинными чубами, предававшими мечу и огню цветущие берега ее; видела чалмы своих магометанских обывателей раскиданными, подобно ее бесчисленным цветам, на смоченным кровию полях…»[516]

Походы запорожцев – не плод фантазии писателя, не художественный вымысел. В тяжкие для всего христианского мира времена, когда турки не раз грозили вторжением в Центральную Европу, казацкие набеги вселяли надежду на победу над воинственным исламом.

Наш отаман Гамалія,

Отаман завзятий,

Забрав хлопців та й поїхав

По морю гуляти,

По морю гуляти,

Слави добувати,

Із турецької неволі

Братів визволяти[517].

Атаман Гамалия

Стал недаром зваться:

Собрал он нас и поехал

В море прогуляться;

В море прогуляться,

Славы добиваться,

За свободу наших братьев

С турками сражаться.

(Перевод Н. Асеева)[518]

Охотно нападали запорожцы и на крымские крепости-порты – Кафу[519] и Козлов (Кезлев)[520]. Это были страшные, ненавистные для любого христианина города – крупнейшие на Чёрном море центры работорговли. Козаки не только резали басурман и набивали бочонки червонцами, но и освобождали христиан-рабов: русских, поляков, венецианцев, даже испанцев. Польше дорого обходились эти набеги: татары и турки использовали их как повод для вторжений в польские земли. Поляки запрещали козакам самовольные набеги на басурман, но запорожцы были так воинственны и неукротимы, что унять их не могли и польские коронные войска.

Восстания Наливайко и Лободы, Остряницы, Павлюка и Гуни переходили в настоящие войны, тяжелые и кровопролитные. Во время восстания Тараса Федоровича (Тараса Трясило) в одном только сражении под Переяславлем 20 мая 1630 года поляки потеряли больше людей, чем за три года войны со шведским королем Густавом Адольфом[521]. Это и была кровавая «Тарасова ночь», воспетая двести лет спустя Тарасом Шевченко.

Лягло сонце за горою,

Зірки засіяли,

А козаки, як та хмара,

Ляхів обступали.

Як став місяць серед неба,

Ревнула гармата,

Прокинулись ляшки-панки —

Нікуди втікати!

Прокинулись ляшки-панки

Та й не повставали.

Зійшло сонце – ляшки-панки

Покотом лежали[522].

Легло солнце за горою,

Звезды засияли,

А казаки, словно туча,

Ляхов обступали.

Как стал месяц среди неба,

Пушки заревели;

Пробудились ляшки-панки –

Бежать не успели!

Пробудились ляшки-панки,

А встать – и не встали:

Взошло солнце – ляшки-панки

Вповалку лежали.

(Перевод Б. Турганова)[523]

Новый подъем военной мощи запорожских козаков начался восстанием Хмельницкого. Козаки разгромили профессиональную польскую армию (кварцяное войско) при Желтых Водах и под Корсунем. При Пилявцах от Хмельницкого в панике бежало «посполитое рушение» (ополчение шляхты). Даже потерпев поражение, запорожцы не теряли мужества. Отряд козаков, прикрывавший отступление под Берестечком, проявил такой героизм, что польский король предложил им жизнь и щедрую награду. Козаки же демонстративно достали из кошелей червонцы и бросили в болото, предпочли погибнуть, но не сдаться врагу[524].

«Всё, что живо, поднялось в козачество», – писал автор «Летописи Самовидца», не только свидетель, но и участник «Козацкой революции»[525]. Мещане и селяне бросали мирный труд и становились козаками. Одной из причин провала всех попыток договориться с поляками стала именно эта воинственность тогдашних русинов. Хмельницкий уже хотел мира. Мира не хотел народ. Десятки тысяч категорически не желали возвращаться к работе на панов-католиков[526]. Им больше нравилось носить красивый (добытый грабежом) жупан и воевать с ляхами или басурманами. Но поляки просто не могли включить в казацкий «реестр» всех желающих: не хватало денег на жалованье, да и страшно было держать такое громадное и неуправляемое войско. Казачество стало необычайно многочисленным. Говорили, будто на Украине «где крак (куст), там казак, а где буерак (овраг), там тысяча казаков»[527]. По оценкам де Боплана, численность козаков простиралась до ста двадцати тысяч, «привыкших к войне и способных, по первому требованию, в одну неделю, собраться в поход…»[528]

Украинские сёла и местечки постоянно поставляли всё новых козаков. Русский боярин Петр Шереметев в 1668-м сообщал царю, что на левобережье Днепра «повсеместно мещане записываются в казаки»[529]. Разумеется, мещане и селяне, способные так легко бросить мирные занятия и стать профессиональными головорезами, должны были обладать особой природной предрасположенностью. Видимо, таких агрессивных, пассионарных людей было очень много. Еще в 1646 году, за два года до восстания, крестьяне села Видерна напали на двух шляхтичей, которые всего лишь проезжали через их село. Мужики избили их так, что шляхтичи бежали, бросив «коней, коляску и челядь»[530]. Этот случай, как свидетельствуют документы, не был исключительным. Шляхтичи в те времена были профессиональными военными. Путешествовали они непременно с оружием. А здесь еще были и с челядью, скорее всего, тоже вооруженной. Тем не менее крестьяне-русины на них напали и чуть было не убили.

В семидесятые годы XVII века козацкую славу поддерживали запорожцы кошевого Ивана Сирко. Крымский хан вместе с прибывшими ему на помощь янычарами попытался застать запорожцев врасплох и напал на Сечь в Рождество, когда, по его расчетам, козаки должны были перепиться горилкой. Но козаки и в праздник не расставались с оружием и перебили атаковавших янычар. В ответном походе на Крым в 1675 году Сирко перешел Сиваш, таким образом проложив путь, которым пойдут будущие покорители Крыма: фельдмаршал Ласси, командарм Фрунзе, генерал Толбухин. Козаки много добра награбили, освободили из рабства тысячи христиан и на обратном пути, при помощи искусных маневров и засад, разбили крымского хана.

Атаман Сирко уже при жизни считался образцом запорожского козака, «лыцаря». Ему приписывается и знаменитое «Письмо турецкому султану» – антиосманский и антимусульманский политический памфлет конца XVII века.

«Татарина не убить, ляха не пограбить, так и не жить», – передает народную казачью поговорку Дмитрий Эварницкий[531]. Идеал козацкой жизни хорошо известен этнографам и фольклористам, которые успели записать думы и песни у слепых бандуристов. Герой знаменитой «Думы о козаке Голоте» убивает татарина, снимает с него дорогую одежду, уводит коня на Сечь, там уже пьет и гуляет. Дума завершается таким пожеланием: «Дай Бог, чтоб козаки пили да гуляли, добро замышляли, еще больше добычи добывали, неприятеля ногами топтали! Слава не умрет, не поляжет. Отныне и до века! Даруй, Боже, на многие лета!»[532]

Молодой и еще романтически настроенный Пантелеймон Кулиш под впечатлением от героической истории своего народа уподобил украинцев античным героям: «…не было на свете народов храбрейших и славнейших, чем греки и козаки: нет ни у кого и песен лучших, чем у греков и козаков»[533].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.