Чичиков как москаль

Герой рассказа Шукшина Роман Звягин, колхозный механизатор, однажды прислушался к словам сына, зубрившего гоголевскую «Русь-тройку» – знаменитый финал первого тома «Мертвых душ». Его десятилетиями читали и заучивали наизусть. Роман задумался над словами Гоголя и с ужасом понял страшную, не уместившуюся в сознание истину:

«“А кого везут-то? Кони-то? Этого… Чичикова…” Роман даже привстал в изумлении… Прошелся по горнице. Точно, Чичикова везут. Этого хмыря везут, который мертвые души скупал, ездил по краю. Ёлкина мать!.. вот так троечка! <…> Русь-тройка, всё гремит, всё заливается, а в тройке – прохиндей, шулер…»[1712]

Потрясен герой. Очевидно, потрясен и автор внезапной догадкой: «Русь-то – Чичикова мчит? Это перед Чичиковым шапки все снимают?»[1713]

Не то чтобы мысль была такой уж новой. Кто только не обращал внимание на парадокс гоголевской тройки: и Мережковский, и Овсянико-Куликовский. Но, скажем, для Мережковского Чичиков – один из «героев нашего времени», дитя меркантильного XIX века[1714]. Шукшин, с его тонким эстетическим чувством и некоторой наивностью, не испорченный излишними познаниями в литературоведении, идет к цели кратчайшей дорогой. Сразу берёт быка за рога. В самом деле, если тройка – это Русь, то везет тройка русского человека. Но для Шукшина идеальный русский человек – это Стенька Разин, борец за волю, сильный, благородный, свободный человек. А Чичиков – мошенник. Ну, пусть даже не мошенник, а «хозяин», «приобретатель». Но неужели его везет Русь-тройка? Это всё равно, как если б она везла, скажем, шукшинского Аристарха Петровича Кузькина из пьесы «Энергичные люди». Немыслимо! «Остановился, пораженный чудом…»

Между тем такой русский герой, как Чичиков, появился не случайно. И не случайно его придумал природный малороссиянин, украинец.

В те времена, когда русские воеводы Барятинский и Чаадаев сжигали местечко Гоголев (Гоголево), москаль был настоящим «кацапом», то есть головорезом, свирепым и безжалостным воином. Но этот образ давно ушел в прошлое. В гоголевское время москаль – это плут, жулик, мошенник. Свою воинскую доблесть русские демонстрировали далеко за пределами Украины – на Балканах или на Кавказе. Русский человек на Украине, да и по всей России, занимался делами совсем другого рода. Копил копейку.

Русский этнограф Вадим Пассек отмечал совершенно различный взгляд на мир у русских и украинских крестьян. Малороссиянин на последний рубль покупал наряды своей жене или, еще лучше, старался прогулять этот рубль с друзьями, в то время как трудолюбивый и экономный русский крестьянин готов был годами жить в нищете, но копить и копить деньги. Пассек знал мужиков, располагавших капиталом в 10 000 рублей и более (очень большие деньги для тридцатых годов XIX века), хотя одевались эти русские гобсеки и гарпагоны даже хуже соседей-бедняков[1715].

Мошенник-москаль, хитрый, пронырливый москаль, именно в гоголевское время был узнаваемым образом. В ежегодных отчетах воронежских губернаторов, которые изучал современный российский историк Михаил Долбилов, встречались и сентенции о народном характере. Эту тему особенно любили просвещенные губернаторы, располагавшие, возможно, и данными этнографов: «Малороссам всегда отводится роль чистеньких, аккуратненьких, веселеньких, но ленивых людей, а великороссам – смекалистых, пройдошливых, предприимчивых…»[1716] – замечает историк. Воронежская губерния охватывала земли русско-украинского пограничья.

В отличие от украинцев, флегматичных и степенных, оборотистые москали гоголевского времени были замечательными торговцами, прижимистыми, хитрыми и всегда умевшими заработать. Герой Шевченко с неприязнью говорит о русских хозяевах, что за тарелку постных щей возьмут полтину серебра[1717].

Герой романа Квитки-Основьяненко «Пан Халявский» останавливается на постоялом дворе в Туле. Хозяин его угощает, всячески ублажает, а малороссиянин восхищается неожиданным гостеприимством москаля. Пану и в голову не приходит, что за услуги надо платить. Наконец подают счет:

«Не понимая, в чем дело, я взял и думал, что он поднес какие похвальные стихи в честь мне, потому что бумага исписана была стихотворною манерою, то есть неполными строками, как, присматриваясь, читаю: за квартиру… за самовар… за калачи… и пошло – всё за… за… за… <…>

– Что это такое, мой любезный хозяин? – спросил я, свертывая бумагу, всё еще почитая ее вздорною.

– Ничего, батюшка! – отвечал он, потряхивая головою, чтобы уравнять свои кудри, спадающие ему на лоб. – Ничего-с. Это махонький счетец, в силу коего получить с милости вашей… <…> Семьдесят шесть рублев и шестьдесят две копейки, – сказал так же меланхолично гостеприимный хозяин, поглаживая уже бороду свою». Возмущенный малороссиянин, в конце концов заплатив по счету, выговаривает хозяину:

«Слушай ты, москаль, рыжая борода! У нас так не делают. Вы хоть и говорите, что мы хохлы, и еще безмозглые, да только мы проезжего не обижаем и не грабим, как ты…»[1718]

Надо сказать, что этот национальный стереотип в какой-то степени соответствовал реальности. Иван Сергеевич Аксаков, не имевший оснований хулить соотечественников, возмущался корыстолюбием курских крестьян. Тем более не жалел русский торговый человек украинца: «…я часто вижу, как издевается он над честностью малоросса, которая кажется ему просто глупостью, и как жестоко обдувает их»[1719]. Он обманывает малоросса, и совесть не мучает его. Лучшим оправданием, которое снимает всякие сомнения, служат такие слова: «Нельзя, батюшка, дело торговое!» И русский славянофил вынужден сделать такое заключение: «Необычайно умен и великая скотина русский торговый человек!»[1720]

Позднее Николай Лесков в посвященном Гоголю рассказе «Путимец» воспроизвел просто хрестоматийный (с точки зрения не русского, а именно украинца того времени!) образ «кацапа», русского торгового мужика-мироеда, и процитировал даже пословицы о хитрости и пронырливости русских людей, причем как украинские, так и русские.

Вот русская поговорка: «Кого наши не надуют!»

А вот украинская: «…вони мертве теля – и те надувают»[1721]. То есть надуют даже мертвого теленка.

«Вечер накануне Ивана Купалы» знакомит читателя еще с одним малороссийским выражением, видимо, широко распространенным в гоголевское время. Повествователь, дьячок Фома Григорьевич, вспоминает, как «чудно» умел рассказывать его дед: «Уж не чета какому-нибудь нынешнему балагуру, который как начнет москаля везть, да еще и языком таким, будто ему три дня есть не давали, то хоть берись за шапку, да из хаты»[1722]. Сам же Гоголь и пояснил: «москаля везть – то есть лгать, обманывать». Этнограф Павел Чубинский в одной из экспедиций даже записал украинскую народную песню, где были такие слова: «Да не гуляй, молода дівчино, з москалями; // Москальчики – обманщики, вони обманять…»[1723] Вспомним, что москаль в украинских пословицах сродни чёрту. Более того, он превосходит и самого чёрта (см. главу «Москали»).

Не зря писал Гоголь, что «характер русскаго несравненно тонее и хитрее, чем жителей всей Европы. Всякой из них, несмотря на самое тонкое остроумие, даже италианец, простодушнее. Но Русский всякий, даже не умный, может так притвориться, что (проведет всех) и одурачит другого»[1724].

Такой образ жизни и образ мысли приносил русским людям удачу в торговых делах. В 1853–1859 годах Иван Аксаков по заданию Императорского Русского Географического общества провел серьезное исследование. Оно посвящено торговле на украинских ярмарках. Эту работу современники оценили чрезвычайно высоко. Ученый получил за нее награды от Географического общества и Академии наук, а Добролюбов на страницах «Современника» заметил, что Аксаков обогатил Россию на шестьдесят миллионов[1725]. В числе прочего, Иван Сергеевич пришел к интересному выводу. Оказывается, все сколько-нибудь богатые торговцы украинских городов происходят из «Калуги, Ельца, Тулы и других чисто великорусских мест»[1726]. Постоялыми дворами даже на Полтавщине владели русские[1727].

Однако «русский торговый человек» не нравился даже Ивану Аксакову, московскому славянофилу, который, заметим, и сам со временем научится отлично вести дела и уже в шестидесятые годы, оставив на время политику и публицистику, сумеет сколотить собственный капитал. Тем более не мог русский-москаль понравиться Гоголю, природному малороссиянину, но убежденному в особой миссии именно русского народа. Однако человеческая природа поддается исправлению. «Мы еще растопленный металл, не отлившийся в свою национальную форму, – утверждал Гоголь, – еще нам возможно выбросить, оттолкнуть от себя нам неприличное и внести в себя всё, что уже невозможно другим народам, получившим форму и закалившимся в ней»[1728].

Обратим внимание, что интерес Гоголя к России, русскому (великороссийскому) народу совпадает с усилением у Гоголя религиозного чувства, погружением в мистицизм, а затем и в почти монашескую жизнь. Веселый и остроумный человек становился мистиком, постником, аскетом. Об этой перемене в Гоголе написано много. Духовный путь великого писателя – тема деликатная и в общем-то далекая от темы нашей книги. Нас интересует сейчас только национальный аспект этой перемены.

Литературовед и критик Павел Анненков в письме к издателю Михаилу Стасюлевичу от 27 октября 1874 года, вспоминая Гоголя, с которым был знаком много лет, заметил, что Николай Васильевич в молодости «был совсем свободным (от мистицизма) человеком». Перемена в нем случилась в то время, «когда успехи его внушили ему идею об особенном его призвании на Руси, не просто литературном, а реформаторском. Тогда он и заговорил с друзьями языком ветхозаветного пророка»[1729]. Бескорыстный, но по-своему тщеславный писатель взял на себя некую великую миссию. Не просто «показать с одного боку Русь» стремился он, но изменить, преобразить ее. И Русь сама ждет его, ждет как наставника, как избавителя, как пророка: «Русь! чего же ты хочешь от меня? какая непостижимая связь таится между нами? Что глядишь ты так, и зачем всё, что ни есть в тебе, обратило на меня полные ожидания очи?..»[1730]

Пожалуй, такого сам император Николай I не решился бы о себе написать.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.