Глава 6 Плененный магией

Глава 6

Плененный магией

Наук, опирающихся скорее на фантазию и веру, чем на разум и доказательства, насчитывается всего три: это астрология, естественная магия и алхимия. Причем цели этих наук отнюдь не являются неблагородными[92].

Для простого обывателя ученый всегда представлялся чем-то вроде колдуна, способного заглянуть в тайны природы глубже, чем другие люди, и потому его способны понять только посвященные. Линия, отделяющая Коперника и Везалия – один расставлял в небесах звезды и планеты, другой проникал в самые сокровенные тайны человеческого тела – от Фауста, продавшего душу дьяволу ради знания, которое есть сила, в XVI веке была очень тонкой. Врач, алхимик, профессор – все они носили длинные мантии, так же как и ученые и маги – попробуй разбери. И когда так много нового в науке находилось на границах знаний и касалось невообразимых проблем – организации, структуры и гармонии природы, ученые само не всегда могли точно определить, где заканчивается натурфилософия и начинается мистическая наука. Если же проблемы не поддавались решению традиционными методами, они испытывали большое искушение воскликнуть вместе с Фаустом[93]:

Постыли мне обманы философий,

Для мелких душ – и знахарство, и право,

А низменней всех трех их – богословье,

Ничтожное, суровое, тупое.

Лишь магия одна меня пленяет.

Перевод Н.Н. Амосовой

Сложность заключалась не в том, что не существовало разницы между натурфилософией и мистической наукой. Просто люди видели, что каждая рациональная наука имела магического, оккультного или сверхъестественного двойника. Прикладная астрономия могла быть навигацией или астрологией, прикладная химия – металлургией или поисками философского камня. Но в то же время даже самые страстные деятели мистических отраслей знали, что их форма науки не столь уважаема в интеллектуальном и моральном отношениях, как более нормальные формы. Астрологам платили лучше, чем изготовителям навигационных инструментов. Но в XVI веке даже люди, не имеющие отношения к науке, знали, что астрологи, как и маги, имели дело с вещами запретными, хотя и далеко не все они – разве только немногие – действительно заключили сделку с дьяволом.

Этот аспект мистических наук даже придавал им некие чары, поскольку запретные познания были почти наверняка более волнующими и важными, чем обычные допустимые знания. Астрология в XVI веке действительно процветала, так же как алхимия, естественная магия (оккультная форма пока еще не изобретенной экспериментальной физики) и даже спиритизм. Как и позднее – в XIX веке, – натурфилософа привлекало это последнее – самое оккультное из всех магических искусств. Однако Джон Ди, нанимая медиума, чтобы тот смотрел в хрустальный шар, не стал от этого менее просвещенным прикладным математиком, чем сэр Оливер Лодж, который тремя веками позже не свел на нет свой вклад в физику приверженностью к спиритическим сеансам и столовращению, то есть, по сути, к тому же. В каждом случае было важно, чтобы ученый хорошо понимал разницу между двумя областями интересов. В каждом из упомянутых случаев ученый принимал мистицизм как путь только к тем знаниям, которые недоступны обычным методам исследования. Область, в которой в XVI веке могла применяться – и применялась – магия, была очень велика. Просто удивительно, как из беспорядочной неразберихи мистической мысли и практики XVI века удалось выделить зерна научно значимых проблем, оставив лишь сухие плевелы предрассудков.

Нападки на астрологию гуманистов XV века, таких как Пико делла Мирандола, были особенно привлекательными для литераторов, уже развивающих холодный рациональный скептицизм, столь характерный для Монтеня. Они имели намного меньше влияния на астрономов. И хотя в начале XVI века не было мучительных переоценок, астрология уже заметно перешла к обороне, и такое положение сохранилось до конца века. Общество, продолжавшее более щедро оплачивать труд астрологов, чем астрономов, все чаще выражало недовольство «математиками», погруженными в оккультную мудрость звезд. А составление личных гороскопов, в отличие от общих предсказаний, было запрещено законом, хотя и продолжалось. Очень уж выгодным было занятие, особенно применительно к медицине. Ведь любой врач и любой пациент пойдет на все, чтобы получить точный прогноз на будущее.

Многие люди пришли в астрономию благодаря медицине. Жан Фернель, врач по образованию, оставил на несколько лет профессию, потому что астрология показалась ему интереснее. Как объяснил биограф XVI века, размышления о звездах и небесных телах так зачаровывают людей, что, однажды околдованные ими, мы попадаем в долгое и восхитительное рабство[94].

Фернель истратил и свое состояние, и состояние жены на создание «математических» (то есть астрологических) инструментов и прекратил это занятие, только подчиняясь требованию тестя и необходимости зарабатывать себе на жизнь. Это было примерно в 1537 году, когда парижский медицинский факультет строго претворял в жизнь эдикт против занятий астрологией. Годом позже парижский парламент по требованию факультета осудил Михаэля (Мигеля, Михаила) Сервета (1509–1553), тогда бывшего учеником Гюнтера Андернаха, а позднее ставшего известным радикальным теологом благодаря публичным лекциям по астрологии. Слушания дела затянулись; Сервету удалось предотвратить более строгое наказание поспешной публикацией трактата об астрологии, осудившего Пико и других, но защитившего астрологию на том основании, что ее принимали Платон и Гален. Итальянский врач и математик Кардан (Кардано) (1501–1576) примерно в это же время активно занимался астрологией, составлял гороскопы себе, своим пациентам и даже, как говорили, Иисусу Христу. Возможно, пациентам это нравилось, но коллеги считали такую практику более чем сомнительной – почти должностным преступлением.

Профессиональные астрономы относились к астрономии как к чему-то само собой разумеющемуся. Несомненно, большинство из них было согласно с общераспространенным мнением, заключавшимся в том, что астрология – законное применение астрономических знаний, а также отличный способ заработать себе на жизнь. Они старались избегать составления обычных личных гороскопов, предпочитая общие предсказания и вычисления, хотя все при случае занимались личными гороскопами для важных персон, чье благосостояние могло повлиять на положение народов. Так, Региомонтан создал свои «Эфемериды» – астрологический альманах, который позволял другим составлять гороскопы, а также получать информацию о таких важных явлениях, как затмения и соединения планет. Были такие предназначенные для широкого круга читателей труды, как «Вечное предсказание» (A Prognostication Everlasting) английского математика Леонарда Диггеса, из которого грамотный человек мог получить полезные предсказания. Каждое затмение и каждая комета вызывали всплеск «литературных однодневок», в которых утверждалось, что эти события в небесах предвещают голод и чуму. Эта вездесущая троица всегда производила впечатление. (Астроном Кеплер в своей первой астрологической попытке предсказал на 1595 год голод, крестьянское восстание и войну с турками – все три события произошли.) Даже Галилей составлял гороскопы для своего покровителя – великого герцога Тосканского.

Величайший астроном XVI века Тихо Браге начал свою астрономическую карьеру с интереса к астрологии, и он никогда не прекращал ею заниматься и не отказался от убеждения, что астрология – это прикладная астрономия. Новая звезда 1572 года дала ему отличную возможность для новых предсказаний, которой он не преминул воспользоваться. Поскольку, как он думал, это был только второй случай появления новой звезды в мировой истории, ему не мешали прецеденты, и он мог дать радостный прогноз. Nova, решил он после несколько лет размышлений, означала начало нового века, поскольку ее появление последовало через девять лет после соединения Сатурна и Юпитера, было усилено пять лет спустя появлением кометы, и предсказывала будущее для всего мира – потому что она находилась в восьмой сфере. Новый век будет временем мира и изобилия, он начнется в России в 1632 году, через шестьдесят лет после появления новой звезды, и оттуда распространится по всему миру. Предприимчивый лондонский издатель опубликовал английскую версию в 1632 году (под названием Learned Tico Brahe His Astronomicall Conienctur of the New and Much Admired Star Which Appeared in the Year 1572), причем его вовсе не смущал тот факт, что первоначальный астрономический прогноз Тихо Браге был явно неверным. Но как Тихо Браге написал раньше, «вопросы прогнозов основаны только на вероятностях». Позднее он добавил: «Вряд ли возможно отыскать в этой области совершенно точную теорию, которая приблизится к математической и астрономической правде»[95]. Тем не менее попробовать стоило, поскольку «мы не должны думать, что Бог и Природа насмехаются над нами, создавая такие новые тела, которые ничего не предсказывают миру»[96].

«После того как мне удалось достичь более точного знания орбит небесных тел, я стал время от времени снова заниматься астрологией и пришел к выводу, что эта наука, хотя ее считают никчемной и бессмысленной не только несведущие люди, но и большинство ученых мужей, в том числе даже несколько астрономов, в действительности более надежна, чем можно было бы думать. И это правда не только в отношении метеорологических влияний и прогнозов погоды, но и касательно гороскопов, если время указано правильно и пути звезд, а также их вход в определенные части неба соответствуют реальной картине, а направления их движения и вращений рассчитаны правильно».

Но даже если Тихо Браге считал свою астрологическую методику правильной, он не обнародовал ее. «Не всем дано знать, как ее использовать, без суеверий и чрезмерной уверенности, которую не стоит показывать по отношению к сотворенным вещам»[97].

Тенденция хранить эзотерические знания в тайне, потому что их можно доверить только посвященным, является главной причиной того, что магические науки были мало известны. Люди, их практиковавшие, писали длинные и страстные оправдания, но не раскрывали своих методов. Астрология была для мистической науки сравнительно открытой, а алхимия, наоборот, самой закрытой. Тихо Браге, занимавшийся не только астрологией, но и алхимией, утверждал, что не всем можно доверить знания, обладающие столь большой силой. Он объяснял:

«Немало внимания я уделял и алхимическим исследованиям или химическим опытам…Участвующие в превращениях вещества обладают известным сходством с небесными телами и оказываемыми ими влияниями, по каковой причине я обычно называю эту науку земной астрономией. Я занимался алхимией, как и исследованием небес с тех пор, как мне исполнилось 23 года, пытаясь собрать знания и переработать их. Ценой упорного труда и немалых затрат мне удалось совершить множество открытий относительно металлов и минералов, драгоценных камней, растений и тому подобных веществ. Я охотно и не таясь обсудил бы все эти вопросы с принцами и вельможами и другими знаменитыми и учеными людьми, кто интересуется этим предметом и сведущ в нем, и поделился бы с ними сведениями, если бы был уверен в их добрых намерениях и умении хранить тайну, ибо делать такого рода сведения всеобщим достоянием было бы бесполезно и неразумно – хотя многие люди делают вид, будто разбираются в алхимии, не каждому дано постичь ее тайны в соответствии с требованиями природы, честно и с пользой»[98].

Большинство алхимиков разделяло надменную уверенность Тихо Браге, что только настоящий алхимик может решить, кого посвятить в «тонкое искусство святой алхимии», и что доверять можно только посвященным. Им определенно удалось сохранить свою деятельность в тайне. Лишь немногие люди, не являющиеся алхимиками, способны понять их труды или по крайней мере сделать вид, что понимают.

К XV веку алхимия – относительный новичок в Европе, но уже твердо обосновалась, и большинство дилетантов успели прийти к выводу, что все алхимики – обманщики. Тем не менее многие алхимики разделяли убеждение Тихо Браге в том, что тяжкий труд в алхимической лаборатории может привести к более высокому результату, чем получение золота. Характерный пример – Гимн алхимии (Ordinall of Alchimy, 1477) Томаса Нортона из Бристоля – весьма посредственные стихи, исполненные наивного очарования. Нортон преследовал высшие цели, но его алхимия – наука, следующая заветам христианства: только честный и чистый может достичь успеха в работе, и только благочестивый ученик может научиться чему-то у не менее благочестивого наставника.

Полна великих чудес

Священная алхимия,

Изумительная наука, тайна философии,

Единственная милость и дар Всевышнего,

Который никогда не создавался трудом человека,

А начался учением или откровением,

Его нельзя продать или купить за деньги

Человеку, который этого захочет,

Можно лишь получить способному человеку

в знак милости[99].

Нортон описал собственное ученичество и перечислил некоторые технические процессы, такие как градусы нагрева и иерархия цветов. Хотя он старался писать ясно и просто, чтобы его поняли все, и хотя его мистицизм был сравнительно простым, из его трудов невозможно получить существенную информацию об алхимических процессах. Большинство химических трактатов такие же: они подробно описывают такие процессы, как кальцинирование, возгонка, дистилляция, весьма неопределенно и расплывчато – рецепты пронизаны символами и непонятны.

К 1500 году в алхимию добавилось еще больше мистицизма ввиду появившейся конкуренции со стороны технических химических процессов. Они ясно и подробно описывались во множестве книг, увидевших свет в XVI веке, для полноты картины снабженных наглядными иллюстрациями и изложенных простым и понятным языком. Они были посвящены разным аспектам химии. Это и книги Бруншвига о дистилляции (1500, 1512), и немецкие Bergb?chlein, Probierb?chlein, и латинский трактат Агриколы De Re Metallica (1556) о горных разработках и химическом анализе, и итальянский трактат Бирингуччо о металлах и минералах (Pirotechnia, 1540). Это и трактат Нери о стекле (Art of Glass, 1612). Все они являлись более информативными и поучительными, чем любой алхимический трактат, и представляли алхимиков еще более тайной, непонятной и оккультной. Эти авторы презирали алхимию. Бирингуччо писал:

«Чем больше я разбираюсь в их искусстве, столь высоко превозносимом и желанном людьми, тем больше оно кажется мне тщетным, фантастическим и недостижимым, если, конечно, кто-то не найдет какой-нибудь ангельский дух в качестве покровителя или сам не приобретет некие божественные черты. Учитывая неясность его начал, а также бесконечность процессов и согласованность, необходимые для достижения завершенности, я не понимаю, как разумный человек может верить, что алхимики могут сделать все то, что говорят и обещают»[100].

Бирингуччо различал два вида алхимии. Один «черпает просвещенность из слов мудрых философов… Это они называют священной алхимией и утверждают, что, занимаясь ею, они всего лишь подражают и помогают природе». Это лучший вид алхимии, более захватывающий. Это «на самом деле хитроумная вещь, настолько привлекательная для студентов, изучающих естественные науки, что они не могут отказаться и тратят на нее все свое время, труд и деньги». Здесь постоянно создается что-то новое, получаются полезные результаты для медицины, краски для живописи, ароматы. Пусть эта наука не вполне определенная и несколько сомнительная, но все же ее можно терпеть. Но есть и другой вид алхимии, ее «сестра или незаконная дочь». Этот вид настолько порочен, что «им занимаются только преступники и обманщики… Он основан только на внешних проявлениях, предназначен для показа. при этом он обладает определенной силой и способен обмануть и разум, и глаз. Он содержит только порок, обман, страх и дурную славу»[101]. Над этим порочным видом алхимии разумные люди могут только посмеяться. Им занимались алхимики из некоторых иронических литературных произведений, таких как «Рассказ слуги каноника» Д. Чосера (конец XIV в.) и «Алхимик» Б. Джонсона (начало XVII в.). Впрочем, во все времена мало кто верил, что алхимик способен получить настоящее золото.

В конце XVI века было несколько громких заявлений о том, что превращение в самом деле произошло. В каком-то смысле эти люди действительно научились делать золото – все они получали значительные суммы денег от легковерных богатых покровителей, по крайней мере какое-то время. (Верили сами алхимики или нет в то, что говорили, сказать трудно.) Эдвард Келли, которого Джонсон называет по имени, определенно был мошенником в алхимии, как и в гадании посредством магического кристалла, которое заставило Джона Ди проехать за ним пол-Европы. Жульничество Келли оказалось слишком очевидным даже для доверчивого императора Рудольфа, и Келли окончил свою жизнь, бегая из пражских тюрем. Еще более сомнительная фигура – шотландец Александр Сетон по прозвищу Космополит (ум. в 1604 г.). Утверждали, что он творил чудеса превращения металлов в золото, путешествуя в 1602 году по Голландии. Проехав всю Германию, где он имел большой успех, превращая обычное железо с помощью таинственного красного (или, может быть, желтого) порошка, он наконец прибыл к саксонскому двору, который его признал. Его слава, вероятно, оказалась слишком большой, потому что саксонский герцог пожелал узнать секрет изготовления порошка и, когда Сетон отказался его раскрыть, приказал бросить его в тюрьму и пытать. Александра спас коллега – польский алхимик Михаил Сендивогий. Сетон вскоре после освобождения умер, передав остатки порошка Сендивогию, но секрет его приготовления унес с собой в могилу. И Сетон, и Сендивогий были убеждены в реальности превращений, но вместе с тем они имели некоторое представление о теоретической химии. Сетон первым заговорил о теории присутствия азотистых частиц в воздухе, которые играют важнейшую роль в процессе окисления (горения). Идеи Сетона и Сендивогия (разделить их невозможно) были изложены в очень популярном труде «Новый свет химии» (Novum Lumen Chymicum, 1604) – кто из них его написал, в точности неизвестно. Книга – неплохой пример новой теоретической алхимии, которая развилась в начале XVII века. В ней было больше сведений о химии, чем в ранних работах, но она все-таки осталась неопределенной и наполовину мистической.

Самая известная и загадочная фигура в алхимии XVI века – это Парацельс (1493–1541). Он обладал особой притягательностью для своих современников и, как правило, очаровывал новых знакомых. Многие изучали его огромное собрание сочинений, утверждая, что его труды имеют важное философское и научное значение. Его называли первым систематизатором химии, великим натуралистом и великим мистическим философом. Но были и те, кто отвергал его заслуги, находил его труды неопределенными, проникнутыми суевериями и не имеющими никакой научной ценности. Все связанное с ним так сложно и неоднозначно, что любое толкование является оправданным. Даже его имя окутано покровом тайны. К концу жизни он именовался Филипп Аврелий Теофраст Бомбаст фон Гогенхайм Парацельс. Хотя в начале обходился совсем коротким именем – Бомбаст фон Гогенхайм. С родителями тоже не все ясно. Отец – Вильгельм фон Гогенхайм, очевидно, был незаконнорожденным сыном германского аристократа, имя которого носил, а мать, вероятнее всего, была крестьянкой. Он вырос в маленькой швейцарской шахтерской деревеньке и почти всегда писал на местном диалекте с добавлением большого количества латинских терминов. Судя по всему, он получил неплохое образование в традиционных науках, но изучал ли он медицину – неизвестно. Вся его жизнь прошла в скитаниях. Когда он решал осесть, его активные действия и суеверия вызвали не менее активную оппозицию. Так, когда он на студенческом празднике в Базеле в 1527 году сжег на костре книги Авиценны и Галена, ему пришлось уехать. Как и философ Джордано Бруно, он одинаково легко привлекал учеников и отталкивал коллег.

Парацельс писал много и не всегда последовательно, причем по самым разным предметам. Будучи представителем Ренессанса, он в полной мере разделял всеобщую страсть к новшествам и универсальности, сочетал иконоборчество и призыв к «опыту», в первую очередь мистическому. Он был против разума, поскольку он был против магии, а магия была для него лучшим ключом к опыту.

Магия способна проникнуть в глубь вещей, недоступных человеческому разуму, ибо магия есть великая тайная мудрость подобно тому, как разум есть великое всеобщее заблуждение. Поэтому докторам теологии было бы желательно знать что-то о магии, понимать, что это такое, и перестать несправедливо и безосновательно называть ее колдовством[102].

Его отношение к алхимии было неоднозначным. Он определенно верил, что алхимик должен больше заниматься приготовлением лекарств, чем трансмутациями, – частично потому, что знал о сомнительной репутации алхимиков, – но в то же время настаивал на том, что алхимия адекватно объясняет свойства всех четырех стихий, то есть всего космоса, и является введением в искусство их превращений[103].

И алхимией, и медициной, по его мнению, управляли археус и вулкан, причем они оба ассоциировались с тайнами. Археус и вулкан влияли на все медицинские и химические операции. Они действовали вместе, но поодиночке, и археус – это внутренний вулкан. В труде Labyrinth of Errant Physicians он писал:

«Ничто не делается полностью, то есть ничто не делается в форме окончательного вещества. Сначала это первичное вещество, и впоследствии в дело вступает вулкан и превращает его в окончательное вещество посредством алхимии. Археус – внутренний вулкан действует таким же образом, потому что знает, что делать… как и само искусство [алхимия] занимается сублимацией, дистилляцией, плавкой и т. д. Все эти искусства есть в людях, как и во внешней алхимии, которая есть их выражение. Вулкан и археус разделяют друг друга. Алхимия завершает то, что не дошло до конца, извлекает свинец из руды и доводит полученное вещество до состояния свинца. Вот задача алхимии. Поэтому есть алхимики металлов, а также алхимики, работающие с минералами, которые делают сурьму из сурьмы, серу из серы, купорос из купороса, превращают соль в соль. Научись признавать, что такое алхимия, что только она проводит нечистое через огонь и делает его чистым»[104].

Это может означать, что Парацельс относился к алхимии как к практической металлургии, но, вероятнее всего, принимая во внимание его остальные труды, он никогда четко не понимал природу технических процессов.

И уж точно не понимал, что происходит, когда металл извлекается из руды химическим способом.

Его самый важный чисто химический труд «Архидокс» (Archidoxis) написан в 1525 году, напечатан посмертно в 1569 году. Даже здесь микрокосм, человек, всегда рассматривается в связи с тайнами макрокосма. На Парацельса большое влияние произвели работы по дистилляции конца XV века, сочетающие использование техники с алхимической теорией элементов. Результатом стало убеждение: чтобы добыть квинтэссенцию, необходимо разделить элементы огнем. Он считал, что все вещи должны пройти через огонь, чтобы приобрести качества, полезные человеку. При этом Парацельс ошибочно смешивал понятия элементов (стихий) Аристотеля – земля, воздух, огонь и вода – и три химических элемента – соль (прочность), сера (негорючесть, пластичность, желтизна) и ртуть (текучесть, плотность и металлическая природа). По его мнению, металлы особо важны тем, что от них с легкостью могут отделяться элементы. Описываемые им процессы – одни понятные, другие нет – обычно касаются металлургической подготовки и попытки алхимии добыть совершенный металл очень странным образом и для непонятных целей. Вероятно, Парацельс описывал процессы, которые знал, но не изобрел новых. Он не сделал ни одного химического открытия.

Его настоящее достижение заключается в том, что он побуждал своих учеников произвести модификацию современной алхимии, заменив средневековый символизм символизмом Ренессанса, а традиционный интерес алхимии к металлам – новым медицинским интересом. Алхимики Парацельса считали алхимию ключом к медицине или через приготовление лекарств, или через химическую интерпретацию физиологии (поскольку химия археуса уже была жизнеспособна, это было сделать проще). Сохранился большой интерес к химическим реакциям металлов и процессам, направленным на разделение элементов. Они затрагивали превращение металлов из естественных форм путем кальцинирования и воздействия огня в «пассивные» формы, в которых на них легче влиять археусу.

О такой алхимии много говорили, но сам Парацельс вряд ли ею занимался – только его последователи. Одна из самых интересных и влиятельных таких работ «Триумфальная колесница сурьмы» Василия Валентина. Ее цель понять трудно, но зато она содержит много информации о сурьме и ее соединениях, а также описание новых процессов. В ней много алхимического символизма, зато нет хвастливого мистицизма Парацельса, и большая часть книги посвящена именно химии. Даже описание элементов четче и яснее, чем у Парацельса.

«Меркурий – внутренне и внешне чистый огонь, поэтому никакой огонь не может его уничтожить, никакой огонь не может изменить его сущности. Он улетает от огня и превращается духовно в негорючее масло; но, когда он однажды обрел постоянство, хитрость человеческая не может опять превратить его в пар»[105].

Получение металлов считается естественным процессом.

«Первый принцип – обычный пар, извлекаемый из земли через небесные планеты, разделенный звездной дистилляцией макрокосма. Это звездное распространение, опускающееся свыше на вещи, которые внизу… так действует, чтобы дать им – духовным и невидимым способом – прочность и силу. Этот пар впоследствии превращается в земле в своего рода жидкость, и из этой минеральной жидкости получаются металлы и потом усовершенствуются»[106].

Несмотря на космическое начало, эти слова близки по духу тем авторам, которые писали о добыче и плавке металлов, чем алхимикам, грезившим об их трансмутации. Большая часть «Триумфальной колесницы сурьмы» посвящена описанию получения ее сложных структур, причем все узнаваемые. Оказалось, что Arcanum – всего лишь аммиачная соль (хлорид аммония), дистиллированная с помощью серной кислоты и винного спирта, а первоначальная сурьма была признана непригодной во время первой «операции». Конечный результат, возможно, эфир. (Это первая запись о его изготовлении.) «Звезда» сурьмы делалась расплавлением королька сурьмы (металла). Потом его медленно охлаждали в присутствии железа для образования характерной кристаллической структуры. По общему мнению, это явление должно было означать, что алхимики идут верной дорогой к открытиям. Их методы широко обсуждались на протяжении всего XVII века. Как затейливо выразился автор «Триумфальной колесницы», сурьма – это минерал, созданный из земных испарений, преобразованных в воду, а ее звездное изменение – истинная звезда сурьмы[107]. Все операции, подобные описанным здесь, требуют использования большого количества минеральных кислот, которые впервые стали важным реагентом в химической практике.

Внедрение алхимии в медицину было вовсе не таким странным, как казалось, потому что медицина также была в какой-то мере оккультной наукой. Астрологические предсказания играли существенную роль в прогнозах, так же как магия играла роль в терапевтической практике. Фернель в трактате «О скрытых причинах вещей» счел необходимым объяснить, что «…никакая магия не может создать настоящую вещь, как она есть; она может создать только подобие или призрак вещи, которые обманывает разум как трюк фокусника. Поэтому магия не лечит. Она не может быть надежной и безопасной, а всегда непостоянна и опасна. Я видел, как был ликвидирован за одну ночь разлив желчи, для чего потребовался лишь клочок бумаги, подвешенный на шею. Но болезнь вскоре вернулась, и в более тяжелой форме. Излечение – обычная фикция»[108].

Несмотря на свой (впрочем, весьма умеренный) скептицизм в отношении методов своих коллег-практиков, Фернелю не приходило в голову, что многие компоненты лекарств, которые он назначает пациентам, – толченый череп или порошок магнетита, а также многое другое – тоже магические. Парацельс не превзошел в мистике своих современников, когда писал, что изумруд – прозрачный зеленый камень. Он полезен для зрения и памяти, защищает целомудрие, и, если оно будет осквернено тем, кто его носит, сам камень не останется совершенным[109].

Большинство авторов XVI века были с ним согласны. Но принятие Парацельсом доктрины подписей – теории, что на каждом природном объекте имеется некий знак его полезности для человека, было намного более искренним, чем у большинства врачей. Он писал:

«Посмотрите на корень сатириона, разве он не похож на интимный орган мужчины? Соответственно, магия может восстановить мужественность и страсть мужчины. Есть еще чертополох. Разве его листья не колются, как иголки? Благодаря этому знаку магия открыла, что нет лучшего лекарства против внутренней колющей боли. Корень Siegwurz завернут в оболочку, как в броню. Это магический знак того, что он дает защиту против оружия. А Syderica похожа на змею, а значит, защищает от яда»[110].

Таким образом, Парацельс в своей теории отдавал преимущества практике. Все перечисленные травы продолжали использоваться и в XVII веке и даже позже (в народной медицине), хотя только немногие знали, какова была магическая причина этому.

Томас Нортон, объяснив, что слово «алхимия» произошло от имени короля Алхимуса, благородного «клерка», который очень много трудился, добавил, что «тем же самым занимался и король Гермес, создавший труд по астрологии, медицине, алхимии и естественной магии, причем последняя занимала главное место»[111].

Из всех мистических и оккультных наук естественная магия в конечном счете была самой эффективной. Внешне естественная магия была для натурфилософии тем же, что астрология для астрономии, но на самом деле она имела дело с проблемами, с которыми натурфилософия не справилась. Кроме того, это было намного более эмпирическое искусство, чем астрология или даже алхимия. Авторы XVI века, увлекавшиеся оккультизмом, пытались представить магию как ключи к природе. Они считали, что слово «маг» пришло из Персии, где якобы означало «умный человек или философ, так что магия включала в себя и естественную магию, и математику»[112]. И естественная магия якобы соответствовала их точке зрения. Немецкий автор Агриппа фон Неттесгейм (1486–1534), автор «О недостоверности и тщеславии всех искусств и наук» (The Vanity of Arts and Sciences, 1530), а также многочисленных книг по оккультизму, считал «естественную магию… главной силой всех естественных наук; которую поэтому называют вершиной и совершенством натурфилософии, и она на самом деле есть активная ее часть, выполняющая с помощью естественных сил и способностей через их взаимное и подходящее применение те вещи, которые недоступны человеческому разуму»[113].

Таким образом, по Агриппе, естественная магия – это изучение оккультных и таинственных сил природы естественными средствами. Иными словами, она отличается от собственно магии и по средствам, и по целям, которые были добрыми, а не демоническими. Как писал итальянский автор Дж. делла Порта (ум. в 1615 г.) в 1589 году: «Есть два вида магии: один неподходящий и имеющий дурную репутацию, поскольку имеет дело со злыми духами и состоит из чар и пагубного любопытства; его называют колдовством. Другая магия является естественной; ее признают и принимают, и ей поклоняются все умные люди»[114].

Силы, которые изучала естественная магия, – симпатии и антипатии (совместимость и несовместимость), знаки, магнитные притяжения, свойства трав и камней, механические искусства и оптические иллюзии – в общем, все «боковые тропинки» природы. Их мог контролировать только человек, знающий естественную магию. Отсюда современное английское слово Архимастер (Archemaster). Масштабы его «территории» были описаны математиком Джоном Ди в предисловии к первому английскому переводу Евклида (1570), в котором он отмечал важность не только математики, чистой и прикладной, но и изучения природы во всех ее проявлениях. Особенно красноречив он был в отношении потенциальных возможностей архимастрии, которые были чрезвычайно велики.

Ди считал, что архимастрия превосходит науки, основанные на наблюдении, такие как астрономия и оптика, вниманием, уделяемым «экспериментальной доктрине». Конечно, следует с осторожностью относиться к слову «опыт» XVI века. Для Парацельса и других мистиков оно слишком часто обозначало оккультный опыт. Но Ди, хотя сам был мистиком, здесь действительно имел в виду наблюдение за природой. Для Ди и еще некоторых авторов естественная магия вплотную приблизилась к экспериментальной науке. Иногда на самом деле естественная магия XVI века была неотличима от экспериментальной науки, поскольку исследовала влияние таинственных сил с помощью наблюдения и опыта. Естественная магия и экспериментальная наука в конце концов разделились, когда последняя объединилась со специфической формой натурфилософии, известной как механическая философия, которая старалась понять и дать рациональное объяснение и влиянию таинственных сил, и их причинам. Например, когда магнетизм смогли объяснить расположением магнетита, а радугу – отражением и рефракцией света, естественная магия утратила свое значение, а с нею и алхимия. Но это произошло только в середине XVII века.

Лучшая естественная магия, понимая природу, стремилась овладеть и управлять ею, таким образом разделяя силу, приписанную позднее Фрэнсисом Бэконом (1561–1626) экспериментальной науке. Он считал, что естественная магия – это «наука, которая применяет знание скрытых форм к производству чудесных операций, и, объединяя активы и пассивы, показывает чудесные произведения природы»[115].

Такова была ее подобающая сторона. Существовала также «распространенная и вырождающаяся» сторона. Такая магия порхает по многим книгам, впитывая легковерные и суеверные традиции и наблюдения, касающиеся симпатий и антипатий, скрытых и особенных свойствах…

Два аспекта естественной магии, серьезный и распространенный, экспериментальный и мистический, отмеченные Бэконом в 1620-х годах, оставались характерными для нее на протяжении всего XVI века. Большинство трудов по естественной магии были написаны с расчетом на широкий круг читателей, которым нравилось такое чтение и которые, возможно, даже проводили самостоятельно некоторые эксперименты. Хороший пример – «О тонкости» (On Subtlety, 1551). Этот труд итальянского врача и математика Кардана был написан на латыни, а потом переведен на французский. Кардан соединил математику, мистицизм и медицину в некий сплав, поскольку даже он сам не всегда мог разделить свои разнообразные интересы. В трактате расписаны вещи, которые воспринимаются чувствами, но которые разум понимает с трудом, если понимает вообще. Иными словами, по сути, в нем показана область естественной магии. Когда Кардан обсуждает природу четырех стихий и становится ясно, что больше всего его интересуют механические приспособления. Он описывает подвес для сохранения устойчивости стула на палубе корабля в море (так называемый карданов подвес), фейерверки (стихия огня), насосы (стихия воды) и многое другое. Результат – ориентированная на эксперименты версия средневековой «Суммы»[116] с акцентом скорее на силы симпатии и антипатии, чем на более традиционные объяснения схоластической натурфилософии.

В оживлении таких сил, как симпатия и антипатия, лежал ключ к естественной магии, поскольку человек, занимавшийся естественной магией, считал их доминирующими силами природы. Кардан был не первым, разобравшим их во всех подробностях. Фракасторо написал о них в 1546 году книгу. Он касался таких разных вопросов, как: почему магнит поворачивается на север, как минога останавливает корабль (он верит, что рыба живет возле магнитных гор, которые ответственны за этот эффект) и как «зерна контагии» действуют на одного человека, но не действуют на другого. Работа Фракасторо является более теоретической и менее экспериментальной, чем более поздние труды по естественной магии, но он разделял с другими авторами интерес к таким мистическим силам, как те, что действуют при притяжении железа к магниту, или появление новых свойств у янтаря, если его потереть.

Известный трактат о «Естественной магии» делла Порта (опубликованный в 1558 г., пересмотренный и расширенный в 1589 г., причем оба издания часто перепечатывались) имел очевидной целью популяризацию предмета, даже несмотря на то, что был написан на латыни. Порта откровенно демонстрировал ученость, но его интерес на самом деле был интересом фокусника, который обманывает зрителей благодаря ловкости рук. В действительности Порта рассматривает те же моменты, что и Кардан, но игнорирует натурфилософию, которая заставила Кардана обсуждать явления, связанные с каждой стихией поочередно. Порта больше интересовался трюками, например, как сделать так, чтобы расположенные вблизи предметы казались далекими, как заставить невзрачную женщину выглядеть красавицей. Биология для Порта была произведением странных новых растений и животных, металлургия – изучением видимых изменений металлов, в разделе о драгоценных камнях рассматривались подделки. С одной стороны, в его труде присутствует разнородная смесь информации о практических делах – домашнем хозяйстве, медицине, охоте и т. д., а с другой – есть главы о магнетизме, оптике, гидравлике, статике, которые по уровню выше, чем у Кардана. В корне всего лежит уверенность, что, наблюдая за симпатиями и антипатиями, связанными с природными объектами, можно прийти к пониманию их сути и управлению их свойствами, потому что только при посредстве скрытых свойств (сил) вещей происходят видимые чудеса.

Порта хотел объяснить, как происходят видимые чудеса, причем старался лично испытать все, о чем писал. Он, судя по всему, понимал роль эксперимента в исследовании. В его главе о магнетите много говорится о таких пустяках, как перемещение фигурок людей и животных по доске, не прикасаясь к ним (надо сделать их из железа и двигать под столом магнит). Одновременно он занимается более важными и сложными свойствами магнетита, которые проверял лично, и выказывает здоровый скептицизм относительно некоторых более удивительных свойств, приписываемых магнетиту. Когда Агрикола сообщил о мифе, что можно уничтожить свойства магнитного компаса, натерев его чесноком или даже дыхнув на него, если предварительно съел чеснок, Порта пишет:

«Был такой широко распространенный миф у моряков, что лук и чеснок уничтожают силу магнетита и иглы компаса. По этой причине якобы рулевым на кораблях якобы было запрещено есть лук и чеснок, так как иначе указатель полюсов сделается пьян. Но когда я попробовал все эти вещи, то выяснил, что они ложны, ибо не только дыхание на магнетит после съедения чеснока не лишало его силы, но, даже будучи полностью облит соком чеснока, он действовал столь же хорошо, как если бы чеснок не имел к нему касательства»[117].

Порта не занимался популярными идеями о магнитных горах или магнитном острове, описанном Олаусом Магнусом в «Истории северных наций» (Historia de Gentibus Septentrionalibus, 1555), большом сборнике чудес (в котором даже описываются палки, на которых можно скользить по поверхности снега).

Оптические чудеса Порты являются чаще всего вполне респектабельными опытами, такими как использование линз в качестве зажигательного стекла, применение увеличительного стекла, построение камеры-обскуры. Его эксперименты с пневматикой – тоже примеры элементарного инженерного искусства, по большей части взятые из «Пневматики» Герона Александрийского, труда, написанного в I веке н. э. и касающегося физической природы воздуха и его работы в механических приспособлениях. В конце XV века к нему был проявлен большой интерес, и математик Коммандино (1509–1575) перевел его в 1575 году на латынь. Впоследствии несколько авторов перевели его на итальянский язык. Кардан явно был знаком с трудом Герона, Порта также имел доступ к латинской версии. Позже книга стала настольной для многих авторов, писавших о механических игрушках и разных инженерных чудесах[118], таких, к примеру, как Гаспар Энс. Влияние Герона чувствуется и у более серьезных авторов XVI века – в работах Жака Бессона и Роберта Фладда. Здесь гуманизм и естественная магия объединились; все мнения о воздухе, атмосфере, вакууме и технических приспособлениях, приводимых в движение воздухом, имеют в своей основе и книгу Герона, и основное содержание естественной магии.

«При исследовании тайн и отыскании скрытых причин вещей, благодаря точным опытам и опирающимся на них аргументам получаются более сильные доводы, чем правдоподобные предположения и мнения обычных философов. Поэтому мы предложили для выяснения благородной сущности совершенно неизвестного до сих пор большого магнита – всеобщей матери (Земли) и замечательной и выдающейся силы этого нашего шара начать с общеизвестных каменных и железных магнитов, магнитных тел и наиболее близких к нам частей Земли, которые можно ощупывать руками и воспринимать чувствами; затем продолжить это при помощи наглядных опытов с магнитами и таким образом впервые проникнуть во внутренние части Земли»[119].

Так обратился к объективному читателю Уильям Гилберт (1540–1603), желая привлечь его внимание к своей великой работе «О магните, магнитных телах и большом магните – Земле; новая физиология, продемонстрированная новыми доводами и опытами» (De Magnete, 1600). Этот первый большой трактат о магнитах часто считается первой масштабной работой современной экспериментальной науки. Так это или нет – вопрос сложный, но труд определенно является последней значительной книгой по естественной магии. Она ближе всего к тому, что Джон Ди называл архимастрией (archemastry), чем любая другая работа XVI века, посвященная изучению скрытых сил природы. Гилберт показал, насколько успешными могут быть экспериментальные исследования таких сил. Однако он не вышел за рамки традиции. Большинство писавших о магнитах авторов, которых цитирует Гилберт (не всегда, но часто насмешливо), считали магнитные силы оккультными. Первая глава Гилберта практически является библиографией трудов по естественной магии. Метод Гилберта не слишком отличался от того, что использовал Порта, многие его опыты были такими же, как у более ранних писателей. А еще он, как подобает врачу, интересовался медицинскими действиями магнетита. Он был более изобретателен, более глубок, более любопытен и умел лучше оценивать результаты опытов. Поэтому, хотя его цели и не слишком отличались от целей предыдущих авторов, его выводы намного важнее.

Гилберт интересовался более масштабными проблемами, чем просто поведение объектов, оказавшихся в поле действия силы притяжения, хотя и это поведение он исследовал, но значительно глубже. Его первый вывод: сама Земля есть магнит. Следовательно, магнетиты – это железная руда, намагниченная нахождением в правильной ориентации к магнитным полюсам Земли. А когда железные бруски, обрабатываемые кузнецами, получаются магнитными, это потому, что они находились на линии север – юг и, как природная железная руда, были под влиянием магнитных полюсов Земли. Стрелка компаса указывает на север, потому что ее притягивает земной полюс, а вовсе не небесный, как считали ранние авторы. Отсюда следует, что Гилберт верил в следующее: «отклонение стрелки компаса от истинного севера вызвано неровностями выступающих частей Земли»[120], что является вполне рационалистическим объяснением.

Исследуя явление притяжения, Гилберт впервые указал на различие между магнетизмом – притяжением магнетита к железу, и электричеством[121] – притяжением после растирания твердого полупрозрачного предмета – янтаря, гагата, некоторых драгоценных камней, стекла и т. д. – мелких легких тел. Гилберт изобрел первый электроскоп (он назвал его версориум). Это уравновешенная металлическая игла, которая помогала в его исследовании электризации и попытках установить, какие изменения в физическом состоянии тел (вроде тех, что вызваны нагреванием или охлаждением) происходят при появлении силы притяжения. Даже в очень кратком исследовании электричества Гилберт проявил удивительную глубину экспериментаторской мысли, что не может не удивлять. А в тех разделах, которые касаются магнитной природы Земли, природы магнетита, методов увеличения силы притяжения и т. д., Гилберт описал целый ряд интереснейших экспериментов. Во многих из них использовалась его любимая террела – сферический магнетит, который, по его убеждению, вел себя как Земля в миниатюре.

Гилберт, как и его современники, хотел выяснить, как можно использовать свойства земного магнетизма в помощь навигации. Отклонение стрелки компаса от истинного севера было уже известно на протяжении нескольких веков. И Колумб был восхищен, открыв, что при движении через Атлантику склонение меняется с восточного в Средиземном море до нулевого в районе Азорских островов, на западное у берегов Америки. До 1599 года шел длительный период сбора информации, которую многие надеялись использовать для определения долготы, если данные нанести на сферическую сетку. Сторонником этого метода был голландский инженер и математик Симон Стевин (1548–1620). Его труд по этому вопросу был опубликован в 1599 году. Гилберт был в нерешительности. Он считал, что на склонение влияют многие силы и оно изменяется от места к месту слишком сложным способом, чтобы это могло помочь навигации.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.