Манипулятивные функции куклы

Манипулятивные функции куклы

Для понимания су ти взаимоотношений к ук лы и человека очень важно такое свойство куклы, как манипулятивность, управляемость. Куклой можно управлять, она способна выполнять любые, даже трудно реализуемые для человека действия. В этом смысле кукла открыта как для диалога, так и для жесткого монолога по отношению к «Другому». Как и в играх с насекомыми, головастиками, улитками [Осорина 1999, с. 117, 118], при игре с куклами ребенок реально может ощутить себя властелином (см. илл. 39, Т. Е. Дюверже. Кукольное представление), где он вправе диктовать условия и где ему под силу добиться любого результата: от изменения облика кукольного человечка в соответствии со своими желаниями до его расчленения и даже уничтожения. Тот, кто манипулирует куклой, в полной мере ощущает себя демиургом, Богом-Творцом – см. илл. 38, М. Д. Анселл. Собственной рукой (2006). Наиболее полным выражением такой функции куклы является кукла-марионетка, ставшая образом безвольного, глупого, пустого, управляемого чьей-то волей человека или животного. Ср. выражения «Ночная кукла, а денной попугай» „иронически – о кокетке или щеголе“ [СРНГ 1980, вып. 16, с. 35, Брянск.]; «выпускная кукла» „щеголеватая, но глупая или бездушная женщина“; «Ворочается солдат направо, и делает кукла лесная все браво!» „приговор поводыря медведя“ [Даль 1881, т. 2, с. 213–214].

Илл. 38

Это положение можно проиллюстрировать на примере выделенных Э. Шостромом двух типов человеческой личности: «манипулятор» и «актуализатор» [Шостром 1994]. Э. Шостром отмечает, что граница между ними наиболее ярко обнаруживается при анализе отношения к «Другому», внешнему: «Только личность, относящаяся к другому как к „Ты“, а не как к „Это“, способна обрести свое „Я“. Если же вы видите в других „Это“, то есть вещь, то и сами неизбежно станете „Этим“, то есть вещью» [Типологическая модель 1998б, с. 132]. Функции куклы, собственно, и состоят в том, чтобы помочь манипулирующему с ней человеку «одушевить» вещь, перейти с ней на «ты». Что, в свою очередь, способствует процессу самоактуализации и развертывания «Я», его обретению и становлению.

Этот процесс, очевидно, можно разбить на два этапа. На первом этапе кукла выступает как двойник манипулирующего с ней человека, своеобразный его близнец или alter ego. «Я» и «Это» существуют здесь как единое целое или, иначе, как неразрывное единство, поскольку «в индивидуальной игре, в которой ребенок в лучшем случае имеет в качестве партнера куклу, нет жесткой необходимости ни в смене позиции, ни в координации своей точки зрения с точками зрения других участников игры» [Дорохов 2003]. Всё, совершаемое с вещью, совершается и с ее обладателем, между ними нет посредников. Как отмечает А. Н. Исаков, «признание Другого требует веры. Вера же по своей изначальной сути есть отношение взаимности: с миром, с богом, с самим собой или в обобщенной форме – с бытием как таковым» [Исаков 1998; Исаков 2010]. Эта особенность «первобытного» мышления хорошо описана Л. Леви-Брюлем [Леви-Брюль 1999, с. 439 и след., 452 и след.].

Как полный аналог, заместитель самого ребенка, его alter ego, кукла часто выступает в детских фантазиях и «страшных историях». В одной из них мать посылает своих детей за молоком и предупреждает, чтобы они не смотрели на кладбище. «Все не посмотрели, а старший брат посмотрел. Потом ночью в двенадцать часов он… взял залез в шкаф, а куклу положил под одеяло. Прилетает белая простыня и душит эту куклу. Душит, душит, целый час душила, а потом улетела…» [Шевченко 1995, с. 203, № 61]. В других вариантах куклу подкладывают «черной руке» [Шевченко 1995, с. 205, № 70; с. 207, № 75]. Еще в одном рассказе, спасаясь от «красного пятна», мальчик сначала «положил вместо себя манекен» на кровать, а затем лег спать сам и расстрелял «красное пятно» из ружья [Шевченко 1995, с. 190, № 22]. В третьем рассказе «черная тетенька», выходящая из картины, убивает родителей. «Дети хотели узнать, почему, от кого это так. И они залезли под кровать. Налили из кувшина крови в куклу ночью. И стали следить. Ночью она [=„черная тетенька“] также вылезла из картины, проколола кукле вену и налила кровь себе. Потом они ее поймали и и говорят: „Ты почему нашу маму убила, и папу, и куклу сломала?“ Она и говорит: „Мне один принц заколдовал меня и сказал, чтобы я у сто человек выпила крови“. Кукла была самая последняя…» [Шевченко 1995, с. 218–219, № 110]. Аналогичные замены ребенка куклой являются общим местом в детских «страшных историях» [Гречина 1981, с. 96–106; Мухлынин 1995, с. 51; Осорина 1999, с. 53].

Илл. 39

Такое понимание куклы характерно для некоторых типов психических больных: пациент делает куклу, которую он тщательно прячет. То есть личность больного человека проецируется на игрушку. Это, как указывает Х. Э. Керлот, засвидетельствовано и в «Исповеди» Ж.-Ж. Руссо [Керлот 1994, с. 280].

Подобное единство человека и артефакта-заместителя получает свое отражение и в филогенезе. Например, в мифологии и ритуальных практиках изображение человека может выполнять его функции, полностью замещать его, особенно при выполнении действий, которые обычно человеку недоступны. Яркой иллюстрацией этой функции куклы являются древнеегипетские статуэтки ушебти (букв. „ответчик“), которые в погребальной практике периода Среднего Царства символизировали слуг и рабов. Они должны были обслуживать покойного в загробном мире (в Полях Иару) и отвечать за все его поступки перед богами. В более поздних верованиях их задачей была не работа на владельца гробницы, а возможность заменять хозяина в тех случаях, когда боги призывают его «перевозить песок с Востока на Запад» [Рак 2000, с. 271, 272, илл. 222–225; Большаков 2001, с. 232].

Отражением этого этапа являются и уже упоминавшиеся чуринги австралийских аборигенов и древнеегипетский «двойник» человека – душа Ка. По мнению Э. Нойманна, «душа Ка является архетипическим прообразом того, что мы знаем сегодня как „Я“; в ее объединении с другими частями души и в осуществляемой таким образом трансформации личности мы имеем первый исторический пример – в мифологической проекции – психического процесса, который называем „индивидуализацией“ или „интеграцией личности“» [Нойманн 1998, с. 256].

В русской традиции к такого рода «пракуклам» в известном смысле близки мерки, снимавшиеся с человека в ритуалах жизненного цикла (родины, свадьба, похороны) – нитки, веревочки, пояса [Свирновская 1999, с. 74–75]. Насильственное отторжение тела от его двойника-мерки (например, обычай снимать мерку с тени человека в апотропейной магии и колдовстве) приводит к его разлучению со своим «Я» и даже к превращению в заложного покойника.

Последний пример отражает этап взаимоотношений куклы и человека, на котором кукла отрывается от своего двойника, обретая при этом некую новую сущность – «Ты» («Это»), противопоставленную «Я» («Эго») игрока-«манипулятора». То есть в сознании человека происходит своеобразный «семиотический скачок»: денотат отделяется от коннотата, кукла, как и иные предметы, приобретает некие значения, иногда еще трудноопределимые и мало артикулированные, но вполне осознаваемые, подобно тому как это происходит примерно в трехлетнем возрасте с осмыслением ребенком собственных графических изображений («каракуль») [Осорина 1999, с. 23].

По тому, как проявляется в поведении человека отношение «Это – ЭГО», можно составить представление о структуре личности и закономерностях ее формирования. Поэтому необходимо уделить некоторое внимание описанию типа личности, соотносящегося с «манипулятором». Э. Шостром включает в парадигму «манипуляторов» людей, имеющих психологические проблемы – от шизофрении до различных фобий. «Манипулятор, – пишет он, – это личность, которая относится к людям ритуально [курсив наш – И. М.], изо всех сил стараясь избежать интимности в отношениях и затруднительного положения» [Типологическая модель 1998б, с. 126]. Под «ритуальностью» Э. Шостром имеет в виду игру с очень строгими, жесткими правилами (здесь он исходит из определения игры, данного Э. Берном [Берн 1978]), оговариваясь, что «под „манипуляцией“ я подразумеваю нечто большее, чем „игру“… Манипуляции – это скорее система игр, это – стиль жизни…». Причем эта «система игр» направлена на то, чтобы «эксплуатировать и контролировать как себя, так и других» [Типологическая модель 1998б, с. 127]. Применение понятия «игра» в данном контексте вполне понятно, т. к. в фрейдизме и неофрейдизме, рассматривавших психическое развитие как социализацию, игру принято трактовать как аутистическую по своей природе деятельность, которая отражает процесс приспособления внутреннего психического мира к окружающей реальности. Именно в игре ребенок может реализовать свои подавляемые социумом желания и аффекты [Смирнова 2004].

Илл. 40

Таким образом, по Э. Шострому, «манипулятор» – это человек, выстраивающий свою жизненную стратегию на системе жестких ритуализованных межличностных взаимоотношений, для которого всякое «внешнее» или «другое» всегда тождественно вещи. Причем такое построение жизненной стратегии тормозит развитие «Я» и в конечном счете – уничтожает его («Если же вы видите в других „Это“, то есть вещь, то и сами неизбежно станете „Этим“, то есть вещью») [Типологическая модель 1998б, с. 132]. Ср.: «„Веществовать“ значит не просто быть вещью, являться ею, но становиться ею, приобретать статус вещи» [Топоров 1993, с. 70]. Это перекликается с точкой зрения З. Фрейда, который, рассуждая о психологии первобытного мышления, выделяет два типа ментальности: ментальность «массовых индивидов» и ментальность «отца, возглавителя, вождя». Психологический тип вождя фактически соответствует «манипулятору»: «Он, – по мнению З. Фрейда, – не любил никого, кроме себя, а других лишь постольку, поскольку они служили его потребностям» [Фрейд 1998б, с. 819]. Неизбежным следствием этого является фактическое превращение вождя в массовом сознании в вещь, его «фетишизация», обращение с ним как с сакральным артефактом или замена его таковым. Например, вождю приписывается способность воздействия на природные стихии, а если его «сила» оказывается недостаточной и неэффективной, он подлежит уничтожению, как и не оправдавший ожиданий фетиш [примеры см.: Фрезер 1986, с. 85–92].

* * *

Можно увидеть две возможности применения манипулятивных свойств куклы, которые будут развернуты в зависимости от типа личности манипулирующего с куклой человека. Для человека-«манипулятора» кукла прежде всего удобный способ реализации своих самых тайных и сокровенных желаний, ведь эта вещь может быть подвержена любому воздействию вплоть до расчленения и уничтожения. Поскольку для манипулятора подобная оценка всего окружающего является нормой, он готов осуществлять такого рода действия и по отношению к людям, приравнивая их к куклам-марионеткам. У этого процесса существует и обратная связь: сам манипулятор в конечном счете превращается в бездушного идола, лишенного человеческих качеств. Подобные отношения характерны для примитивных культов, где божество выступает как жесткий манипулятор, определяющий по своему усмотрению судьбы людей. Вполне закономерны распространенные в такого рода культах практики наказания и уничтожения изображений божеств-покровителей, или их «земных представителей» (шаманов, вождей), которые, с точки зрения адептов, не оправдали возлагавшихся на них надежд.

Совсем иной смысл обретает кукла в руках человека-«актуализатора», который с ее помощью пытается осознать скрытые сокровенные свойства собственного «Я» – см. илл. 40, Н. И. Фешин. Портрет Вари Адоратской (1914). Кукла здесь выступает как овеществленное воплощение Другого – непознанного, возможно враждебного и опасного (Чужого), но обязательно наделенного свойствами живого. В этом случае вступают в действие правила взаимоотношений с другими объектами такого рода. Манипуляции возможны только при соблюдении определенных «правил игры». «Живой кукле» невозможно оторвать голову или безнаказанно ее уничтожить, поскольку это чревато серьезными последствиями для личности манипулятора.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.