Кукольные игры в свадьбу и похороны

Кукольные игры в свадьбу и похороны

Представление о том, что куклы могли оказывать влияние на всю последующую судьбу своих обладательниц, получившее отражение в образе куклы – волшебной помощницы в народных сказках, находит яркое воплощение в детских играх «в свадьбу» [см.: Морозов 1996а, с. 139–146; Морозов 1995, с. 21–26]. «Играют в „свадьбы“, имитируя отдельные моменты обрядности: венец – банный ковш и проч.» [Виноградов 1999, с. 21]. «Вот нарядют же куклу-то: „Эт невеста, а там вот, – говорит, – тот жених…“» [ЛА МИА, с. Ждамерово Сурского р-на Ульяновской обл.].

Такого рода игры известны многим народам мира [Фрезер 1986, с. 128–129; Гаджиева 1985, с. 286; Булатова 1988, с. 112; Календарные обычаи 1989, с. 179–182; Ботякова 1995, с. 167; Карпов 2001, с. 30; и др.]. И в разных социокультурных средах: «Катя охотница играть в куклы. У нее есть кукла-барышня и есть кукла-девка. У нее есть кукла-жених и есть кукла-невеста, и жених все кормит невесту гостинцами» [НКРЯ: Панаев 1844].

Илл. 110

Иногда для игры изготавливали куколки, изображающие основные свадебные чины – см. илл. 110, куклы для игры «в свадьбу» [ЛА КСВ, фото СВ. Комаровой; см. также цв. вкл. 4, 5]. «Кукал из тряпычкыв делали, играть „в свадьбу“. [Для „невесты“] какую нову тряпачку палуччи – юбку ей, кофту ей, платок абвяжишь. Юбку-ту сбарим, а „мужику“-та [=„жениху“] ни сбарим, ему так, гладка. Ну, биз штанов. Биз штанов. Завирнём гладинька: рубашка ды всё… „Хрёсная“ быват там, „хрёсный“ сам, „хрёсна“ – ну там эти куклы делали. Эта тока када „винчают“. А как же. Песен при этом не пели. „Да куклы-та ани и пают! Так тока хадили, гуляли и всё…“ [ЛА СИС, с. Палатово Инзенского р-на Ульяновской обл.].

Илл. 111

Обычно детьми с большей или меньшей степенью точности разыгрывались различные этапы свадебного обряда – см. илл. 111, катание молодых на масленицу [ЛА МИА, каргопольский музей-студия „Игровой дом“]. „И „невестами“ их нарежали, кукал. Панарядим – у меня „невеста“, а у другой „жених“. Куклу нарядим, фату приделаем. „Жениха“ там паискрасим углём – угаль древесный. Вот мы паизрисуим их и в гости идём, приглашаим – как абычна [делали на свадьбе], так и мы играим. Мы же видим, то и всё перенимаем точно так… Да, хадили эта мы в „дом“, этык и в варота ни пускали. Палачик панаставим – и „варота“: „Ни захади! Атайди!“…“ [ЛА МИА, ст. Галюгаевская Курского р-на Ставропольского края]. „Чай, бывала, кукалки были. Мы и шили йих, и всё сами. Всё вон. У миня была вот этакий яшшик [большой]. Да. И там была и „нивеста“ [примерно 15–20 см], там был и „жиних“. Да. Там и пастель была – всё была. Вот и играли. Нарядишь йих. Так-та ане, в такой день-т ни нарядны, а нарядишь йих. Вот как нивесту делаишь и вон из марли как „увал“, платей сашьёшь ей харошай. Вот и играли этак. ‹…› И „свадьбу“ сделашь, и накрошишь хлеба (там были у нас ищё и чашички и ложички маленьки какея), вот и хлеба накрошут там, ишо чё-нибудь. Вот и, вроде, угашшашь, как паложина на свадьбу“ [ЛА МИА, с. Араповка Сурского р-на Ульяновской обл.].

В Каргопольском районе Архангельской области, по свидетельству Е. И. Мельник, „свадьбы делали. У мамы лоскут – приданого возьмешь. Нарядим ее – как же, невеста! Жениха, парня сделаем… „Давай, – как двое играют, дак, – твою девку возьмем за моего парня!“ Сватались. У одной на окошке куклы, у другой – на другом“; „Я какую-то баночку нашла, наложила лепаков, вот таких лоскутков. Кукле говорю: „Собирай да клади в свой сундучок!“ Вот как раньше приданое было у девки, так и я кукле. Тут сошьешь себе такой матрасик и подушечку. Все-все, одеяльце – это приданое повезем к жениху“ [Мельник 1991, с. 48, № 23, д. Кононово и Лукино].

В Козельском р-не Калужской обл. дети также играли в кукольную свадьбу. „Ой! Женили! Конешно! Кукол из тряпок делали и из глины делали. Ну, конешно, этих больших делали, „ребят“-то, а „девочек“ поменьше. Ага. ‹…› Ну, поставим их – соберёмся, можить, девочки четыре, можить, пять – и вот поставим „мальчика“ и „девочку“ и свадьбу играем: воды нальём, выпиваем!.. Свататься мы не ходили, а вот так делали…“ Вся свадьба состояла из застолья, спать кукол не укладывали. „Нет, нет. Разойдёмсе – и пошли!..“ [ЛА МИА, д. Касьяново].

В Радищевском р-не Ульяновской обл. дети играли „в свадьбу“ с глиняными куколками. „Играли, чай, мы сами играли. Вот глину принесёшь, настряпаешь. Ну, так же вот „жених“, „невеста“ там. А то вот из этово, из глины наляпаешь вот всяких ребятишек: и парнишку, и девчонку. С ножками. Руки, ноги – всё это. И тут вот [=на голове] цвяты наделаешь. И шляпы делали. Их не одевали, потаму что эти шляпки им делали – всё из глины. Да. Всё из глины было… Поиграем, да и бросим, да и дамой. А на второй день придём, опять играем у двора…“ [ЛА МИА, д. Воскресеновка].

Часто в этих ролевых играх куклы применяются факультативно – более обычно исполнение всех ролей реальными участниками [подборки описаний см.: Морозов 1996а, с. 139–146; Морозов 1995, с. 21–26; см. также: Карпов 2001, с. 30]. Приведем здесь несколько характерных описаний, которые позволяют лучше понять, по какому принципу осуществляется замена реальных участников игры антропоморфными предметами. „Играли вот – ‹…› делаем свальбу, кого-нибудь жоним. Вот сходим эдак-то, принесём липы-то, ягод, гороху нарвём – это опеть чёо-нить сварим. „Пирожков“, из земли напеком. Стручёк гороху выжулубим, так редком накладём – это „гороховик“ у нас. Вот. Пиво сделаем, вино. Вино, дак это так вода, чай какой. А пиво – слатенькя водиця. Вот. „Жених“ с „невестой“ садится – вот кто уж побольше, кто с какой знаком. Мальчики и девочки так лет десять там ли девять. Мы таких пару подбираем, чтобы дружили. До поры-то „жонят“ дак. Ну, в школе ещё учились по летам это. „Свататься“ ходили до поры [=сначала]. Да. Жених придёт тамо-ка, ну, возьмёт парня, двух, девчонок двух. Да, там кто ей посватается, кто пошел, припасает на обед. Всем робота… Веньчать-то не веньчали. Так. Придут к нам, мы уж их встретим, так столик изладим, две скамеечки, садимся – всё уж на столах готово. Так вот и сядёт „жених“ к „невесте“ (некак это, не снарежали иё), и всё. Мы подаём. И пиир! „Пирожки“-те можно исть, а „шанежки“-ти из песка-то, нельзя! Ну, морковки нарвём, опеть это, нарежем поясками – раньше голанка была. Всёво нарежем: огурцёв. А интересно! И „Го-орькё!“ было! Бы-ыло „Гоорькё!“ Да: „Горькё!“ – а так, не чёловались. Парень скажет: „Ды я и без чёловков люблю иё, люблю!“… [Спать „молодых“] не ложили, нет. Спать по домам. Да, толькё поиграм. Ну, это когда, дак это травы нарвём да устелём. Да. То посидят, то полёжат, пошопчут чё-небудь. Да… Попируём, все розойдёмся, играем в другую игру какую-нить…“ [ЛА МИА, д. Низкая Грива Павинского р-на Костромской обл.].

Дети принимали участие и в подростковых играх „в свадьбу“ – такие развлечения нередко практиковались у казачества. В этом случае их функции очень близки к функциям кукол в соответствующих кукольных вариантах игры „в свадьбу“. „„Свадьбу“ устраивали… У нас тут одни как устраивали – уже лет, наверно, по 15, по 14 им было. Вроде начали играть у шутки. Ага, у шутки – и пироги пекли сами, и всё – прямо вот как настоящую свадьбу делали. Матери ж нету целый день дома, они целый день хозяйва, целая улица…… И там, видать, и паменьше были, и пабольше – всякие. И „невесту“ убрали, и ишаков подпрягали, и через всю станицу… Делали фату с марли: этак вот напыжуть вот здесь гребешок, здеся, а здесь ещё третий [=сделают надо лбом сборку из ткани в три ряда], да вот эти с иконов цветы павытащуть. Да вотут вота понаденуть ей… Ну и – а ишаки ж раньше вольно ходили, ну и тележка в каво-то была – и они взяли, впоймали ишака, запрегли в тележку, посадили этих „молодых“: „жених“ едить за „невестой“. Падъехали, выкуп начали делать на воротах. А потом заехал, „невесту“ эту взял. Не знаю – вывозил он её, не вывозил. Это я не помню. Ну что у цветах она сидела, что эта приезжал „жених“ [видела]… Наверно, и катали всё же по станице, что люди все узнали. Так её долго-долго „невестой“ звали. Все смеялись долго-долго… И она всё говорила на себе: „Я красивая! Я красивая!“ И вот так ей имя дали: „Невеста“ или „Красивая“… Воды нальють дети, ну, даже в стаканы: „Давай, выпьем там!“ И песни пають. Обязательно, ты што! С самово пупенка зачинали петь! Свадбеные вообще были приняты петь песни…“ [ЛА МИА, ст. Барсуки Невинномысского р-на Краснодарского края]. Добавим, что у казаков женщины хранили свои подвенечные уборы – венки и цветы – в святом углу на „благословенных“ иконах (т. е. тех, которыми их благословляли родители перед венчанием), а свадебные восковые цветы раньше вешали на окнах и занавесочках.

Н. Н. Харузин, описывая народы Крайнего Севера, пишет, что дети играют в те же игры, что и взрослые. Кроме того, у них существуют две подражательные игры. „Одна из них заключается в подражании венчанию: мальчик берет девочку и ходит с ней вместе вокруг стола или вокруг какого-нибудь столба (если игра происходит на воздухе), а остальные стоят по сторонам, причем умеющие петь поют слова: „Положил еси, наложил еси“. Затем кладут на голову крестообразно две палочки вместо венцов, палочки после того как дети обойдут три раза, снимают и невесту закрывают платком. Мальчик уводит девочку куда-нибудь в сторону и целует ее. Затем их подводят к столу и сажают на почетное место, новобрачная сидит все еще покрытая платком, наклонив голову, молодой ее обнимает, посидев немного за столом, либо приступают к венчанию другой пары, либо, естественно, новобрачные ложатся вместе спать. Игра эта играется детьми 5–6 лет преимущественно перед чьей-нибудь свадьбой и всегда тайком от родителей, так как последние запрещают детям эту игру“ [Харузин 1890, с. 339].

Н. Миллер, описывая быт детей на Маркизских островах [Miller, 1928, р. 143], указывает, что как только ребенок становится способным обходиться без чужой помощи, он покидает своих родителей и на избранном по собственному вкусу месте строит себе хижину из веток и листьев. Далее Н. Миллер приводит описание нескольких игр, которые можно причислить к ролевым. Так, иногда шестилетние дети строят домики из палок и играют, как будто занимаясь домашним хозяйством. Очень редко они собираются для полюбовной игры, выбирая пары, строят дома, выплачивая в шутку выкуп за невесту и даже, подражая родителям, ложатся вместе, щека с щекой.

В вариантах, когда игровая „свадьба“ является лишь составной частью игры „в семью“, куклы нередко фигурируют как „дети“ образовавшейся в результате игры „семейной пары“. Так, в Верховажском р-не Вологодской обл. в 1920-е годы семилетние дети играли „„в мужа и жену“. Наделаём кукол: свертим тряпку, платочком подвяжом. „Давай ты будёшь мужом, а я женой!“ Домик (чуланчик) из дощечек дедушко сделаёт. „Пойдёмте к нам!“ – [звали ровесников] в „избу“, взрослых [=старших детей] не было. Из глины пирожки ляпали, шанёжки – песку наботаём, так это налива у нас. Лук рвали да роздирали стебель, потом завивали в середину – „пренички“. Дудку ели, щебель (кислицю) йили. Лук хлёбали, слащину-ту – с криночки-то с молоком устой [=сливки] снимали и с луком и ели… [Потом] кукол укладывали спать в трунину каку, люлькали“ [ЛА МИА, д. Новая].

Иногда кукольные игры „в свадьбу“ по описанию практически не отличаются от игр „в гости“. „„В свадьбу“ играли, пели кто чаво, играли. Ну, просто или подруги, ну, или свою – „жених“, а эта „невеста“, и вот две куклы, и всё. Просто поиграешь, и всё… А как? Вот у неё там маленька эт куколка, моя куколка, и вот так вота: они ко мне, я к ним ходили. Да. Как, вроди, подружки. Чаво раньше было? Ага. И ходили, и гуляли, и бегали. Батюшки!..“ [ЛА СИС, с. Юлово Инзенского р-на Ульяновской обл.].

Встречается мнение, что подобного рода игры – приобретение новейшего времени, следствие „порчи нравов“ и „развращения молодежи“. „Вот ихнее поколение, вот здесь, во дворе [имеются в виду приходящие к информантке заниматься художественной лепкой девочки младших классов] уже более развязное, знаете. Вот их уже интересует половой вопрос, понимаете? Вот. Как-то, если они укладывают куклу спать, то чтоб мальчик с девочкай обязательно лежали. Я говорю: „Любочка, нельзя так! Ну, это же мальчик, а это девочка, что ты“? – „А-а, Софья Константиновна, пусть спят, пусть спят вместе!“ Понимаете?..“ [ЛА МИА, с. Пушкино Добрынинского р-на Воронежской обл.]. Между тем изучение источников показывает, что ролевые и кукольные игры „в свадьбу“ вполне традиционны. В собрании РЭМ находится коллекция кукол для игр „в свадьбу“ и „в сено“ из Архангельской губ. И. И. Баранова и Л. Ф. Голякова, описавшие эту коллекцию, которая поступила в музей в начале 30-х годов прошлого века из фольклорного кабинета Ленинградского отделения Государственной академии искусствоведения, отмечают, что „тряпичные куклы изготовлялись обычно самими детьми при помощи взрослых и нередко передавались от старших к младшим. В коллекции преобладают куклы-женщины и сравнительно мало кукол-мужчин. Куклы-дети – это, в основном, запеленатые „ляльки“, отдельно или на руках у кукол-матерей. Изготовлены эти игрушки в основном из тканей (лоскутов, тряпок), но для их основы использовались и другие материалы: дерево (бруски, ветки, стружка), солома, глина, бумага, перо, папье-маше, пакля, песок“ [Баранова 1991, с. 14].

Как пишет И. М. Левина, игры с куклами „в свадьбу“, „в метище“, „в бесёду“ и „в похороны“ „являются играми типовыми, бытующими в Покшеньге. В них перед нами проходит быт взрослых в своеобразной передаче его детьми. Рассматривая данные игры, мы видим, что дети останавливают своё особенное внимание на моментах, наиболее насыщенных движением и изобразительностью. Так, в ‹…› „свадьбе“ много внимания уделяется передвижениям кукол, поклонам, здорованью за руку, „захватыванию накрест“ во время причитания, шумным катаниям поезда жениха по избе и т. д., – одним словом, всей динамике игры.

[Свадебные] посидки, вероятно, являются одним из наиболее интересных моментов игры: им было уделено больше всего внимания. Они насыщены движением. Здесь много действия, мало лиц, участвующих активно. На мой вопрос, предложенный Але [одной из девочек, от которых И. М. Левина записала игры с куклами – прим. И. М.], на заваленке: „Как происходила свадьба ее куклы Натальи Николаевны?“ – девочка ответила: „Были посидки“ – и начала изображать свадьбу именно с этого момента. С очень большим оживлением происходит и венчание, как центральный момент свадебного обряда, также вполне насыщенный изобразительностью: тысяцкий меняет колечки, брачующимся надевают венцы, они ходят вокруг аналоя, прикладываются к бревнам стены, заменяющим иконы. Кукле-„молодке“ надевают повойник, заплетая косы по-бабьи. Венчанье дается только несколькими штрихами, в его наиболее ярких и динамичных моментах. В „девишнике“ и „приезде жениха“ берутся опять-таки моменты наиболее изобразительные: „приношение приноса“ и „благословление хлебом“. Во время пира у жениха, „княжого стола“, берется только один момент: обряд с кашей, где хозяйка кланяется, угощает каждого в отдельности, где все целуются, смеются, где все полно веселия и шума“ [Левина 1928, с. 225].

В играх подобного рода нередко использовались те же самые куклы, которые выполняли важные функции в традиционном свадебном обряде. Так, в рязанской свадьбе обычным атрибутом свадебного застолья были специальные куколки „жениха“ и „невесты“ („барина“ и „барыни“), которыми, в частности, могли украшать свадебный каравай или пирог-„курник“: „Накануне свадьбы – девишник, и у жениха тоже. Привозят курник к жениху круглый, с двумя куклами наверху…“ [Лебедева 1994, с. 31, с. Засечье Спасского р-на Рязанской обл.].

В играх современных девочек от развернутой, многосоставной церемонии традиционной свадьбы обычно сохраняются лишь отдельные ключевые элементы: сватовство, свадебный пир и первая ночь. „Котик (мягкая игрушка) „любил“ куклу и собирался на ней „жениться“, а ее „мама-чукча“ (тоже кукла) была против. Котик „переспал“ с ней и она согласилась на „свадьбу дочери“ (то есть имитацию полового акта с игрушками)“ [Борисов 2002, с. 142]. В ролевых играх „в свадьбу“ и „в семью“ куклы используются для изображения беременности и родов. „Играя „в семью“, мы часто имитировали роды. Я ложила под платье куклу и ходила так какой-то промежуток времени, затем я начинала кричать якобы от боли. После чего я ложилась на кровать, продолжая кричать, и при этом раздвигала ноги, чтобы „ребенок“ мог „родиться“. А подруга в это время вытаскивала „ребенка““ [Там же, с. 138]. Подобные игры помогают детям эмоционально пережить важные для их личностного становления эпизоды будущей „взрослой жизни“: вступление в брак, беременность, роды, уход за ребенком.

Можно предположить, что игра „в свадьбу“ с куклами имеет магический смысл, вполне осознающийся самими участниками. При этой игре дети не только испытывают себя в роли „молодоженов“, но и фактически используют игру в качестве имитативной магии, стремясь повлиять на последующий ход событий.

Для понимания обрядовых истоков детских игр с куклами не менее важны игры с имитацией похорон. Некоторые их типы имеют прямые аналогии в ритуально-обрядовой практике. К ним, например, относятся игры с захоронением мелких животных. „Это дети, это внуки мои делали. Да. Эту птичку хоронють. Эта вот особо [=указывает на внучку] да Алексеев Серёжка черядили вот [чередить – „проказить, прокудить“ – Даль 1882а, с. 591, курск.]. Вот теперечко тут вот когда собярутся и вот это черядили: на гору пойдут, похоронют там яе и поставют могилочку. Сделают крестик и там всё сделают – похоронили эту птичку. Да. Так вот: „Ты такая птичка! Тебе нужно крестик поставить…“ Могилочку сделают. Это же детство. Детство… [А потом] бросют: сёгодня делают, завтра забыли. Это же дети! Да…“ [ЛА МИА, д. Тигинёво Трубчевского р-на Брянской обл.]. В некоторых случаях животное специально умерщвляли перед игрой. „И „похороны“ делали. Вот там задушим ящерку или чё-то там. Ну, то ящерку, то лягушку. И это-то „похороны“ у нас, хороним. Несём на палочках: носилки сделаем – несём же хоронить!.. Поприделаем и несём, бывало. Это „кладбище“ отдельно сделаем, там хороним, туда всё время. Сколько у нас там играем, и всё мы туда носим хоронить. Крестики ставим – из палочки наделаем крестики. И ящерку там похороним, лягушку… А кто там и приговаривали точно так, [как взрослые]. Это раньше же приговаривали и плакали…“ [ЛА МИА, ст. Галюгаевская Курского р-на Ставропольского края].

У кубанских казаков дети хоронили тряпичных кукол: оплакивали их как настоящих покойников и зарывали в песок. „Вроде где-то кладбище – у песок. Возле каждого двора песок был. Крестики делали из камыша: камыш вот так расколешь, вот так [=поперек] положишь – и в бугорочек… Детей хоронили, детей, не родителей! „И ты, моя доченька, и ты, моя хорошенька!.. – причитывали так. – И зёрнышко, и солнышко…“ – так старики причитывають, и мы же тоже слушаем…“ Затем устраивали поминки, ели „пышечки“ из песка („написаем, возьмём замесим – и пышечки“). В конце игры куклы вырывали („Когда кончится игра, пойдём повытащим…“) [ЛА МИА, ст. Барсуки Невинномысского р-на Краснодарского края].

Иногда игра являетс я прямой имитацией настоящих похорон. „Кукла „умрёт“, хоронить пойдём. Ну, вот там на селе кто умрёт, вот это: „Давайте и мы хоронить!“ Ага. Чаво взрослые, то и мы командуем это дело… Было у нас корыто какое-то, мы в это корыто положим, покроем, всё, плакать начнём. Плачем по-настоящему, как же! Ну, да: „Миленька ты моя, что ты рано как умярла? Молоденька ты, маненька-то какая! Как нам тебя жалко!..““ [ЛА СИС, с. Елховка Сурского р-на Ульяновской обл.]. В некоторых случаях изображались похороны родственников. „Ну, как? Играли вот – в пясок зароют, мати или бабушка там умерла.

Зароешь куклу или какую-нибудь банку – всё это, плачут, как взрослые! Плачут…“ [ЛА СИС, с. Кирзять Сурского р-на Ульяновской обл.].

Как и в других ролевых играх, покойника могли изображать как кукла, так и один из участников. „Играли – эта [=кукла], чай, „умрёт“, бывало, и плачешь около её всё, и схоронишь. На улице если, бывало уйдём в сад (сады были тоже вперёд-то, до войны-то; ещё небольшие-та мы были, у нас сады были), вырыем там могилу, лопухов постелим, положим, зароем. Как взрослые причитаем, как же, да. Это я помню. Это было, было всё… Ну, уж не слязами плакали, а вроде плакать [=изображали плач]… И самих себя хоронили: „Давай, ты умрёшь… – на подругу, да. – Давай, ты умрёшь!“ Положут вот меня ли там, кого ли, покроют, плачут. Да. Поминки делаем! Да. Это игра была… Ну, девочку не зарывали – только как покойник. Как обычно лежат, вот покойник лежит на лавке. И мы эдак в саду. В землю-то не клали: „Давай ложись!“ Вот у нас была соседка: „Тося, давай, ты умрёшь или я?“ – „Ну, давай я, Валь!“ – „Давай ты, ложись“. Положу её, покрою, как обычно руки складываю. Встаю около её, сижу, плачу. Да. Чаво-нибудь бормочу, конечно. Потом: „Давай поминки. Тося, вставай, поминки будем делать“. Тюрю, хлеба накрошим, воды нальём, огурец нарежем. Вот это у нас мурцовка. Давай поминать. Эта было, играли, играли. „В свадьбу“ – нет. А хоронить хоронили. Я, чай, как сейчас помню…“ [ЛА СИС, с. Шеевщина Сурского р-на Ульяновской обл.].

Игровая имитация похорон обычно резко осуждалась взрослыми, так как считалась дурным предзнаменованием (к покойнику в семье, к мору или войне). „Ну, эт хоранить-то мы, конечно, хоронили кукол. Всё из куклов-то, всё делали. И хоронили, и всё делали. И свадьбу, и хоронить – всё, с крестиками. Хоранить пойдёшь. Там воткнёшь крестик какой-нибудь. „Ну, не надо, эт не надо! Эт благо [=плохо] эдак-то, а то упокойник будет!“ – эт говорили…“ [ЛА СИС, с. Палатово Инзенского р-на Ульяновской обл.]. В некоторых случаях во избежание неблагоприятных последствий детям запрещали даже копать ямки перед домом [ЛА СИС, д. Огибалово Вожегодского р-на Вологодской обл.].

* * *

В детских и подростковых играх в свадьбу и похороны мы снова сталкиваемся с реализацией ритуально-обрядовой символики куклы, которая представлена в рассмотренных нами выше версиях календарных и семейных обрядов разных народов. Игровые версии обрядов позволяют ярче высветить персонально-личностное начало манипуляций с куклами поскольку играя с ними в свадьбу или похороны дети выводят наружу, „проговаривают“ многие скрытые культурные смыслы. В частности, идентифицируя себя с участниками свадебного обряда или похорон, дети моделируют возможные сценарии своих собственных жизненных (социовозрастных) трансформаций. При этом, например, даже современными детьми используется уже, казалось бы, давно „устаревшая“ схема „умирающего и воскресающего божества“.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.