1.4. Манчестерская школа М. Глакмена

1.4. Манчестерская школа М. Глакмена

Ученым, ставшим крупным авторитетом не только в социальной антропологии, но и социологии, был Макс Глакмен (1911–1975). Он родился в г. Йоханнесбурге (ЮАР) в семье еврейских эмигрантов из России, получил первоначальное образование по социальной антропологии в Витватерсрандском университете, где этот предмет вела ученица Рэдклифф-Брауна Винифред Хёрнле. В 1934 г. Глакмен получил стипендию Родса для стажировки на кафедре социальной антропологии Оксфордского университета, где и защитил в 1936 г. диссертацию (Ph.D.), после чего проводил полевые исследования (1936–1938) среди зулусов. По материалам этих исследований он написал свои первые научные работы – статью «Королевство зулусов в Южной Африке»[1163], помещенную в коллективный труд «Африканские политические системы», и часть будущей своей монографии «Анализ социальной ситуации в современном Зулуленде»[1164].

Теоретическая позиция Глакмена в его первых работах полностью соответствует «парадигме линиджа» Эванс-Причарда и Фортеса, т. е. практически любое общественное явление интерпретируется им в контексте генеалогических связей и их локальных комплексов, определяющих основные группировки африканцев. Структуралистская доктрина Рэдклифф-Брауна и его коллег по оксфордской кафедре (Эванс-Причард, Фортес) определяет и его трактовку механизма поддержания равновесия социальной струк туры, стержнем этой трактовки выступает то, что в свое время было названо главой оксфордского центра «законом борьбы противоречий»[1165]. Глакмен писал по этому поводу, что общества «имеют внутренне присущую им тенденцию сегментироваться, а затем воссоединяться посредством взаимоперекрещивающихся союзов… конфликты в одном наборе отношений абсорбируются и преобразуются в уравновешенные отношения»[1166]. Ключевым фактором в процессе структурного равновесия, по Глакмену, является ритуал, который «не просто выражает сплоченность, утверждает ценность общества и предписывает социальные чувства людям, как это постулируется в теориях Дюркгейма и Рэдклифф-Брауна, но подчеркивает конфликтность социальных установлений и утверждает, что единство существует невзирая на конфликты»[1167].

Надо сказать, что сама идея ритуального преодоления конфликтов в социальных отношениях и, более того, созидательной роли самого конфликта в этих отношениях была сформулирована еще Эванс-Причардом в ряде публикаций о нилотских народах Африки. В частности, он утверждал во Фрэзеровской лекции 1948 г., что восстания против короля среди шиллуков ведут к «сохранению ценностей, воплощенных в самой идее королевской власти, ослабленных, как они полагают, человеком, занимающим королевское место. Они являются не революциями, но восстаниями против короля во имя королевской власти»[1168].

Позже Глакмен признал, что чрезмерно жестко следовал подобным установкам структурализма, которые буквально все в обществе, включая и разрушающие его структуру конфликты, предписывают рассматривать через призму функциональной необходимости[1169]. Стремление смягчить столь жесткий структурно-функциональный детерминизм в трактовке общественного устройства народов Африки и преодолеть характерное для многих британских антропологов восприятие этих обществ как самодостаточных изолированных сущностей стало в послевоенной ситуации насущным делом. Процессы социально-экономического развития британских колоний привели к повсеместному нарушению традиционных социокультурных систем, к широкому проникновению в них элементов европейской индустриальной цивилизации и их носителей – коммер сантов, учителей, промышленных предпринимателей, священнослужителей, администраторов и др. В этих условиях говорить о чисто африканских культурах и социальных структурах было уже невозможно, и поэтому понадобилось новое теоретико-методологическое основание для антропологических исследований.

В этом процессе теоретических поисков Глакмену довелось сыграть не последнюю роль. Еще до войны коллектив британских антропологов (М. Вильсон, О. Ричардс, М. Фортес, И. Шапера и др.) выступили против теории «трех культурных сущностей» Малиновского, которая ориентировала изучение культурных изменений в Африке на изолированное восприятие европейской и африканских культур. Антропологи в мягкой форме (все они были учениками Малиновского) противопоставили этой теории свои суждения о том, что современная Африка – это не конгломерат изолированных культур, а «интегрированное сообщество», в котором белые и черные связаны экономическими, политическими и культурными отношениями[1170]. Уже после войны (в 1949 г.) Глакмен подверг теорию Малиновского довольно жесткой критике, выдвинув свою концепцию «единого социального поля»[1171], которую развивал в последующих работах. По Глакмену, в Южной Африке «…копи Рэнда и африканское племя являются частями единого социального поля; администратор, который представляет лондонское правительство, управляющее поселенцами и африканцами, и вождь, правящий лишь своим племенем, члены которого находятся в постоянных отношениях с поселенцами и правительством, оба выступают частями единого политического целого»[1172]. Органической частью теории «единого социального поля» Глакмена были его воззрения на роль конфликта и ритуала в воспроизводстве социальной структуры. «Враждебность между группами, – пишет он о различного рода противоречиях в южноафриканском обществе, – являются формой социального балансирования»[1173]. Именно напряженность, прорывающаяся порой открытыми конфликтами, между новыми социальными группировками – предпринимателями и рабочими, белыми и черными, «черной интеллигенцией» и традиционными вождями, племенными старейшинами и молодежью, работающей на шахтах и заводах, – создает, по Глакмену, более широкую надплеменную общность, единое социальное поле Южной Африки. Все, втянутые в него, «объединены вместе в пределах тотальной социальной системы деньгами и культурными узами в такой же степени, как и пулеметами»[1174].

Даже в средоточии африканской традиции – в семье – «единое социальное поле» порождает новые конфликтные ситуации и новые способы их разрешения. Анализируя зулусскую семью, Глакмен обращает внимание на новое явление – обвинение молодежью своих отцов в колдовстве. Древний институт обвинения в колдовстве, о котором так много писали Эванс-Причард[1175] и другие антропологи его круга, в новых условиях отражает новые реалии – молодежь, оказавшаяся вовлеченной в новые социально-экономические отношения (отходничество на шахты и заводы), получает новые ценностные ориентиры, идущие вразрез с традицией, отстаивает свои права и выражает протест против доминирования старших при помощи традиционного способа. По Глакмену, это ведет к дезинтеграции традиционного института большой семьи и, тем самым, к новому виду социальной интеграции в рамках «единого социального поля», в котором африканцы все больше индивидуализируются, отрываясь от традиционных группировок. Традиционная «культура конфликта» плавно перетекает в новую социально-политическую систему. Британские власти, белые переселенцы, буры и пр. как бы «подстраиваются» к древней африканской традиции межплеменной вражды, но, по Глакмену, эту ситуацию нужно определять не столько старой максимой «разделяй и властвуй», сколько формулой «разделяй, чтобы объединять»[1176]. В этом положении отчетливо проступает конформизм Глакмена по отношению к колониальной политике Великобритании, виртуозное оправдание власти белых и утверждение о ее благотворной роли в Африке. Все то, за что он так жестко критиковал Малиновского.

Когда Глакмен в 1949 г. возглавил кафедру социальной антропологии Манчестерского университета, он пришел туда не с голыми руками. Помимо многообещающей теоретической концепции он принес с собой тесные связи с группой исследователей, которые работали с ним в Институте Родса-Ливингстона. В штат этого института Глакмен вошел в 1939 г., в 1941 г. он стал заместителем его директора Г. Вильсона, а с 1942 по 1947 г. возглавлял его. В этот период идеи Глакмена были восприняты молодыми сотрудниками, которые вели интенсивную полевую работу по заказу колониальных властей среди народов Центральной и Южной Африки и интерпретировали свой материал в духе концепции своего шефа. Перебравшись в Манчестер, Глакмен не порывал контак тов с этой группой ученых, некоторых из них он привлек к постоянной работе на своей кафедре, других время от времени приглашал читать лекции или вести исследования в возглавляемых им проектах. В итоге возник коллектив, который больше, чем какая бы то ни было другая группа в истории британской социальной антропологии (за исключением, пожалуй, семинара Малиновского в 20 – 30-х годах), может без всяких оговорок именоваться научной школой. Эта школа отличалась сплоченностью и единством научных убеждений. Почти все ее члены занимались изучением Центральной Африки, если же кто-нибудь из студентов Глакмена по той или иной причине брался за исследование других регионов (например, П. Уорсли, изучавший народы Австралии и Океании), то оказывался на периферии сплоченной корпорации «максистов», как в шутку они себя называли. Теоретическим основанием Манчестерской школы были концепции конфликта, ритуального процесса и единого социального поля Глакмена, методологическим приемом интерпретации фактов – так называемое «расширенное», эмпирически нагруженное описание конкретных случаев из жизни изучаемых народов (extended case study). Ядро школы составляли Э. Колсон, Дж. К. Митчелл, Дж. Барнес, А. Л. Ипстейн, Т. С. Ипстейн, Ф. Мейер, Л. Ганн, В. Тэрнер и др.

Члены Манчестерской школы развивали теоретические установки Глакмена в разных направлениях. Так, его концепция «единого социального поля» получила развитие на материале африканского города. Урбанистическая тематика стала наиболее активно разрабатываться Дж. К. Митчеллом и А. Л. Ипстейном. Клайд Митчелл в своей книге «Трайбализм и плюралистическое общество» подчеркивает значительную роль в современном африканском городе такой характерной для традиционной культуры континента фигуры, как колдун, который в совершенно новых условиях стал выполнять и новые функции социального контроля, сохранив не только внешние атрибуты традиции, но и многие ее существенные особенности[1177]. Для членов Манчестерской школы было вообще характерно стремление рассматривать категорию «единое социальное поле» в урбанистическом контексте как некий синтез африканской традиции и европейских институтов, причем традиция, по мнению многих из них, призвана играть роль некоего амортизатора при столкновении «африканцев из буша» с реалиями городской среды. Получается, что африканский город – это средоточие неотрадиционализма, системы, в которой африканцы не могут и не должны порывать с сельским прошлым, становясь лишь наполовину горожанами. Это отчасти необходимо и для того, чтобы традиционные механизмы ритуального процесса в конфликтных ситуациях «работали» и в городе, обеспечивая равновесие антагонистических групп[1178].

Сущность теории «единого социального поля» Е. А. Весёлкин определяет следующим образом: «Этой теоретической конструкцией обосновывается послевоенная неоколониалистская политика британского империализма, теория и практика “многорасового” общества», но в то же время он признает, что «Разработка теории “единого социального поля” и присущего ему конфликта стимулировала постановку многих проблем и проведение полевых исследований в Африке»[1179].

Признавая некоторые аналитические достоинства концепций Глакмена по сравнению со схемами ортодоксального структурализма, надо все же обратить внимание и на познавательные слабости этих концепций. В частности, на чрезмерно общий и операционально не проработанный характер центрального понятия «социальное поле», а также отсутствие в концепции эффективных аналитических средств изучения социального развития. В стремлении восполнить эти пробелы члены Манчестерской школы разработали несколько вариантов теории «социальной сети». Само это понятие в свое время изредка использовал Рэдклифф-Браун, но не в качестве аналитического инструмента, а как образное выражение, обозначающее разветвленность социальной структуры. Первой попыткой наделить понятие «социальной сети» инструментальным содержанием была работа Э. Ботта 1957 г. «Семья и социальная сеть»[1180], впоследствии это понятие стало объектом теоретико-методологических разработок и ориентирующим принципом в полевой работе практически всех членов Манчестерской школы и исследователей, тяготеющих к ней. Наиболее активными в этом направлении были Ф. Мейер, А. Мейер, Б. Поу, К. Кемпер, Дж. К. Митчелл, Дж. Барнес, М. Н. Шринивас, Б. Кепферер и др.[1181].

В одной из своих ранних работ о сетевом анализе Барнес так представил понятие «социальная сеть»: «… любой человек имеет определенный круг друзей, а эти друзья в свою очередь имеют собственных друзей. Некоторые из друзей одного человека знают друг друга, другие – нет. Мне представляется удобным говорить о подобных социальных полях как о сетях. В этом понятии мне видится система точек, которые в ряде случаев соединены между собой… линии, соединяющие эти точки, выражают взаимодействие людей между собой». Барнес подчеркивает, что его, как антрополога, интересуют не все персональные связи, а лишь те, которые не определяются внутренними взаимосвязями территориальных и промышленных институтов[1182]. Он выделил три типа социальных полей: 1) территориальные; 2) производственные и 3) узколичностные, не регламентированные нормами конкретных институтов. Понятие «социальная сеть» он относит к последнему типу, подчеркивая тем самым направленность сетевого анализа на выявление связей не внутри, а между социальными институтами. Этим, по его мнению, достигается преодоление чрезмерной дискретности классического структурного анализа, сконцентрированного преимущественно на внутриинституциональных связях[1183]. Разрабатывая детали своей аналитической модели социальной сети, Барнес конструирует такие ее элементы, как «звезда» (непосредственные контакты отдельного человека) и «зона» (отношения между всеми, кто взаимодействует с этим человеком), а также «личная сеть», «кластер», «порог плотности сетевых отношений» и пр.[1184].

К. Митчелл выстраивает подобную же модель, но с некоторыми отличиями, в частности, давая свою типологию социальных отношений, он выделяет четко очерченные социальные структуры (производственные организации, политические партии, семейно-родовые корпорации и т. п.), аморфные объединения с неопределенными границами (этнические общности, расы, общественные классы и т. п.) и собственно социальные сети – межличностные связи самого разного плана. При этом он подчеркивает, что понятие «социальная сеть» – не более чем аналитическое дополнение к изучению общей социальной структуры[1185].

Другие представители Манчестерской школы в целом разделяли положения Барнеса и Митчелла. Для всей школы было характерно отношение к концепции «социальной сети» как к набору аналитических инструментов, ориентирующих внимание исследователей на определенных аспектах социального процесса и не имеющих самостоятельной содержательной ценности. Это был формально-логический аппарат исследования, причем в контексте антропологической традиции с ее «культом поля» использовать этот аппарат можно было по-разному. Формализм концепции, призванный устранить расплывчатость понятия «социальное поле», все же оставлял зазор между опытом восприятия изучаемой реальности в поле (избыточность понимания) и теоретическим объяснением. Поэтому в социальной антропологии, уже почти полвека ориентированной на включенное наблюдение и личностное непосредственное понимание культуры, сетевой анализ не получил широкого распространения за пределами исследований представителей Манчестерской школы. Да и в этих пределах использование сетевого анализа было своеобразной модой, одной из последних попыток максимально приблизиться к позитивистскому идеалу познания («социальная физика»). В 70-х годах эта «мода» в антропологии пошла на спад. В гораздо большей степени концепции сетевого анализа были востребованы в британской социологии, особенно склонной (как и всякая социология того времени) к формальным методам. Здесь конструкции манчестерцев были высоко оценены – известный британский социолог Р. Франкенберг так отозвался о них: «… полезной аналогией, которая, по моему мнению, способствовала после понятия “роли” крупному прогрессу в языке социологии, является понятие “сеть”»[1186].

Исследователь рассматриваемого направления в британской социальной антропологии Е. А. Весёлкин обоснованно, на наш взгляд, утверждает, что концепция «социальной сети» «удобна для статистических выкладок, количественного выражения некоторых аспектов социальных отношений, позволяет применять математические, графические модели исследования. Вместе с тем, … наблюдается некоторая избыточность аналитических категорий, не четко различие между “звездами”, “зонами” и личной сетью. Не ясно, каково аналитическое значение понятий…»[1187].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.