Затерянный мир

Затерянный мир

Подготовка к этнографической экспедиции в Центральную Бразилию происходит на перекрестке парижских улиц Реомюр — Себа-стополь. Там обосновались оптовики по торговле швейными и модными товарами; именно там есть надежда найти изделия, способные удовлетворить взыскательный вкус индейцев.

Год спустя после моего посещения бороро были выполнены все условия, необходимые для того, чтобы представить меня этнографом: благословение профессоров, полученное задним числом, устройство выставки моих коллекций в одной из галерей предместья Сент-Оноре, чтение лекций и публикация статей. Я получил и достаточные фонды для проведения более широких начинаний. Прежде всего следовало экипироваться. По опыту моего трехмесячного знакомства с индейцами я мог судить об их требованиях, удивительно одинаковых на всем протяжении Южно-Американского континента. В одном из кварталов Парижа, который мне был столь же неведом, как и Амазония, я занимался поэтому странными упражнениями под взглядами чехословацких импортеров. Поскольку я был совершенно не сведущ в их деле, то не мог воспользоваться техническими терминами для уточнения своих нужд, а лишь прибегал к критериям индейцев. Я старался выбрать самый мелкий бисер для вышивки, так называемый рокай, лежавший тяжелыми клубками в ящиках с перегородками. Я пытался его грызть, испытывая на прочность, сосал, чтобы проверить, прокрашен ли он внутри и не полиняет ли при первом купании в реке. Я менял размеры партий бисера, подбирая его цвета в соответствии с индейскими канонами: сначала белый и черный, в равной пропорции, затем красный, гораздо меньше желтый и для очистки совести немного синего и зеленого, которые, вероятно, будут отвергнуты. Причины всех этих предпочтений легко понять. Изготовляя собственный бисер вручную, индейцы ценят его тем выше, чем он мельче, то есть требует больше труда и ловкости. В качестве сырья они используют черную кожицу пальмовых орехов, молочный перламутр речных раковин и добиваются эффекта путем чередования этих двух цветов. Как все люди, они ценят прежде всего то, что им известно, поэтому мой белый и черный бисер, по-видимому, будет иметь успех. Названия желтого и красного цветов нередко входят у них в одну языковую категорию, так как эта гамма красок получается ими из биксы, которая в зависимости от качества зерен, их зрелости колеблется между ярко-красным и желто-оранжевым цветами. Что касается красок холодного цвета — синего и зеленого, то они представлены в природе тленными растениями, чем и объясняется безразличие к ним индейцев, а также неточность значения слов, обозначающих эти оттенки: в разных языках синий цвет приравнивается либо к черному, либо к зеленому.

Швейные иглы должны быть достаточно толстыми для прочной нити, но не слишком, так как бисер мелкий. Что касается нити, то лучше всего, чтобы она была яркого цвета, предпочтительно красного, и сильно скручена, как бывает при ремесленном изготовлении. В общем-то я научился остерегаться хлама: благодаря знакомству с бороро я проникся глубоким уважением к индейским техническим навыкам. В условиях жизни вне цивилизации требуются прочные вещи. Чтобы не потерять доверия аборигенов — как бы ни казалось это парадоксально, — нужны изделия из самой закаленной стали, стеклянные бусы, прокрашенные не только снаружи, и нить, в которой бы не усомнился даже шорник английского двора.

Иногда эти требования своей экзотикой приводили в восторг столичных торговцев. У канала Сен-Мартен один фабрикант уступил мне по низкой цене большую партию рыболовных крючков. Целый год таскал я с собой по бруссе несколько килограммов никому не нужных крючков, которые оказались слишком малы для рыбы, достойной внимания амазонского рыбака. В конечном счете мне удалось отделаться от них на боливийской границе. Все эти товары должны были выполнять двойную функцию: с одной стороны, подарков и предметов обмена у индейцев, а с другой — средства моего обеспечения пропитанием и услугами в глухих уголках, где редко встретишь торговцев. Когда к концу экспедиции я исчерпал свои ресурсы, мне удалось продержаться еще несколько недель, открыв лавочку в поселке сборщиков каучука.

Я собирался провести целый год в бруссе и долго колебался в выборе цели исследования. Заботясь больше о том, чтобы понять Америку, нежели о том, чтобы глубже проникнуть в природу человека, я решил произвести нечто вроде разреза через этнографию и географию Бразилии и пересечь западную часть плато — от реки Куяба до реки Мадейра. Вплоть до недавнего времени этот район оставался в Бразилии самым неизученным. Паулисты в XVIII веке не отважились проникнуть дальше Куябы, обескураженные неприветливым видом местности и дикостью индейцев. В начале XX века полторы тысячи километров, отделяющие Куябу от Амазонки, были еще до такой степени недоступной зоной, что для переезда из города Куяба в города Манаус или Белен, лежащие на Амазонке, проще всего было проехать до Рио-де-Жанейро, а дальше продолжать путь на север по морю и по реке от ее устья. Лишь в 1907 году генерал (в то время полковник) Кандидо Мариано да Силва Рондон [65] принял меры для продвижения в эту зону. Восемь лет ушло на разведку и устройство телеграфной линии стратегического значения, которая через Куябу соединила федеральною столицу с пограничными постами на северо-западе.

Отчеты комиссии Рондона, несколько докладов генерала, путевые заметки Теодора Рузвельта (который его сопровождал во время одной из экспедиций), наконец, книга тогдашнего директора Национального музея Рокетт-Пинту, озаглавленная «Рондония» (1912 г.), давали общие сведения об очень примитивных племенах, обнаруженных в этой зоне.

Но прошло какое-то время, и проклятие, казалось, вновь нависло над плато. Там не побывал ни один профессиональный этнограф. Если проследовать вдоль телеграфной линии, вернее, того, что от нее осталось, можно было бы узнать, кто такие собственно намбиквара, а если взять еще севернее, то и познакомиться с загадочными племенами, которых никто не видел после Рондона. В 1939 году интерес, ранее проявлявшийся только к племенам побережья и больших речных долин — традиционных путей проникновения во внутренние области Бразилии, начал обращаться к индейцам, живущим на плато. На примере бороро я убедился, что племена, которые традиционно считались носителями неразвитой культуры, исключительно изощрены в социологическом и религиозном планах. Стали известны первые результаты исследований немецкого ученого Карла Ункеля[66], принявшего индейское имя Нимуендажу. Прожив несколько лет в деревнях Центральной Бразилии, он подтвердил, что общество бороро представляет собой не какое-то уникальное явление, а скорее вариацию на основную тему, общую с другими племенами.

Итак, саванны Центральной Бразилии оказались заняты на глубину почти в две тысячи километров людьми, принадлежавшими прежде к удивительно однородной культуре. Для нее были характерны язык, распавшийся на несколько диалектов одной и той же семьи, и относительно низкий уровень материальной культуры, составляющий контраст с социальной организацией и религиозным мышлением, получившими большое развитие. Не следовало ли их считать первыми жителями Бразилии, которые либо оказались позабыты в глубине своей бруссы, либо были отброшены незадолго до открытия Америки на самые бедные земли воинственными племенами, пришедшими неизвестно откуда на завоевание побережья и речных долин?

Путешественники XVI века встретили во многих местах побережья представителей великой культуры тупи-гуарани, которые занимали также почти всю территорию Парагвая и течение Амазонки, образуя неправильной формы кольцо диаметром три тысячи километров, прерывавшееся лишь на парагвайско-боливийской границе. Эти тупи, у которых проявляются черты сходства с ацтеками, то есть народами, обосновавшимися в долине Мехико в позднюю эпоху, сами переселились сюда недавно; заселение долин внутренних областей Бразилии продолжалось вплоть до XIX века. Быть может, тупи снялись с места за несколько столетий до открытия Америки, движимые верой в то, что где-то существует земля без смерти и зла. Именно таковым было их убеждение, когда, завершая миграцию в конце XIX века, они мелкими группами вышли на побережье Сан-Паулу под предводительством своих колдунов. Танцами и пением они возносили хвалу стране, где не умирают люди, л своими длительными постами надеялись заслужить ее. Во всяком случае в XVI веке тупи упорно оспаривали побережье у ранее занимавших его групп, по поводу которых у нас мало сведений, быть может, это были жес.

На северо-западе Бразилии тупи сосуществовали с другими народами: караибами, или карибами, которые во многом походили на них своей культурой, но в то же время отличались по языку и которые стремились завоевать Антильские острова. Были еще ара-саки: эта группа довольно загадочна: более древняя и более утонченная, чем две других, она составляла основную массу антильского населения и продвинулась вплоть до Флориды. Отличаясь от жес очень высокой материальной культурой, особенно керамикой и резной деревянной скульптурой, араваки сближались с ними по социальной организации, которая, по-видимому, была того же типа, что и у жес. Карибы и араваки, очевидно, раньше, чем тупи, проникли на континент: в XVI веке они скопились в Гвиане, в устье Амазонки и на Антильских островах.

Однако мелкие колонии их все еще существуют во внутренних районах, в частности на правых притоках Амазонки — реках Шин-гу и Гуапоре. У араваков есть даже потомки в Верхней Боливии. Возможно, именно они принесли искусство изготовления керамики к кадиувеу, поскольку гуана, которых первые подчинили себе, говорят на одном из аравакских диалектов.

Пускаясь в путешествие по наименее изученной части плато, я надеялся обнаружить в саванне самых западных представителей группы жес, а добравшись до бассейна реки Мадейра — получить возможность изучить неизвестные остатки трех других лингвистических семей на окраине их великого пути проникновения на континент — в Амазонии.

Моя надежда осуществилась лишь отчасти, по причине того упрощенного взгляда, с которым мы подходим к доколумбовой истории Америки. Ныне благодаря последним открытиям и — в том, что касается меня, — благодаря годам, посвященным изучению североамериканской этнографии, я лучше понимаю, что западное полушарие следует рассматривать как единое целое. В социальной организации, религиозных верованиях жес воспроизводится то, что характерно для народов, живущих в лесах и в прериях Северной Америки. Впрочем, уже давно были отмечены аналогии между группой племен чако (например, гуайкуру) и племенами на равнинах Соединенных Штатов и Канады. Плавая вдоль берегов Тихого океана, представители цивилизаций Мексики и Перу, безусловно, неоднократно общались друг с другом на протяжении своей истории. На все это не очень обращали внимание, потому что среди исследователей Американского континента долго господствовало убеждение, что проникновение на континент произошло совершенно недавно, а именно всего в пятом — шестом тысячелетиях до нашей эры, и целиком осуществилось азиатскими племенами, пришедшими через Берингов пролив.

Таким образом, мы располагали всего несколькими тысячелетиями, к которым могли привязать объяснение следующих факторов: каким образом все западное полушарие от одного конца до другого заняли эти индейцы, приспособившись к различным климатическим условиям; как они открыли, затем освоили и распространили на громадных пространствах такие дикие виды, которые стали в их руках табаком, фасолью, маниоком, сладким бататом, картофелем, арахисом, хлопчатником и главным образом кукурузой; как, наконец, зародились и последовательно развились цивилизации в Мексике, в Центральной Америке и в Андах, дальними наследниками которых являются ацтеки, майя и инки. Чтобы преуспеть в этом, потребовалось бы сократить каждый этап развития настолько, чтобы он укладывался в интервал из нескольких веков, в результате чего доколумбова история Америки превращалась в калейдоскопическую смену образов, которые по капризу ученого-теоретика меняются каждую минуту.

Подобные выводы были опрокинуты открытиями, которые далеко назад отодвигают время проникновения человека на континент. Мы знаем, что там он познакомился с ныне исчезнувшей фауной — охотился на ленивца, мамонта, верблюда, лошадь, архаического бизона, антилопу; рядом с их костями были обнаружены оружие и орудия из камня. Наличие некоторых из этих животных в таких местах, как долина Мехико, свидетельствует о том, что тогдашние климатические условия сильно отличались от тех, которые преобладают там в нынешнее время, так что для их изменения потребовалось несколько тысячелетий. Использование радиоактивного метода для датировки археологических остатков привело к сходным результатам.

Таким образом, следует признать, что человек существовал в Америке уже на протяжении двадцати тысяч лет, кое-где он начал выращивать кукурузу уже более трех тысяч лет назад. В Северной Америке почти везде находят останки, датируемые пятнадцатью или двадцатью тысячами лет. Одновременно датировки основных археологических пластов на континенте, полученные путем измерения остаточной радиоактивности углерода, отодвигаются на пятьсот — полторы тысячи лет ранее, чем предполагалось прежде. Доколумбова история Америки внезапно обретает недостававший ей масштаб. Правда, из-за этого обстоятельства мы оказываемся перед трудностью, обратной той, с которой встречались наши предшественники: чем заполнить эти огромные периоды? Мы понимаем, что передвижения населения, которые я только что пытался воспроизвести, относятся к последнему периоду и что великим цивилизациям в Мексике или Андах что-то предшествовало. Уже в Перу и в различных районах Северной Америки были обнаружены останки первоначальных жителей. Это были племена, не знавшие земледелия, которых сменили общества, жившие в деревнях и занимавшиеся огородничеством, но еще не знакомые ни с кукурузой, ни с керамикой. Затем появились объединения, занимавшиеся резьбой по камню и обработкой драгоценных металлов в более свободном и вдохновенном стиле, нежели все, что последовало за ними. Инки в Перу, ацтеки в Мексике, в чьем лице, как были склонны считать, расцвела и сосредоточилась вся американская история, столь же далеки от этих живых истоков, как наш стиль ампир от Египта и Рима, у которых он так много заимствовал: тоталитарные искусства, во всех трех случаях жаждущие грандиозности за счет грубости и скудости; выражение государства, озабоченного утверждением своей мощи, которое расходует ресурсы на нечто иное (война или администрация), нежели на собственную утонченность. Даже памятники майя представляются пламенеющим декадансом того искусства, которое достигло наивысшего расцвета на тысячелетие раньше.

Откуда же пришли эти основатели? Теперь мы не можем дать уверенного ответа и вынуждены признать, что ничего об этом не знаем. Передвижения населения в районе Берингова пролива были очень сложными: эскимосы принимают в них участие в позднее время. Примерно на протяжении одной тысячи лет им предшествовали палеоэскимосы, культура которых напоминает Древний Китай и скифов, а в течение очень долгого периода — длившегося, возможно, с восьмого тысячелетия до кануна новой эры — там жили различные народности. Благодаря скульптуре, восходящей к первому тысячелетию до нашей эры, нам известно, что древние обитатели Мексики в физическом отношении являли собой типы очень далекие от нынешних индейцев.

Работая с материалами другого порядка, генетики утверждают, что по крайней мере сорок видов растений, которые собирали в диком или одомашненном виде в доколумбовой Америке, имеют тот же набор хромосом, что и соответствующие виды в Азии, или хромосомное строение, происходящее от них. Следует ли сделать из этого вывод, что кукуруза, которая присутствует в этом списке, пришла из Юго-Восточной Азии? Но как же это могло случиться, если американцы выращивали ее уже четыре тысячи лет назад, в эпоху, когда мореплавание, безусловно, находилось в зачаточном состоянии? [67] Не следуя за Хейердалом в его дерзких гипотезах о заселении Полинезии американскими аборигенами, мы вынуждены после плавания «Кон-Тики» допустить, что контакты через Тихий океан могли иметь место, и нередко. Но в эту эпоху, когда в Америке уже процветали высокоразвитые цивилизации, к началу первого тысячелетия до нашей эры, его острова еще не были заселены; по крайней мере там не нашли ничего относящегося к столь давнему времени. Поэтому, минуя Полинезию, мы обратимся к Меланезии, может быть уже заселенной, и к азиатскому побережью в его совокупности. Сегодня мы уверены, что связи между Аляской и Алеутскими островами, с одной стороны, и Сибирью — с другой, никогда не прерывались. На Аляске, не знакомой с металлургией, в начале нашей эры употребляли железные орудия; одинаковая керамика обнаружена начиная от Великих американских озер вплоть до Центральной Сибири наряду с одинаковыми легендами, обрядами и мифами. Пока Запад жил замкнувшись в себе, все северные народности, по-видимому от Скандинавии до Лабрадора, включая Сибирь и Канаду, поддерживали самые тесные контакты. Если кельты заимствовали некоторые мифы у той субарктической цивилизации, о которой мы почти ничего не знаем, то станет понятно, как произошло, что цикл о Граале проявляет большую близость к мифам индейцев, живущих в лесах Северной Америки, нежели к любой другой мифологической системе. И вероятно, не случайно и то, что лапландцы по-прежнему ставят конические палатки, схожие с палатками этих индейцев.

На юге Азии древние цивилизации Америки вызывают другие отголоски. Народности на южных границах Китая, которых многие считали варварскими, а еще больше примитивные племена Индонезии демонстрируют поразительные черты сходства с американскими. Во внутренних районах острова Борнео [68] собраны мифы, неотличимые от некоторых мифов, имеющих самое широкое распространение в Северной Америке. Однако специалисты уже давно обращали внимание на сходство археологических материалов Юго-Восточной Азии и Скандинавии. Итак, существует три региона: Индонезия, американский Северо-Восток и Скандинавские страны, которые образуют в некотором роде тригонометрические точки доколумбовой истории Нового Света.

Нельзя ли представить себе, что это исключительно важное событие в жизни человечества (я имею в виду появление неолитической цивилизации — с распространением гончарного ремесла и ткачества, зачатками земледелия и скотоводства, первыми попытками выплавки металла, — которая вначале ограничивалась в Старом Свете областью между Дунаем и Индом) вызвало нечто вроде пробуждения у менее развитых народов Азии и Америки? Трудно понять истоки происхождения американских цивилизаций, не принимая гипотезы об интенсивной деятельности на всех берегах Тихого океана — азиатском или американском, деятельности, распространявшейся на протяжении многих тысячелетий с места на место благодаря прибрежному судоходству. Прежде мы не признавали исторического размаха за доколумбовой Америкой, поскольку его была лишена Америка в период после открытия Колумбом. Нам следует, возможно, исправить еще одно заблуждение, а именно что Америка в течение двадцати тысяч лет оставалась отрезанной от всего мира, поддерживаемое предлогом, что это относилось к Западной Европе. Все данные скорее наводят на мысль, что великое безмолвие над Атлантикой сменялось на всем протяжении Тихого океана большим оживлением.

Как бы то ни было, в начале первого тысячелетия до нашей эры американский гибрид уже, как кажется, породил три ветви, разновидности которых были результатом какого-то более раннего развития. В безыскусном жанре культура Хоупвела, которая занимала или затронула всю часть Соединенных Штатов к востоку от Великих равнин, перекликается с культурой Чавин [69] в Северном Перу (отголоском которой на юге является Паракас); тогда как культура Чавин со своей стороны походит на ранние проявления так называемой ольмекской культуры и предвосхищает развитие майя. В этих трех случаях перед нами беглое искусство, чья тонкость и свобода, интеллектуальный вкус к двойному смыслу (как в Хоупвеле, так и в Чавине некоторые сюжеты читаются по-разному в зависимости от того, смотришь ли на них с обратной или с лицевой стороны) едва начинают склоняться к угловатой жесткости и скованности, которыми мы привыкли наделять искусство до-колумбовой Америки. Я пытаюсь иногда убедить себя в том, что рисунки кадиувеу продолжают по своей манере эту давнюю традицию. Не в ту ли эпоху американские цивилизации начали расходиться, причем Мексика и Перу перехватили инициативу и двигались гигантскими шагами, тогда как все остальное удерживалось в промежуточном положении или даже находилось на пути к полудикому состоянию? Что произошло в Тропической Америке — этого мы никогда в точности не узнаем из-за неблагоприятных для сохранности археологических материалов климатических условий. Тем не менее сходство социальной организации жес (вплоть до плана деревень бороро) с тем, что удается воссоздать об исчезнувших цивилизациях благодаря изучению некоторых доинкских раскопок, таких, как Тиауанау в Верхней Боливии, не может не волновать.

Все вышеизложенное увело меня далеко в сторону от описания подготовки экспедиции в Западное Мату-Гросу. Но этим отступлением я хотел дать почувствовать читателю ту страстную атмосферу, которой проникнуто любое исследование в области американистики, будь то в плане археологии или этнографии. Размах проблем таков, тропинки, которыми мы идем, столь ненадежны и исхожены, прошлое — громадными кусками — столь безвозвратно уничтожено, основание наших построений столь шатко, что любая разведка на месте приводит исследователя в состояние неуверенности, когда скромное смирение сменяется у него безумными амбициями. Он знает, что главное потеряно и что все его усилия сведутся к тому, чтобы ковырять землю, и тем не менее вдруг встретится какое-то указание, сохранившееся как чудо, и забрезжит свет? Нет ничего невозможного, следовательно, все возможно. Ощупью мы идем в ночи, которая слишком непроглядна, чтобы мы осмелились что-либо утверждать по этому поводу, даже то, что ей суждено длиться.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.