Субчик-голубчик

На одном высоком совещании в Новочеркасске произошел курьезный диалог. Докладчик из города Снежинска обратился к тогдашнему президенту Путину: «Большое спасибо, Владимир Владимирович. Женщины поддержали ваш апрельский тезис о повышении рождаемости. И не только женщины. Мы у себя ночью запретили торговать спиртным, и мужчины поняли, что есть другой объект, которым можно заниматься вплотную». «Вплотную — в прямом смысле слова», — в свойственной ему манере пошутил Путин. А потом поправил товарища: «Но то, что вы сказали, это не объект, не предмет. То, что вы назвали предметом, это равноценный субъект демографической программы». В общем, просто мы на крыльях носим то, что носят на руках.

Максима насчет субъекта демографической программы, что бы она ни значила, скроена по очевидному образцу: «Народ — не объект истории, а ее субъект». А вообще у слова субъект в русском языке судьба непростая.

Как смешно актер Эраст Гарин в старом фильме «Свадьба» произносит эту чеховскую фразу: «Я не субъект какой- нибудь, у меня тоже в душе свой жанр есть!» Нам смешно еще и потому, что герой несколько неуместно употребляет слово субъект (в смысле субчик, подозрительная личность). Ну, как если бы, доказывая, что он выгодный жених, сказал: Я не хмырь какой-нибудь!

А ведь у Чехова в этой фразе говорится не про субчика или хмыря. У слова субъект в XIX в. было такое странное на современный слух значение — «пациент» или «объект». В медицинских контекстах постоянно встречаются примеры типа: «Александр Матвеич, интересный субъект! — говорят они, запыхавшись, — сейчас привезли, чрезвычайно редкое осложнение» (Н. Г. Чернышевский. Что делать?). А употребления слова субъект в соответствии с современным объект вообще едва ли не самые типичные для второй половины XIX в. У Достоевского читаем: «Зачем же я тогда вам так понадобился? Ведь вы же около меня ухаживали?» — «Да просто как любопытный субъект для наблюдения» (Преступление и наказание). Распространением этого типа словоупотребления русский язык, видимо, обязан моде на естественно-научную атрибутику, столь хорошо известную нам по «Отцам и детям». И у Чехова фраза Я не субъект какой-нибудь — не про пустое тщеславие, а про самозащиту маленького человека. Классический мотив русской классической литературы: да, я маленький человек, но не предмет, не объект, не вещь, не страдательное лицо — у меня есть душа.

Сейчас употребление слова субъект в значении «объект» — то есть почти противоположном современному — вызывает недоумение. Между тем возникновение такого значения вполне объяснимо. Мы просто слишком привыкли к противопоставлению субъект vs объект, а есть столь же естественное противопоставление субъект vs предикат. В логико-грамматической традиции субъект понимается как то, о чем речь, как то, чему приписываются определенные свойства. Роль его в суждении, таким образом, в определенном смысле пассивная. В русских переводах грамматической терминологии это представление проявляется очень выпукло: подлежащее — то, что подлежит (в отличие от сказуемого, то есть говоримого). Слово подлежать, даже в большей степени, чем исходное латинское подбросить, указывает на страдательную роль и провоцирует соответствующую метафору субъекта как подлежащего не только обсуждению, но и исследованию — а затем и просто воздействию.

Практически с самого начала бытования слова субъект на русской почве у него прослеживаются эти конкурирующие значения: субъект как объект и субъект как противоположность объекта. Так, у А. Д. Михельсона («30000 иностранных слов, вошедших в русский язык, с объяснением их корней», М., 1866) читаем: «Субъект — лат. subjectum, от subjecere, подвергать. Предмет, подлежащий действию другого». А практически одновременно с этим в «Настольном словаре для справок по всем отраслям знаний» Ф. Толя (СПб., 1863–1864) субъект определяется как «лицо действующее, говорящее» и отмечается, что он «противополагается объекту».

В XX в. субъект-объект был уже полностью вытеснен субъектом — противоположностью объекта. Носители литературного языка уже, видимо, не столь массово владели логической терминологией и, соответственно, пара субъект — предикат не была столь напрашивающейся. Не всем стала очевидной внутренняя форма латинского слова subjectum и связь слова субъект с русским подлежащее. В то же время пара субъект — объект легко воспринимается в силу того, что для любого человека ясно, что там явно один корень, но разные приставки. Да кроме того, существительное субъект «подравнялось» под прилагательное субъективный, а укрепление контрастной пары субъект — объект обусловлено активным функционированием контрастной пары субъективный — объективный.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.