Веласкес, Диего

Веласкес, Диего

Мы подходим к величайшему испанскому художнику, к несомненному гению, к Веласкесу (1599 — 1660). К сожалению, Эрмитаж не выясняет чарующей фигуры этого “царя живописи”. Нам достались лишь вещи второстепенные, сомнительные или прямо ошибочно приписываемые мастеру. Но и из них мы можем хоть что-то узнать о развитии и достоинствах Веласкеса, этого художника, которого принято называть “самым живописным из живописцев”. Для знакомства с “источниками” Веласкеса важна его юношеская картина “Завтрак”, написанная еще совершенно в духе Караваджо, плотно, твердо, простодушно, но с бесподобным мастерством, в особенности что касается передачи мертвой натуры: скатерти, хлеба, посуды и сельдей. [51]

Диего Веласкес. Завтрак. Ок. 1617. Холст, масло. 108,5х102. Инв. 389

До какой степени должно было властвовать в Севилье увлечение натурализмом, если даже аристократический юноша, каким был Веласкес, ученик идеалиста-теоретика Пачеко, мог не только поддаться общему веянию, но дать в этом направлении неподражаемые по совершенству образцы. Веласкес остался верен коренным принципам натурализма и впоследствии, когда он поступил ко двору Филиппа IV, где он занимал почетные должности и кончил жизнь в чине гофмаршала. Вообще же трудно себе вообразить менее придворного художника, нежели Веласкес. Лесть ему была чужда абсолютно. Но эта “дерзость” искупалась удивительным даром мастера во всем находить красоту и величественность. Все испанские художники обладают известным “благородством мысли”, но у Веласкеса эта черта приобретает полноту выражения, без малейшей натяжки, при совершенной простоте. Судить об этой едва ли не самой существенной черте Веласкеса мы можем в Эрмитаже по двум копиям (Maco или Парехи?) портретов Веласкеса, изображающих Филиппа IV и его любимца премьер-министра герцога Оливареса. Особенно “поучителен” последний.

Диего Веласкес. Портрет Графа Оливареса. Холст, масло. 67х54,5. Из собр. Кузвельта, Амстердам, 1815

Художник не польстил своему покровителю ни на каплю. Более смешной и странной физиономии трудно себе представить. Несколько вульгарное лицо конде-дуке приобретает особую значительность благодаря тому, что оно “посажено напоказ” вверху над длинной черной фигурой, покоящейся на обтянутых черных ногах. Однако здесь нет тени иронии. Все строго, величественно, торжественно, и, глядя на портрет, веришь громадной силе очарования, которой обладал этот фатальный для Испании министр, за ошибки и грехи которого пришлось расплачиваться много лет после его падения.

Но не только “психологическая” сторона ценна в портретах Веласкеса (кроме портретов Веласкес почти ничего и не писал), но и внешняя, чисто живописная. По упомянутым черноватым и вдобавок сильно почерневшим копиям в Эрмитаже трудно судить о пленительности красок Веласкеса, но кое-что можно предчувствовать о тех радостях, которые ожидают посетителя музея Прадо в Мадриде, изучая этюды к портретам короля, министра и папы Иннокентия Х. [52]

Диего Веласкес. Портрет Папы Иннокентия Х. Ок. 1650. Холст, масло. 49,2х41,3. Продан из Эрмитажа в июле 1930 – феврале 1931 в коллекцию Эндрю В. Меллона. Национальная галерея, Вашингтон

Особенно хорош последний. Говорят, папа воскликнул, увидав свое изображение: “Е troppo vero” — “Это слишком похоже!”. И действительно, святой отец не польщен. Он больше похож на предводителя разбойников, нежели на Наместника Христова. Но картина прекрасна. Она написана всего тремя красками: белой, черной и красной. И однако комбинациями их и магией светотени Веласкес достиг полной передачи натуры и такой жизненности, что становится жутко, вглядываясь в это изображение.

Два помощника Веласкеса, которые всегда находились при нем и видели мастера за работой, Maco и Пареха, так удачно переняли все особенности манеры Веласкеса, что лучшие их произведения трудно отличить от произведений самого великого художника. Нашего “большого Оливареса”, вероятно, и нужно считать за картину Maco (1615 — 1687), что же касается невольника, “слуги” Веласкеса Парехи (1606 — 1670), то оказывается, судя по надписи на оборотной стороне холста, что ему принадлежит хороший, но, к сожалению, слишком потемневший (или грязный?) портрет сурового мрачного командора ордена Сант-Яго де Компостелла.