Глава 12. ЗВЕРЬ ВЫРВАЛСЯ ИЗ КЛЕТКИ

Глава 12. ЗВЕРЬ ВЫРВАЛСЯ ИЗ КЛЕТКИ

Ах, как быстро вперед

Время катится!

Кто не пьет, не ебет,

Тот спохватится!..

Частушка 1980-х годов

Сексуальная культура и гласность

Горбачевская перестройка не изменила официального отношения компартии к сексуальности – оно оставалось таким же подозрительно-враждебным, как и раньше. Даже в начальный период перестройки, когда у интеллигенции еще были иллюзии относительно возможности социально-экономических реформ сверху, никакой продуманной сексуальной политики, кроме привычного «держать и не пущать», власть не имела.

Говоря об экономике, власть пыталась, пусть непоследовательно, рассуждать реалистически, доказывая необходимость реформ. Но как только речь заходила о брачно-семейных отношениях и воспитании детей, – а никакого другого приемлемого контекста для обсуждения проблем секса у партии не было, – социологический реализм уступал место наивному и прекраснодушному морализированию. Общие фразы об укреплении семьи, повышении роли женщины-матери, нравственных основах воспитания и тому подобном не имели никакого отношения к реальной действительности с ее кричащими противоречиями.

Либеральные ученые пытались убедить партийное руководство, что страусиная политика отрицания и подавления секса ошибочна и дает эффект бумеранга, что стране срочно нужна другая, более реалистическая стратегия, рассчитанная не на то, чтобы «уберечь» людей от секса, а на то, чтобы научить их разумно управлять этой важной сферой своей личной и общественной жизни, доказывали необходимость социальных исследований сексуального поведения молодежи и т. д. Но, как и в прочих аспектах жизни, советский либерализм с его надеждами на просвещенный абсолютизм был беспочвенным.

Лучше всего это доказывает мой личный опыт. В январе 1987 г., как только главный идеолог перестройки А. Н. Яковлев был избран членом Политбюро, я обратился к нему с запиской, предлагая создать общественный межведомственный проблемный совет по вопросам сексологии и сексуального просвещения. Помощник Яковлева, образованный психолог, согласился с моими предложениями, отделу науки ЦК было поручено подготовить соответствующие документы. Однако чиновники не хотели этим заниматься – не потому, что они были против, просто им не нужна была лишняя работа – и даже не запросили у соответствующих ведомств и научных учреждений необходимые справки, без которых ничего нельзя было начать. Так эта инициатива и умерла.

Столь же бесплодными были многочисленные выступления в массовой печати. Летом 1987 г. был опубликован широковещательный проект постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР о развитии советского здравоохранения в ближайшие десять лет. В этом документе впервые резко говорилось о необходимости развития контрацепции и борьбы с абортами. Однако о сексуальном просвещении, без которого это сделать невозможно, как всегда, забыли. 26 августа 1987 г. «Правда» опубликовала мое письмо, к котором говорилось: «Вряд ли нужно доказывать, как важна для здоровья населения половая жизнь. Сексуальное благополучие – одно из условий психического здоровья личности, оно входит в число трех главных факторов, от которых зависит устойчивость и счастье супружества, это важный фактор рождаемости и воспитания детей. Однако уровень сексуальной культуры у нас крайне низок. В проекте эти вопросы забыты». Предложение дополнить проект указанием на необходимость полового просвещения и подготовки молодежи к семейной жизни было принято и включено в окончательный текст документа, но никаких практических мер не последовало.

Министерство здравоохранения, которому приходилось иметь дело с подростковыми беременностями и абортами, к этому времени уже поняло необходимость сексуального просвещения. Но школа была не в его ведении, а во власти Государственного комитета по народному образованию СССР, председатель которого Г. А. Ягодин, умный и прогрессивный деятель, решительно не хотел заниматься этим «грязным» делом. На прямые вопросы учителей, родителей и телевидения он обычно отвечал, что да, половое просвещение подростков – очень важное и необходимое дело. Но можно ли решить эту сложную задачу с помощью одного школьного курса? Конечно нет. Этим мы должны заниматься все вместе, сообща. А «все вместе» значит никто конкретно. Между прочим, следуя этой логике, можно было бы отменить и все прочие школьные предметы и даже само школьное обучение, сославшись на то, что лучший, а в некотором смысле даже единственный воспитатель юношества – сама жизнь...

Поняв, что от государства помощи не дождаться и что спасение утопающих – дело рук самих утопающих, врачи и педагоги начали в конце 1980-х – начале 1990-х создавать добровольные общественные организации и фонды, так или иначе связанные с сексуальным просвещением. При поддержке Минздрава, Детского фонда и Комитета советских женщин была создана ассоциация «Семья и здоровье» под председательством И. А. Мануиловой. После распада СССР в декабре 1991 г. ее место заняла Российская ассоциация «Планирование семьи». Затем возникли Ассоциация по борьбе со СПИДом, благотворительный фонд «“Огонек”– Антиспид» и Ассоциация по борьбе с заболеваниями, передаваемыми половым путем. В 1991 г. были созданы сразу две сексологические ассоциации, одна – сугубо медицинская, а другая, «Культура и здоровье», во главе с С. Т. Агарковым, – с участием психологов, педагогов и практиков сексуального просвещения. В январе 1990 г. в Москве, на базе одного из районных домов санитарного просвещения, В. И. Поповой был организован первый в стране Центр формирования сексуальной культуры подростков. Однако эти общественные инициативы, лишенные материальных средств, государственной помощи и подготовленных профессиональных кад ров, оказались малоэффективными.

В атмосфере системного социального кризиса провал либеральных реформ открывает путь революции, которая тут же перерастает в анархию. Так было в экономике, политике, межнациональных отношениях. Сексуальная культура пошла по тому же пути. Как только цензурные цепи ослабели, «совковый» секс разорвал их и предстал во всей своей нецивилизованной наготе и неприглядности.

От всезапрещенности к вседозволенности

Гласность радикально изменила социально-психологический климат в стране. Внешние формы социального контроля рухнули, все тайное стало явным, о неназываемом начали кричать на всех перекрестках. Больше того, отношение к сексу стало, как на Западе в годы студенческой революции 1960-х, одним из главных символов новой, либеральной, прозападной, антисоветской, индивидуалистической и гедонистической ментальности, которую компартия так долго подавляла и преследовала. Периферийные по отношению к идейному ядру культуры сексуальные установки и ценности стали своего рода водоразделом между «правыми» и «левыми», а также между поколениями. Но эти ценности, как и их носители, были крайне неоднородны.

Впервые после долгого перерыва в стране появилось легальное эротическое искусство. Сталинизм уничтожил, точнее – загнал в глубокое подполье русское эротическое искусство и сделал недоступным искусство западное. В 1960-х и особенно 1970-х годах русская эротическая культура начала понемногу возрождаться. В изобразительном искусстве эротические мотивы и сюжеты ярко проявляются в творчестве Михаила Шемякина, Евгения Зеленина, Владимира Макаренко, Бориса Мессерера, Эрнста Неизвестного, Вадима Сидура и др. В балете настоящей сенсацией стали хореографические миниатюры Леонида Якобсона на тему скульптурного триптиха Родена «Поцелуй», «Вечный идол» и «Вечная весна» и его же постановка «Спартака» на сцене Кировского театра. В поэзии интерес, а порой и скандал вызывали стихи Андрея Вознесенского и Евгения Евтушенко. Более откровенная или более сложная по форме эротическая литература не могла пробиться сквозь цензурные рогатки и публиковалась за рубежом или в самиздате. В одних случаях препятствием был натуралистически-откровенный язык, в других – непривычная художественная форма, в третьих – неканоническое сексуальное содержание, а чаще всего – все это вместе взятое.

Ослабление цензурных запретов и идеологического контроля открыло перед россиянами новые культурные горизонты. С опозданием на десятки лет они наконец увидели без купюр многие выдающиеся произведения западного кинематографа (например, «Конформист» Бертолуччи в советском кинопрокате демонстрировался сокращенным на доб рую треть). Журнал «Иностранная литература» познакомил своих читателей с «Улиссом» Джеймса Джойса, «Лолитой» Владимира Набокова, «Любовником леди Чаттерли» Дэвида Герберта Лоуренса, «Тропиком Рака» Генри Миллера и другими знаменитыми вещами. Были опубликованы и многие ранее запретные эротические произведения русских писателей, как эмигрантов, так и оставшихся в стране, – Василия Аксенова, Венедикта Ерофеева, Виктора Ерофеева, Юза Алешковского, Эдуарда Лимонова, Валерии Нарбиковой и др.

Стали проходить тематические фестивали зарубежных эротических фильмов. Появилось и отечественное эротическое кино, театр, фотография. Все это вызвало опасения и тревоги. Чтобы открыть в столице первую выставку эротической книги и живописи из частного собрания Леонида Бессмертных, пришлось создать авторитетную экспертную комиссию, которая заверила районные власти, что на выставке не будет ничего непристойного. Людей моложе 18 лет в зал не допускали. Тем не менее, человек, одетый в форму общества «Память», бросил в выставочном зале дымовую шашку, и под прикрытием дыма с выставки украли несколько экспонатов (борьба за «нравственную чистоту» очень часто сочетается с хулиганством и уголовщиной).

Но хотя рамки дозволенного раздвинулись, восприятие среднестатистического советского читателя и зрителя оставалось традиционно-нормативистским. Главный вопрос для него заключался в том, «чему это произведение учит». Когда на экраны страны вышел прекрасный фильм Василия Пичула «Маленькая Вера», внимание зрителей привлекли прежде всего постельные сцены. Мне позвонили из «Учительской газеты»: «Мы сейчас получаем много писем такого примерно содержания: “Я тридцать лет живу с женой и никогда не видел подобной сексуальной позиции, зачем кино пропагандирует половые извращения?” Как отвечать на такие вопросы?». Я видел «Маленькую Веру» на первом просмотре в Союзе кинематографистов, но «позицию» как-то не запомнил, фильм был явно не об этом. «А какая там позиция?» – спросил я. Женский голос в трубке смущенно хмыкнул, а затем сказал: «Женщина сверху». «Ну что же, – сказал я. – Прекрасная, вполне нормальная позиция, но не будет же ваша газета открывать диспут по такому вопросу. Скоро у нас выйдет польская книжка Вислоцкой, там будут соответствующие картинки, отошлите к ней ваших читателей».

Не легче было с оценкой литературных произведений. В конце 1980-х годов в Москве судили за распространение порнографии молодого человека, который ксерокопировал «Лолиту» Владимира Набокова. Эксперты-сексопатологи дали официальное заключение, что книга Набокова является порнографической, потому что у них, сексопатологов, имеется специальный термин «синдром Лолиты». Неофициальные заключения противоположного характера – Андрея Вознесенского, Фазиля Искандера и Владимира Солоухина – суд проигнорировал, народные заседатели даже не знали этих имен. Парня спасло от тюрьмы лишь вмешательство патриарха русского литературоведения, академика Дмитрия Сергеевича Лихачева, который не только откликнулся на отчаянное письмо «преступника», но и не поленился по собственному почину позвонить ему из Ленинграда в Москву, благодаря чему спасительный отзыв поступил вовремя.

Художественная литература, тем более постмодернистская, не претендует быть ни школой морали, ни учебником жизни. На Западе интеллигенция – остальная публика книг для высоколобых не читает – давно научилась понимать условность культурного текста, не принимая интеллектуальных и художественных экспериментов всерьез. В России писатель был «учителем жизни», и советская власть такой его статус почти что узаконила. Это повышает престиж художника, но одновременно лишает его права на эстетический эксперимент: а что будет, если люди захотят в самом деле последовать туда, куда писатель поплыл лишь в собственном воображении?

Во время беседы за «круглым столом» в редакции журнала «Иностранная литература» на тему «Литература и эротика» писатель Виктор Ерофеев поделился своими сомнениями на этот счет. На Западе «культура есть культура, а жизнь есть жизнь. И никого там не ошеломило, скажем, что Ницше написал: “Падающего толкни”. А Розанов написал: “Ну какой же подлец – предлагает толкнуть падающего!..” Розанов с русской точки зрения был прав. А в европейской традиции это было включено в какую-то сетку, и “падающего толкни” воспринималось в системе определенного культурного вызова, провокации. Причем никто, разумеется, не спешил толк нуть падающего... Мы же каждую проблему переживаем личностно, жизненно. И каждая проблема превращается у нас в нечто болезненно-экзистенциальное, некую смесь жизни и культуры» (Ерофеев, 1991. С. 226).

Не то чтобы наша жизнь была так уж целомудренна, совсем наоборот:

«Мы боимся произносить какие-то слова, а рядом насилуют женщин, процветают такие формы извращения, жестокости, о существовании которых не предполагает Запад... Любые эротические порнографические произведения – детский лепет по сравнению с русской действительностью... Нашу литературу можно перешибить любой милицейской сводкой дня».

То, о чем на Западе преимущественно говорят или разыгрывают в шутку, в России делают всерьез, а к ответу призывают литературу. И смелый литературный экспериментатор начинает испытывать страх:

«...Меня действительно пугает то, что, если будет дана полная свобода эротике – а это уже происходит, – что же из этого выйдет? Непонятно. Принесет ли это русскому народу освобождение или внесет еще один элемент вседозволенности в блатное сознание, то есть даст возможность делать внаглую то, что раньше делалось исподтишка. Я, естественно, против запретов. Я считаю, мы настолько усвоили урок, что запрет есть зло, что у нас нет никакого морального права что-то запрещать. Но ясно, что перед нами встают задачи, которые придется решать завтра» (Там же. С. 227).

Для массовой культуры соображения эстетики, этики и педагогики второстепенны, на первом плане здесь стоит коммерческий интерес. Отчасти в порядке компенсации за многолетнее вынужденное ханжество и бесполость, а отчасти – из кассовых соображений российские кинорежиссеры начала 1990-х стали по любому поводу и без повода раздевать догола своих актеров и изображать откровенные сексуальные сцены. Английский советолог Линн Атвуд, просмотревшая десятки советских постперестроечных фильмов, так начинает свою статью «Секс и кино»:

«Статья в первом издании нового советского киножурнала “Киноглаз” с усмешкой замечает, что восточноевропейские покупатели на недавнем советском кинорынке “были удивлены количеством на экране половых органов, особенно мужских”. На 17 Московском кинофестивале в июле 1991 г. меня больше всего поразила не эта часть мужской анатомии, а множество появлявшихся на экране мужских задов, голых и всегда энергично двигающихся. Именно это оказалось излюбленным способом изображения полового акта, практически обязательного в современных советских фильмах» (Attwood, 1993. P. 64).

Основные темы этого кино, в котором Аттвуд видит выражение групповых фантазий постсоветского общества, – нагота, сексуальное насилие против женщин в качестве компенсации мужчин за их социальное бессилие, проституция, секс как развлечение от скуки, причем сам он тоже выглядит скучным, и сексуальные оргии. В фильмах фигурируют сильные и очень маскулинные мужчины и сексапильные женщины. Секс часто переплетается с убийствами, самоубийствами и наркоманией. Моральное безразличие часто переходит в сексуальное равнодушие, причем все это увидено мужскими глазами, даже если фильм снимает женщина-режиссер. Хотя некоторые из этих фильмов имеют социально-критический характер и изображают девиантную субкультуру, в которой подобная идеология в самом деле господствует, их общая философия остается традиционно-сексистской и зачастую антифеминистской.

Сходные тенденции появились и в литературе. Многие писатели не столько делятся с читателями чувственно-эротическими радостями, сколько скрупулезно анатомируют физиологию полового акта, каталогизируют его способы, уделяя особое внимание тому, что для большинства людей морально и эстетически неприемлемо. Значительная часть «новой» эротики, как российской, так и эмигрантской, является агрессивно-сексистской.

Для бывшего ленинградца, а ныне американца Михаила Армалинского женщина как личность и даже как тело практически не существует, его интересует только половое отверстие, которое он воспевает и описывает в стихах и прозе:

«Конечно же, ебля для мужчины – это онанизм, но обогащенный контактом с живым отверстием, зрением, запахом, с фантазиями духовных переживаний. Да, дорогие феминистки, женщина и есть прекрасное устройство для онанизма, живая дрочильня, но не самодельная, подобно вашему вибратору, а “Богодельная”. Кто же более человечен: мужчина, которому для максимального удовольствия нужна женщина, или женщина, которой для максимального удовольствия нужен вибратор?» (Армалинский, 1991. P. 300).

К спорам на таком уровне российское общество было так же не готово, как и государственная власть. Привыкшие к тотальной всезапрещенности, люди неожиданно для себя столкнулись с появлением на теле– и киноэкране обнаженного тела и откровенных сексуально-эротических сцен. В Москве, а потом и в других городах начались конкурсы красоты, победительницы которых получали дорогие подарки и престижную работу манекенщиц за рубежом. Между тем в сознании пуритански воспитанных советских людей демонстрация даже полуобнаженного тела мало чем отличалась от проституции, да и на самом деле эти мероприятия тесно связаны с коммерциализацией секса. Один за другим стали открываться легальные и нелегальные, но одинаково бесконтрольные видеосалоны, в которых все желающие, включая подростков, могли смотреть эротические и откровенно порнографические пиратские видеофильмы. Проституция, которую раньше стыдливо скрывали и замалчивали, стала явной и даже наглой. Молодежная пресса начала, сначала как бы с осуждением, а затем со смаком, писать о групповом сексе, изнасилованиях, похищении детей. Стали видимыми и слышимыми гомосексуалы и лесбиянки, о существовании которых многие даже не подозревали или представляли их себе исчадиями ада, а теперь вдруг услышали, что они тоже люди и надо признать их гражданские права. Юноши и девушки начали открыто целоваться и обжиматься в метро и на улицах.

Эротика проникает в самые глубины повседневного быта. Старое советское белье, которое казалось прежним поколениям единственно возможным, вдруг стало безобразным и неэстетичным. Вместо того чтобы стыдиться секса, люди стали стыдиться несексуального, бесформенного белья и одежды (Гурова, 2008).

Сексуальная свобода и эротика прочно ассоциировались в советском массовом сознании с насилием и преступностью, которых и в самом деле с каждым днем становилось больше. Станции метро и подземные переходы заполонили продавцы примитивной эротики и полупорнографии, которая выглядела еще грязнее от того, что была напечатана плохим шрифтом на серой бумаге. Бесконтрольность этого базара удивляла и шокировала даже ко всему привычных иностранцев, на родине которых подобные вещи продаются свободно, но не на каждом перекрестке, а в специально отведенных местах, и не так бросаются в глаза, потому что тонут в массе других, более привлекательных товаров, отсутствовавших в обнищавшей России. На полупустых прилавках Москвы и Ленинграда эти жалкие листки, которых на Западе никто бы просто не заметил, выглядели вызывающе голыми и непристойными. Старшему поколению было от чего растеряться.

Моральная паника и поиски врага

По старому советскому анекдоту, человеческие общества делятся на четыре типа:

1) в которых разрешено все, что не запрещено;

2) в которых запрещено все, что не разрешено;

3) в которых разрешено даже то, что запрещено;

4) в которых запрещено даже то, что разрешено.

До 1987 г. Советский Союз явно относился к четвертому типу, а теперь внезапно, без всякой подготовки, перешел в третий. Было чего испугаться!

Советскую общественность сексуально-эротический бум застал врасплох. При отсутствии специальных социологических исследований и ненадежности официальной статистики никто не мог с уверенностью сказать, что тут было действительно ново, а что существовало всегда и только вышло на поверхность. К лицемерию – что можно и даже должно, хочешь ты того или нет, думать одно, говорить другое, а делать третье, – советские люди привыкли, оно касалось не только секса и никого не шокировало. Теперь же происходило явное крушение всех и всяческих устоев.

Новое, неизвестное всегда вызывает страх, особенно у людей, не привыкших к переменам. Конформистское общество, привыкшее к единообразию и жесткому внешнему контролю и в силу этого не выработавшее индивидуальных, внутренних, дифференцированных и иерархизированных нравственно-эстетических ориентиров – в них практически не было нужды, потому что партия, сама себя скромно провозгласившая «умом, честью и совестью эпохи», думала и решала за всех вместе и за каждого в отдельности, – оказалось в состоянии морального шока и аномии, отсутствия каких бы то ни было общезначимых норм и правил поведения.

Это вызывало острую, но не конструктивную полемику. Более или менее прямое обсуждение «запретной темы» в средствах массовой информации открылось в начале 1987 г. моими интервью в популярном еженедельнике «Аргументы и факты» (Кон, 1987а, 1987б) и в самой смелой программе тогдашнего телевидения «Взгляд». Хочу подчеркнуть, что в обоих случаях инициатива принадлежала журналистам, – я не верил, что из этого что-нибудь получится. Выступления мои были в высшей степени сдержанными и скорее обозначали, чем раскрывали тему. Тем не менее, слово было сказано и вызвало поток яростных писем представителей старшего поколения.

«Я не уважаю нынешнюю молодежь, не разделяю ни их взглядов, ни их убеждений, – писал Г. Шибанов. – Надо больше работать, трудиться, тогда не будет проблемы свободного времени и некогда будет думать о сексе. Все это от чрезмерной сытости».

Молодые люди, напротив, жаловались на неконкретность и уклончивость:

«В период усиления демократии и гласности вы могли бы раскрыть эту проблему конкретнее и серьезнее, а решение показать точнее, а не расплывчатыми формулировками, пригодными лет 10 назад».

Неоходимость развития сексуальной культуры осознали даже некоторые партийные журналисты. Критикуя захлестнувший страну поток дешевой эротики, «Правда» писала:

«А где толковые выступления современных специалистов по этой тончайшей и сложнейшей проблематике? Выделяется Игорь Кон. Когда его материалы появляются в “Семье” или “Неделе”, в тех же “Собеседнике” или “Московском комсомольце”, это для читателя всегда событие. Но одному автору нести такую ношу нелегко. Многие же другие наши сексологи, выступающие в печати, пока уровнем гораздо ниже» (Кожемяко, 1990).

Но время для спокойного просветительства было упущено, любые научные и эстетические споры тут же перерастали в политические. Весной 1989 г. еженедельник Детского фонда «Семья» опубликовал, с моим предисловием, первый том иллюстрированной французской «Энциклопедии сексуальной жизни», предназначенный для семейного чтения с детьми от 7 до 9 лет. Эта целомудренная книга, переведенная во многих европейских странах и не содержащая ничего, кроме элементарных анатомо-физиологических сведений, была с благодарностью воспринята советскими родителями, которые не знали, как отвечать на извечные детские вопросы. Однако Валентин Распутин посвятил поношению этой невинной книги большую часть своего выступления на Первом съезде народных депутатов СССР. По мнению Распутина, такие рисунки стыдно смотреть даже взрослому мужчине, а не то что ребенку...

Еще не родившись на свет, сексуальное просвещение стало объектом циничных политических игр; коммунисты и националисты сознательно использовали эту тему для нагнетания в обществе атмосферы моральной паники.

Социально-психологические механизмы этого явления хорошо известны. О них говорил английский социолог Стэн Коэн:

«...время от времени общества подвержены периодам моральной паники. Некое обстоятельство, явление, лицо или группа лиц начинают определять как угрозу общесоциальным ценностям и интересам; средства массовой информации изображают их природу стилизованным и стереотипным образом; моральные баррикады заполняются издателями, епископами, политиками и другими правоверными людьми; социально признанные эксперты оглашают свои диагнозы и рекомендации; вырабатываются или, чаще, применяются специальные способы борьбы; после этого явление исчезает, подавляется или принимает еще более тяжелую форму... Иногда паника проходит или забывается, но в другие времена она имеет более серьезные и длительные последствия и может производить изменения в правовой и социальной политике или даже в том, как общества рассматривают себя» (Cohen, 1972. P. 9).

Сексуальность или какие-то специфические ее проявления, вызывающие общественные страхи, как нельзя лучше годятся на роль козла отпущения. В русской истории так было в начале XX в., до и после революции 1905 г., в середине 1920-х годов («чубаровщина») и отчасти в 1933—1935 гг., хотя в борьбе с «врагами народа» сексуальные обвинения играли подчиненную роль. С «перестройкой и гласностью» количество сексуальных страхов резко выросло. Антипорнографическая кампания конца 1980-х

Особенно острой стала проблема водораздела между «приличной» эротикой и «грязной» порнографией.

Сначала власти по привычке применили репрессивные меры, от которых пострадали прежде всего владельцы видеоаппаратуры (в те годы она была доступна только весьма состоятельным людям). Художественно и сексологически безграмотные следователи, прокуроры и судьи, опираясь на столь же безграмотную «экспертизу» случайных людей (врачей-гинекологов, сексопатологов, учителей, партийных чиновников и др.), в середине 1980-х годов развернули форменный террор против видеокультуры, признавая порнографическими или пропагандирующими культ насилия и жестокости многие классические произведения мировой кинематографии, даже такие, которые шли на советских экранах или демонстрировались на Московском кинофестивале, например фильмы Федерико Феллини «Сатирикон», «Амаркорд», «Казанова», «Сладкая жизнь».

При проверке в 1989 г. уголовных дел, рассмотренных судами Украинской ССР, Узбекской ССР, Киргизской ССР, Литовской ССР, а также ряда областей и краев Российской Федерации, Прокуратура Союза установила, что почти 60% осужденных по этим делам были привлечены к уголовной ответственности без всяких законных оснований (Прокуратура Союза ССР, 1989). По оценке ведущих советских киноведов, девять десятых фильмов, признанных судами порнографическими или пропагандирующими насилие и жестокость, вовсе таковыми не были. Чтобы избежать подобных случаев в будущем, прокуратура постановила, что «по предмету исследования и характеру решаемых задач экспертиза видеофильмов является искусствоведческой и должна производиться с обязательным участием специалиста в области киноискусства, имеющего соответствующие образование и опыт работы». По поручению властей группа московских киноведов во главе с Владимиром Боревым сформулировала целый ряд формальных и содержательных признаков, отличающих порнографию от эротики. Но это разграничение работает только на философском уровне или в крайних, предельных случаях (см. Кон, 2004. С. 289—291). Остальное – дело вкуса и эстетической, а отчасти и сексуальной культуры.

Пока власти некоторых городов, по собственному почину или по требованию консервативной общественности, снимали с киноэкранов шедевры итальянской и японской кинематографии (особенно много нареканий вызывала «Легенда о Нараяме»), подростки жадно смаковали дешевые американские ленты, где было меньше обнаженного тела, но неизмеримо больше крови и насилия.

После серии скандальных провалов прокуратура и милиция стали действовать осторожнее, но тогда их начали критиковать за бездействие. Тон задавала партийная печать.

«Учеными, особенно зарубежными, замечена одна весьма опасная закономерность: созерцание порнографических сцен или того, что часто скрывается под словом “эротика”, неуклонно ведет к импотенции – как мужской, так и женской...

И если, скажем, у нас это дело будет развиваться столь же бурными темпами, скоро придется прибегать к услугам новых врачей – специалистов по искусственному осеменению женщин...

Надо бы, считаю, крепко подумать и о создании полиции нравов... “Кто туда пойдет работать? – спрашивают меня. – Откуда брать людей?” При желании найдутся. Предстоит же устраивать хотя бы часть из 18 миллионов наших управленцев. Опыт запретительной деятельности у них есть. И если во многих сферах их усилия оказывались по существу во вред обществу, то теперь могут быть во благо» (Волынский, 1989).

Предложение поручить людям, развалившим экономику, контролировать культуру, звучит издевательской пародией, но именно это партия делала на протяжении всей своей истории и хотела бы делать вечно, – ничего, кроме запретительства, ее кадры попросту не умели. Поэтому чем быстрее падал ее авторитет, тем сильнее КПСС педалировала антипорнографическую и антисексуальную линию. Весь последний год правления Михаила Горбачева, вплоть до самого августовского путча 1991 г., проходил под этим флагом. В президентскую комиссию по борьбе с порнографией во главе с тогдашним министром культуры Николаем Губенко не был включен ни один специалист, только чиновники, церковные деятели и консервативные литераторы. Специалисты, в частности президиум Сексологической ассоциации «Культура и здоровье», публично предупреждали, что репрессивно-ограничительные меры в отношении низкопробной эротики могут дать положительный эффект только в том случае, если будут сочетаться с позитивной программой развития сексуальной культуры и просвещения. Мнение ученых, как всегда, проигнорировали. Постановление Верховного Совета СССР от 12 апреля 1991 г. «О неотложных мерах по пресечению пропаганды порнографии, культа насилия и жестокости» содержит только перечень репрессивно-цензурных мер и никакой положительной программы. Народные избранники собирались заслушать отчет о выполнении своего постановления в конце 1991 г. Не успели...

Данный текст является ознакомительным фрагментом.