Записи Абрахама Ван Хелсинга

Записи Абрахама Ван Хелсинга

4 ноября. Эти записи предназначены моему старому и верному другу Джону Сьюворду, доктору медицины, проживающему в Перфлите, Лондон, в случае, если я его не увижу. Надеюсь, они помогут ему кое в чем разобраться.

Утро, пишу при свете догорающего костра; мадам Мина всю ночь помогала мне поддерживать огонь. Холодно, очень холодно, серое тяжелое небо набухло снегом, который валит и валит — и ложится, похоже, уже на всю зиму.

Кажется, погода подействовала и на мадам Мину; она как-то отяжелела, стала вялой, непохожей на себя — спит, спит и спит! Обычно такая энергичная и живая, она сегодня ничего не делала и начисто утратила аппетит. Даже перестала делать записи в своем блокнотике — это она-то, раньше использовавшая для дневника любую паузу. Чувствую, что-то тут не то. Однако к вечеру она оживилась. Сон ее освежил, подбодрил, и теперь она весела и мила, как обычно. На закате я попытался ее загипнотизировать, но — увы! — ничего не вышло; мое влияние ослабевало с каждым днем, а сегодня и вовсе свелось к нулю. Ну что ж, на все воля Божья, что бы там ни случилось!

Теперь — к фактам. Поскольку мадам Мина больше не ведет стенографические записи, придется это делать мне своим нескладным старомодным почерком, чтобы ни один наш день не был пропущен.

В ущелье Борго мы въехали вчера после восхода солнца. Заметив признаки рассвета, я остановил экипаж, мы сошли на землю и подготовились к сеансу гипноза. Я постелил меховое ложе, мадам Мина легла и с величайшим трудом на очень короткое время впала в транс. Единственное, что я от нее услышал, было все то же: «Темно, журчание воды». Потом она пришла в себя, веселая и радостная; мы продолжили наш путь и скоро были в ущелье. Тут к мадам Мине словно вернулось ее прежнее ясновидение — она указала на какую-то дорогу и сказала:

— Нам сюда.

— Откуда вы знаете? — спросил я.

— Знаю, разве мой Джонатан здесь не ездил и не описал свое путешествие?

Сначала мне это показалось странным, но, присмотревшись, я увидел, что тут только одна такая заброшенная дорога, столь отличная от широкого, наезженного большака, ведущего из Буковины в Бистрицу.

Мы поехали по этой дороге и теперь, когда нам встречаются другие, такие же заброшенные, засыпанные свежим снегом, предоставляем выбор лошадям: они сами чуют путь. Я отпускаю поводья, и наши смышленые лошадки ведут нас прямо к цели. Начинаем узнавать места, которые описывал Джонатан в своем замечательном дневнике. И все едем и едем, долгие часы. Я попросил мадам Мину отдохнуть — поспать, и она заснула. Теперь все время спит, я уже начинаю беспокоиться и пытаюсь разбудить ее. Но она продолжает спать. Конечно, я не очень ее тормошу, боясь ей повредить: все-таки она слишком много страдала, и сон для нее — это все. Кажется, я и сам задремал, но внезапно остро ощутил чувство вины, как будто сделал что-то не то; вдруг осознаю, что сижу с поводьями в руках, а добросовестные лошади не спеша бредут вперед. Мадам Мина все еще спит. Солнце клонится к закату, и поверх снега струятся золотистые потоки солнечного света, а наш экипаж отбрасывает длинную тень на крутую гору. Ибо мы по-прежнему поднимаемся вверх, и все вокруг такое дикое и каменистое, словно это край света.

Бужу мадам Мину энергичнее. На этот раз она просыпается довольно легко, и я пытаюсь загипнотизировать ее. Но она не поддается гипнозу. Я не прекращал попыток, пока мы не оказались в полной темноте — солнце зашло. Мадам Мина смеется, я оборачиваюсь и смотрю на нее. Она совсем проснулась и выглядит просто замечательно, последний раз это было в ту ночь, когда мы впервые пошли в дом графа в Карфаксе.

Я удивлен, и мне как-то не по себе, но она так мила, внимательна, предупредительна, что мои страхи отступают. Развожу огонь, ведь у нас с собой запас дров, она готовит ужин, а я распрягаю лошадей, привязываю их, кормлю. Когда я возвращаюсь к костру, ужин уже готов. Хочу положить ей еду, но она с улыбкой говорит, что уже поела — от голода даже не смогла меня дождаться. Мне это не нравится, у меня возникли серьезные сомнения, но пугать ее не хочется, и я молчу. Завернувшись в меха, устраиваемся на ночлег поближе к костру. Уговариваю Мину поспать, пока я буду сторожить ее сон. Однако вскоре забываю об осторожности и впадаю в дремоту, а когда вдруг, спохватившись, вспоминаю, то вижу, что она лежит тихо, не спит и смотрит на меня странно блестящими глазами. Это повторяется несколько раз, и к утру мне все-таки удается выспаться.

Проснувшись, пытаюсь загипнотизировать ее, но увы! Она, хотя и закрывает послушно глаза, гипнозу не поддается. Солнце поднимается все выше и выше, мадам Мина засыпает, да так крепко, что никак не могу ее добудиться. Пришлось перенести ее в экипаж. Поразительно, но во сне она выглядит здоровее и румянее. Ох, не нравится мне это. Я боюсь, боюсь, боюсь! Боюсь всего, даже думать, но я должен продолжать свой путь. На карту поставлены и жизнь, и смерть, и даже нечто большее, мы не должны отступать.

5 ноября, утро. Запишу все точно, по порядку. Хотя нам обоим и довелось повидать много необычного, опасаюсь, как бы вы, друг Джон, не подумали, что все пережитые ужасы и нервное напряжение сказались на моем мозге, и я, Ван Хелсинг, сошел с ума.

Вчера мы весь день ехали, углубляясь во все более дикую и пустынную горную местность. Встречаются огромные пропасти, много водопадов. Природа и здесь порой устраивает свои карнавалы. Мадам Мина все спит и спит. Я проголодался и поел, так и не сумев ее разбудить, чтобы накормить. Боюсь, чары этого мрачного места роковым образом действуют на нее, отмеченную вампирским крещением. «Ну что ж, — сказал я себе, — если необходимо, чтобы она спала весь день, придется мне не спать и ночью».

Дорога — плохая, старая, тряская, невольно голова моя поникла, и я заснул. Проснулся, вновь чувствуя себя виноватым, посмотрел на мадам Мину — она все еще спала, а солнце клонилось к закату. Окрестности изменились — хмурые горы, казалось, отдалились, а мы приблизились к крутому холму, вершину которой венчал замок, описанный Джонатаном. Смешанное чувство торжества и страха охватило меня — к добру или к худу, но мы приближаемся к развязке…

Я разбудил мадам Мину и вновь попытался загипнотизировать ее. Но — увы! — бесполезно. И прежде чем стало совсем темно — даже после заката солнечные лучи еще какое-то время отражались на снегу и царил полумрак, — я распряг лошадей, кое-как устроил их и покормил. Потом развел огонь и усадил рядом с ним закутанную в пледы мадам Мину, теперь очень бодрую и очаровательную.

Приготовил ужин, но есть она не стала, сказав просто, что не голодна. Я не настаивал, понимая тщетность уговоров. Сам поел, мне нужно было набраться сил за двоих. Затем, опасаясь, как бы чего не случилось, начертил большой круг вокруг мадам Мины и раскрошил по нему освященную облатку, тем самым оградив ее. Она сидела тихо, неподвижно, как покойница, и только все бледнела и бледнела, не говоря ни слова. Но когда я подошел к ней, бедная женщина прижалась ко мне, и с болью в сердце я почувствовал, что она вся дрожит. Когда она немного успокоилась, я сказал ей, желая кое-что проверить:

— Пойдемте к костру.

Мадам Мина послушно встала, сделала шаг вперед и остановилась как вкопанная.

— Почему вы остановились? — спросил я.

Она покачала головой и села на свое место. Затем, взглянув на меня широко открытыми глазами как бы только что проснувшегося человека, просто сказала:

— Не могу.

Я обрадовался: то, чего не может она, не могут и те, кого мы боимся. Значит, душа ее защищена!

Тут лошади начали фыркать, рваться на привязи — я подошел к ним; почувствовав мою руку, они негромко заржали, норовя лизнуть меня в щеку, и на время успокоились. За ночь я несколько раз подходил к ним, и каждый мой приход успокаивал их. В самый холодный час ночи, когда начал мести снег и опустился студеный туман, огонь стал угасать; я старался поддерживать его. Однако даже в темноте наблюдалось какое-то свечение, будто светился снег; мне стало казаться, будто круговорот снежинок и клубящийся туман принимают форму женщин в длинных одеяниях. Царила гробовая тишина, лишь временами было слышно негромкое, испуганное ржание лошадей. Страх стал одолевать и меня, но мне удалось взять себя в руки: в пределах своего круга я был в безопасности. И все же не мог избавиться от мысли, что мои видения — следствие ночи, мрака, усталости и тревог. Предо мной словно оживали воспоминания об ужасных приключениях Джонатана: снежинки вдруг закружились в туманной мгле, приняв в конце концов облик тех призрачных женщин, которые хотели его поцеловать. Вот и лошади стали дрожать, жаться друг к другу и постанывать от страха, как человек от боли. Я испугался за мою дорогую мадам Мину, когда эти призрачные фигуры приблизились и окружили нас. Моя спутница сидела спокойно и улыбалась мне; когда же я двинулся к огню, чтобы поворошить дрова, она схватила меня за руку, потянула к себе и прошептала таким тихим голосом, какой мне приходилось слышать лишь во сне:

— Нет, нет! Не выходите! Здесь вы в безопасности!

Я повернулся и, глядя ей в глаза, спросил:

— А вы? Ведь я за вас боюсь!

Тут она тихо и неестественно засмеялась:

— Боитесь за меня! Чего ж за меня бояться? Уж мне-то их бояться нечего.

И пока я размышлял над смыслом ее слов, порыв ветра раздул пламя и осветил красный знак на ее лбу. И тогда — увы! — я понял. А если бы не понял в ту минуту, то понял бы чуть позднее, когда призрачные фигуры приблизились вплотную к кругу, не переступая, однако, его границу. Они стали материализоваться, и наконец, если только Господь не лишил меня рассудка, предо мной стояли три женщины, которых Джонатан видел в той злополучной комнате, где они соблазняли его. Гибкие фигуры, блестящие, холодные глаза, белые зубы, румяные щеки, сладострастные губы. Их смех звенел в ночной тишине, они улыбались бедной мадам Мине и, простирая к ней руки, шептали завораживающими, как хрустальные колокольчики, голосами:

— Приди, сестрица! Иди к нам! Иди, иди сюда!

В страхе я взглянул на мою бедную мадам Мину, и сердце у меня радостно забилось: в ее глазах застыли ужас, отвращение, страх, и это придало мне надежду. Слава богу, она еще не принадлежала им. Я схватил лежавшее рядом со мной полено и, держа перед собой облатку, двинулся на них, одновременно приближаясь к костру. Они стали отступать и ужасно при этом хохотали. Я подбросил дров в огонь, и страх покинул меня: мы были защищены от этих дьявольских созданий, я — Святыми Дарами, мадам Мина — магическим кругом, из которого она не могла выйти и в который они не смели войти. Лошади перестали стонать и легли на землю, снег мягко ложился на них белым покровом. Им тоже больше нечего было бояться.

Так мы дождались рассвета. Мне было одиноко и очень страшно, но при виде прекрасного восходящего на горизонте солнца я ожил. С первыми же признаками рассвета жуткие фигуры растворились в темных клубах тумана и снега, двинувшихся в сторону замка.

На рассвете я машинально повернулся к мадам Мине, намереваясь подвергнуть ее гипнозу, но она спала так крепко, что мне не удалось ее разбудить. Попробовал загипнотизировать спящую, но безрезультатно. Наступил день. Все еще боюсь двинуться с места. Развел огонь и подошел к лошадям все они были мертвы…

У меня сегодня много дел, но, пожалуй, подожду, пока солнце поднимется повыше: мне придется наведаться в такие места, где солнечный свет, несмотря на снег и туман, возможно, послужит мне защитой.

Подкреплюсь завтраком, а потом займусь ужасным делом. Мадам Мина все еще спит. Слава богу! Сон ее спокоен…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.