4. Хронология в романе «Мастер и Маргарита»

4. Хронология в романе «Мастер и Маргарита»

Весна стала для мастера временем перемен. Выигрыш, изменивший его жизнь, пришелся на весну: из окошка снятого у застройщика подвальчика он наблюдает попеременно «сирень, липу и клен» (с. 554), символически знаменующие позднюю весну, лето и осень. Зимой его радует хруст шагов по снегу подле низкого оконца, затем наступает новая весна. Она подарила ему встречу с Маргаритой.

Познакомились они в мае; в день встречи им светило «майское солнце» (с. 556), а чуть позже, когда шли «майские грозы», Маргарита Николаевна приходила к своему возлюбленному уже ежедневно. Их счастье длилось пять с небольшим месяцев, до страшной ночи ареста в «половине октября» (с. 562).

Последний в жизни мастера май ознаменовался появлением Воланда.

Маргарита в своем «вещем сне» видит мастера впервые после его исчезновения. Читатель догадывается, что сон связан с Воландом и действия Маргариты по пробуждении направлены его волей. Маргарита едет на набережную возле Кремля, памятную ей и мастеру как место их первого свидания. Мастер упоминает набережную в разговоре с Иваном, отмечая, что именно туда привели московские улицы не замечавшую ничего вокруг пару, а на другой день они «сговорились встретиться там же… и встретились» (с. 556). Маргарита, повинуясь безотчетному импульсу, идет к этому месту и, сидя на скамейке, вспоминает свой сегодняшний сон, вспоминает, как «ровно год, день в день и час в час, на этой же самой скамье она сидела рядом с ним» (с. 637). Таким образом встреча Маргариты с Азазелло совпадает с годовщиной знакомства мастера и Маргариты.

Мы видим, что этот важный момент не акцентируется Булгаковым, и логическую связь вещего сна, прогулки Маргариты и ее знакомства с Азазелло можно проследить только после скрупулезного сопоставления разных глав романа.

Майский визит Воланда в Москву совпадает с важным рубежом в отношениях главных героев – годовщиной их знакомства, а причина этого визита – роман мастера. Можно предположить, что хронология московских событий калькируется хронологией ершалаимской, – взаимопроникновение этих двух частей романа Булгакова очевидно.

Произведение Булгакова имеет два композиционных стержня. Первый – роман мастера; второй – результат его написания, т. е. вовлечение в реальный мир трансцендентных сил, а также события, связанные с появлением в Москве сатаны. Отметим первую параллель: время в ершалаимских событиях – хронология московской части «Мастера и Маргариты».

Б. Гаспаров, сопоставляя московские события с ершалаимскими, обратил внимание на сближение времени в двух этих частях, особо выделив пятницу14 нисана (казнь Иешуа Га-Ноцри) и бал у Воланда, который давался тоже в пятницу. Назвав произведение мастера «романом-пассионом», хронологически совпадающим с прибытием Воланда в Москву, Б. Гаспаров, однако, не совсем точен, поскольку «пассион» мастера в прямой экспозиции охватывает целиком один день, а московские приключения Воланда длятся дольше и начинаются раньше пятницы.

Пассион, или Пассия – в классическом смысле, – рассказ о Страстях Христовых, запечатленный в четырех канонических Евангелиях, который читается на протяжении четырех воскресений Великого поста перед Пасхой.

Роман мастера можно рассматривать как своеобразный пассион, если, конечно, отождествлять Иешуа Га-Ноцри с Иисусом Христом, поскольку перед читателем проходят страдания, выпавшие на долю бродячего философа и отчасти напоминающие Страсти Христа.

Булгаков выступает как очень точный хронолог. Буквально по часам проходит перед читателем 14 нисана – день, в который обвиняемый в подстрекательстве к мятежу Иешуа Га-Ноцри предстал перед пятым прокуратором Иудеи и был затем казнен.

Хронология московских событий не менее подробна. Начинаются они с весеннего вечера «в час небывало жаркого заката» (с. 423) на Патриарших прудах. Но лишь в 9-й главе читатель узнает, в какой именно день недели появились в Москве Воланд и его свита. Уже погиб Берлиоз, уже попал в клинику Стравинского поэт Бездомный, и только после этого Булгаков сообщает, что вечер, вместивший так много событий, – это вечер среды. «Никанор Иванович Босой… находился в страшнейших хлопотах, начиная с предыдущей ночи со среды на четверг» (с. 510). Именно в среду вечером Воланд познакомился с двумя московскими литераторами. Заканчивается повествование о Воланде воскресным рассветом, начавшимся «непосредственно после полуночной луны» (с. 799), но так как мастер и Маргарита физически умерли на закате субботнего дня и путешествие в «вечный приют» происходит за пределами реального мира и времени, то собственно московские события заканчиваются субботним вечером.

Итак, приключения Воланда и его свиты в Москве происходят с вечера среды до вечера субботы. Это имеет важное значение для сопоставления «апокрифа» мастера с временны?м ходом московских событий. В рассказе об Иешуа Га-Ноцри и его страстях мастер предлагает версию исторического существования Иисуса Христа («Имейте в виду, что Иисус существовал», – говорит и Воланд двум литераторам на Патриарших прудах (с. 435), впрочем не называя его Христом). Свой рассказ иностранец «сплел» после разговора о Боге, богах и поэме Ивана Бездомного, антирелигиозной, но все-таки об Иисусе Христе, и, что важно, «черными красками», но очень живо изображенном. Следовательно, речь идет не о символическом образе. Воланд своим рассказом свидетельствует конкретное земное существование Иисуса.

Стоит отметить одну особенность Воландовой фразы. Тот факт, что Иисус «существовал», в его устах вовсе не означает доказательства существования Иисуса Христа в Вечности как Сына Божия и Второй ипостаси Святой Троицы. В христианском сознании Иисус Христос есть: Он воплотился, жил как человек на земле, был предан, распят, погребен и воскрес в третий день по Писанию. Таким образом, Воландово утверждение двусмысленно: существовал когда-то, а теперь?

Воланд, как и черт Ивана Карамазова, вовсе не склонен доказывать существование Бога ни в одной из Его ипостасей. Он уклоняется от этого вопроса и предлагает рассказ о земном человеке Иешуа, который жил когда-то и которого затем обожествили невежественные люди. Однако Берлиоза Воланд предупреждает о «седьмом доказательстве» существования сатаны и при этом нарочито гневается, когда Иван, сбитый с толку его рассуждениями, пытается отрицать дьявола.

Своим рассказом Воланд демонстрирует историческое, т. е. земное и временн?е, событие, участниками которого стали Иешуа Га-Ноцри (он же Иисус в реплике Воланда) и Понтий Пилат, в «искаженном» якобы виде запечатленное апостолами.

Позволим себе прибегнуть к сравнению, введя третье, мистическое, время поминовения Страстей Христовых в церкви, поскольку, в каком бы трудном положении ни находилась Церковь в современной Булгакову Москве, она, несмотря на ее игнорирование персонажами романа, существовала. Возникает возможность третьей временн?й параллели: Москва – Ершалаим – Иерусалим.

Дата, взятая для ершалаимских событий, соответствует свидетельству Евангелия от Иоанна: 14 нисана, в пятницу, был распят Иисус Христос. Церковное поминовение Страстей происходит раньше, начиная с четверга, именно со Страстного четверга на последней неделе Великого поста; когда до Пасхального торжества остается три дня, поминовение Страстей Христовых достигает наибольшего трагизма. Субботняя вечерняя служба фактически заканчивает Великий пост, и Церковь живет в радостном предощущении пасхальной полуночи – Воскресения Христова. Пятница же, день смерти Иисуса Христа, становится предельным рубежом глубокой скорби: Христос завершил земную жизнь. В мистическом христианском временн?м цикле каждая седмица отражает события последней недели земного пути Христа: от въезда (входа) в Иерусалим в понедельник до Воскресения. Таким образом, происходит троекратное повторение Страстей Христовых и Его Воскресения: во времени недели (микрокосмос), в ежегодном пасхальном цикле (макрокосмос) и в Вечности, ибо эти события свершились и свершаются мистически.

Воланд появляется в Москве в среду. Прямых авторских указаний на то, что идет Страстная неделя, в романе нет, но это можно обнаружить по некоторым деталям.

Во-первых, бал, который дает Воланд, устраивается раз в году (с. 667). Можно было бы предположить, что этот бал аналогичен Вальпургиевой ночи или шабашу ведьм на Лысой Горе, которые тоже происходили только раз в году. Но и Вальпургиева ночь, и полет на Лысую Гору связаны с неподвижными и точными календарными датами: традиционный полет ведьм на гору Брокен происходит, по преданию, в ночь с 30 апреля на 1 мая, в канун праздника св. Вальпургии (отсюда и название). По славянским поверьям, ведьмы слетаются под Киевом на шабаш в канун Ивана Купалы, т. е. праздника рождества Иоанна Крестителя, который приходится на 24 июня по старому стилю и соединяется с языческим культом Купалы. На первой же странице романа указан месяц, в котором происходят события в Москве: «майский вечер» (с. 423). То есть среда – майский день, а бал состоялся в пятницу, поэтому он не может быть ни Вальпургиевой ночью, ни шабашем на Лысой Горе.

Во-вторых, бал у сатаны соединен с весенним полнолунием. Это полнолуние охарактеризовано в эпилоге романа как «весеннее праздничное полнолуние» (с. 808), манящее на улицу профессора Ивана Николаевича Понырева и напоминающее о событиях, участником которых он был. Праздничное полнолуние ассоциируется с еврейской Пасхой, отмечающейся в полнолуние, следующее за весенним равноденствием, т. е. с описанными в романе событиями 14 нисана. Это же полнолуние – ориентир для православной Пасхи, которая совершается вслед за еврейской в ближайшее воскресенье.

В романе Булгакова московское полнолуние достаточно условно, поскольку уже в среду вечером «совершенно отчетливо была видна в высоте полная луна» (с. 459). Столь же полной видит ее Маргарита в пятницу из окна квартиры № 50, и, наконец, улетающую из Москвы кавалькаду по мере сгущения сумерек опять-таки сопровождает «багровая и полная луна» (с. 794).

Визуально луна кажется полной за два-три дня до астрономического полнолуния и через столько же дней после него. Во всяком случае, полнолуние – пасхальный ориентир. Вполне логично предположить, что «пассион» мастера связан с московской частью романа через православную Пасху. Булгаковым этот факт скрыт, а потому нуждается в доказательствах. С луной связаны также астрологические и демонологические теории – в романе при лунном свете происходят самые важные и сверхъестественные события, имеющие отношение к Воланду. И превращение Варенухи в упыря, и полет Маргариты на бал, и извлечение мастера, и, наконец, путь к вечному приюту – все эти события совершаются под знаком луны. Луна с первых страниц сопровождает действия героев: именно ее, разваливающуюся на куски, видит умирающий Берлиоз. Полнолуние в эпилоге романа будит смутные воспоминания, беспокойство, тревогу у людей, повстречавшихся с Воландом. Что, конечно, не следует воспринимать как буквальное указание на то, что память пострадавших оживает в пасхальные дни, но косвенно, опосредованно это напоминание о Пасхе.

В романе мастера с лунным светом связаны убийство Иуды, второй разговор Пилата с Афранием. Рассвет наступил с уходом из дворца Левия Матвея.

Луна – особо важный для Булгакова образ, общий для двух частей романа. Полнолуние объединяет многие, разновременные и по своему характеру многослойные действия. Луна полна, свет ее всепроникающ, внимание на этом настойчиво акцентируется автором. Этот символ очень важен для интересующего нас события: появления Воланда в Москве перед Пасхой.

Полнолуние названо праздничным. Можно отыскать в романе и другие пасхальные ориентиры. Именно в этот вечер Берлиоз критикует антирелигиозную поэму Ивана, которую сам же Берлиоз и «заказал поэту для очередной книжки журнала» (с. 425), причем написана она была «в очень короткий срок». Не исключено, что поводом для ее создания послужила приближающаяся Пасха и переработку необходимо было сделать срочно. Можно даже предположить, что Булгаков, писавший роман с 1929 по 1940 год, взял за точку отсчета вполне реальное празднование поздней (майской) Пасхи, почти совпадающей с гражданским праздником 1 мая. События романа происходят в самом начале мая: липы на бульваре «чуть зеленеющие» (с. 423), несмотря на страшную жару. Отсылкой к 1 мая могут послужить слова Ивана в адрес Рюхина: «Посмотрите на его постную физиономию и сличите с теми звучными стихами, которые он сочинил к первому числу!» (с. 484).

Сразу же оговоримся. Если в основу повествования и положена какая-то конкретная дата, это вовсе не означает, что все «реалии» московских событий привязаны именно к ней. Наблюдения показывают, что в романе тесно переплетаются детали, характерные как для 1920-х, так и для 1930-х годов, о чем речь пойдет ниже. Поэтому подобная точность, неприемлемая для анализа всего произведения в целом, может быть интересна как возможный конкретный факт.

В эпилоге романа говорится, что с момента описываемых событий прошло много лет. Ивану Бездомному уже «тридцать или тридцать с лишним» (с. 808) лет, т. е. минуло лет десять, ведь в момент знакомства читателя с Иваном ему двадцать три года.

Несложно проверить пасхальные даты с 1920 по 1940 год. Четыре Пасхи за двадцатилетие приходятся на май: 2 мая 1926 года, 5 мая 1929 года, 1 мая 1932 года, 2 мая 1937 года. События в романе начались в среду вечером, и до пасхального Воскресения должно пройти пять дней. Совпадение одно – 1929 год.[14] Следовательно, могло случиться, что литераторы увидели Воланда 1 мая 1929 года. «Первая странность этого майского вечера» (с. 423), а именно редкостное безлюдие на бульваре, вполне объяснима. Вечером люди в компаниях отмечают гражданский праздник. Вполне вероятно, что и заседание МАССОЛИТа, назначенное на 10 часов вечера, было приурочено к первомайскому празднику, а поскольку ресторан Грибоедов – ночной и основное веселье в нем начинается после полуночи, заседание, естественно, превратилось бы в дружескую праздничную пирушку, которая последовала бы за официальной частью. Светское застолье объясняет и большое количество народа в ресторане: все столики к полуночи на веранде были заняты, и для двенадцати человек нашлись места только в залах. Праздник привлек в ресторан и гостей из других городов (пародийный Иоганн из Кронштадта, Витя Куфтик из Ростова), «плясали свои и приглашенные гости» (с. 476). Здесь же находились и «виднейшие представители поэтического подраздела МАССОЛИТа». Столь активное включение всех в ночную ресторанную жизнь посреди недели вполне уместно в связи с Первым мая. Становится ясным, почему Степа Лиходеев так веселился сначала в «Метрополе», а потом на даче в Сходне: пьянка не была экспромтом, на дачу специально везли «патефон в чемоданчике» (с. 495). Патефон – роскошь по тем временам, и рядовые граждане веселились под звуки праздничного концерта, в котором передавались классические произведения: «из всех окон, из всех дверей, из всех подворотен, с крыш и чердаков, из подвалов и дворов вырывался хриплый рев полонеза из оперы „Евгений Онегин“» (с. 470). Здесь не столько авторское преувеличение, сколько констатация факта – какой же праздник без музыки!

Найденная нами дата интересна тем, что именно в 1929 году Булгаков начал писать свой роман. Ему, как и мастеру, было 38 лет. Вообще 1929 год стал в жизни писателя критическим. Неприятие его творчества, бедственное положение заставили его в этом году впервые обратиться к А. М. Горькому за поддержкой. Булгаков в письмах Горькому от 3 и 28 сентября 1929 года просит о «гуманной резолюции» на прошении, поданном «правительству СССР», – разрешить покинуть пределы СССР. «Все запрещено, я разорен, затравлен, в полном одиночестве. Зачем держать писателя в стране, где его произведения не могут существовать?»[15]

Таким образом, знаменитому письму Сталину, написанному в 1930 году, предшествовали письма к Горькому 1929 года. Что касается письма Сталину, то Б. Гаспаров очень точно определяет его не только как биографический, но и как «литературный факт», поскольку «судьба мастера сознательно ассоциировалась Булгаковым с его собственной судьбой».[16] «Судьба автора отожествляется с судьбой литературного героя, тем самым как бы становится литературным фактом. Такое отожествление является также примером смешения различных модусов, столь же характерного для мифологического повествования, как и смешение различных временны?х планов».[17]

Итак, если 1929 год появился в романе как автобиографическая деталь, то сплетение разновременных реалий (1920-х годов с 1930-ми) придает роману более эпический характер, делает его своеобразной притчей, пророчеством и т. п.

К самому концу 1920-х годов отсылает ряд деталей. Например, номер «Литературной газеты», в которой напечатаны стихи Ивана Бездомного, указывает на то, что события происходят не ранее 1929 года – года первого выпуска этой газеты. МАССОЛИТ, явно ассоциирующийся с МАППом, не мог существовать позже 1932 года, но гибель его председателя и пожар, уничтоживший здание «Грибоедова», воспринимаются как пророчество о неминуемой гибели объединения, принесшего так много бед самому Булгакову.

Кремировать тело Берлиоза могли не раньше конца 1920-х годов – крематорий в Москве открылся 11 января 1927 года. Впрочем, Булгаков пишет об этом как о чем-то вполне обиходном: «Тот, кто еще недавно полагал, что он чем-то управляет, оказывается вдруг лежащим неподвижно в деревянном ящике, и окружающие, понимая, что толку от лежащего нет более никакого, сжигают его в печи» (с. 431). Обыденность кремации – примета уже 1930-х годов. Из этого же десятилетия – злобное обращение Ивана Бездомного к врачу: «Здорово, вредитель!» (с. 483). Возникает ассоциация с процессом над врачами-убийцами в связи со смертью А. М. Горького (1936 г.) и его сына М. А. Пешкова (1934 г.).

Особо стоит отметить и появление двух «новеньких» гостей на балу у сатаны, имен которых Коровьев якобы не знает. Один из них – автор плана убийства человека, «разоблачений которого он чрезвычайно опасался» (с. 686), с помощью яда, которым обрызгали стены кабинета. Второй – исполнитель. Этот изысканный способ убийства и анонимность гостей на балу ассоциируются с попыткой Ягоды отравить Ежова, стены и шторы кабинета которого были, по его приказанию, обрызганы ртутью (ртуть добавили и в побелку). Правда, желаемого результата Ягода не добился. Но присутствие Ягоды на балу у Воланда связано уже с концом 30-х годов – он мог там появиться только после смерти в 1937 году.

Из реалий 1930-х годов Б. Гаспаров отмечает неоднократное упоминание в романе имени А. С. Пушкина в связи со столетием гибели поэта в 1937 году. В торжествах по этому поводу активное участие принял Булгаков (пьеса «Последние дни»).

Б. Гаспаров проследил и ассоциацию с процессом Н. И. Бухарина в 1938 году через имя чиновника Николая Ивановича, превращенного в борова. «Важно также, что Николай Иванович оказывается в романе связан с Иваном Николаевичем Бездомным (принцип зеркального подобия); эта связь подтверждена тем, что в эпилоге данные персонажи встречаются друг с другом: Бездомный наблюдает за Николаем Ивановичем, находящимся „за решеткой“ сада».[18]

Характеристика, данная Иваном поэту Рюхину («типичный кулачок по своей психологии») (с. 484), ассоциируется с коллективизацией и с 1930-ми годами.

Интересно в контексте 30-х годов рассмотреть ироническую беседу Коровьева и Бегемота о Достоевском с «гражданкой в белых носочках», сидящей у входа на веранду в ресторан «Грибоедов». Коровьев уверяет ее, что Достоевский был писателем, несмотря на отсутствие у него каких-либо удостоверений. «Да возьмите вы любых пять страниц из любого его романа, и без всякого удостоверения вы убедитесь, что имеете дело с писателем» (с. 769). «Достоевский бессмертен» (с. 769). Патетическая защита великого писателя – чрезвычайно смелый шаг и в 1920-е, и в 1930-е годы – время резкой критики Достоевского. В 1934 году на I съезде советских писателей В. Б. Шкловский сказал: «Я сегодня чувствую, как разгорается съезд, и, я думаю, мы должны чувствовать, что если бы сюда пришел Федор Михайлович, то мы могли бы его судить как наследники человечества, как люди, которые судят изменника… Ф. М. Достоевского нельзя понять вне революции и нельзя понять иначе как изменника».[19]

Словесная защита Достоевского аналогична защите Воландом мастера и является реакцией на вульгарно-социологический подход к творчеству писателя. Только нечистая сила способна на смелый выпад против официального мнения, только она способна помочь, уверяет Булгаков. В книге посетителей Бегемот и Коровьев ставят подписи «Панаев» и «Скабичевский» – фамилии литераторов 60-х годов XIX века, участвовавших в травле Достоевского. Отсюда мостик перекидывается к речи Шкловского, вероятно хорошо известной Булгакову, и создается цепь непрерывности травли и гонений. Бегемот и Коровьев, войдя в «Грибоедов», фигурально превращаются в Панаева и Скабичевского, т. е. еще раз обыгрывается тема МАССОЛИТа как организации, делающей критика преследователем (сначала критик хвалит, а войдя в МАССОЛИТ, становится антагонистом) подлинного таланта.

В «Мастере и Маргарите» Булгаков художественно уточнил и спрессовал «реалии» целого десятилетия. Перечисленные выше ассоциации можно значительно расширить, но это не входит в задачи данной работы.

В плане автобиографичности романа Булгакова следует подчеркнуть выведенный нами из Пасхалий 1929 год как рубеж жизни Булгакова. Его герой мастер не знал тех событий 1930-х годов, которые ассоциациями рассеяны по всему роману, это знание самог? «правдивого повествователя». Мастер умер и остался за чертой 1929 года, Булгаков продолжал жить и работать в изменившейся для него ситуации. После телефонного разговора со Сталиным, который состоялся весною 1930 года, через три недели после письма Булгакова советскому правительству, многое изменилось в жизни писателя: он получил возможность работать в МХАТе, травля была остановлена, последнее десятилетие его жизни стало чрезвычайно плодотворным. В связи с этим хочется еще раз остановиться на осмыслении Булгаковым своей биографии как литературного факта. От ситуационной близости с Достоевским, преследуемым Панаевым, через Пушкина, на биографию которого во многом ориентировался Булгаков (в письме к правительству он просит Сталина «быть первым его читателем» – явная аллюзия на отношения Пушкина с Николаем I), к уничтожению черновика «романа о дьяволе», первого варианта «Мастера и Маргариты», сожженного одновременно с отправлением письма правительству, что заставляет вспомнить Гоголя и судьбу второй части «Мертвых душ».[20] Реальный мастер Булгаков остается жить, литературный герой погибает, но в сознании читателей, связывающих Булгакова и его героя, реальность замещается литературным фактом, и гибель главного героя прочно связывается с самим Булгаковым. Таким образом, мы имеем дело с мифологизацией собственной биографии через образ мастера, поданный как замещение автора героем, о чем мы уже говорили. То же самое можно сказать и о «спрессованном» в романе времени: «Это рассказ о мире, который погиб, сам того не ведая… И тем самым – это пророчество о гибели, которое одновременно и сбылось, и сохранило свою актуальность на будущее – так сказать, конец света, не имеющий конца».[21]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.