Греки

Греки

У древних греков, несмотря на то, что они считали себя людьми гуманными и противопоставляли свою культуру «варварским» нравам окружающих народов, человеческие жертвоприношения в самых разных видах и по самым разнообразным поводам были в ходу на протяжении большей части их долгой истории. Правда, такой массовой резни, какую устраивали на похоронах своих царей египтяне и жители Месопотамии, греки не знали. Но человеческая кровь прекратила литься на алтари Эллады лишь к четвертому веку до н. э., а быть может, и позже.

Корни этого обычая уходят в глубь тысячелетий, он пронизывает всю греческую мифологию, и мы без труда прослеживаем его по крайней мере с первой половины второго тысячелетия до нашей эры — времени, когда, согласно мифографам, к власти пришло третье поколение богов во главе с Зевсом, а согласно историкам, на землях Эллады (включая острова Эгейского моря и побережье Малой Азии) воцарилась развитая крито-микенская культура.

В отличие от египтян и шумеров греки почти не знали заупокойных человеческих жертв. Их представления о загробном мире не предполагали, что умершему понадобятся слуги. Бесплотные, лишенные памяти тени, бродившие по Аиду, не имели земных благ, да они им былии не нужны. Единственным, чего жаждали тени, была кровь черных баранов и овец, которая возвращала им память и позволяла вновь — видимо, ненадолго — обрести подобие жизни, хотя бы и бестелесной.

Впрочем, уже в «Одиссее» есть упоминание о том, что среди бесплотных и бесчувственных теней встречаются грешники, которые несут заслуженное и вполне телесное наказание: Тантал, мучимый голодом и жаждой, Сизиф, вынужденный, обливаясь потом, вечно вкатывать на гору тяжелый камень. Кроме того, в «Одиссее» есть и упоминание о блаженных Елисейских полях, куда попадают души самых выдающихся героев (впрочем, многие исследователи считают это позднейшей вставкой). Так или иначе, в период между началом двенадцатого века (посещение Аида Одиссеем) и восьмым веком до н. э. (жизнь Гомера) у греков появилось какое-то представление о том, что души за гробом продолжают жизнь, подобную жизни земной. Тем не менее в слугах покойные греки почему-то не нуждались, и человеческие жертвоприношения на похоронах были и согласно мифам, и согласно данным археологии большой редкостью. Одним из немногих ахейцев, чье имя неоднократно упоминается в связи с такими жертвоприношениями, был, как это ни странно, Ахилл.

В «Одиссее» тень Ахилла, обитающая в Аиде, обретает сознание и память, только напившись бараньей крови. После этого герой говорит:

Я б на земле предпочел батраком за ничтожную плату

У бедняка, мужика безнадельного, вечно работать,

Нежели быть здесь царем мертвецов, простившихся с жизнью.

Трудно поверить, чтобы предводителю мирмидонян были нужны в загробном царстве служанки или наложницы. Тем не менее сразу после взятия Трои греки принесли в жертву Ахиллу дочь Приама — Поликсену. Она была зарезана на кургане героя его сыном Неоптолемом. Некоторые мифографы упоминают о любви, которую питал Ахилл к юной троянке. Существует и версия о том, что он погиб по дороге в святилище Аполлона, куда шел безоружным для переговоров о свадьбе с дочерью своего врага. Таким образом, Поликсена стала, вольно или невольно, причиной смерти героя и была принесена ему в жертву перед отплытием ахейцев на родину. Эта история вдохновила многих писателей, драматургов и художников, о ней писали Софокл, Еврипид, Сенека… Правда, согласно Флавию Филострату, Поликсена сама покончила с собой после смерти Ахилла из любви к нему, а согласно древнему комментатору Еврипида, была смертельно ранена при падении Трои и похоронена Неоптолемом. Но так или иначе, версия о принесении девушки в жертву тени Ахилла не вызывала у греков никаких принципиальных сомнений. Тем более что сам Ахилл за год до этого принес двенадцать «пленных Трои прекрасных сынов» в заупокойную жертву своему другу Патроклу. Гомер так описывает эти похороны:

Сруб они вывели в сотню ступней шириной и длиною

И на вершину его мертвеца положили, печалясь.

Много и жирных овец, и тяжелых быков криворогих,

Перед костром заколов, ободрали.

И, срезавши жир с них,

Тело Патрокла кругом обложил Ахиллес этим жиром

От головы до ступней; на костер побросал он и туши.

Там же расставил сосуды двуручные с маслом и медом,

К ложу их прислонив.

Четырех лошадей крепкошеих

С силою бросил в костер, стеная глубоко и тяжко.

Девять собак у стола Ахиллеса владыки кормилось;

Двух из них заколол Ахиллес и туда же забросил;

Также двенадцать отважных сынов благородных троянцев

Острою медью зарезал, свершив нехорошее дело.

Силе железной огня пастись на костре предоставил,

И зарыдал, и товарища принялся звать дорогого…

Впрочем, такие жертвы у греков носили скорее символический характер и свидетельствовали лишь о жажде мщения. При этом, вероятно, отнюдь не предполагалось, что зарезанные на жертвенном костре троянцы станут слугами Патрокла в загробном мире. Ахилл еще раньше говорил над трупом своего друга:

Радуйся, милый Патрокл, хотя бив жилище Аида!

Делаю все для тебя, что раньше тебе обещал я:

Гектора труп притащив, собакам отдам его в пищу,

Возле ж костра твоего зарежу двенадцать я пленных

Трои прекрасных сынов, за убийство твое отомщая.

Эти два жертвоприношения, отметившие жизнь и смерть царя мирмидонян, были, скорее, редчайшими исключениями. И даже Гомер, вдохновенно описывающий резню, которую в течение многих лет устраивали ахейцы по всей Троаде, убийство двенадцати человек у костра Патрокла называет «нехорошим делом». Кстати, на похоронах Гектора, которые проходили под стенами Трои несколькими днями позже и которые описаны Гомером достаточно подробно, человеческие жертвы не упоминаются. А вот боги в отличие от павших героев человеческой крови требовали довольно часто.

Следы человеческих жертвоприношений, приносимых богам предками будущих эллинов, уходят в далекое прошлое. Так, в Коринфе археологи обнаружили колодец эпохи ранней бронзы, забитый останками более чем двадцати человек. Специалисты высказали предположение, что это — результат жертвоприношения хтоническим, или подземным, богам.

Согласно мифам, первые человеческие жертвоприношения совершались в честь Крона, отца Зевса. Крон был известен тем, что пожирал своих детей, рожденных богиней Реей. Бога можно было если не оправдать, то понять: было предсказано, что он будет свергнут собственным сыном. Но на всякий случай божественный отец проглатывал и дочерей. Впрочем, поскольку дети Крона, как и положено богам, были бессмертны, то, пожирая их, он тем не менее не мог их уничтожить (позднее все они были извергнуты обратно и жили долго и счастливо). Однако супруге Крона не нравилась эта традиция, и однажды взамен очередного ребенка она дала мужу проглотить завернутый в пеленки камень. А сына — им был грядущий верховный бог

Зевс — спрятала в пещере на острове Крит. Охраняли младенца некие «куреты».

По поводу того, кто такие куреты, существуют разнообразные точки зрения, но кем бы они ни были, людьми или божествами, все сходятся на том, что древние куреты обитали на Крите во времена правления Крона и именно они охраняли младенца Зевса. Позднее этим словом стали называть юношей, разыгрывавших перед зрителями сцены, которые, согласно греческим мифам, происходили на этом месте, сначала в Диктейской пещере, где Рея родила божественного младенца, а потом в Идейской пещере, где она его спрятала. Но если древнейшие куреты ограничивались охранными функциями и лишь заглушали плач младенца Зевса звоном щитов и копий, звуками тимпанов и флейт и шумом воинских плясок, то позднее куреты-жрецы, судя по всему, чувствовали вину перед обманутым ими Кроном и пытались загладить ее жертвоприношениями. Историк третьего века до н. э. Истр сообщает, что в древности куреты приносили в жертву Крону детей.

Действительно, на Крите археологи обнаружили следы человеческих жертвоприношений, совершавшихся в эпоху бронзы. В частности, в одном из помещений Кносского дворца археолог П. Уоррен обнаружил человеческие кости, лежавшие вместе с двадцатью восемью прекрасно сохранившимися сосудами. Это были останки нескольких подростков в возрасте десяти-пятнадцати лет. Следы скобления на костях говорят о ритуальном людоедстве. А тот факт, что кости не подвергались термической обработке, возможно, говорит о поедании критянами сырого мяса. Именно поэтому некоторые исследователи трактуют находку Уоррена иначе (не опровергая, впрочем, факта людоедства) и связывают ее с культом Диониса или Дионаса-Загрея (одной из архаических ипостасей Диониса).

Культ бога плодоносящих сил земли и вечно обновляющейся растительности Диониса был неразрывно связан в сознании греков с жизнью и смертью. Кроме того, жертвы богу виноградарства и виноделия могли приноситься не иначе, как в состоянии опьянения и вакхического неистовства. Поэтому одним из наиболее древних ритуалов служения Дионису было разрывание и поедание живого мяса. Всем известна печальная судьба Орфея, который был разорван на куски вакханками за то, что не почитал Диониса и предпочел ему Аполлона. Впрочем, сам Дионис оказался веротерпимее своих почитательниц — согласно Овидию, он не одобрил самоуправства вакханок и превратил их за это в дубовые деревья. Однако кровавые оргии на празднествах в честь Диониса после этого не прекратились. Сцены разрывания и поедания детей и животных в рамках культа Диониса сохранились на греческих вазах V–IV веков (но в это время, вероятно, уже только на вазах — к пятому веку человеческие жертвоприношения совершались греками лишь в исключительных случаях, причем в жертву приносились военнопленные или преступники).

В «Вакханках» Еврипида рассказывается о том, как юный фиванский царь Пенфей повторил судьбу Орфея и был растерзан женщинами за то, что пытался запретить поклонение Дионису-идимо, Пенфею, двоюродному брату Диониса, было сложно признать богом собственного кузена. Сами женщины поначалу тоже не признавали Диониса богом и сыном Зевса. Но он наслал на них безумие, заставил уйти в горы и превратил в вакханок. Еврипид описывает лагерь, в котором женщины идиллически украшали себя зеленью плюща, дуба или цветущего тиса и прикладывали к груди детенышей серны. «И вот одна, взяв тирс, ударила им о скалу — из скалы тотчас брызнула мягкая струя воды; другая бросила тирс на землю — ей бог послал ключ вина; кому была охота напиться белого напитка, тем стоило концами пальцев разгрести землю, чтобы найти потоки молока; а с плющевых листьев тирсов сочился сладкий мед…» Но идиллия продолжалась недолго. Один из героев Еврипида, которому выпало сомнительное счастье побывать в лагере вакханок, рассказывает:

«В положенный час они начали потрясать тирсами в вакхической пляске, призывая в один голос Иакха — Бромия, Зевсова сына. И вся гора стала двигаться в вакхическом ликовании, все звери; не было предмета, который бы не закружился в беге. Мы бегством спаслись; а то вакханки разорвали бы нас. Они же, безоружные, бросились на скот, жевавший траву. И вот одна стала производить ручную расправу над вымистой коровой, мычавшей под ее руками; другие рвали на части и разносили телок; вот взлетело на воздух ребро, вот упало на землю раздвоенное копыто; а само животное висело на ели, обливаясь и истекая кровью. Свирепые быки, бравшие раньше на рога всякого, кто их дразнил, теперь валились на землю под тысячами девичьих рук, и покровы их мяса разносились быстрее, чем ты мог бы сомкнуть свои царские очи…»

Потом опьяненные вином и кровью женщины понеслись в селения, лежавшие у подножия Киферона. «Ворвавшись туда, точно враги, они стали разносить и опрокидывать все, что им попадало в руки». Они похищали детей (правда, не причиняя им вреда). А мужчинам, которые пытались смирить их силой оружия, вакханки наносили раны своими тирсами. В конце концов обезумевшие женщины увидели фиванского царя Пенфея, приняли его за льва и, предводительствуемые матерью Пенфея и ее сестрами, разорвали на части.

«Мать первая, точно жрица, начала кровавое дело и бросилась на него. Он сорвал митру с головы, чтобы она, несчастная Агава, узнала его и не совершила убийства; он коснулся рукой ее щеки и сказал: „Мать моя, ведь я сын твой, Пенфей, которого ты родила в доме Эхиона; сжалься надо мною, мать моя, за мои грехи не убивай твоего сына!“ Но она, испуская пену изо рта и вращая своими блуждающими глазами, одержимая Вакхом, не была в своем уме, и его мольбы были напрасцы; схватив своими руками его левую руку, она уперлась ногой в грудь несчастного и вырвала ему руку с плечом — не своей силой, нет, сам бог проник своей мощью ее руки. То же сделала с другой стороны Ино, разрывая тело своей жертвы; к ней присоединились Автоноя и вся толпа вакханок. Дикий гул стоял над долиной; слышались и стоны царя, пока он дышал, и ликования вакханок; одна уносила руку, другая ногу вместе с сандалией; они сдирали мясо с ребер, обнажая кости, и разносили обагренными руками тело Пенфея.

Теперь части разорванного тела лежат в различных местах, одни — под мрачными скалами, другие — густой листве леса, и не легко собрать их; бедную же его голову сама мать, своими руками сорвавшая ее, наткнула на острие тирса и, воображая, что это голова горного льва, несет ее прямо через Киферон, оставив сестер в хороводах менад».

На греческом острове Тенедос Дионис носил прозвище Антропоррест — «Человекорастерзыватель». Римский писатель рубежа II–III веков н. э. Элиан писал в своем сочинении «О природе животных»:

«Тенедосцы держат стельную корову для Диониса Антропорреста, „Человекорастерзывателя“, и когда ей приходит пора телиться, они заботятся о ней, как о женщине-роженице. Но новорожденного детеныша они приносят в жертву после того, как привяжут котурны к его ногам. В человека же, который поражает его топором, народ бросает камни, и тот бежит прочь, пока не достигнет моря».

Историки считают, что теленок стал заменой человеческой жертвы, которая приносилась в далеком прошлом.

Согласно Павсанию, составившему во втором веке подробное «Описание Эллады», жители города Потнии, неподалеку от Фив, однажды, принося жертву богу, «под влиянием опьянения пришли в такое неистовство, что убили жреца Диониса; убившие тотчас же были поражены моровой язвой, и вместе с тем из Дельф к ним пришло веление бога приносить Дионису ежегодно цветущего мальчика; немного лет спустя, по их словам, вместо мальчика бог разрешил приносить им как жертву козу». После этого местный Дионис получил прозвище Эгобол — «Козлопоражающий».

Римский писатель Фирмик Матерн описал празднество, которое раз в два года совершалось на Крите в честь Диониса, — на этом празднестве критяне растерзывали живого быка.

Бык и козел— традиционные символы Диониса — заменили человека в культе этого бога. А человек в свое время заменил самого бога — едь именно смерть божества разыгрывалась в дионисийских мистериях. Не случайно вакханки растерзали Пенфея, приняв его за льва, — ведь и Дионису случалось превращаться в этого зверя. А одна из ипостасей Диониса — Загрей (сын Зевса Критского и богини плодородия Персефоны) — был растерзан титанами.

И Орфей, и Пенфей не были случайными жертвами — они пострадали за свое нежелание преклониться перед Дионисом. Жители Потнии тоже приносили человеческие жертвы не в порядке обычного ритуала, а в качестве компенсации за убийство жреца. Это достаточно типичная для Греции ситуация: регулярные, например, календарные человеческие жертвоприношения встречались достаточно редко. Чаще случались жертвоприношения разовые — очень часто в виде наказания за нечестие или иные преступления против нравственности (не обязательно свои собственные). Правда, такие случаи в одной только мифологии исчисляются десятками…

Однажды сын критского царя Миноса Андрогей стал победителем на Панафинейских играх, чем вызвал зависть афинского царя Эгея. Эгей решил погубить юношу и предложил ему принять участие в охоте на Марафонского быка. У быка была богатая биография: он был послан Миносу Посейдоном для принесения в жертву, но остался жив, имел связь с женой Миноса Пасифаей, которая родила от него печально известного Минотавра, потом Посейдон наслал на быка безумие, и он опустошал Крит, пока Геракл не смирил его и не доставил царю Эврисфею в Микены. После чего бык помчался в Аттику и стал бесчинствовать на Марафонской равнине, в окрестностях Афин. Бык, конечно, представлял немалую опасность, чем и воспользовался злокозненный Эгей, пославший на смерть бедного Андрогея. Впрочем, по другой версии, Эгей убил юношу, не прибегая к помощи быка. Но так или иначе Андрогей действительно погиб из-за козней афинского царя, и Минос, узнав о смерти сына, пошел войной на Афины.

Минос имел лучший в мире флот, он высадился в Аттике и осадил Афины, но взять их не смог. Тогда царь Крита обратился к Зевсу с просьбой отомстить убийце сына. Зевс взял мольбе, и в Афинах начались голод и болезни, что, впрочем, и без божественного вмешательства естественно в условиях осады. Тогда афиняне запросили оракул и выяснили, что им надлежит принести человеческую жертву, что и было исполнено. Обряд почему-то совершили на могиле киклопа Гереста, причем выбор пал на четырех девушек сразу. Ими стали дочери спартанца Гиакинта: Антеида, Эглеида, Литея и Ортея. Но боги, судя по всему, сочли жертву недостаточной — ведь Гиакинт не был уроженцем Афин, он переселился в Аттику из Лакедемона. А греческие боги любили, чтобы для них жертвовали самым дорогим; предпочтительной жертвой всегда считались царские дети и, уж во всяком случае, не дети недавнего переселенца.

Афиняне вновь вопросили оракул, и бог ответил им, что наказание на них должен наложить сам Минос. Смирившийся перед божественной волей Эгей отправил к Миносу посольство и получил приказ регулярно посылать на Крит семь юношей и семь девушек на съедение Минотавру. Это, безусловно, было не простой данью — если стоять на точке зрения мифа и признать реальность Минотавра, то прокормить его наверняка можно было и чем-нибудь другим, поэтому регулярная гибель четырнадцати афинян могла носить только ритуальный характер. Если же обратиться к исторической науке, то, как мы уже говорили, человеческие жертвы на Крите были известны, они приносились и Крону, и Дионису (хотя в данном случае речь скорее могла идти о жертвоприношении отцу Миноса — Зевсу, который прибыл на Крит в образе быка с юной Европой на спине, или же Посейдону, который послал на Крит Марафонского быка). В Кносском дворце сохранились фрески, на которых изображены люди, играющие с быками. И вполне возможно, что юношей и девушек, привезенных из Афин, действительно заставляли участвовать в тавромахии и погибать — на арене или в лабиринте — под копытами и рогами разъяренного животного.

Афинская история (или мифология?) знает немало жертвоприношений, связанных с военными действиями. Аполлодор рассказывает о войне между Афинами и близлежащим Элевсином, которая разгорелась в правление одного из древнейших афинских царей Эрехтея (прадеда Эгея). Элевсинцам помогало большое войско фракийцев, и дело для афинян оборачивалось далеко не самым лучшим образом. Эрехтей вопросил бога о том, как ему все-таки одержать победу, и оракул предложил царю принести в жертву одну из своих дочерей. Выбор пал на младшую дочь, после чего остальные дочери царя закололись сами, потому что у них существовал договор умереть вместе. После такой представительной жертвы боги повернулись к афинянам, и победа над Элевсином была одержана.

Подобным образом и перед Походом Семерых против Фив знаменитый предсказатель Тиресий предупредил фиванцев, что они победят, если Менекей, сын знатного фиванца Креонта, принесет себя в жертву Аресу. Аполлодор пишет: «Услышав это предсказание, сын Креонта Менекей заколол себя перед городскими воротами». Жертва не оказалась напрасной: война была кровопролитной, но в конце концов Фивы одержали победу (хотя она и далась дорогой ценой).

Надо отметить, что отношение греческих богов к человеческим жертвоприношениям было двойственным. С одной стороны, они их требовали и принимали. С другой — случалось, что и осуждали, по крайней мере в тех случаях, когда люди приносили им такие жертвы по собственной инициативе, без повеления оракула. Так, Павсаний, сравнивая первого царя Аттики, строителя афинского акрополя, Кекропса и царя Аркадии Ликаона, пишет:

«Лично я думаю, что афинский царь Кекропс и Ликаон жили в одно время, но в вопросах религии они были не одинаково мудры. Кекропс первый назвал Зевса Верховным и решил не приносить ему в жертву ничего, что имеет душу, сжигая на его алтаре в виде жертвы местные лепешки, которые и до нашего времени афиняне называют пеланами. Наоборот, Ликаон на алтарь Зевса Ликейского принес человеческого младенца, зарезал его в качестве жертвы и окропил его кровью алтарь. Говорят, что сейчас же после этой жертвы он из человека был обращен в волка. Этот рассказ внушает мне доверие: сказание это издавна сохраняется у аркадян, и самая вероятность говорит в его пользу».

Случалось, что жертвоприношение, которого требовали боги, не удавалось, если в дело вмешивался смертный герой. Если жертва была спасена силой оружия, то боги в большинстве случаев не обижались и даже могли наградить воспротивившихся их воле смертных. Об этом рассказывает, например, миф о Персее и Андромеде. Мифографы сообщают, что Кассиопея, жена царя эфиопов Кефея, стала хвалиться своей красотой, утверждая, что превосходит самих морских богинь нереид. Нереиды обиделись и пожаловались Посейдону, а тот, по сообщению Псевдо-Эратосфена, «стал разорять страну, наслав на нее кита». Не вполне понятно, как мог кит — животное достаточно мирное, питающееся планктоном и к тому же не способное выходить из воды, — угрожать бедным эфиопам, однако достоверно известно, что он настолько напугал их, что пришлось обратиться к оракулу Амона. Тот объявил, что единственный способ избавиться от чудовища — принести ему в жертву дочь Кассиопеи и Кефея — Андромеду. Девушку приковали к скале, но, по счастью, мимо пролетал на волшебных сандалиях Персей, только что расправившийся с горгоной Медузой и имевший при себе ее голову, от взгляда которой все живое обращалось в камень. По некоторым данным, Персей достал из сумки знаменитую голову и тем превратил кита в скалу у берегов Эфиопии. По сообщению же Овидия, который подробно описал эту историю в «Метаморфозах», герой не стал расходовать голову и обошелся своими силами, поразив кита мечом. Так или иначе, жертвоприношение не состоялось, и вместо него сыграли свадьбу. Правда, эта история в конечном итоге стоила жизни немалому количеству народа, но их гибель не имела отношения к ритуалу и культу— явившийся на свадьбу бывший жених Андромеды Финей устроил на пиру потасовку, в результате которой многие погибли, а сам Финей и те из его соратников, которых Персей не успел убить собственноручно, были обращены в камень знаменитой головой.

Ни Посейдон, ни нереиды не имели к Персею претензий за то, что он избавил город от напасти. Более того, все участники данной истории получили от богов по персональному созвездию: и Кассиопея, и Кефей (Цефей), и Андромеда, и Персей, и даже кит… Интересно, что, хотя Персей выступил в защиту девушки, обреченной в жертву, сам он был позднее обожествлен греками и на его родине, в Аргосе, и ему стали приносить в жертву мальчиков, причем в качестве жриц выступали юные девы.

Кстати, очень похожая история с неудавшимся жертвоприношением произошла в Трое за несколько десятилетий до Троянской войны. Царь Лаомедонт пригласил богов Посейдона и Аполлона построить стены вокруг своего города. Боги исправно выполнили работу: окружили Трою действительно замечательными стенами, после чего потребовали от Лаомедонта обещанной платы. Однако прижимистый царь не только не рассчитался с божественными строителями, но с позором изгнал их, причем, как передает Гомер, «обоим похвалялся отсечь в поругание уши». Боги справедливо обиделись, и Аполлон наслал на город чуму, а верный традиции Посейдон напустил на жителей очередного кита, пожиравшего жителей.

В конце концов, чтобы избавить город от напасти, Лаомедонту пришлось принести в жертву собственную дочь Гесиону. Девушку приковали к скале, и чудовище уже готовилось сожрать ее, но в это время мимо города проплывал Геракл, направлявшийся на черноморское побережье Малой Азии, в страну амазонок, за поясом царицы Ипполиты. Герой готов был сразиться с чудовищем, но потребовал для себя нетрадиционной награды — он вовсе не жаждал жениться на Гесионе и попросил отдать ему замечательных коней, которых Лаомедонт в свое время получил от Зевса в качестве выкупа за своего сына Ганимеда. Лаомедонт пообещал коней, и девушка была спасена. Но, обманув богов, Лаомедонт тем более не побоялся обмануть простого смертного — получив дочь, он отказался отдать Гераклу коней. Геракл ушел ни с чем, но зло затаил и через некоторое время вернулся к стенам Трои, без особого труда взял город, Лаомедонта убил, на трон посадил его сына Приама, а Гесиону отдал в наложницы своему соратнику Теламону. Так история с неудавшимся жертвоприношением Андромеды повторилась под стенами Трои.

С окрестностями Трои, точнее, с проливом, на берегу которого она стоит и который древние называли Геллеспонтом, связана история еще одного жертвоприношения. Впрочем, началась она достаточно далеко от этих мест, в Беотии — одном из регионов центральной Греции. Здесь правил царь Афамант (сын бога ветров Эола и брат печально известного Сизифа). Первой женой царя стала богиня облаков Нефела, от которой он имел сына Фрикса и дочь Геллу. Но потом супруги разошлись, и царь женился на некой Ино, которая хотя являлась и дочерью основателя Фив Кадма и теткой бога Диониса, но все же была простой смертной. Ино возненавидела пасынка и падчерицу и замыслила погубить их, причем сделать это решила весьма сложным образом. Для начала злокозненная фиванка решила добиться принесения Фрикса в жертву Зевсу. Она убедила женщин Беотии тайно от мужей поджарить семенную пшеницу. В стране начался голод, и Афамант послал гонцов за советом к дельфийскому оракулу. Что бы ни ответил оракул, предусмотрительная Ино перехватила гонцов и убедила их сказать, что оракул требует принести Фрикса в жертву Зевсу. Афамант под давлением сограждан был вынужден подчиниться. Впрочем, сначала все как будто кончилось благополучно: когда мальчика уже подводили к алтарю, его мать послала на выручку сыну златорунного барана. Баран подхватил Фрикса и его сестру и помчал их по воздуху в далекую Колхиду. На этом история с жертвоприношением благополучно и бескровно завершилась, но злоключения детей не окончились: пролетая над проливом, отделяющим Малую Азию от Европы, Гелла упала в воду и утонула, дав проливу имя Геллеспонт— «море Геллы». Впрочем, некоторые мифографы утверждают, что ее спас Посейдон. А Фрикс благополучно прилетел в Колхиду и женился на дочери местного царя Эета. В результате пострадал только несчастный баран — вместо благодарности он был принесен в жертву Зевсу.

Отец детей Афамант тоже едва не окончил жизнь на жертвеннике. После долгих скитаний и злоключений он оказался в Ахее, и когда местные жители по повелению оракула затеяли, как пишет Геродот, «очищение своей страны», они решили заколоть бывшего царя Беотии в качестве искупительной жертвы. На счастье Афаманта как раз в это время в Ахее оказался его внук — сын Фрикса Китиссор. Он не стал поминать былые обиды своего отца и спас злополучного деда. Но, видимо, греческие боги не всегда спокойно относились к тому, что у них отнимают предназначенные им жертвы. На этот раз боги обиделись, и их гнев пал на потомков Китиссора. Отныне всем старшим в роду было воспрещено вступать в «пританей» — так греки называли здание суда и государственного совета. А тех, которые все же имели несчастье каким-то образом оказаться в пританее, приносили в жертву в святилище Зевса Лафистия (на горе Лафистион). Не вполне понятно, что же так влекло бедных потомков Китиссора в злополучный пританей, но, судя по Геродоту, они постоянно там оказывались, после чего подлежали казни. Историк пишет: «…много осужденных в жертву богу в страхе убегали на чужбину. Если они через некоторое время возвращались и были пойманы, то их вводили в пританей как бы в торжественной процессии и, покрыв с ног до головы венками, приносили в жертву».

Одним из самых знаменитых жертвоприношений в мировой истории стало заклание Ифигении перед отплытием ахейцев под стены Трои. Оно замечательно прежде всего тем, что в последний момент Артемида, которой предназначалась жертва, спасла девушку, заменив ее ланью. Эта история наметила грядущую гуманизацию греческих культов, если же рассматривать ее в мировом масштабе, то она перекликается с аналогичным событием, ставшим краеугольным камнем трех великих религий, — жертвоприношением Авраама (в процессе которого, как известно, Бог заменил Исаака овном). Кроме того, именно жертвоприношение Ифигении во многом определило ход грядущих событий античной мифологии (или истории?). Не будь его, ахейские корабли не доплыли бы до Трои; не было бы ссоры Ахилла с Агамемноном, легшей в основу «Илиады», не скитался бы по морям Одиссей, а настойчивые женихи не осаждали бы верную Пенелопу. Не будь его, не прогремело бы на весь мир убийство Атрида Агамемнона, богини мщения Эвмениды не преследовали бы его сына Ореста, и мир не узнал бы великих трагедий Эсхила, Софокла и Еврипида. Эней не бежал бы из горящего Илиона и не основал бы в Италии колонию, ставшую праматерью Рима… Короче, жертвоприношение Ифигении стоит того, чтобы познакомиться с ним поближе.

Когда ахейцы после долгих сборов, которые, по разным источникам, длились от одного до семи лет, наконец вывели свои корабли из гавани города Авлида, их поход на Трою не продлился слишком долго. Сначала греки перепутали и вместо «высокотвердынной Трои» разгромили владения своего союзника Телефа в Мизии. А когда ошибка разъяснилась и устыженные ахейцы, принеся извинения, вновь сели на свои «чернобокие суда», разразилась буря, которая пригнала неудачливых вояк обратно в авлидскую гавань. Здесь выяснилось, что дороги на Трою не знает никто, кроме того самого Телефа, с которым только что вышла такая неприятная история. А когда ахейцы всеми правдами и неправдами уговорили Телефа участвовать в походе, случилась очередная заминка: не стало попутного ветра. Обратились к прорицателю Калханту, и тот объявил, что ветер отменила богиня Артемида. По одним данным, она разгневалась на Агамемнона за то, что он убил ее священную лань, по другим — за то, что он, подстрелив оленя, похвастался, что даже сама Артемида не сделала бы это так ловко. Кроме того, он не принес богине в жертву чаемого ею золотого ягненка… Короче, Артемида устами Калханта возгласила, что ветра не будет, пока греки не принесут ей в жертву дочь Агамемнона Ифигению.

Ифигения со своей матерью Клитемнестрой, сестрами и маленьким братом Орестом в это время мирно жила в Микенах. Для того чтобы заманить дочь в Авлиду, Агамемнону пришлось пойти на хитрость: он отправил в Микены гонца, который объявил, что отец просватал Ифигению за Ахилла и ей надлежит явиться в стан ахейцев, чтобы вступить в блестящий брак с сыном любимца богов Пелея и богини Фетиды. Клитемнестра с Ифигенией немедленно прибыли в Авлиду. Одним из первых, кого они здесь встретили, оказался Ахилл. Клитемнестра заговорила с ним, как с будущим зятем, и к своему удивлению выяснила, что Пелид вовсе не собирается ни на ком жениться. К чести героя, он не знал, что Агамемнон воспользовался его именем для того, чтобы заманить девушку на жертвенник. Возмущенный Пелид объявил, что не допустит убийства, невольной причиной которого является он сам. Категорически воспротивилась и мать девушки. Еврипид в трагедии «Ифигения в Авлиде» влагает в уста Клитемнестры яростное обличение человеческих жертвоприношений:

«Я жрец, — ты говоришь, — а не палач».

Жрец, а какой, скажи, Атрид, молитвой

Благословенье призывать на нож

Ты думаешь, подъятый на ребенка,

На плоть и кровь свою, Агамемнон?

А я? могла бы я с тобой молиться?

С убийцею и за убийцу — нет!

И если б бог, малютку пожирая,

От матери еще молитвы ждал,

Он был бы глуп… Но дальше, царь, вернувшись

Домой, ужель ты б мог ласкать детей?

О, ты бы не решился! Да ребенок

Не захотел бы ни один глядеть

На этого жреца их детской крови…

Впрочем, Ифигении не нужны были заступники — узнав, как обстоит дело, она решила исполнить волю богини:

За родину, за всю Элладу тело

Я предаю на жертву, и. никто

Меня к тому не вынуждал, — веди же

К богине дочь, коли богиня ждет.

И дай вам бог счастливую удачу,

Оружие украсить и домой

С победою вернуться из-под Трои.

А до меня ахеец ни один

Пусть не касается: я горло молча

Подставлю вам; я — сердцем не ягненок.

Еврипид подробно описывает подготовку к жертвоприношению:

И вот Калхант-провидец вынул нож,

Что лезвие таил в суровой коже,

И в россыпь круп его он погрузил

Средь золотой корзины, а царевне

Венком чело увил. Меж тем Пелид,

Вкруг алтаря кружась, его водою

И той крупой священной окропил

И к дочери Зевесовой взывает:

«О дивная охотница, в ночи

Ты по небу свое светило катишь…

Прими ж от войск союзных этот дар

И от вождя дружин, Агамемнона:

Кровь чистую из девственной ее

И мраморной мы выпускаем шеи.

Утешься ей и даруй путь судам,

Дай Трою нам высокую разрушить!..»

И в землю взор в молчаньи вперил

Агамемнон; и Менелай, и войско

Потупились. И наскоро мольбу

Жрец сотворил, меж тем как взор прилежно

На девственной груди ее искал,

Где б нож вонзить ему, чтоб без мучений

И разом ей конец настал…

Еврипид описывает, как испуганные очевидцы отвели глаза от жертвенника, а когда вновь подняли их — Ифигении уже не было.

Близ алтаря лежала, содрогаясь,

Огромная, красы отменной, лань,

И кровь ее в последних муках жизни

По ступеням рекой струилась алой…

Жрец объявил ахейцам, что «благородный дар… охотницей божественной отринут…», что Ифигения «среди богов удел днесь обрела» и что «молва о чуде меж греками, конечно, не умрет». Версии о том, что Ифигения стала божеством, придерживался автор «Каталога женщин» (ошибочно приписывавшегося Гесиоду); он писал, что Артемида

Деву поспешно с собой унесла и амвросией сладкой

Тело с главы умастила, чтоб оное стало нетленным,

Дни навсегда положила в бессмертии жить, не старея.

Ныне ее называет племя земных человеков

Спутницей славной метальщицы стрел Артемидой Дорожной.

Спася девушку, Артемида перенесла ее в далекую Тавриду (нынешний Крым), где у богини было святилище, и сделала своей жрицей. О том, как дальше сложилась судьба Ифигении, тоже повествуют многие античные авторы. Тем более что судьба эта была не из легких: едва спасшись от жреческого ножа, Ифигения должна была сама участвовать в человеческих жертвоприношениях, которыми старались умилостивить богиню благочестивые тавры. Делала она это, судя по всему, настолько добросовестно, что со временем затмила саму Артемиду и стала почитаться местными жителями в качестве одной из ипостасей богини. Геродот, побывавший в Причерноморье семью веками позже, писал:

«У тавров существуют такие обычаи: они приносят в жертву Деве потерпевших крушение мореходов и всех эллинов, кого захватят в открытом море, следующим образом. Сначала они поражают обреченных дубиной по голове. Затем тело жертвы, по словам одних, сбрасывают с утеса в море, ибо святилище стоит на крутом утесе, голову же прибивают к столбу. Другие, соглашаясь, впрочем, относительно головы, утверждают, что тело тавры не сбрасывают со скалы, а предают земле. Богиня, которой они приносят жертвы, по их собственным словам, это — дочь Агамемнона Ифигения. С захваченными в плен врагами тавры поступают так: отрубленные головы пленников относят в дом, а затем, воткнув их на длинный шест, выставляют высоко над домом, обычно над дымоходом. Эти висящие над домом головы являются, по их словам, стражами всего дома».

Даже в четвертом веке уже нашей эры Аммиан Марцеллин, офицер римской армии и историк, описывает почти такой же ритуал — с той лишь разницей, что в его времена отрубленные головы выставляли на стенах святилищ. Описания античных авторов подтверждаются и находками археологов…

Еврипид, описавший чудесное спасение дочери Агамемнона в трагедии «Ифигения в Авлиде», посвятил ее деятельности на новом месте жительства еще одну трагедию — «Ифигения в Тавриде». Он описал святилище богини, в котором по приказу царя Фоанта в жертву Артемиде приносили всех появившихся в этих краях греков. Ифигения говорит:

Из старины обычай

Меж таврами ведется и теперь:

Коль эллин здесь появится, богине

Его готовить в жертву я должна.

Еврипид описывает алтарь, замазанный кровью, — «по его зубцам развешены остатки вооружения приносимых в жертву эллинов». Сюда прислужницы Ифигении несут необходимые для жертвоприношения «сосуды с медом, маслом, молоком, белые ткани и ножи». Впрочем, сама Ифигения, хотя и называет свою богиню «дивной», хотя и служит ей, как этого требует обычай, такой практики не одобряет. Она говорит:

Лукавая богиня! К сердцу желчь

Вздымается: убитого коснися,

Родильницы иль мертвого — и ты

Нечист — от алтаря ее подальше!

А человечья кровь самой в усладу…

Не может быть, чтоб этот дикий бред

Был выношен Латоною и Зевсом

Был зачат. Нет, нет, не поверю я,

Чтоб угощал богов ребенком

Тантал И боги наслаждались.

Грубый вкус Перенесли туземцы на богиню…

При чем она? Да разве могут быть

Порочные среди богов бессмертных?

Трагедия Еврипида заканчивается отменой человеческих жертвоприношений. Ифигения с ее неожиданно объявившимся братом Орестом, которого она должна вести на заклание, бегут обратно в Грецию. Афина, которая тоже совершенно неожиданно объявилась во владениях Артемиды, рекомендует беглецам перенести статую кровожадной богини из Таврии в Аргос и там учредить культ хотя и кровавый, но в смягченном варианте. Теперь жрецу надлежало лишь слегка касаться мечом шеи жертвы и пускать кровь «для вида, сердце теша богинино».

Не вполне понятно, почему процедуру жертвоприношения Артемиде установила Афина и что по этому поводу думала сама Артемида. Но, судя по всему, богиня-охотница не слишком возражала, потому что смягченный вариант ее культа в спартанском государстве (в которое со временем вошел и Аргос) действительно прижился и существовал много веков. Со временем надрезы на шее жертвы отменили. Но поскольку богиня все-таки жаждала крови, то спартанцы учредили обычай бичевать на алтаре Артемиды юношей-эфебов (достигших совершеннолетия).

Павсаний пишет:

«Место, называемое Лимнеем, является храмом Артемиды. Тут находится ее деревянное изображение, которое, говорят, некогда Орест и Ифигения похитили из Тавриды. По рассказам лакедемонян (спартанцев. — О. //.), оно было перенесено в их город Орестом, который тут и царствовал… После этого им было сообщено божье слово — орошать жертвенник человеческой кровью. Прежде приносили в жертву того, на которого указывал жребий, но Ликург заменил это бичеванием эфебов… При этом присутствовала жрица, держа в руках деревянное изображение. Будучи маленьким по величине, это изображение было очень легким, но если бывает, что бичующие бьют эфеба слабо, щадя или его красоту, или его высокое положение, тогда для жрицы это деревянное изображение становится тяжелым, и она с трудом может его держать; она начинает тогда обвинять бичующих и говорит, что из-за них она чувствует тяжесть».

Юные спартанцы считали делом чести выдержать истязание без единого стона; они состязались друг с другом, кто выдержит больше ударов, и некоторые из них умирали на алтаре. Впрочем, это уже было делом добровольным — Артемида не требовала смертей и готова была ограничиться кровью. Да и юноши шли на смерть не столько во имя богини, сколько ради славы, которую они за это обретали. Плутарх сообщает:

«Мальчиков в Спарте пороли бичом на алтаре Артемиды Орфии в течение целого дня, и они нередко погибали под ударами. Мальчики гордо и весело соревновались, кто из них дольше и достойнее перенесет побои; победившего славили, и он становился знаменитым. Это соревнование называли „диамастигосис“, и происходило оно каждый год».

Приносили человеческие жертвы Артемиде и соседи спартанцев, жители города Патры на северо-западе Пелопоннеса. Но у них эта практика полностью прекратилась вскоре после Троянской войны. Согласно Павсанию, дело обстояло так. Когда ионийцы заселили эти места, они построили в честь Артемиды храм и учредили ежегодный праздник и ночное бдение, посвященные богине. Должность жрицы должна была нести невинная девушка до тех пор, пока она не выходила замуж, — ведь и сама Артемида была богиней девственной. Однажды обязанности жрицы возложили на девушку изумительной красоты, по имени Комето. В нее был влюблен юноша Меланипп, «превосходивший своих сверстников красотою лица и другими качествами». Меланипп пытался просватать Комето, но не встретил поддержки ни у своих родителей, ни у отца Комето. «Тогда, — как пишет Павсаний, — печальном романе Меланиппа подтвердилось то, что подтверждалось много раз и в других случаях, а именно: что любви свойственно нарушать законы людские и попирать почтение к богам». Но Комето и Меланипп не просто «нарушили законы» и «попрали почтение» — они сделали храм «своим брачным чертогом». Учитывая декларативную девственность Артемиды, это нанесло ей особое оскорбление. Павсаний пишет:

«…Гнев Артемиды обрушился на людей: земля перестала приносить плоды, их поразили необычные болезни со смертными случаями, более частыми, чем прежде. Когда при этих бедствиях они прибегли к помощи божественного откровения в Дельфах, то Пифия открыла преступление Меланиппа и Комето; и веление бога было — их самих принести в жертву Артемиде и затем каждый год приносить богине в жертву девушку и юношу, которые были самыми красивыми. Из-за этого жертвоприношения река у храма Артемиды Трикларии получила название Амелиха (Немилостивая), а раньше у нее не было никакого названия. Достойна сожаления судьба юношей и девушек, которые гибли как жертвы богине из-за Меланиппа и Комето, сами не повинные ни в чем, достойны сожаления и их родственники…»

Жители Патр, обескураженные происходящим, обратились за советом в Дельфы, и оракул пообещал, что жертвоприношения можно будет прекратить после того, как в их землю прибудет «иноземный царь, везя с собой иноземное божество». Таковой царь не замедлил явиться: это был один из героев Троянской войны Эврипил.

Когда после взятия Трои греки делили добычу, Эврипиду, в числе прочего, достался замечательный ларец с изображением Диониса. Открыв ларец, Эврипил увидел божественный лик и сошел с ума. Впрочем, Дельфийский оракул не поскупился на предсказание и для него: для того, чтобы исцелиться, царю было велено водрузить свой ларец и поселиться в том месте, где он встретит людей, приносящих «чуждые эллинам жертвы». У Эврипила, несмотря на безумие, хватило ума последовать этому совету, и он стал скитаться по миру в поисках таковых людей. Однажды ветер пригнал его корабли к морскому берегу на побережье Пелопоннеса, и Эврипил увидел людей, ведущих юношу и девушку на заклание к храму Артемиды. Нельзя сказать, чтобы эта жертва была такой уж «чуждой эллинам», тем более что ветеран Троянской войны Эврипил не мог не знать о судьбах Ифигении, троянских юношей и Поликсены. Тем не менее он водрузил на берегу свой ларец, а местные жители, увидев обещанных им царя и кумира, поняли, что жертвоприношения на этом можно прекратить. Прекратилась и болезнь Эврипила, и все кончилось хорошо. Девушка и юноша спаслись, и даже реке жители Патр дали новое название: теперь она стала называться Мелиха, что значит «милостивая». Служение новому богу было бескровным и радостным. Павсаний описывает его следующим образом:

«Бог, который находится в ларце, именуется Эсимнетом (Владыкой); тех, которые служат специально ему, всего девять человек, их выбирает народ по их достоинству из числа всех граждан; столько же выбирается и женщин. В праздничную ночь один только раз выносит наружу жрец этот ларец. Это особенность и торжественный акт специально этой ночи. Кроме того, часть молодых людей, детей местных жителей, украсив свои головы венками из колосьев, спускается к реке Мелихе: некогда так украшались те, кого вели на жертву Артемиде. В наше же время они складывают свои венки из колосьев у статуи богини и, омывшись в реке, вновь возлагают на себя венки, но уже из плюща, и так идут к храму Эсимнета. Так установлено у них совершать это торжественное служение».

Кое-где времена, непосредственно последовавшие за Троянской войной, действительно ознаменовались смягчением или отменой кровавых культов. Но далеко не все ветераны этой войны оказались гуманистами. В свое время для Агамемнона и Ифигении все началось с отсутствия попутного ветра, который обидчивая Артемида не хотела послать ахейским кораблям. Позднее проблемы с ветром повторились, но теперь уже у брата Агамемнона — Менелая, который по окончании войны какое-то время обретался в Египте. Геродот пишет:

«Менелай, несмотря на то, что египтяне сделали ему много добра, отплатил им за это бесчестным поступком. Противные ветры задерживали его отплытие, и так как это промедление тянулось долго, то Менелай задумал нечестивое дело. Он схватил двух египетских мальчиков и принес в жертву, чтобы умилостивить ветры. Когда это злодеяние обнаружилось, то возмущенные египтяне погнались за ним, и он бежал с кораблями в Ливию. Куда он затем направился дальше, египтяне не могли мне сказать. Однако они утверждали, что знают об этом частично, правда, по слухам, а частью могут ручаться за достоверность, так как события происходили в их стране».