Звуковая система языков. Природа членораздельного звука

Звуковая система языков. Природа членораздельного звука

15. Человек порывом души заставляет свои органы издавать членораздельные звуки, образующие основу и сущность всякой речи. Это было бы под силу и животному, если бы оно смогло испытать такой же порыв. Уже в первом и самом необходимом своем элементе язык такими прочными и нерасторжимыми узами связан с духовной природой человека, что ее активизации достаточно, а вместе с тем необходимо для того, чтобы обратить издаваемый животным звук в членораздельный. Ведь членораздельный звук характеризует лишь намерение и способность обозначать смысл, причем не смысл вообще, а смысл определенного представления мысленного образа. Именно в этом состоит отличие членораздельного звука от животного, с одной стороны, и от музыкального тона, с другой. Лишь по способу произношения звука, а не на основе формальных свойств можно описать членораздельный звук. Причина этого кроется не в нашей неспособности, а в его своеобразной природе, ибо он представляет собой не что иное, как сознательное действие создающей его души; звук материален ровно настолько, насколько того требует его внешнее восприятие.

Материальность воспринимаемого на слух звука можно, пожалуй, в какой-то мере отделить от самого звука, чтобы более отчетливо представить его артикуляцию. Мы можем проследить это на примере глухонемых. Слух не открывает возможности общения с ними, однако они учатся понимать речь по движению речевых органов говорящего и по письму, сущность которого целиком определяется артикуляцией. Глухонемые способны говорить, если кто-то корректирует положение и движение их органов речи. Это происходит лишь благодаря присущей также и им артикуляционной способности, проявляющейся в том, что глухонемые благодаря связи собственного мышления с органами речи в общении с другими людьми по одному компоненту — движению их органов речи — учатся узнавать следующий компонент — мысли. Слышимый нами звук они воспринимают по положению и движению органов речи и при чтении письма. Не слыша этого звука, глухонемые воспринимают его артикуляцию зрительно, а также благодаря напряженным усилиям их самих что-либо произнести. Таким образом, в данном случае происходит своеобразное разложение членораздельного звука. Выучиваясь читать и писать на основе знания алфавита и даже говорить, глухонемые не просто идентифицируют представления по знакам или зрительным образам, а действительно понимают язык. Они выучиваются говорить не только потому, что обладают разумом, подобно другим людям, а именно потому, что также владеют языковой способностью, мышлением и органами речи, согласованными друг с другом, равно как и стремлением использовать их во взаимодействии: при этом как одно, так и другое имеет свое основание в человеческой природе, пусть даже в каком-то отношении и ущербной. Разница между ними и нами заключается в том, что их органы речи не подражают образцу готового членораздельного звука, а постигают внешнюю сторону этой деятельности не уготованным самой природой способом, а искусственно. Их пример показывает также, насколько глубока и неразрывна связь между языком и письмом, даже если она не поддерживается слухом.

Сила духа воздействует на артикуляцию и заставляет органы речи воспроизводить звуки в соответствии с формами своей деятельности. Общая особенность взаимодействия формы деятельности Духа и артикуляции заключается в том, что сфера действия как того, так и другого делится на элементы; простое объединение этих элементов образует совокупности, которые в свою очередь стремятся превратиться в части новых совокупностей. К тому же многообразие должно скрепляться в единство, как этого требует мышление.

Поэтому отличительными чертами членораздельного звука с необходимостью являются целостность, позволяющая четко отличать его от других, а также способность вступать в определенные отношения со всеми остальными мыслимыми звуками. Отграничение звука от всех мешающих ему дополнительных шумов необходимо для его отчетливости и для построения гармонических созвучий, но в то же время такое отграничение обусловлено ролью звука как элемента речи. Обретя достаточную силу, оторвавшись от глухого и дикого звериного крика и став по-настоящему воплощением человеческих побуждений и разумных устремлений, речь содержит членораздельный звук уже в чистом виде. Благодаря способу своего порождения членораздельный звук становится частью системы, в рамках которой он обретает свойство занимать общее положение с одними звуками и противостоять другим. Каждый отдельный звук образуется в соотношении с другими звуками, как и он сам необходимыми для беспрепятственного построения речи, хотя описать в точности этот процесс невозможно. У каждого народа создается необходимое количество членораздельных звуков, отношения между которыми строятся в соответствии с потребностями данной языковой системы. Первые основные различия между звуками складываются в результате различия органов речи и мест образования членораздельных звуков. Далее к ним присоединяются дополнительные качества, которые могут быть присущи каждому звуку независимо от различия органов. К таким качествам относятся придыхание, шипящие и носовые призвуки и т. д. Эти качества могут, однако, препятствовать четкому различению звуков, и поэтому, если алфавит содержит эти звуки в таком, отшлифованном в процессе произношения виде, что они сохраняют все свои качества и в то же время ясно и безошибочно воспринимаются самым тонким слухом, то это служит вдвойне верным доказательством полноценности языкового сознания. Эти призвуки вместе с лежащей в их основе артикуляцией должны в таком случае объединяться в специфическую модификацию основного звука, которой полностью ограничивается их употребление.

Звуки, образованные консонантным способом, произносятся только в сопровождении озвучивающего их потока воздуха. Это движение воздуха, в зависимости от места, где оно протекает, и от отверстия, через которое оно проходит, приводит к созданию таких четко отличающихся друг от друга и находящихся между собой в устойчивых отношениях звуков, как звуки консонантного ряда. Тем же самым способом озвучивания, двойственным по своей природе, образуется слог. Однако в слоге заключены не два или несколько звуков, как мы привыкли видеть на письме, а собственно лишь один произнесенный определенным образом звук. Разделение простого слога на гласный и согласный, если иметь в виду самостоятельные звуки, является искусственным. В действительности согласный и гласный взаимно определяют друг друга таким образом, что воспринимаются слухом в неразрывном единстве. Для того чтобы и на письме обозначить эту естественную связь, было бы правильнее изображать гласные не как отдельные буквы, а лишь как модификации согласных, как это принято в целом ряде азиатских алфавитов. В сущности, гласный даже невозможно произнести изолированно. Поток воздуха, образующий гласный, должен натолкнуться на какое-либо препятствие, чтобы зазвучать, и если такой преградой не является отчетливо произносимый в начале слога согласный, то необходимо по меньшей мере самое легкое придыхание, которое в некоторых языках обозначается на письме перед каждым начальным гласным. Такое придыхание может постепенно перерасти в полноценный гуттуральный согласный, и язык может обозначить отдельными буквами различные степени этого превращения. Гласные, так же как и согласные, требуют четкого отграничения от соседних элементов, которое поэтому должно дважды проводиться в одном и том же слоге. В системе гласных гораздо сложнее сохранить это различение, хотя именно в ней оно наиболее необходимо для совершенства языка. Гласный связан не только с предшествующим ему, но и с последующим звуком, который может быть как настоящим согласным, так и просто придыханием, как, например, висарга в санскрите или, в некоторых случаях, конечный алиф в арабском языке. Однако именно в данной позиции, когда к гласному примыкает не подлинный согласный, а один из призвуков членораздельного звука, отчетливость звука воспринимается слухом с большим трудом, нежели в слогах с начальным согласным. Именно это обстоятельство весьма отрицательно проявляется в письменности некоторых народов. Благодаря наличию двух рядов гласных и согласных, всегда взаимно определяющих друг друга, но четко различаемых и слухом и абстрагирующей способностью, в алфавите образуется новая система разнообразнейших отношений, а также противопоставление данных рядов друг другу, используемое языком в различных целях.

Таким образом, из общего количества членораздельных звуков в любом алфавите выделяются два самостоятельных явления, которые в большей или меньшей мере благотворно воздействуют на язык. Первым из них является абсолютное обилие звуков в алфавите, второе представляет собой отношения этих звуков друг к другу и к целостности и закономерности совершенной звуковой системы. Подобная система, в соответствии со своим построением, включает наряду с классами букв множество способов, посредством которых членораздельные звуки группируются по степени родства или противопоставляются друг другу, не обладая таким родством, не говоря уже о противоположности и родстве всех тех отношений, в которые могут вступать звуки. Поэтому при анализе какого-либо языка прежде всего возникает вопрос, в достаточной ли степени разнородность звуков этого языка соответствует принципам построения, выражающим степень родства или противоположности, а также в связи с этим — равномерно ли распределено часто столь очевидное обилие звуков внутри языковой системы, соразмерной во всех своих элементах с языковым сознанием народа, или одни классы испытывают недостаток, тогда как другие имеют явный избыток звуков.

Подлинная стройность системы, к которой действительно близок санскрит, требует, чтобы каждый членораздельный звук, характеризующийся своим местом образования, содержался бы во всех классах, то есть сочетался бы со всеми звуковыми модификациями, различаемыми в языках человеческим слухом. С этой точки зрения совершенство языков, как это легко установить, прежде всего зависит от оптимального устройства слуха и органов речи. При этом совсем не безразлично, насколько звучна или монотонна речь народа, насколько сам этот народ в силу своей природы и особенностей восприятия разговорчив или молчалив. Ведь ощущение радости, испытываемое человеком от членораздельного произнесения звуков, сообщает этим звукам богатство и разнообразие сочетаний. Даже животные, издавая нечленораздельный звук, не могут иногда не испытывать какой-то легкой и свободной радости от самого его произнесения. Часто звук вырывается наружу непроизвольно, вызванный, например, неприятными ощущениями; в других случаях, когда звуком манят, предупреждают об опасности или призывают на помощь, он вызван определенным намерением. Но бывает, что звук рождается без всякого намерения или необходимости радостным чувством бытия, тогда причиной его становится не радость необузданного наслаждения, а искусные переливы голоса, ласкающие слух. Это уже поэзия — мерцающая искра в беспросветной тьме животного существования. Разные виды звуков вовсе не поровну разделены между родами животных, одни из которых совершенно безмолвны, другие отличаются звучными голосами, однако немногие из них наделены звуками радостного и возвышенного свойства. Знание причин этих различий, путь к которому едва ли будет найден, было бы полезным для более глубокого понимания языка. Причину того, почему даром пения владеют лишь птицы, можно было бы искать в том, что они, в отличие от всех иных животных, более свободно существуют в стихии звука, проникая в самые высокие его сферы. Но есть и такие птицы, которые, подобно обитающим на земле животным, довольствуются лишь ограниченным числом однообразных звуков.

В языке решающим фактором является не обилие звуков, а, скорее, наоборот, — гораздо существенней строгое ограничение числа звуков, необходимых для построения речи, и правильное равновесие между ними. Языковое сознание должно поэтому содержать еще нечто, не поддающееся детальному объяснению, — сходное с инстинктом предчувствие всей системы в целом, на которую опирается язык в данной индивидуальной форме. Здесь уже проявляется то, что, в сущности, повторяется во всем процессе образования языка. Язык можно сравнить с огромной тканью, все нити которой более или менее заметно связаны между собой и каждая — со всей тканью в целом. С какой бы стороны к этому ни подходить, человек всякий раз касается в речи лишь какой-то отдельной нити, но, движимый инстинктом, он постоянно совершает это так, как будто в данный момент ему открыта вся основа, в которую неизбежно вплетена эта отдельная нить.