Глава третья «Чевенгур»

Глава третья

«Чевенгур»

По мне, «Чевенгур» Андрея Платонова — одна из самых важных книг для понимания большевистской революции. Попала она мне в руки случайно. Все хвалили, но никто не мог ясно сказать, о чем она. На обложке имковского издания голова коня и голова солдата. Неопределенно подумалось: верно что-нибудь о конармии. Тем больше с каждой страницей возрастало мое удивление Я такого не ждал.

Андрей Платонов изображает большевистскую революцию как великую и в то же время безумную, страшную и жалкую эсхатологическую драму. В Чевенгуре все апокалиптики. Чевенгурские «буржуи» ждут второго пришествия «Лежали у заборов в уюте лопухов бывшие приказчики и сокращенные служащие и шептались про лето Господне, про тысячелетнее царство Христово, про будущий покой освященной страданиями земли».

Для чевенгурских же коммунистов это ожидание второго пришествия — предрассудок, контрреволюция Но вот что удивительно, они сами ждут свершения, конечно, какого-то небывалого, космического события, которое все преобразит После того, как капиталисты и мелкая буржуазия будут повсеместно истреблены, «социализм придет моментально и все покроет. Еще ничего не успеет родиться, как хорошо настанет» Новое небо и новая земля настанут «в Дванове уже сложилось беспорочное убеждение, что до революции и небо и все пространство были иными — не такими милыми». И времени, как клялся Ангел, уже не будет:

— А у нас всему конец.

— Чему же конец-то? — недоверчиво спрашивал Гопнер.

— Да всей мировой истории конец — на что она нам нужна!»

Другому герою повести при чтении статьи Ленина о кооперации «открылась столбовая дорога святости, ведущая в Божье государство житейского довольства и содружества». Когда он приходит в Чевенгур искать кооперацию, председатель чевенгурского ревкома Чепурный ему говорит: «история уже кончилась». Дванов догадывается, почему Чепурный и другие чевенгурские большевики так хотят коммунизма: «он есть конец истории, конец времени».

Чепурный? Что за фамилия? Уж не придумал ли Платонов? Не имею представления, какими источниками он пользовался, когда писал свой «Чевенгур». Может быть, это только случайное совпадение. Но вот в 1966 году, т. е. без малого через сорок лет после написания «Чевенгура», выходит книга С. С. Волка «Народная Воля». В ней есть ссылка на статью Я. Абрамова «Прошлое и настоящее штунды», журнал «Дело» 1883, № I:

«Весной 1881 г. крестьянин с. Мордва Феодосии Чепурный называл царя дьяволом и говорил землякам, что убьют и нового государя, а когда истребят всю царскую фамилию, «будут бить панов, священников и богатых мужиков для того, чтобы раздавали все бедным». Крестьянин с. Погорелец Степан Шутенко в 1882 г. проповедовал упразднение церквей, духовенства и правительства. Он оправдывал С. Перовскую и говорил, что Александра III убьют и других государей не будет, а настанет общее равенство и общность имущества».

В «Известиях Воронежского краеведческого общества» в 1926 году, в №№ 7 и 8, И. Тарыдин писал о крестьянских откликах на 1-е марта 1881 г. в Воронежской губернии: «Порой антицарские высказывания носят мистический, полурелигиозный характер. Крестьянин Добрынченко из слободы Бутурлиновки (Воронежской губ.) в начале марта говорил, что Александр II был змей из Апокалипсиса, который «хвостом своим, т. е. железной дорогой, охватил всю Россию», а об Александре III говорил как об антихристе, народившемся от того змея. В середине марта отставной рядовой В. Петров в с. Тюменевке той же губернии сказал односельчанам: «Вы присягали не государю, а антихристу».

Повторяю, не знаю, был ли Платонов знаком со всеми этими свидетельствами. Но трудно отделаться от чувства, что его Чепурный — это все тот же Феодосий Чепурный, но только с тех пор он узнал о Марксе и Ленине.

Хорошо. То, что ждали второго пришествия чевенгурские «буржуи», понятно. Они жили «ради Бога», верили по-церковному и видели в ужасах революции несомненные признаки кончины века. Но откуда же все-таки эсхатологические чаянья у чевенгурских коммунистов. Ведь вот вы сами говорите, они верили уже не в гибель антихриста, а в учение Маркса и Ленина. Вот именно поэтому. Они знали, что Маркс и Ленин требуют «ликвидации класса остаточной сволочи», и тогда наступит «окончательное счастье» и всей мировой истории придет конец. Именно в этой вере и нужно искать объяснение апокалиптического вдохновения большевистской революции.

Не знаю, думал ли об этом сам Платонов? Слесарь, красноармеец, писатель, одаренный ясновиденьем подлинного художника, он рассказал притчу о том, чему был свидетелем. «Чевенгур» — трагическая эпопея обманутого Лениным русского люмпен-пролетариата, «босоты», голытьбы. В рассказе Платонова эта эпопея настолько напоминает эгалитарно-коммунистические мессианские движения европейского средневековья, что с удивлением чувствуешь: тут не только сходство, тут прямое, хотя и скрытое, подземное преемство. Те иностранные и русские толкователи, которым непременно хочется видеть в большевистской революции чисто русское, невозможное на Западе явление, просто не помнят европейскую историю. Тому, кто не читал ее забытые кровавые преданья, не понять, откуда пошли тоталитарные движения нашего времени. Конечно, как всякое историческое событие, и большевистская и национал-социалистическая революция, говоря марксистским языком, происходили каждая в своем «историческом контексте», и у каждой из них была своя «специфика». Кто с этим спорит? Но в последнем, самом важном счете это были новые, еще небывалой силы взрывы революционного хилиазма, который в прошлом столько раз сотрясал устои европейского общества.

С наибольшей определенностью об этом писал Норман Кон в замечательной книге «Стремление к тысячелетнему царству». Рассказывая историю европейского революционного хилиазма, Норман Кон приходит к заключению, что теперешние тоталитарные идеологии, в сущности, — завершение средневековых апокалиптических учений, только под современной наукообразной оболочкой. Норман Кон указывает, что это смутно чувствовали сами идеологи национал-социализма и коммунизма. В «Мифе XX века» Розенберг посвятил целую восторженную главу германскому внецерковному мистицизму XIV века, он говорит и о движениях беггардов, бегинок и братьев свободного духа. Другие нацистские историки внимательно изучают революционный хилиазм Верхнего Рейна. Коммунисты же, с легкой руки Энгельса, написали несчетные книги о Томасе Мюнцере.

Национал-социализм и коммунизм — единоутробные ублюдки. При всех их внешних различиях они унаследовали тот же генотип: ожидание последнего решительного боя, в том бою мировая тирания будет уничтожена избранным народом — германской расой у нацистов, пролетариатом у марксистов. Тогда настанет миллениум — всегерманский Рейх у нацистов, новый мир у марксистов.

Тому, кто не хочет этого видеть, не понять родословной большевизма и поразительного сходства нацистского и коммунистического государства.

Христиане унаследовали все варианты ветхозаветных апокалиптических пророчеств: и самые воинственные — поражение мечом всех угнетателей избранного народа, и самые светлые и мирные — спасение всех народов, уничтожение смерти навеки, «большая радость» для всех страждущих и бедных.

Ожидание Нового Иерусалима стало закваской всей христианской цивилизации: «И отрет Бог всякую слезу с очей, и смерти не будет уже: ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет». (Откр. Св. Иоанна, 21:4).

В самый разгар восстания Маккавеев был обнародован рассказ о сне пророка Даниила: после совершенного истребления «зверя четвертого», т. е. эллинистического царства Селевкидов, — «царство и величие царств всей поднебесной дано будет святому народу Всевышнего, которого царство — царство вечное, и все властители будут служить и повиноваться ему».

Сон Даниила заворожил на века всех угнетенных и обездоленных. Но только святой избранный народ Божий теперь уже не евреи, а Церковь Христова, Новый Израиль, гонимые христиане. В награду за муки они наследуют мессианский пир и станут бессмертными.

Награды за все страдания ждут и герои «Чевенгура». Они верят — при коммунизме наступит «окончательное счастье жизни».

«Чепурный отстал от Жеева и прилег в уютной траве чевенгурской непроезжей улицы. Он знал, что Ленин сейчас думает о чевенгурских большевиках… Ленин наверное пишет Чепурному письмо… чтобы Чепурный со всеми товарищами ожидал к себе в коммунизм его, Ленина, в гости, дабы обнять в Чевенгуре всех мучеников земли и положить конец движению несчастия в жизни».

Рожденные при коммунизме может быть даже не будут умирать. Когда у пришедшей откуда-то нищенки умирает ребенок, Копенкин догадывается, что в Чевенгуре «нет никакого коммунизма — женщина только принесла ребенка, а он умер». Копенкина это поразило: «Какой же это коммунизм… От него ребенок ни разу не мог вздохнуть, при нем человек явился и умер. Тут зараза, а не коммунизм… Отчего он умер? Ведь он после революции родился?»

Грядущее царство святых представлялось первым христианам очень по-разному: то как надмирное, небесное, то как очень даже земное. В первом веке фригиец епископ Папий, может быть, действительно «сидевший у ног Апостола Иоанна», предсказывает вслед за некоторыми еврейскими апокалипсисами, что тогда наступят дни сказочного изобилия: из одного пшеничного семечка будет произрастать десять тысяч колосьев, в каждом по десять тысяч зерен, из которых каждое даст десять мер наилучшей муки. И так все другие злаки и плоды земные. Работать больше будет не нужно. «И будет земля в 10 000 раз давать плод свой, и на одной виноградной лозе будет 1000 ветвей, и на каждой ветви 1000 кистей, а каждая кисть будет приносить 1000 ягод, а каждая ягода даст кору вина. И те, которые голодали, будут роскошествовать…». (Сириакский апокалипсис Варуха, 73–74).

Сергей Булгаков в незабываемой книге «Два града» предполагает, что «эта цитата, общая псевдо-Варуху и псевдо-Папию, может происходить из общего, хотя и утраченного источника».

Сказочное изобилие снится и героям «Чевенгура». Уже в самом начале повести появляется «вождь». Он рассказывает о неправдоподобно богатой слободе, где мужики едят кур и пшеничные пышки. «В избах тепло, как в бане, — обнадеживал вождь. — Бараньего жиру наешься и лежи себе, спи! Когда я там был, я каждое утро выпивал по жбану квашенки, оттого у меня ни одного глиста теперь внутри нету. А в обеде борщом распаришься, потом как почнешь мясо глотать, потом кашу, потом блинцы, — ешь до тех пор, пока в скульях судорога не пойдет. А пища уже столбом до самой глотки стоит. Ну, возьмешь сала в ложку, замажешь ее, чтобы она наружу не показалась, а потом сразу спать хочешь. Добро!»

Другой герой «Чевенгура» пишет углем на стене:

…Так брось пахать и сеять, жать,

Пускай вся почва родит самосевом.

А ты живи и веселись —

Не дважды к ряду происходит жизнь,

Со всей коммуною святой за руки честные возьмись

И громко грянь на ухи всем:

Довольно грустно бедовать,

Пора нам всем великолепно жировать.

Долой земные бедные труды,

Земля задаром даст нам пропитанье.

Уже начиная с третьего века церковь пытается бороться с хилиазмом. Но вот на пороге XIII века в полувизантийской Калабрии цицтерианский [Ю: цистерианский] аббат Иоахим дель Фиоре предсказывает: в 1260 году наступит век Третьего Завета, царство Святого Духа, любви, равенства и свободы: больше не будет никакого духовенства и никаких правителей, никому не придётся работать, все станут жить в добровольной бедности, ни у кого не будет никакой собственности.

И что же: церковь, которая веками боролась с хилиазмом, эту новую его разновидность не только не осудила, но трое пап уговаривают Иоахима записывать приходившие ему видения.

Учение Иоахима оказало глубокое и длительное влияние на развитие европейской религиозной и научной мысли. Великий ученый средневековья, уморенный в тюрьме фанатизмом Роджер Бэкон, и его ученик Арно де Вильнев, оба близкие к направлению францисканцев-спиритуалов, закладывают основы опытного знания. Они верят: те, кто изучает Природу, постигают и Дух, который открывает им свойства этой Природы. Кстати, это вовсе не Маркс, как это обычно утверждается, а Роджер Бэкон первый сказал, что мир дан, чтобы его изменить и обновить.

Но были у Иоахима и многочисленные последователи другого рода: в их проповедях похвала бедности, как состояния благодатного, соединялась с обетованием дарового изобилия и с древней басней о золотом веке в прошлом, когда все были будто бы равны, никто не работал и не было никаких правителей.

Вспомним вторую часть полуязыческого по духу «Романа розы», одного из самых знаменитых средневековых «бестселлеров»: «Как свидетельствуют предания древних, во времена наших первых отцов и матерей никто не возделывал землю, она сама, какой сотворил ее Бог, приносила каждому всё нужное для его пропитания, и короли и князья ещё не грабили преступно чужое добро. Все были равны и ни у кого не было никакой собственности».

Не работать — главная идея чевенгурских большевиков. «В Чевенгуре… жители давно предпочли счастливую жизнь всякому труду, сооружениям и взаимным расчетам, которым жертвуется живущее лишь однажды, товарищеское тело человека». «В Чевенгуре человек не трудится и не бегает, а все налоги и повинности несет солнце». «Прокофий дал труду специальное толкование, где труд навсегда объявлялся пережитком жадности и эксплуатационно-животным сладострастием, потому что труд способствует происхождению имущества, а имущество — угнетению: но само солнце отпускает людям на жизнь вполне достаточные нормальные пайки, и всякое их увеличение — за счет нарочной людской работы — идет в костер классовой войны, ибо создаются лишние вредные предметы». «Чепурный, наблюдая заросшую степь, всегда говорил, что она тоже теперь есть интернационал злаков и цветов, отчего беднякам обеспечено обильное питание без вмешательства труда и эксплуатации. Благодаря этому, чевенгурцы видели, что природа отказалась угнетать человека трудом и сама дарит неимущему едоку все питательное и необходимое»… «…здесь солнечная система самостоятельно будет давать силу жизни коммунизму, лишь бы отсутствовал капитализм, чтобы сверх солнечных продуктов им оставалась нормальная прибавка». «Над нами солнце горит, товарищ Гопнер, — тихим голосом сообщил Чепурный, — Раньше эксплуатация своей тенью его загораживала, а у нас нет, и солнце трудится».

Неизвестно даже, «настанет ли зима при коммунизме или всегда будет летнее тепло, поскольку солнце взошло в первый день коммунизма и вся природа потому на стороне Чевенгура».

Проф. Михаил Геллер в своем предисловии к «Чевенгуру» среди главных тем повести особенно отмечает темы отцовства и безотцовщины. Образ отца присутствует и в идеологии почти всех революционных мессианских движений средневековья: Император последних дней. Это то Карл Великий, то по очереди Людовики VII, VIII и IX, то Фридрих II, убежденный, что его рождение имело для человечества такое же значение, как рождение Христа, и всякие лже-Фридрихи и самозванные харизматические вожди. А у чевенгурских большевиков отцы — Карл Маркс и Ленин. Свои отцы у пролетариев «потеряны».

«— Обожди! — сказал Чепурный Прокофию и лично обратился к пешим беднякам, стоявшим массой вокруг чевенгурцев.

— Товарищи… Прокофий назвал вас братьями и семейством, но это прямая ложь: у всяких братьев есть отец, а многие мы — с начала жизни определенная безотцовщина. Мы не братья, мы товарищи…»

Безотцовщина и та голытьба, что шла в Средние века за пророками анархо-коммунистического хилиазма: батраки, малоземельные крестьяне, безработные ткачи и ремесленники, поденщики, бедные, не шибко грамотные священники, беглые чернецы, уволенные наемные солдаты, бродяги, разбойники, воры, проститутки, голь перекатная. Говоря по-теперешнему, люмпен-пролетариат и полуинтеллигенция, деклассированные, вырванные с корнем, «быстроживущие» люди: средняя продолжительность жизни в те времена вообще-то не превышала 30-ти лет, а в торгово-промышленных городах и того меньше — население в них пополнялось главным образом прибылыми из голодной деревни.

Сходство между героями «Чевенгура» и средневековыми хилиастами полное, вплоть до лозунга «грабь награбленное». Лозунг этот был придуман задолго до большевиков. В XIV веке, в Кельне, проповедник мессианского братства Свободного Духа Иоанн Брюнский учит: все, что господа и богатеи считают своим, они добыли разбоем, бедняки имеют поэтому право их грабить, вообще имеют право брать у всех все, что им понравится, и не платить в харчевнях.

Убежденно грабят буржуев и чевенгурские коммунисты. Чепурный уезжает с постоялого двора, не заплатив за постой. У него «денег не было и быть не могло — в Чевенгуре не имелось бюджета». И так же, как для средневековых апокалиптиков евреи, басурмане, феодальные владыки, епископы, купцы и ростовщики были не люди, а демонические слуги Антихриста, плевелы, которые нужно собрать и сжечь, так и для чевенгурских коммунистов буржуи и полубуржуи — не люди. «Нет и нет, — отвергал Пиюся, — вы теперь не люди, и природа вся переменилась»…

Это самая страшная черта сходства между Чевенгуром и средневековым хилиазмом; людей, объявленных не людьми, — уничтожать.

Уже в первые века хилиастические мечтания начинают соединяться с жаждой кровавого отомщения всем гонителям христиан.

С первым крестовым походом нищих хилиазм оборачивается взрывчатым социальным мифом. Стихийные бедствия, глады, страшные болезни, чахотка, проказа, чума, нашествия свирепых язычников, борьба с сарацинами, тяжесть феодального строя, с его бесконечными войнами, поборами, безжалостностью и несправедливостью, все способствует распространению среди угнетенных скудных людей сознания, что только они одни — настоящие христиане, святой избранный народ Божий, призванный истребить мечом нечестивых слуг Антихриста: всех нехристей и лжехристиан, всех «больших», знатных и богатых. Тогда придет тысячелетнее царство, все станет общим, все будут равны и никому не придется работать.

Особенно XIV век ознаменован грозным гулом мессианских коммунистических движений. То было трагическое смутное время Европы. Меняется климат, непрерывные проливные дожди губят посевы. Неурожай за неурожаем, и, как писали в старину, «глад крепок и скудета велия при всем». Сопротивляемость болезням слабеет. Приходит царствие Верной Смерти. Чума возвращается снова и снова. К концу века вымерла чуть не половина населения Европы. В городах и в деревне растет преступность. На дорогах нет проезда от разбойников. В 1337 году начинается Столетняя война со всеми ее ужасами и разрушениями. Города и деревни, по многу раз переходившие из рук в руки, «изнурились в пустыне», жители гибнут или разбегаются. Впрочем, ватаги озверелых наемных солдат грабят, жгут, мучают, насилуют и убивают и в мирное время. Наступили сумерки средневековья, сумерки Европы, время Пляски мертвецов, скорби, великого вопля, шатания, перелома, тревоги.

Хозяйственный подъем XIII века сменяется спадом. Первые банковские крахи, рост цен. Еще делаются важные изобретения: механические часы, гидравлические мехи, порох и многие другие, но технический прогресс все же замедляется. Правда, еще расцветают райские триптихи над алтарями, философия начинает освобождаться от схоластической сухости, и в Италии уже брезжит рассвет Возрождения: Данте, Джотто, Петрарка. Но в центре Европы уже меньше строят соборов. Капиталы скудеют, поглощаются войной. Камнерезов, ваятелей дивных апостолов и святых, сгоняют строить укрепленные замки и тесать каменные ядра. Бога Отца изображают теперь не Строителем Вселенной с огромным циркулем, а с тремя стрелами в руках: чума, голод, война. Апокалиптики ждут прихода антихриста и скорого конца света, спасутся только немногие избранные. Движение самобичующихся, все чаще и больше проникаясь еретическим революционным духом, возобновляется с невиданным размахом.

И повсюду мятежи крестьян и ремесленников: «жаков» во Франции, «чомпи», чесальщиков шерсти, в Италии, «синих ногтей» во Франции. Кровавые бунты и кровавые подавления и в Англии, и в Арагоне, и в Каталонии, и в Священной Римской Империи. Вся Европа качается от землетрясения социальной революции. Читая тогдашние летописи, замечает один французский историк, удивляешься, что к концу века ещё оставалось достаточно людей, чтобы воевать, устраивать революции и пахать землю.

Народные восстания полыхают до половины XVI века. Они становились особенно опасными для потрясенного феодального общества, когда их возглавляли «пророки» анархо-коммунистического хилиазма. Назову наиболее известных: Дольчино, Кола ди Риенцо, «бешеный кентский поп» Джон Болл (с оговорками), возглавитель крайних таборитов — «пискарцев» и «адамитов» — Мартинек Хаузка, излюбленный герой Маркса и Энгельса Томас Мюнцер и диктаторы Нового Иерусалима в Мюнстере Иоанн Маттис и заместивший его Иоанн Лейденский. Каждый из них провозглашал себя избранным Божьим работником, глашатаем Спасителя, говорил от Его имени. В их проповеди мечтания о наступлении Третьего Завета, о новом золотом веке и о восстановлении рая на земле срастаются с обетованием мессианского пира в один революционный разрушительный социальный миф. Когда наступит тысячелетнее царство, бедные, «сияя подобно солнцу», заживут в мире и братской любви: моего и твоего больше не будет, а всё общее, болезни и смерть истребятся навеки. Но прежде в последней апокалиптической битве бедные должны очистить землю от слуг Антихриста, извести всех угнетателей и кровопийц, всех господ и богатых, говоря по-марксистски, все враждебные классы. Несчетное число мужчин и женщин были перебиты, обезглавлены, сожжены, четвертованы. Не меньше зверствовали и войска, посылаемые князьями и епископами на усмирение еретиков и подлого народа. По числу жертв террор карателей обычно даже превосходил террор революционных «ангелов мщения», но только те видели в истреблении антихристова воинства мечом Гедеона необходимое предварительное условие для прихода мессианского царства.

Так думают и чевенгурские большевики· коммунизм наступит, только когда будет окончательно ликвидирована буржуазия. Чевенгурский Мюнстер, Новый Иерусалим.

«Ишь ты — где у него сосет! — догадался Чепурный. — Объявить бы их мелкими помещиками, напустить босоту и ликвидировать в течение суток всю подворную буржуазную заразу!»

В другом месте, тот же Чепурный: «…в первую очередь необходимо ликвидировать плоть нетрудовых элементов».

Так же думает и Копенкин: «мое дело устранить враждебные силы. Когда все устраню — тогда оно само получится, что надо».

Но и после ликвидации буржуев Копенкин не чувствует наступления в Чевенгуре коммунизма и счастья. «Грустно затосковал» и Чепурный. Он обращается «за умом» к Карлу Марксу: «громадная книга, в ней все написано…» Велит Прокофию читать Маркса вслух. Послушав, говорит:

«— Формулируй, Прош…

Прокофий надулся своим умом и сформулировал просто:

— Я полагаю, товарищ Чепурный, одно…

— Ты не полагай, ты давай мне резолюцию о ликвидации класса остаточной сволочи.

— Я полагаю, — рассудочно округлил Прокофий, — одно: раз у Карла Маркса не сказано про остаточные классы, то их и быть не может.

— А они есть, — выйди на улицу: либо вдова, либо приказчик, либо сокращенный начальник пролетариата… Как же быть, скажи пожалуйста!

— А я полагаю, поскольку их быть по Карлу Марксу не может, постольку им жить и не должно».

Чевенгурцы принимают решение изгнать последних полубуржуев из Чевенгура навечно. «Теперь ему стало хорошо: класс остаточной сволочи будет выведен за черту уезда, а в Чевенгуре наступит коммунизм, потому что больше нечему быть».

Изгнанным некуда идти. Они остановились табором недалеко от города. Их тогда расстреливают из пулемета. В Чевенгуре остается всего 11 жителей. Но Копенкин все не может уняться.

«Ночами Копенкин терял терпение — тьма и беззащитный сон людей увлекали его произвести глубокую разведку в главное буржуазное государство, потому что и над тем государством была тьма, а капиталисты лежали голыми и бессознательными, — тут бы их и можно было кончить, а к рассвету объявить коммунизм».

Итак: все, что делает чевенгурских большевиков наследниками средневекового революционного хилиазма, они вычитали у Маркса. Это обязывает к двум выводам.

Первый, вопреки распространенному мнению, объяснение характера большевистской революции нужно искать не в русской истории, а в учении Маркса.

Второй вывод: марксизм, я, впрочем, уже об этом говорил, — современная метаморфоза средневековых коммунистических мессианских движений на Западе.

Мне возразят: позвольте, да ведь движения эти начали затухать уже ко второй половине XVI века, и что общего между бреднями средневековых пророков анархо-эгалитарного миллениума и научным марксизмом. Малограмотные чевенгурские большевики просто неправильно Маркса поняли. И в самом деле: большинство из них даже Маркса не читали, только слышали «кое-что на митинге». И все же смею думать, именно они поняли суть марксизма правильнее, чем все премудрые толкователи его «научности». И во всем мире миллионы людей поняли марксизм по-чевенгурски. Не будь Чевенгура, Маркс упоминался бы теперь только в учебниках политической экономии.

Революционный хилиазм не кончился с Томасом Мюнцером и казнью Иоанна Лейденского. Он вдохновлял крайне левые, а впрочем и крайне правые протоки всех революций XVII, XVIII, XIX и XX веков. Менялся только язык, на каком он выражался, но суть оставалась та же.

Века разума, что пришли на смену векам веры, не оказались более разумными. Разум никогда еще в жизни людей не торжествовал. Современные науки о человеке приходят к выводу, который давно уже напрашивался: человек, homo sapiens, вместе с тем и homo demens. Его отличает от животных не только способность мыслить, но и безумие. Достаточно взять в руки газету или включить радио, чтобы в этом убедиться. Нет, люди не стали похожи на гуингмов, помните, в путешествиях Гулливера: такие лошади мудрые и добродетельные. Всегда руководствовались в своих поступках исключительно доводами рассудка.

Не стали похожи на гуингмов даже «философы» XVIII века. Вопреки их пылкому рационализму, доведенному некоторыми из них до абсурда, они были продолжателями средневекового хилиазма. Европейское общество слишком долго жило ожиданием нового неба и новой земли, чтобы удовлетвориться образцами мудрости и гражданских добродетелей древних. В иудео-христианской цивилизации миф вечного возвращения был навсегда вытеснен обетованием Нового Иерусалима. И так же, как в средневековом хилиазме сталкивались несколько противоположных представлений о тысячелетнем царстве, так и в идеологии французской революции: одно звало к евангельскому в своем происхождении идеалу свободы, равенства и братства, другое к истреблению «врагов народа», к борьбе с «гидрой», к «святой» гильотине, к диктатуре якобинцев, к революционному империализму. Но во всяком случае только обещание полного преображения человека и общества превратило идеологию французской революции в своего рода новую мировую религию. Так же и марксизм. Его сделали опиумом для народа, действующим еще и теперь, не многотомные исследования экономических и социальных условий в капиталистических промышленно развитых странах в прошлом веке, а все та же, только замаскированная видимостью научности, мессианская вера, которая вдохновляла эгалитарно-коммунистические движения средневековья.

Словарь для перевода с языка революционного хилиазма на язык марксизма составить нетрудно. Это не раз уже делалось. Мессия — Маркс. Остальные протагонисты эсхатологической драмы все те же. Господа, попы, купцы, промышленники — по-прежнему воплощение сил зла, только теперь они называются не слугами Антихриста, а буржуями и лакеями капитализма. Капитализм — новый Вавилон. Он должен быть разрушен, сметен с лица земли. Это сделают бедняки, новый избранный народ, по-марксистски — пролетарии, рабочий класс. «В наши дни все дома отмечены таинственным красным крестом. Судья — это история; исполнитель приговора — пролетарий».

Диалектически пролетариат — отрицание буржуазии. Что это значит? Ведь дело тут идет не о головной диалектике, а о диалектике социальной жизни. Отрицание буржуазии по такой диалектике не может значить ничего другого, как ликвидацию буржуев и полубуржуев, уничтожение их в застенках органов или в лагерях медленной смерти архипелага ГУЛАГ. Сталинщина не была поэтому чем-то случайным. Все попытки объяснить ее особыми историческими условиями, или тем, что у Сталина был подозрительный и жестокий характер, или тем, что русские — прирожденные рабы и палачи, несостоятельны. Сколько бы нас не уверяли, что Маркс был в сущности большой либерал, внутренняя логика марксизма непременно ведет к массовому террору. Мировая революция — коммунистический Армагеддон. Новые отношения между людьми сложатся только после того, как в «последнем и решительном» бою будут окончательно добиты остатки враждебных классов, тогда кончится эксплуатация человека человеком, место правительства заступит распоряжение вещами и руководство процессами производства, и никакого отчуждения больше не будет, даже никто больше не будет совершать антисоциальные поступки, разве только психи. (Предопределение специальных психиатрических больниц).

Итак: под наукообразной облицовкой структура марксизма воспроизводит архетип средневекового революционного хилиазма. Но это там, где коммунисты еще не захватили власть. В странах же, где они правят, проявляется другая, прямо противоположная сторона марксизма: на язык современных понятий переводится не идеология средневековых коммунистических движений, а феодальная реакция на эти движения. Для отвода опасности социальной революции правящие классы феодального общества хотели навсегда его заморозить, хотели остановить время, остановить историю. Трехъярусная феодальная иерархия — высшее духовенство, владетельная знать, подлый народ — установлена, мол, самим Богом по образу небесной иерархии ангелов. Поэтому она такая же совершенная, священная, вечная. Всякая попытка ее изменить — греховна, преступна, посягательство на богоустановленный порядок. Восход класса торговой и промышленной буржуазии — дело демонических сил. Защитник одинакового на небе и земле феодального строя от натиска алчных слуг Антихриста — рыцарь. Рыцари «храбры, светлы душами», осенены славой почти уже ангельского чина. Архангел Михаил — первый рыцарь. В предвечной драме борьбы Бога с дьяволом, добра со злом, рыцарство — Божье воинство. Галаад уподобляется Христу.

Рыцарский роман живет мессианским и апокалиптическим вдохновением всей средневековой мысли. Во многих куртуазных поэмах отразилось христианское убеждение, что все люди равны, все произошли от Адама и Евы и дети одного Отца Небесного, подлинное благородство поэтому — благородство не крови, а сердца. В этих поэмах еще сохранилась память, что Христос отождествлял себя с бедными, голодными, больными, заключенными в темнице, называл их своими меньшими братьями. При посвящении рыцарю вручают обоюдоострый меч: одно лезвие на сильного, если тот обижает слабого, другое на богатого, если тот теснит бедного. Ивен освобождает 300 порабощенных и голодных дев-прядильщиц.

Рыцарский идеал — одна из самых светлых и неугасимых звезд в ночи истории человечества. Прошло столько веков, а его преображающая и возвышающая сила все еще действует в мире. Ему мы обязаны большинством наших благородных чувств и непостыдных поступков. Без Дон Кихота и пушкинского рыцаря бедного, имевшего «виденье, непостижное уму», наша жизнь была бы мельче, ничтожнее, безнадежнее. Другой вопрос — смог ли этот идеал действительно переродить человека, и было ли рыцарское средневековье на самом деле рыцарским? Ответить на это чрезвычайно трудно.

Рыцарский идеал родился из усилий церкви очеловечить свирепую воинственность завоевателей-варваров. Как представить себе эту невероятную трудность: проповедовать идеал любви, мира и Божьей абсолютной справедливости сдвинутым с мест племенам, для которых ежегодная «сезонная» война была главным средством существования. Убежденные, что власть, и богатство, и рабы добывается мечом, они не делали различия между войной и разбоем и не знали других добродетелей, кроме храбрости в бою и верности вождю. Как сделать из них рыцарей-христиан? Удалось ли это церкви? И да и нет.

По сравнению с варварскими временами Меровингов нравы правящего слоя несомненно смягчились. В феодальном мире многие всей жизнью стремились исполнять рыцарские заповеди. Рыцари «без страха и упрека» — не выдумка. Они оставили бессмертные примеры благородства души и великого героизма. Рыцарь-тамплиер в одиночку принимал бой с сарацинами, сколько бы их ни было. В XIV–XV веках рыцарская агиография занимает такое же место, как жития святых. Жизнеописания маршала Бусико и других принцев, баронов и рыцарей повествуют не только об их военных подвигах, но и об их добродетелях и набожности. Некоторые хронисты сомневаются даже, возможно ли найти такие великие добродетели среди вилланов, к которым они причисляли даже самых богатых бюргеров.

Но, как всегда, — много званых, мало избранных. Другие памятники тех времен свидетельствуют о зияющем разрыве между рыцарским идеалом и жестокой действительностью феодального общества.

Роджер Бэкон пишет: «Принцы, бароны и солдаты, если только они не обрушиваются на бедный народ с бесчисленными незаконными поборами, нападают друг на друга и друг друга грабят. Князья и короли поступают не лучше».

Хорошо, это Бэкон, выдумщик всяких опасных новшеств, ему все снилась несбыточная Христианская Республика и он осуждал весь существующий порядок. Но вот что говорит певец феодального общества, знаменитый Фруассар: «Не будь духовенства, высокородные принцы, короли, князья, графы и все владетельные не умели бы жить и были бы как животные».

Непрерывные феодальные войны велись с бесчеловечной жестокостью. Победители опустошали владения врага, грабили, пытали и убивали жителей. Пленных, кроме тех, за кого можно было получить богатый выкуп, случалось, убивали, и своих кормить трудно, или отпускали, но предварительно изувечив. В книге картин из жизни рыцарей, что появилась во времена Карла Смелого и Максимилиана, последнего рыцаря, один из рисунков изображает нападение рыцарей на деревню. На переднем плане рыцарь убивает лежащего на земле крестьянина, другой бьет закованного оборванного крестьянина по голове. Конные сержанты поджигают дом, один угоняет скот и бьет крестьянку, которая пытается ему помешать. Да и в мирное время многие рыцари развлекались не только охотой, турнирами и куртуазной любовью. Они тешились и другими забавами: грабили паломников и своих собственных крепостных. Один знаменитый трубадур пишет: «Крестьянин свинья и живет, как свинья… никто не должен жалеть крестьянина, когда его сеньор отнимает у него последнее и, ломает ему руки и ноги».

Средневековые люди воспринимали рассказ о многострадальном Иове как рассказ о их собственной жизни. Во всей Библии для них не было более знакомого события. Врагов, которые по наущению дьявола убивают отроков Иова и угоняют его ослов и верблюдов, обычно изображали в рыцарских доспехах.

Иконография тех веков часто помещала рыцаря в латах в первом ряду грешников в аду.

Пушкин в «Сценах из рыцарских времен» так описывает отношения между рыцарями и крестьянами в XIV веке: для рыцарей восставшие крестьяне — «подлый народ», «подлые твари», а для крестьян рыцари — «кровопийцы! разбойники! гордецы поганые»!

Когда вспыхивали мятежи, крестьяне расправлялись с рыцарями с беспощадной жестокостью. Убивали их и их жен с ужасными мучениями и надругательствами. Разоряли и жгли дома и замки. Вот что пишет один хронист о жакерии 1358 года: «Я не дерзну ни описать, ни рассказать о всех ужасах, перенесенных благородными дамами. Среди многих других «жаки» убили одного рыцаря, насадили его на вертел и поджаривали на глазах его детей и его жены. После того, как 10 или 12 из них ее изнасиловали, они хотели заставить ее есть мясо ее мужа и потом умертвили ее страшной смертью».

Французская революция смела последние пережитки феодализма. Но став новым правящим классом, буржуазия сама прониклась охранительным духом.

Тизо [Ю: видимо, Гизо] увидел в триумфе буржуазии в XIX веке завершение исторической эволюции. Теперь уже не рыцарь, а буржуа — воплощение всех добродетелей. В незабываемых «Зимних заметках о летних впечатлениях» Достоевский писал: «…и вдруг буржуа увидал, что он один на земле, что лучше его и нет ничего, что он идеал и что ему осталось теперь не то чтобы, как прежде, уверять весь свет, что он идеал, а просто спокойно и величаво позировать всему свету в виде последней красоты и всевозможных совершенств человеческих».

Хочет остановить время и новый правящий класс в «социалистических» странах. У Георгия Иванова есть строки:

Россия, Россия рабоче-крестьянская,

И как не отчаяться,

Едва началось твое счастье цыганское

И вот уж кончается…

Анархо-эгалитарная пора большевистской революции продолжалась недолго. В «Чевенгуре» Пашинцев говорит Копенкину:

«Я вынес себе резолюцию, что в девятнадцатом году у нас все кончилось — пошли армии, власти и порядки, а народу опять становись в строй, начинай с понедельника… Да будь ты… Всему конец; закон пошел, разница между людьми явилась — как будто какой черт на весах вешал человека… Говори — обман или нет?» «Обман, — с простой душой согласился Копенкин».

Обман — ключевое слово «Чевенгура». Вместо жданного чевенгурцами «окончательного счастья жизни» и «государства житейского довольства и содружества» пришел иерархический, беспощадный, тоталитарный строй. Никакой уравниловки, никакой свободы. И этот строй объявляется совершенным, установленным навсегда. Всякая попытка его изменить — предательство, ревизионизм, переход на сторону капитализма.

«Новый класс» так же, как феодальные правящие классы, ненавидит новшества и боится прогресса даже в науке, и это несмотря на свое будто бы научное мировоззрение. Еще не так давно теория относительности считалась в Советском Союзе идеалистической фантазией, кибернетика — буржуазной псевдонаукой, копенгагенская школа — чертовщиной. Даже из теории Павлова, официально противопоставленной фрейдизму, принималось только то, что можно было согласовать с партийной догмой. Пример показал уже Энгельс: по идеологическим соображениям он обозвал Ньютона «индуктивным ослом» и отверг два величайших научных открытия своего времени: второй закон термодинамики и теорию естественного отбора.

Правда, когда Капица довел до сведения Сталина, что если не дать ученым права пользоваться теорией квантов, то советской атомной бомбы не будет, физиков и математиков оставили в покое. Но классическая генетика и молекулярная биология были «реабилитированы» только после XX съезда. Да и по сей день ЦК КПСС строго следит, чтобы советские ученые не поддавались соблазнам идеалистических теорий буржуазных ученых. Несчетное число советских ученых стали жертвой марксистского мракобесия: одни подверглись участи Джордано Бруно, другие участи Галилея.

Создала «социалистическая» цивилизация и свой образец героя: беспощадный чекист, Павлик Морозов, член партии, наделенный, как прежде рыцарь или буржуа, легендарными добродетелями, правда, другими и часто не соответствующими общечеловеческой морали. Михаил Геллер в книге «Концентрационный мир и советская литература» так пишет о повести А. Серафимовича «Политком»: «Давая пролетария-коммуниста крупным планом, писатель доводит идеализацию до обожествления, лишая героя индивидуальных черт, наделяя его чертами ангельскими». Геллер не преувеличивает. В подтверждение своих слов он приводит из повести Серафимовича невероятную выдержку: «Политком… как Бог, без пятнышка, стало быть всегда в первых рядах… Другой может устать, политком — нет. Другой захочет выпить, ну, душу немного отвести, это же естественно, политком нет. Другой поухаживает за женщиной, политком — нет. Другой должен поспать 6–7 часов в сутки, политком бодрствует 24 часа в сутки».

Современный коммунизм — двуликий Янус. Об этом часто забывают.

Сегодня страны, где правят коммунисты, — самые реакционные, тоталитарные, неподвижно застывшие, неспособные к преобразованиям и развитию. Да и какое может быть диалектическое развитие в обществе, где больше нет, так во всяком случае утверждается, классовых противоречий. Чевенгурцы правильно это почувствовали: с победой коммунизма история кончилась, время остановилось Но на страны, где коммунисты еще не захватили власть, марксизм продолжает надвигаться в своей революционной форме, как расплавленная лава, как новая мессианская религия, как социальный миф небывалой еще взрывчатой силы.

Чем объясняется безумное ослепление людей, которые не верят, что, когда эта лава застынет, из нее образуется тоталитарный архипелаг ГУЛАГ. Борьба с этим ослеплением обречена на неудачу, если не понять, что марксизм, пусть и обманно, отвечает надежде, принесенной в мир две тысячи лет тому назад.

Так же, как средневековый анархо-хилиазм, и так же, как идеология Французской революции, марксизм есть христианская ересь, левацкий загиб латинского христианства. По выражению отца С. Булгакова, Маркс «транспонирует на безбожный язык своего материалистического экономизма древние пророчества о Горе Божьей и мессианском царстве».

Да что же может быть христианского, хотя бы даже еретического, в учении, которое привело на практике к тоталитарной каторге?

Во избежание недоразумений: я ни в какой мере не разделяю взглядов довольно многочисленных теперь католических и протестантских священников, которые безоговорочно принимают не только все экономические и политические анализы коммунистов, но и средства, какими те стараются осуществить свой проект «освобождения» человека. В трагической мировой кунсткамере они видят только тюрьмы Пиночета, а архипелаг ГУЛАГ не примечают. Всякое насилие со стороны пролетариата, говорят они, оправдано. Странные христиане! Недавно по французскому телевиденью один из них заявил: Бог открывается только в борьбе классов, долг каждого христианина бороться рядом с коммунистами против мирового капитала. Он даже возмущался, этот священник, что Бог пишется с большой буквы. Морис Клавель сказал о таких, что Христос для них только предтеча Маркса.

И все-таки о. С. Булгаков прав: марксизм — переложение на язык безбожия и материализма пророчеств о Горе Божьей и мессианском царстве.

Обетование мессианского царства справедливости, равенства и братской любви стало закваской всей иудео-христианской цивилизации. На этой закваске поднялся и марксизм. Вернее, марксизм воспользовался тем, что обетование это так долго не исполнялось.

В упомянутых уже мною «Зимних заметках о летних впечатлениях» Достоевский пишет о толпах рабочих, виденных им в 1862 году на улицах Лондона: «…эти миллионы, оставленные и прогнанные с пиру людского, толкаясь и давя друг друга в подземной тьме, в которую они брошены своими старшими братьями, ощупью стучатся хоть в какие-нибудь ворота и ищут выхода, чтобы не задохнуться в темном подвале…»

Перед этим Достоевский говорит:

«И вы чувствуете, глядя на этих париев, что еще долго не сбудется для них пророчество, что еще долго не дадут им пальмовых ветвей и белых одежд, и что долго еще будут они взывать к престолу Всевышнего: доколе, Господи!»

И вот приходит Маркс и говорит: не взывайте к Господу, его служители на земле всегда на стороне тех, кто бросил вас в подземную тьму. Они одурманивают вас опиумом религии, если на земле вы будете безропотно им покоряться — обещают вам в награду «небесные сласти». Но не отчаивайтесь: надежда, которой вы жили вот уже почти две тысячи лет, скоро исполнится: по железным законам истории приблизилось другое общество, более справедливое, братское и свободное, и это от вас зависит ускорить его приход; надо только устроить революцию, национализировать средства производства, ликвидировать враждебные классы, передавить как вицей всех злобных старушонок-процентщиц, и тогда во мгновение ока все изменится: кончится эксплуатация человека человеком, между людьми сложатся новые отношения, каждый будет получать по потребностям, произойдет знаменитый прыжок из царства необходимости в царство свободы.

Но ведь это обман, скажете вы, утопия, которая ведет на самом деле к архипелагу ГУЛАГ.

Да, конечно, обман. Обман в наши дни тем больший, что на либерально-демократическом Западе рабочие, с тех пор как их видел в Лондоне Достоевский, уже вышли из подземной тьмы, и теперь уже не буржуи, а как раз коммунисты, когда приходят к власти, становятся «старшими братьями» и загоняют их обратно в тьму. И также обман и утопия идеи, что можно очеловечить общество насилием и массовым террором. Но тот не читал пророков и Евангелия, кто отвергает вместе с марксизмом и стремление к социальной правде, которым марксизм пользуется для своей пропаганды.

Родословная марксизма сложна и запутана. Идеи растут в истории, как заколдованный лес, непрестанно разветвляясь, переплетаясь друг с другом ветвями и корнями, скрещиваясь, порождая ублюдочные сочетания, борются между собой и в то же время переходят друг в друга, подвергаясь непредвиденным чудовищным метаморфозам и оборачиваясь своею противоположностью. Коммунизм, например, все больше сращивается на наших глазах с посмертно торжествующим национал-социализмом.

Как найти дорогу в этом лесу? Тут все так перепутано, не прорубиться сквозь чащобу, не вылезти из споров. Ведь каждый из нас читает историю идей по-своему. Но на деле все гораздо проще: нам дана путеводная звезда, которая никогда не обманывает.