Советская ёлка во второй половине XX века
Советская ёлка во второй половине XX века
В конце 1935 года ёлка была не столько возрождена, сколько превращена в новый праздник, получивший простую и чёткую формулировку: «Новогодняя ёлка — праздник радостного и счастливого детства в нашей стране» [136, 3]. Устройство новогодних ёлок для детей сотрудников учреждений и промышленных предприятий становится обязательным. Назначалась «ёлочная комиссия», в которую обычно входили профсоюзные активисты и которая должна была организовать праздник: разработать программу, доставить ёлку, обеспечить Дедом Морозом, приготовить подарки. В повести «Софья Петровна», написанной в Ленинграде в 1939-1940 годах, Лидия Чуковская рассказывает о предпраздничных хлопотах членов такой «ёлочной комиссии». Героиня повести, машинистка одного из ленинградских издательств, изо всех сил стремящаяся вписаться в советскую общественную жизнь, назначена ответственной за устройство ёлки для детей сотрудников:
Приближался новый, тысяча девятьсот тридцать седьмой год. Местком принял решение устроить ёлку для детей служащих издательства. Организация праздника была поручена Софье Петровне. Она кооптировала себе в помощницы Наташу, работа у них закипела.
Писательница рассказывает о тех заботах и тревогах, которые выпадали на долю членов «ёлочной комиссии»:
Они звонили по телефону на квартиры служащих, узнавая имена и возраст ребят; отстукивали на машинке приглашения; бегали по магазинам, закупая пастилу, пряники, стеклянные шары и хлопушки; сбились с ног, отыскивая снег.
Самыми трудными задачами оказались выбор подарков и принятие решения, «какой подарок сделать кому из ребят, так, чтобы не выйти из лимита, и в то же время все были довольны». Для каждого ребёнка готовится особый подарок, что впоследствии вышло из практики советских ёлок, где предполагалось равенство всех детей. Из-за подарка дочке директора устроители ёлки чуть не поссорились: Софья Петровна хотела подарить ей большую куклу, в то время как её помощница находила это бестактным. Ёлку «купили высокую, до потолка, с широкими, густыми лапами». Украшали её с помощью лифтёрши с раннего утра и до двух часов дня: «Лифтёрша подавала Наташе и Софье Петровне шары, хлопушки, почтовые ящики, серебряные кораблики, а Наташа и Софья Петровна вешали их на ёлку». В пакетики с конфетами вкладывали записки «Спасибо товарищу Сталину за счастливое детство». В середину большой красной пятиконечной звезды Софья Петровна вклеила кудрявую головку маленького Володи Ульянова. На верхушку ёлки водрузили звезду. Со стены сняли портрет Сталина во весь рост и заменили его другим — где Сталин изображён с девочкой на коленях: ёлка должна была напоминать детям о любви к ним «вождя всех народов». Каждая деталь в повести Лидии Чуковской отражает специфику предвоенного времени. Может быть, её героиня слишком уж ревностно выполняет свои обязанности, но не следует забывать о том, что писательница показывает, как она стремится «вписаться в эпоху». Эпизод о ёлке завершается описанием праздника, который «удался на славу. Явились все ребята и почти все папы и мамы… Дети радовались подаркам, родители громко восхищались ёлкой» [474, 23-24].
Если для Ленинграда, Москвы и других крупных городов устройство ёлки являлось делом хоть и несколько подзабытым, но всё же привычным (следовало только учитывать требования времени), то в захолустье, особенно по деревням, организация новогоднего праздника чаще всего была событием новым. В шадринской газете «Путь к коммуне» от 6 января 1937 года рассказывая о реакции на ёлку детей, впервые участвовавших в празднике:
Под марш «Весёлых ребят» детвора влетела в зал, где стояла нарядная ёлка. Многие из детей видят её впервые. Они от изумления застыли на месте … Другие, поднимая крик, прыгали вокруг ёлки с большим восторгом.
[55, 14]
Впечатлениями о новогоднем празднике, устроенном в 1940 году в городе Опочке Псковской области, делится в своих воспоминаниях Виктор Русаков, мальчиком живший в маленькой деревушке неподалёку от Опочки. Его мемуары сохранили для нас ряд особенностей новогодних праздников тех лет. Пригласительные билеты на районную ёлку принято было выдавать только лучшим из учащихся деревенских школ. Мемуарист вспоминает:
Меня и одноклассника моей сестры Егора Павлова, жившего в Кустове, пригласили, как лучших учеников школы, на районный новогодний утренник в Опочку. Получив от учительницы пригласительные билеты, отпечатанные на пишущей машинке, мы ещё в полдень отправились в город, хотя знали, что праздник ёлки будет вечером.
Мальчиков встречают «две молодые, по-городскому одетые женщины, обе коротко остриженные, в одинаковых тёмно-серых костюмах» — обычные организаторы, устроительницы и распорядительницы праздников ёлки. «Идите, раздевайтесь, — сказала… с улыбкой светленькая, — скоро начнём веселиться…» Первая в жизни ребят наряженная ёлка вызывает у них чувство изумления, схожее с тем, которое в XIX веке испытывали дети при виде рождественского дерева:
Минут через десять распахнулась дверь в зал, где стояла огромная сверкающая ёлка. Такой красавицы мы отроду не видали… То и дело слышались восхищённые возгласы осмелевшей детворы:
— Вот это да!
— Красиво-то как!
— А как такую большую ёлку из лесу привезли?..
Праздник начинается традиционным хороводом вокруг ёлки, который организуют «молодые женщины в серых костюмах». Затем детей просят прочитать стихи, рассказать сказку и спеть хором песенку «В лесу родилась Ёлочка…» И под конец появляется Дед Мороз, который приносит подарки — «самодельные кульки с румяными яблоками, дешёвыми конфетами и ароматными пряниками — их в деревне почему-то называли гороховыми». Во избежание того, чтобы кто-нибудь не остался обделённым, «новогоднее угощение» Дед Мороз «раздавал не просто так, а по списку, который зачитывали попеременно то светло-русая, то черноволосая». Характерной деталью являются названные здесь «самодельные кульки», а также описание их содержимого: в качестве новогодних гостинцев детям выдавали самые дешёвые и доступные в провинции сласти. Устроительницы, изо всех сил старающиеся быть с детьми приветливыми, не всегда оказываются способными справиться со своими обязанностями. Дети, ещё не привыкшие к подобного рода мероприятиям, чувствуют себя стеснённо, отчего вдруг возникают неловкие ситуации, и детально продуманная программа праздника нарушается. Мемуарист вспоминает тот момент, когда при раздаче подарков была названа его фамилия и ему предстояло перед получением своего кулька исполнить какой-нибудь «номер»:
…Мужество покинуло меня, когда подошла наша с Егором очередь получать новогодние кульки и одна из ведущих … натренированным голосом бодро воскликнула: «Михайлов Витя и Павлов Егор из Подлипской школы, подойдите сюда. Дед Мороз приготовил вам подарки, но прежде чем получить их, каждый из вас должен продекламировать какое-нибудь стихотворение».
От волнения мальчик был не в состоянии прочесть ни строчки, и «женщины с чёрными бантиками на шее от неожиданности растерялись. Десятки ребят с недоумением смотрели то на них, то на меня и, вероятно, думали, что подарочного кулька мне теперь не видать». Но всё обошлось: пакет почти насильно всовывают мальчику в руки. Несмотря на конфуз, первая в жизни мемуариста ёлка в Опочке навсегда осталась в его памяти прекрасным событием его деревенского детства:
Так и закончилась самая памятная для меня ёлка. Даже горький привкус непродолжительной обиды на славных молодых опочанок в тёмно-серых новогодних костюмах не мешает мне и сегодня считать тот январский день предвоенного года одним из самых счастливых дней моей жизни.
[359, 73-78]
После того как, превратившись в «советскую», ёлка была не только разрешена, но и стала обязательным новогодним мероприятием для всех детских садов, школ, домов пионеров и клубов, потребовались рекомендации и программы по проведению праздника. С 1936 года они начинают выходить одна за другой, предоставляя возможность устроителям опереться на сценарии, которые разрабатывались работниками просвещения. Первый сборник статей о проведении ёлки был издан уже в 1936 году [134]. В начале этой книжки помещены установочная статья П.П. Постышева из «Правды» и переработанный детей мемуарный очерк В.Д. Бонч-Бруевича о посещении Лениным ёлки в Сокольниках. Затем следуют материалы, объясняющие смысл нововведённого праздника, и рекомендации по его устройству в детских садах и школax. О растерянности перед неожиданно вставшей задачей (прежде всего перед работниками просвещения) свидетельствует вступительная статья Е.А. Флериной: «Ёлка явилась внезапно. Её никто не ждал, не готовился к ней. В магазинах не было ни ёлочных украшений, ни ёлочных игрушек — их не производили. В школах, детсадах, в семьях заволновались. Педагоги, родители, дети соорудили ёлку быстро, почти из “ничего”» [448, 9]. Некоторые педагоги ждали более чётких установок, опасаясь, как бы чего не вышло (и их можно понять!), но в большинстве случаев — прежде всего под нажимом властей — и в школах, и в детских садах, несмотря на недостаток времени на подготовку, ёлки были проведены. На следующий год потребовалось переиздание этой книжки, которая была напечатана в существенно переработанном и дополненном виде.
Представление о ёлочном сценарии, который в основных своих чертах вошёл в жизнь на всей территории Советского Союза, можно получить из отчёта о пройденной в начале 1937 года ёлке в городе Шадринске. Детей пускают на ёлку; они, поражённые красотой дерева, рассматривают украшения, свечки, игрушки. Затем в помещение входят «два больших Деда Мороза», которые поздравляют детей с Новым годом и желают им учиться на отлично и хорошо. Вокруг ёлки выстраиваются «снежинки»; ребята смотрят балет «Снежинки», после чего исполняется балет «Зайчики». Дети поют песни , рассказывают стихи. Дети спрашивают «Дедушек Морозов», принесли ли они подарки, после чего Деды уходят и, вернувшись с полными подарков санками, раздают детям игрушки и сласти: «Самолёты, автомобили, чайные приборы, куклы, дедки морозы, зайчики, бабочки и много других интересных игрушек получила детвора от Дедов Морозов» [55, 13].
Изданная в 1940 году книжка «Ёлка» содержит несколько разработок ёлочных сценариев для детских садов [136]. В приложении даны списки текстов для чтения в праздничные дни и для разучивания наизусть, в основу которых положены произведения, отобранные педагогами для праздников ёлки ещё в XIX веке: это всё те же классические тексты русских поэтов о зиме («Зима, крестьянин торжествуя…» и «Вот ветер, тучи нагоняя…» Пушкина; «Не ветер бушует на бором…», «Мужичок с ноготок» и «В зимние сумерки нянины сказки…» Некрасова и др.). Из прозаических текстов даны «Мороз Иванович» В.Ф. Одоевского, а также русские народные сказки о Морозе и Снегурочке. Произведения дореволюционных авторов дополняются стихотворениями и песнями советских детских поэтов о новогодней ёлке. А их количество с каждым годом стремительно возрастало. Только в одном из двенадцати вышедших в 1940 году номеров «Репертуарного бюллетеня» (издание, в котором приводились списки разрешённых и запрещённых литературных и музыкальных произведений) были перечислены разрешённые к исполнению песни «Ёлка» на слова О. Высоцкой, «Ёлочка» на слова М. Ивансон, «У ёлочки» на слова Я. Родионова, «Ёлочная песенка» на слова В. Лебедева-Кумача и «Ёлочка» на слова Е. Тереховой [см.: 351].
Перед следующим, 1941 годом Детгиз снова сделал «подарок советским малышам», выпустив ещё один сборник «Ёлка» [132]. Эта книга, которая готовилась как подарочное издание, иллюстрирована В.М. Конашевичем. На её обложке нарисована сияющая огнями «украшенная яркими игрушками ёлка. Здесь также собраны произведения, посвящённые «новогодней ёлке и зиме», среди которых — новейшие тексты: «Ёлка» С.Я. Маршака и другие стихотворения про ёлку. Здесь же впервые была напечатана переработка А.Т. Кононовым сюжета «Ёлки в Сокольниках», а также рассказ Героя Советского Союза К. Бадигина «Ёлка-метёлка», повествующий о праздновании матросами Нового года на палубе ледокола «Седов» — «за тысячи километров от Москвы, в Ледовитом океане, при сильнейших ледовых сжатиях и морозах…» Но и на этой ёлке был Дед Мороз, а также подарки и хороший ужин — «словом всё, как на настоящей ёлке». Здесь впервые было напечатано ставшее впоследствии «классическим ёлочным» текстом стихотворение Сергея Михалкова «Ёлку вырублю в лесу…», и известная «детсадовская» песенка про ёлку:
Маленькой ёлочке холодно зимой
Из лесу ёлочку взяли мы домой…,
которая сразу же была подвергнута критике за её «фальшивость»: «Зачем фальшивить с детьми? Все они знают, что ёлочке в лесу не холодно и в тесной комнате ей хуже» [37, 51-52]. На форзаце этой книжки напечатан текст и ноты песни, которую поют советские дети, счастье которых обеспечивается ёлкой и «родным Сталиным»:
Как весело: как весело! Как радостно кругом!
Мы песней ёлку встретили, мы песню ей поём!
Мы песней ёлку встретили, мы песню ей поём!
Какая ты нарядная! С серебряной звездой.
Какая ты громадная! Как весело с тобой!
Какая ты громадная! Как весело с тобой!
Под звёздами, под крышами, чтоб песня пронеслась,
Чтоб все на свете слышали, как весело у нас.
Чтоб все на свете слышали, как весело у нас.
У светлой ёлки станем и крикнем на весь свет:
Мы шлём родному Сталину наш радостный привет!
Мы шлём родному Сталину наш искренний привет!
[132]
Книжки к ёлке печатаются и местными издательствами. Так, например, в Свердловске в 1940 году был выпущен сборник «Морозко», в который вошли сказки, песни, рассказы, загадки и поговорки о зиме, детских зимних забавах, ёлке, морозе и пр. [262]. Хотя и в этой книжке было вполне достаточно «идеологических материалов» (рассказ о Ленине на детской ёлке, стихотворение Г. Сикорской «Внучата Ильича» о тренировках маленьких бойцов и др.), тем не менее рецензент был раздражён обилием в ней «зимних образов», и в частности Мороза [456, 52-54]. Все подобного рода сборники закрепляли канонический список «ёлочных» текстов, которые ежегодно исполнялись на детсадовских и школьных новогодних праздниках.
Война прервала работу над созданием «ёлочного» сценария. Однако уже в первый послевоенный год вышла новая книжка об организации праздника ёлки в детских садах [135]. Во вступительной статье очерчены «общие принципы» проведения мероприятия с ёлкой — как «весёлого детского праздника советской детворы», в котором, по мнению составителей, должно быть «наличие традиционных моментов наряду с внесением нового сюрпризного материала» [114, 4-5]. «Зрелищный момент», о котором говорится здесь, обнаруживает несомненную преемственность советской ёлки от дореволюционной детской ёлки с её придуманной псевдонародной мифологией: персонажи напечатанной в этой книжке игры-инсценировки стали обычными на ёлках ещё в XIX веке. Данный составителями сценарий содержит в себе весь «набор персонажей, атрибутов и мотивировок», на основе которых на протяжении всех последующих десятилетий создавались «ёлочные» сценарии и проводились праздники детской ёлки.
С 1936 года еловое дерево становится необходимой принадлежностью не только советского праздника Нового года, но и советской жизни вообще. Связь ёлки с Рождеством была предана забвению. С приближением очередного Нового года в центральной и местной печати появлялись обязательные заметки под названием «Скоро ёлка», в которых сообщалось о развернувшейся в городах и колхозах подготовке к детским ёлкам. В передовых статьях новогодних выпусков газет и журналов, наряду с другими характерными приметами времени, всегда называется ёлка. Так, в первом номере журнала «Смена» за 1938 год сообщается:
Начался 1938 год. В ночных сменах 31 декабря 1937 года стахановцы боролись за первые производственные победы третьей пятилетки. Вдоль гигантской ленты границ зорко несли свою вахту пограничники. А в городах и сёлах огромной страны сияли огнями дворцы и дома трудящихся. Советские люди плясали и пели. Дети водили хороводы вокруг разукрашенных ёлок. И миллионы строителей коммунизма поднимали тост за главного архитектора стройки — за товарища Сталина, чьё имя было у всех на устах в новогоднюю ночь.
[287, 5]
«Думающий о нас» Сталин, встречающий Новый год в Кремле, как бы незримо присутствовал на каждом новогоднем празднике, о чём писал Самуил Маршак в одном из своих «календарных» стихотворений:
Новый год. Над мирным краем
Бьют часы двенадцать раз.
Новый год в Кремле встречая,
Сталин думает о нас.
Он желает нам удачи
И здоровья в Новый год,
Чтоб счастливей и богаче
Становился наш народ…
[248, 282]
Наряду с ёлкой, на общественных новогодних праздниках в центре торжества непременно оказывается и портрет Сталина. Ведь именно к нему дети должны были испытывать чувство благодарности за ёлку, за наступление Нового года (который вне всяких сомнений будет ещё счастливее, чем ушедший Старый), и вообще — за счастье жить в советской стране:
Мы весело пляшем
У ёлки большой.
На родине нашей
Нам так хорошо!
…Мы весело пляшем.
Мы звонко поём,
И песенку нашу
Мы Сталину шлём.
[184, 29]
В праздничные дни образ ёлки буквально не сходил со страниц газет и журналов. Его умудрялись использовать в любых ситуациях, в том числе и с целью патриотического воспитания молодёжи. В конце 1930-х годов, в эпоху «шпиономании», тема ёлки включалась даже в рассказы о поимке настоящих или мнимых шпионов. В последнем выпуске журнала «Крокодил» за 1938 год помещён рисунок М. Черемных «У ёлки на границе», на котором возле раскидистой ели с поднятыми руками на лыжах стоит шпион — в очках, в перчатках, в шляпе и в полосатых брюках. Напротив него — пограничник с ружьём наперевес. Рядом собака. Пограничник говорит шпиону: «Вам повезло, господин шпион! В 1938 году вы первый на нашем участке» [200, 5]. В первом номере того же журнала за 1939 год напечатан рассказ Г. Рыклина «Дядя Ваня», в котором крестьянские дети из деревушки, расположенной рядом с пограничной заставой, с нетерпением ждут прихода на школьный новогодний праздник любимого ими начальника заставы товарища Шевченко. Дядя Ваня, как они его называют, обещал принести ёлку, но почему-то задержался. Пришедшие из соседнего села дети взволнованно рассказывают, как по дороге в школу они, заметив крадущегося между ёлок шпиона, решили его захватить. Шпион, пожилой человек с седой бородой, сразу же сдался, и ребята повели его на заставу. Во время их рассказа в зал входит «высокий старик, с белой бородой, в белом балахоне». Ребята узнают в нём того самого «шпиона», которого они задержали. «Старик громко расхохотался. Он сорвал с себя бороду и… оказалось что это дядя Ваня, который, нарядившись Дедом Морозом, пошёл в школу, и по дороге ребята задержали его как нарушителя». «Молодцы!.. — похвалил ребят товарищ Шевченко. — Но теперь происшествие на границе закончилось. Давайте веселиться!..» [362, 4-5].
Как до конца 1935 года осуждались и даже преследовались люди, устраивающие ёлки, так теперь в прессе высмеиваются «бюрократы», мешающие «людям веселиться». В одной из юморесок в первом номере журнала «Крокодил» за 1939 год изображён такой «бюрократ», считающий, что «приобретение ёлки будет неуместным, так как упомянутая ёлка отвлечёт внимание присутствующих от насущных задач» [144, 15].
Ёлка была поставлена на службу советской власти. Рождественское дерево превратилось в атрибут государственного праздника Нового года, одного из трёх (наряду с Октябрём и Первомаем) главных советских праздников. Скорому превращению ёлки в один из советских символов способствовала и её архитектоника, напоминающая башни московского Кремля, и звезда на её верхушке, превратившаяся из Вифлеемской в пятиконечную звезду, ассоциирующуюся со звёздами, горящими на башнях московского Кремля. Яков Хелемский в стихотворении 1954 года «Ёлка зажигается в Кремле» откровенно проводит эту параллель:
И звезда, лучащаяся блеском.
На вершине хвойного ствола,
В яркое кремлёвское созвездье
В этот день, как равная, вошла.
[458, 1]
Теперь тот же самый знак содержал в себе иной смысл. М.О. Чудакова в статье «Антихристианская мифология советского времени» прослеживает процесс появления и закрепления в советском государственном и общественном быту красной пятиконечной звезды как символа нового мира. Этот символ советской власти был введён в апреле 1918 года «сначала как нагрудный знак красногвардейцев и командиров Красной армии… V Всероссийским съездом советов красная звезда была утверждена в качестве символа “рабоче-крестьянской” советской власти». Тот факт, что «символом новой власти была избрана… не просто геометрическая или иная фигура красного цвета, а именно звезда» [473, 336-338], в высшей мере показателен: являясь в христианских представлениях предвестницей Христа, его двойником, звезда занимает в них особое место, что сказывалось и в обряде высматривания рождественской звезды в Сочельник, и в соотнесении её со звездой волхвов, и в обычае хождения со звездой на Рождество. Особенное значение звезда приобрела с приходом в Россию рождественской ёлки, где она, в отличие от других европейских стран, стала особо значимой. В советское время звезда на верхушке ёлки не просто сохранилась, но, утратив свою прежнюю христианскую символику, была переосмыслена. Ощущение «советской» сути звезды, венчающей ёлки, и её связь со звёздами московского Кремля отражены во многих стихотворениях:
На верхушке, выше веток,
Загорелась, как всегда,
Самым ярким, жарким светом
Пятикрылая звезда.
…Мы с тобой давно знакомы,
Наша звёздочка-краса!
Это ты горишь ночами
Над ночной Москвой в Кремле.
В бой несли тебя как знамя
Самолёты на крыле.
Это ты у самых смелых
Загоралась на груди,
Угольком на шапках тлела,
Праздник с нами проведи!
…Так гори же выше веток.
Пятикрылая звезда.
[433, 277]
После Великой Отечественной войны стремление идеологизировать возрождённый праздник проявляется ещё откровеннее. Ёлка всё более и более приобретает смысл, соответствующий новым задачам. В сборниках постоянно встречаются тексты о Сталине, как, например, в стихотворении 1953 года Льва Сорокина «У Кремля», где Сталин даёт инструкции Новому году, путешествие которого по стране начинается от стен московского Кремля [407, 16]. Точно так же «советизируется» и образ Нового года, персонификация которого совершившаяся ещё в русской культуре XIX века, была подхвачена и развита и на этом этапе.
В соответствии с директивой партии ёлка становится обязательной и в колхозной деревне, что запечатлел в своей бодрой песенке «Здравствуй, ёлка» В. Лебедев-Кумач:
Свежая, морозная
Ёлочка колхозная,
Здравствуй…
[217, 74]
Если в России XIX века ёлка была распространена только среди православных (то есть в основном — русских людей), то теперь с ней знакомятся (и даже обязаны были знакомиться) и другие народы Советского Союза, в том числе и народы Крайнего Севера. В стихотворении 3.Н. Александровой «Новый год» говорится о том, как ёлка была впервые «подарена» ненцам, которые до тех пор этого обычая не знали:
На север ненцам маленьким
Зимой под Новый год
С гостинцами, с подарками
Послали самолёт.
…А из кабинки ёлочку
Механик достаёт.
Попробовали — колется,
Как злая рыбья кость.
[5, 22-23]
Ёлка, ёлочный сценарий и ёлочные персонажи насильственно прививаются на территориях всех советских республик. В рассказе Юрия Рытхэу, опубликованном в новогоднем номере «Огонька» за 1953 год, чукотский мальчик, от имени которого ведётся повествование, с восторгом восклицает: «Такой новогодней ёлки у нас никогда ещё не было! Собственно говоря, у нас раньше никаких ёлок не бывало» [363, 14]. Азербайджанская поэтесса М.П. Дильбази уже в конце 1930-х годов сочиняет стихотворение «Дед Мороз», образ которого вряд ли ранее был известен и близок азербайджанским детям.
Ежегодно на зимних каникулах в Большом Кремлёвском дворце устраивались ёлки для учащихся московских школ, которые проходили ежедневно вплоть до 10 января. Такие ёлки «обслуживали» по две тысячи детей в день. Всем участникам празднества вручались подарки. В 1954 году К.Г. Паустовский, отметив, что он пишет «реальную зимнюю сказку», в поэтически приподнятом тоне рассказывает об этом торжественном событии в жизни ребёнка:
В Георгиевском зале Большого дворца вспыхнула сотнями разноцветных огней первая ёлка. Смущённые от неожиданной радости, дети хлынули во дворец. У многих детей глубокая радость выражается в застенчивости, когда только нестерпимое сияние глаз выдаёт ту бурю счастья, что бушует в маленьком сердце.
[308, 1]
На фотографии, помещённой в «Правде» 2 января 1954 года с подписью «Безгранична радость детей, незабываемым останется в их памяти этот большой и радостный праздник…», запечатлена громадная, до самого потолка, ёлка в Георгиевском зале; у стен дисциплинированно стоят дети; девочки — в белых передничках [336, 1]. Эта Главная Ёлка страны как бы объединяла собою все ёлки, горящие в дни Нового года на всём пространстве советской страны:
Огоньки всех ёлок новогодних,
Что горят на праздничной земле.
Воедино собраны сегодня
В тех огнях, что вспыхнули в Кремле.
Сколько есть в стране лесных красавиц.
Все они завидуют сейчас
Той, что, свода древнего касаясь,
На виду у мира поднялась.
…Там, где Ленин проходил когда-то
Вдоль видавшей многое стены,
Во дворец торопятся ребята —
Юные хозяева страны.
[458, 1]
Для «молодых передовиков производства, студентов столичных вузов, слушателей военных учебных заведений, учащихся десятых классов, комсомольских работников» в том же Георгиевском зале в новогодние вечера устраивались новогодние балы-маскарады, которые, как писалось в газетах, были «одним из проявлений» «огромной заботы, которой окружили в нашей стране советскую молодёжь партия и правительство» [22, 1]. «Мне очень хотелось попасть на новогоднюю ёлку в Кремль. И вдруг, о счастье: я получаю билет сюда», — делится своей радостью с корреспондентом «Правды» молодая девушка [54, 2].
Каждый новогодний номер как тонких, так и толстых журналов начинался стихотворением о Новом годе, ёлке. Деде Морозе. Так, например, в первом номере «Огонька» за 1958 год было напечатано стихотворение Анатолия Кудрейко «1958-й!»:
Ель зелёная увита
золотой тесьмой…
На конце секундной стрелки
пятьдесят восьмой!
Дым от шумного веселья
ходит ходуном…
Трасса Нового Арбата
Блещет за окном.
[206, 4]
Однако не будем пенять на ёлку за всё, что сделала с ней советская власть. На деле ёлка оказалась исключительно гибким ритуальным объектом и сумела остаться желанной самым разным людям и горячо любимой ими.
Во время войны, несмотря на голод и труднейшие условия эвакуационного быта, женщины при маломальской возможности старались устроить ёлку для своих детей. Она, принося радость и детям, и взрослым, становилась символом мирной жизни и напоминанием о ней.
В те же самые годы, когда шло утверждение нового образа «советской ёлки», на территории СССР устраивались и другие ёлки, связанные с Рождеством и противопоставлявшиеся новым. Эти ёлки напоминали людям, находящимся в заключении или в ссылке, о прошлом, о родных, с которыми они были разлучены надолго, если не навсегда, о свободной жизни. Такие ёлки превращались в символ надежды на то, что счастье и справедливость существуют. Мемуарная литература о сталинских лагерях и ссылках донесла до нас сведения о ёлках, которые устраивались, несмотря на нечеловеческие условия существования. Приведу лишь несколько примеров, для того чтобы показать, сколь дорог для гулаговцев и ссыльных был этот образ, устанавливающий незримую связь с прошлым и родными.
Т.П. Милютина, вспоминая о своей жизни в инвалидном лагере Мариинских лагерей, где ей суждено было провести 1940-е годы, рассказывает о том, как мать прислала ей посылку с ёлочными украшениями, на которые заключённые никак не могли налюбоваться. Одному из её друзей «через вольных» удалось достать маленькую ёлочку, которая, украшенная этими игрушками, в день православного Рождества — 7 января — «путешествовала» из палаты в палату лагерной больницы [257, 210]. Вспоминает мемуаристка и Рождество 1949 года, когда она уже отбывала ссылку в Сибири:
Решила к Рождеству смастерить себе шкафчик который к служил бы и столиком — на него мы с Мартой поставим ёлочку, а то единственной нашей мебелью был мой чемодан … Марта заранее наготовила украшений — кусочки ваты на ниточках, узенько нарезанная серебряная бумага, чудом сохранившаяся от давно съеденной шоколадной плитки, кусочки ленты, которую пожертвовала Марта…
А на следующий день народ всё шёл смотреть на нашу ёлку.
[257, 329]
А о встрече 1952 года мемуаристка пишет:
На столе стояла украшенная сосенка — почему-то ёлочек в окрестностях Богучан не было.
[257, 360]
Т.Б. Золотова, после присоединения Эстонии к СССР высланная с матерью и двумя маленькими детьми из Таллина в Кировскую область, рассказывает о создании детского дома для осиротевших и бездомных:
Каждый день из Кировского детприёмника привозили детей с шершавой от голода кожей, вздувшимися животами, тоскливыми недетскими глазами. Были дети из освобождённых от оккупации далёких краев, были из здешних мест, дети без крова, без родителей, отвыкшие от ласки.
[178, 74]
Мемуаристка, работавшая в этом детском доме художественным руководителем, вспоминает о встрече 1943 года: к празднику ёлки дети под патефон разучивали танцы и готовили спектакль «Золушка»:
…А после спектакля мы все, конечно, танцуем вокруг ёлки, и дети уносят с собой, даже не решаясь раскрыть — такая это драгоценность, — крохотные кулёчки с конфетами и белой булочкой. Для многих девочек и мальчиков это первая в их жизни ёлка… Ириночка с Женей (дети Т.В. Золотовой. — Е.Д.), как и все дети в детдоме, получили кулёчки, — они были очень некрасивые, склеенные из старых газет, но в них было несколько конфет и булочка из белой муки. И ещё Ириночка получила куклу. Правда, я сшила её из тряпок, но у неё были ноги, руки и голова и нарисованные рот и глаза.
[178, 79-80]
О встрече следующего, 1944 года Т.Б. Золотова вспоминает:
Ёлка! Конечно, она была у нас, как и во все годы ссылки. Маленькая, очень пушистая и густая ёлка, которую я нашла в лесу и срубила. На ней висели смешные бумажные куколки и горели свечи, самодельные, восковые…
[178, 85]
Тяжело больная четырёхлетняя дочка мемуаристки, «свесив головку… смотрела со своей печки на ёлку», в то время как её мать молилась о том, чтобы «эти маленькие свечи» зажгли «радостные огоньки в её равнодушных глазах. Всё же она улыбнулась и ёлке, и кукле, и конфетам. Потом, усталая, опять положила голову на подушку» [178, 87-88].
А вот её же описание новогоднего праздника, отмеченного уже во вторичной ссылке:
Новый, 1952 год мы будем встречать у нас. Захватив салазки, топор и верёвки, как бывалые лесорубы, мы с Алёнушкой отправляемся в лес за ёлкой… Когда мы вносим в дом прекрасную, стройную, засыпанную снегом ёлку, терпкий и радостный запах хвои заполняет комнату. Скоро снег на ветках превратится в блестящие льдинки…
Скоро мы зажжём на ёлке свечи, которые нам прислал Игорь, и сядем за праздничный стол.
[178, 186]
Своя история была у ёлки на территориях, присоединённых к Советскому Союзу в результате пакта Молотова—Риббентропа. Советская ёлка должна была устанавливаться только к Новому году. Тот, кто устраивал её на Рождество, рисковал быть обвинённым в нелояльности к советской власти. В присоединённых к СССР странах Балтии (Эстонии, Латвии и Литве) Рождество отмечается по европейскому календарю, а значит за неделю до Нового года, когда в русских семьях ёлки ещё не ставили. Это различие традиций в 1940-1950-х годах служило признаком, отличавшим поведение лояльных и нелояльных граждан. Эстонский поэт Ян Каплинский, вспоминая ёлки своего детства, пришедшегося на 1940-е годы, пишет: «Ёлку надо было принести рано утром, пока ещё темно, а вечером плотно задёрнуть занавески на окнах: шептали, что “партийные” ходят по домам своих сослуживцев и контролируют, кто устраивает ёлки». Ёлка становилась «проверкой на порядочность и человечность». Т.П. Милютина рассказывает, как её мать, тартуский врач К.Н. Бежаницкая, из года в год устраивала на западное Рождество ёлку для детей репрессированных: «с подарками и развлечениями… Она собирала на ёлку лакомых детей, в основном детей арестованных родителей. До сих пор в письмах старых тартуских друзей проскальзывают воспоминания об этих ёлках — нарядных, ещё и звенящих» [257, 285]. Сообщение Т.П. Милютиной подтверждается трогательным рассказом Яна Каплинского о том, как он ребёнком присутствовал на рождественской ёлке, устроенной «госпожой Бежаницкой»:
Праздник был не домашний и тайный, а открытый и торжественный. В большом зале стояла рождественская ёлка и толпилось много детей. Затем пришёл Рождественский дед и вручил каждому подарок. Я не помню, что это было, помню только, что он спросил меня об отце. Отца не было, он был увезён, был, наверное, где-то в Сибири. Позднее я узнал, что эта ёлка и проводилась для детей, чьи отцы, а иногда даже матери были сосланы или убиты. Ёлка для детей репрессированных… Всё это устроила, а следовательно, за всё — за ёлку, зал, подарки — заплатила госпожа Бежаницкая, врач из русских. Конечно, ей не простили такое христианское дело и вскоре увезли туда же, куда были увезены отцы этих детишек, которых она позвала… Но рождественскую ёлку она сделала не по обычаю православия… Поскольку большинство детей в Тарту были эстонцы, она сделала для них именно рождественскую ёлку… Достичь сердца человека можно хорошим делом и Рождеством, рождественская ёлка — это место во времени и пространстве, где сердце наиболее раскрыто[3].
[цит по: 257, 285-286]
В течение нескольких послевоенных десятилетий Новый год, встречавшийся с елкой, был единственным праздником, в наименьшей степени включавшим в себя черты советской государственности. Сентиментальные и ностальгические чувства, которые вызывала и продолжает вызывать ёлка, прорывались в литературе много раз в форме эмоциональных признаний, как в известной песенке 1966 года Булата Окуджавы:
Ель моя. Ель — уходящий олень,
зря ты, наверно, старалась:
женщины той осторожная тень
в хвое твоей затерялась!
Ель моя, Ель, словно Спас на Крови
твой силуэт отдалённый,
будто бы след удивленья любви,
вспыхнувшей, неутолённой.
[291, 298]
И до сих пор самыми желанными для нас являются не общественные, а домашние ёлки, на которые собираются своей семьей:
Потом потушили лампочку и зажгли свечи на ёлке. Она была прекрасна, украшенная картонными медведями, рыбками, серебряными лентами и всей милой с детства ерундой, которой всегда украшают ёлки.
[87, 11-12]
На этих домашних праздниках люди забывали о той официальной роли, которую играла ёлка, и праздновали её как семейное торжество, с установившимися в семье традициями. Известный фольклорист П.Г. Богатырев, как рассказывают о нём, «неизменно устраивал торжественное шествие к ёлке за подарками или гостинцами и сам его возглавлял, напялив яркий бумажный колпак, размахивая самодельным жезлом и, похоже, веселясь больше всех» [49, 17]. С тем же энтузиазмом, по свидетельству А.Н. Розова, устраивал ёлки для своих внуков известный специалист по древнерусской литературе Л.А. Дмитриев [356]. Биограф литературоведа и критика С.Н. Дурылина рассказывает о праздниках ёлки в его доме в Болшево:
Высокие бревенчатые стены болшевского дома слышали Н.А. Обухову, не единожды певшую здесь под гитару, видели Е.Д. Турчанинову, раз как-то даже в импровизированной роли сказительницы на рождественской ёлке.
[330, 4]
Забыла о своём неприязненном отношении к ёлке Православная церковь. Теперь зелёные деревца стояли не только в храмах во время рождественского богослужения, но и в домах церковнослужителей. Для их детей также устраивались праздники, и об устроителях этих ёлок мемуаристы вспоминают с похвалой. Протоиерей Михаил Ардов в своих панегирических заметках о ярославском митрополите Иоанне ежегодное устройство праздников ёлки ставит ему в особую заслугу:
Всякий год на второй день Рождества Христова Владыка Иоанн устраивал у себя ёлки для детей своих сотрудников и сослужителей. Читались стихи, пелись песни, выступали все — от четырёхлетних детей до маститых священнослужителей. И решительно все получали подарки. Первая такая ёлка состоялась в 1968 году, а последняя в 1985-м. И вот что любопытно, некоторые постоянные гости, которые на первые ёлки приходили ещё детьми, в восьмидесятых годах приводили туда собственных чад.
[17, 177]
А Е.Б. Рашковский в стихотворении «Святочная ода» вспоминает «интеллигентский вигвам» московской молодёжи 1960-х годов, читающей «всю ночь Пастернака», в то время как стоит
В углу — шелестящая ёлка,
На ней — золотые шары…
[349, 52]
Ёлка добросовестно выполняла возложенные на неё функции, и даже насильственная идеологизация не мешала ей в неформальной домашней обстановке оставаться всеми любимой и ежегодно желанной, страстно и задолго до Нового года ожидаемой Ёлкой. Такой помним её мы. Такой запомнят её наши дети. Даст Бог — и внуки будут ходить вокруг разукрашенного и сияющего дерева и петь немудрёную песенку, сочинённую почти сто лет назад:
Теперь ты здесь, нарядная, на праздник к нам пришла,
И много-много радости детишкам принесла.