ГОРОДЕЦКИЙ Сергей Митрофанович

ГОРОДЕЦКИЙ Сергей Митрофанович

5(17).1.1884 – 7.6.1967

Поэт, прозаик, переводчик, драматург. Один из основателей и руководителей 1-го «Цеха поэтов». Стихотворные сборники «Ярь» (СПб., 1907), «Перун» (СПб., 1907), «Дикая воля» (СПб., 1908), «Ива» (СПб., 1913), «Цветущий посох» (СПб., 1914), «Четырнадцатый год» (Пг., 1915); сборники прозы «Кладбище страстей» (СПб., 1909), «Повести. Рассказы» (СПб., 1910), «На земле» (СПб., 1914), «Старые гнезда» (СПб., 1914).

«Что Сергей Городецкий молодой фавн, прибежавший из глубины скифских лесов, об этом я догадался еще раньше, чем он сам проговорился в своей книге:

Когда я фавном молодым

Носил дриад в пустые гнезда…

Это было ясно при первом взгляде на его худощавую и гибкую фигуру древнего юноши, на его широкую грудную кость, на его лесное лицо с пробивающимися усами и детски ясные, лукавые глаза. Волнистые и спутанные волосы падали теми характерными беспорядочными прядями, стиль которых хорошо передают античные изображения пленных варваров.

Огромный нос, скульптурный, смело очерченный и резко обсеченный на конце смелым движением резца сверху вниз, придавал его лицу нечто торжественно-птичье, делавшее его похожим на изображения египетского бога Тота, „трижды величайшего“, изображавшегося с птичьей головой, которому принадлежали эпитеты „носатый“, „достопочтенный Ибис“ и „павиан с блестящими волосами и приятной наружностью“.

Та же птичья торжественность была и в поворотах его шеи, и в его мускулистых и узловатых пальцах, напоминавших и орлиные лапы, и руки врубелевского „Пана“.

Но когда я видел его в глубине комнаты при вечернем освещении en face, то он напоминал мне поэтов двадцатых годов [XIX века. – Сост.]. Так я представлял себе молодого Мицкевича, с безусым лицом и чуть-чуть вьющимися бакенбардами около ушей.

А над его правым ухом таинственно приподымалась прядь густых волос, точно внимательное крыло, и во всей его фигуре и в голосе чувствовалась „Ярь непочатая – Богом зачатая“» (М. Волошин. Лики творчества).

«Длинный, моложавый, но чуть сутулый, Сергей Митрофанович, с копной соломенных волос, большим носом и приветливо-добрым лицом, не читал, а скороговоркой произносил стихи как языческие заклинания. И сам он в простой русской косоворотке, с ясными, чистыми глазами казался пришельцем из тех далеких времен, когда огромный кумир Перуна стоял на днепровских кручах и киевские горожане приносили ему жертвы. В ту пору меня влекла к себе славянская филология, и я рад был поговорить с Городецким об изысканиях Сумцова и Александра Веселовского, Буслаева и Миллера. „Древний жрец“ оказался хорошим филологом и знатоком старорусской словесности.

Слава Сергея Городецкого – он был тогда в большой моде – меня несколько отпугивала от него. Поэт говорил о петербургских кружках и группах, о „Цехе поэтов“…При этом Городецкий размахивал руками, горячился, вскакивал с места и вновь садился, и я чувствовал, как все это ему близко и волнует его» (А. Дейч. День нынешний и день минувший).

«Глаза светлые, взгляд открытый, „душевный“. Волосы русые – кудрями. Голос певучий. Некрасив, но приятнее любого красавца – „располагающая наружность“, и наружность не обманывает: действительно, милый человек. Всякому услужит, всякому улыбнется. Встретит на улице старуху с мешком – „Бабушка, дай подсоблю“. Нищего не пропустит. Ребенку сейчас леденец, всегда в кармане носит…

Помог, пошутил, улыбнулся и идет себе дальше, посвистывая или напевая. Глаза блестят, белые зубы блестят. Даже чухонская шапка с наушниками как-то особенно мило сидит на его откинутой голове.

…Если вы познакомились с Городецким, начали у него бывать и вы поэт – он непременно вас нарисует. Немного пестро, но очень похоже и „мило“. И обязательно на рогоже.

Рисует Городецкий всегда на рогоже – это его изобретение. И дешево – и есть в этом что-то „простонародное“ – любезное его сердцу. И хотя народ рогожами пользуется отнюдь не для живописи, Городецкому искренно кажется, что, выводя на рогоже Макса Волошина, в сюртуке и с хризантемой в петлице, он много ближе к „родной неуемной стихии“, чем если бы то же самое он изображал на полотне. С одной стороны, „стихия“, с другой – Италия. Раскрашенные квадратики рогож – чем не мозаика?

Страсть к Италии внушил недавно Городецкому его новый, ставший неразлучным, друг – Гумилев. После „разговора в ресторане, за бутылкой вина“ об Италии – с Гумилевым, Городецкий, час назад вполне равнодушный, – „влюбился“ в нее со всей своей пылкостью. Влюбившись же, по причине той же пылкости, не мог усидеть в Петербурге, не повидав Италию немедленно и собственнолично.

И вот через неделю Городецкий уже гулял по Венеции, потряхивая кудрями и строя „итальянчикам“ козу. Ничего – понравилось.

Сергей Городецкий

…У Городецкого, при всей переменчивости его взглядов и вкусов, было одно „устремление“, которое не менялось: страсть к лубочному „русскому духу“… Безразлично, что „воспевал“ он в разные времена, в разных пустых, звонких и болтливых строфах. Их лубочная суть оставалась все та же – не хуже, не лучше. „Сретенье царя“ не отличается от оды Буденному, и описания Венеции слегка отдают „чайной русского народа“…

Естественным дополнением пристрастия к „русскому духу“ было стремление Городецкого открывать таланты из народа и окружать себя ими» (Г. Иванов. Петербургские зимы).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.