Страшные истории (страшилки)

Страшные истории (страшилки)

Основные понятия: история появления «страшных историй»; процесс собирания и его своеобразие; специфика использования в литературе; причины отнесения «страшных историй» К словесному творчеству детей; контаминационный характер; своеобразие использования быличек, легенд и сказаний; основные классификации; образная система; пространственно-временная система; связь с современной действительностью; основные мотивы; клишированность и однотипность как типологические свойства «страшных историй»; типы рассказчиков; языковые особенности «страшных историй»; роль цветовой символики; взаимодействие «страшных историй» с фольклорными и литературными источниками.

В литературе XIX века часто встречаются упоминания о страшных историях, бытующих среди детей. Однако фольклористы не располагают соответствующими записями, поэтому приходится опираться на сведения, приводимые писателями XIX века. «Страшные рассказы зимою в темноте ночей» мы находим в романе А.С. Пушкина «Евгений Онегин». Вероятно, дети, собравшиеся вокруг костра в «Бежином луге» И.С. Тургенева, пересказывают друг другу «страшные истории» типа быличек и легенд.

Приведем свидетельство литературного критика и историка литературы А.И. Скабичевского, описывающего, как это происходило: «По вечерам, когда солнце садилось и сменялось безоблачно-яркою, палевою зарею <…>, – наигравшись, набегавшись и умаявшись за день, мы усаживались в кружок в заветном уголке сада, под плакучею березою и <…> друг перед другом изощрялись в рассказах о чертях, мертвецах, привидениях и тому подобных ужасах»[224].

Литература XX века активно использует «страшные истории», прямые или косвенные указания можно встретить в сочинениях А.С. Макаренко, А.Л. Пантелеева, Л.А. Кассиля, Н.Н. Садур, Л.С. Петрушевской, B.C. Маканина. Одни авторы фиксируют таким образом детские впечатления и наблюдения, другие на основе «ужастиков» формируют свое авторское видение действительности определенного времени. Соответственно отличается и тональность – от объективно нейтральной до нарочито трагической. Иногда встречается и юмористическое отношение к подобным историям.

В качестве иллюстрации приведем детские воспоминания М.М. Зощенко, отраженные в повести «Перед восходом солнца»: «Я вспомнил давний сон. Быть может, даже это был не сон. Быть может, память сохранила то, что когда-то произошло наяву. Но это осталось в памяти как сновидение. Сквозь далекий туман забвения я вспомнил темную комнату <…>. Из темной стены тянется ко мне огромная рука. Эта рука уже надо мной…»[225]

Как жанровое образование страшные истории формируются постепенно, и окончательно оформляются, когда из активного репертуара взрослых выпадают былички и легенды и постепенно исчезает вера в достоверность мифологических существ.

В «страшных историях» трансформировались или типологически проявились признаки многих фольклорных жанров: мифа, заговора, волшебной сказки, животного эпоса, былички, легенды, анекдота, детского игрового фольклора. В них также обнаруживаются следы влияния литературных жанров: фантастического и детективного рассказа, очерка»[226]. Одной из первых М.П. Чередникова отметила контаминационную природу данного жанра.

Исследователи отмечают психологическую потребность появления «страшных историй», которые становятся своеобразным средством разрешения конфликта ребенка с внешним миром, позволяя ему преодолеть, а затем и отбросить свои детские страхи.

М.П. Чередникова относит «страшные истории» к словесному мифотворчеству: «Подобно архаичным мифам, «страшные рассказы» возникают из естественных потребностей ребенка, из необходимости преодолеть психическое и интеллектуальное противоречие. Все сказанное позволяет определить «страшные рассказы» и предшествующий им комплекс представлений о. мире как современную детскую мифологию»[227]. В своем исследовании М.П. Чередникова особое внимание уделяет системе мифологических персонажей, придуманных детьми.

Вероятно, следует согласиться с определением «страшные рассказы», или «страшные истории», распространенным у детей и принять его как рабочий термин. Иногда используется термин «ужастики» по аналогии с термином, используемым для обозначения некоторых фильмов.

Собиратели обращаются к данной форме примерно в середине XX века. Известно, что в Англии, США, Финляндии, Польше, Болгарии «страшные истории» начали записывать и изучать с 1950–1960 годов (публикации А. и П. Опи, М. и Г. Кнапп, Л. Виртанен). В СССР впервые об этом жанре заявили ленинградские ученые О.Н. Гречина и М.В. Осорина на Всесоюзной научной конференции в Новгороде в 1970 году. Публикация статьи О.Н. Гречиной и М.В. Осориной в «Русском фольклоре» в 1981 году подвела своеобразный итог многолетним наблюдениям и позволила включить в научный обиход ранее игнорировавшийся жанр русского фольклора.

Работа, проведенная другими собирателями (А.Ф. Белоусовым, А.А. Усачевым и Э.Н. Успенским, В.Ф. Шевченко) в семидесятые – девяностые годы, позволила появиться не только указанному выше исследованию М.П. Чередниковой, но и обобщающим статьям и монографиям Т.В. Зуевой, С.М. Лойтер, К.А. Рублева, О.Ю. Трыковой[228].

Несмотря на некоторые терминологические расхождения – «страшилки», «страшные истории», детский «страшный» фольклор, оказывается возможным дать общее определение жанра. Детские страшные истории – это мифологические рассказы о страшном и ужасном, которое происходит по воле существ, предметов и явлений, наделенных сверхъестественными свойствами и возведенными в ранг демонологических персонажей. Рассказывание преследует конкретную цель – вызвать у слушателей переживание страха, необходимое для самоутверждения личности ребенка[229].

«Страшные истории» можно считать жанром именно детского фольклора, поскольку влияние взрослых на его формирование и организацию минимально. В «страшных историях» фиксируется обычное, будничное поведение, причем жизнь детей в них отделена от жизни взрослых и поэтому существует разветвленная система запретов.

В «страшных историях» отражаются особенности детского мировосприятия, логика рассуждений, свойственная ребенку, испытывающему тревогу и беспокойство, пережившему когда-то ужас, но все же стремящемуся передать свой опыт сверстникам.

Дети стремятся рассказывать свои истории друг другу, намеренно исключая из круга общения взрослых. Обычно они делятся своими историями вечером с коллективом, лишенным на время опеки взрослых (в лагере, больничной палате, на игровой площадке). Сами дети верят в подлинность историй и начинают рассказ со слов: «Это правда было». Нередко в записях фиксируются особенности словотворчества ребенка (например, заикание), что также усиливает фактографичность истории. Главными героями являются «одна девочка» или «один мальчик». Отмеченные особенности позволяют отнести «страшилки» к устной несказочной прозе.

Рассмотрим некоторые наиболее распространенные классификации.

Г.П. Мамонтова выделяет семантические группы «страшных историй»:

1. Страшилки с трагическим исходом: «зло» побеждает «добро».

2. Страшилки с благополучным исходом: «добро» побеждает «зло».

3. Страшилки эффекта. Обычно конфликт не разрешается, они заканчиваются восклицанием типа: «Отдай мое сердце!»

4. Страшилки наоборот. В них развитие конфликта вызывает противоположный, комический эффект. Ю.Г. Круглов называет подобную разновидность «антистрашилками».

Классификация О.Н. Гречиной и М.В. Осориной основана на типах мотивов, выделяемых так же, как и при анализе сказок:

1. Причинение зла вредителем или предметами – помощниками вредителя в жилище семьи.

2. Нарушение запрета и кара за него.

3. Похищение ребенка-героя вне дома.

4. Мертвец требует обратно свою вещь.

В качестве основы классификации исследователи часто берут функции разных персонажей, поэтому некоторые сюжеты могут строиться на соединении нескольких мотивов. В рассказе нарушается запрет покупать перчатки определенного типа (один мотив) и наказывается носитель зла (другой мотив)[230].

Классификация С.М. Лойтер основана на группировке образов носителей зла. Первую группу «страшных историй» образуют рассказы о мифологических персонажах, придуманных детьми. Они пришли из привычной бытовой среды (перчатка, занавеска, чулки, лента, печенье), сюда же включаются существа-маргиналии (персонифицированные детские страхи): рука, глаза, мясо, зубы.

Во вторую группу входят рассказы о персонажах, которые «генетически восходят к мифологическим рассказам взрослых и традиционным жанрам фольклора»[231]. Их сюжеты заимствуются из быличек, бывальщин, сказок (ведьма, покойник, вампир, женщина в белом/черном/красном, черт, привидения, колдун, духи, голоса). Всего исследователем выделено 30 сюжетных типов[232]. Некоторые из них являются общими для фольклора детей и взрослых.

Образная система «страшных историй» представлена как одушевленными образами (мачеха, старик, ведьма, мать-людоедка), так и неодушевленными (рука, пятно, занавески, голоса, глаза, пианино, портреты, куклы), причем все они совершают одни и те же вредоносные действия. Возможны «смешанные образы» типа «рука-вредитель», «рука-пятно», «рука-занавеска».

Введение мотива превращения и антропоморфных элементов облегчает возможность их оживления. Повинуясь детской фантазии, предметы начинают двигаться, разговаривать, угрожать, предупреждать, душить, убивать.

Появление подобных «существ» нельзя считать случайным, ибо ребенку свойственно одушевлять окружающий его мир. С.М. Лойтер указывает: «две особенности детской психологии – готовность к всеобщей персонализации и игровая воспроизводящая фантазия – объясняют механизм рождения демонологических персонажей, детского мифотворчества»[233].

С.М. Лойтер обозначает первую группу как существа-маргиналии, «представляющие собой часть целого и сохраняющие «симпатическую связь» (Д. Фрезер) с ним и после прекращения физического контакта»[234]. Сюда она относит такие персонажи, как рука, глаза, зубы, голова, копыта. Особую группу сверхъестественных существ составляют предметы одежды и вещи, связанные с «приемами костюмирования» (выражение П.В. Богатырева): перчатки, платок, плащ, туфли, лента, парик и т. д.[235]

Часто традиционными чертами демонического персонажа наделяется кукла. Сверхъестественной силой могут обладать портрет, статуя, картина. Все персонажи страшилок выполняют одну и ту же функцию, они хотят нанести немотивированный вред человеку.

О.Н. Гречина и М.В. Осорина выделяют следующие группы персонажей, соответствующие функциям, о которых писал еще В.Я. Пропп: пострадавшие, вредители или агрессоры, добрые помощники, которые предупреждают о возможном несчастье.

Специфика образной системы. Хотя образная система «страшных историй» разнообразна, развернутые характеристики действующих лиц отсутствуют, представленные персонажи скорее стереотипны и являются носителями определенных качеств (некоторые свойства предметов подробно перечисляются). Мотивировка поступков персонажей также отсутствует, поскольку она изначально задана его функцией в «страшной истории».

По форме «страшные истории» представляет собой законченное произведение со своим собственным сюжетом и образной системой небольшого объема. В страшилке доминирует строгая последовательность событий, развивающихся остро и динамично. С.М. Лойтер определяет схему развития сюжета следующим образом: предупреждение/запрет – нарушение – воздаяние. Она «регламентирует последовательность мотивов», которые в детских страшных рассказах создают свой устойчивый «сюжет-но-композиционный ритм»[236].

Однотипная последовательность развития действия не предполагает появления сложной временной системы, наличия перспективы, часто встречаются «общие места» и повторы, можно даже говорить о клишированности «страшных историй». Обычно действие разворачивается за короткий промежуток времени от трех дней (ночей) до одного (тогда описывается разовый случай или даже мгновение).

Происходящие таинственные и необъяснимые события объясняются результатом действия сверхъестественных сил, предметов, вещей. Подобное качество унаследовано «страшными историями» из быличек и бывальщин, где главным является суеверие, вера в сверхъестественных существ.

Закономерно, что большинство сюжетов связаны с мотивом смерти. С.М. Лойтер даже иногда называет страшилки «рассказами о смерти». По мнению В.Н. Топорова, детство является «зоной повышенной или открытой опасности», «зоной, находящейся под неусыпным вниманием смерти, когда всякая опасность несет угрозу жизни, неотменяемую возможность смерти»[237].

Ребенок рано сталкивается с смертью или ее угрозой, во время болезни он часто слышит, как взрослые беспокоятся о его здоровье, иногда узнает о смерти близких ему людей, чаще всего бабушки или дедушки, иногда матери. Указанные впечатления и находят отражение в содержании страшилок. Иногда рассказ заканчивается гибелью героев или их исчезновением.

Подробное описание предмета и места действия также отсутствуют, обычно они находятся в круге известных ребенку понятий и появляются на основе ассоциативных связей «дом – двор, магазин – дом».

Пространство можно определить внутри оппозиции чужой/свой. Ребенок находится в понятной для него среде, связанной с архетипом «дом» (жилище: комната, квартира). Известно, что по мере познания окружающего мира пространство вокруг ребенка расширяется. В страшилках социальное пространство специально замыкается, ребенок ограждается от опасного чужого мира, закрывает окна, двери, чтобы не проникли агрессоры (дяденьки, бандиты, цыганки; вампиры, мертвецы; одушевленные предметы).

М.Н. Мельников отмечает возможность раздвижения физического пространства с помощью трагического развития действия. «…Путь следования: дом-дорога, кладбище, дом-игрище, дом, дом – подземный ход и т. п.» (Мельник., с. 80). К «опасным» местам можно отнести магазины, рынки, танцплощадки (дискотеки), рестораны. Упоминание данных топосов объяснимо: ребенок боится потеряться или провалиться в колодец (яму, траншею, люк). С ними нередко связываются мотивы перехода в иное пространство.

Очевидна перекличка «страшных историй» с мифологическими рассказами, где четко противопоставлены места обитания людей и укрытия нечистой силы («яма», «подземелье»),

Современная бытовая среда отражается через соответствующую атрибутику: радио, телефон, рояль, механическая кукла, телевизор. В ней действуют следующие персонажи: ученый, милиционер, бандиты.

Последовательность мотивов и их регламентированность создают свой устойчивый сюжетно-композиционный ритм, который влияет и на методику преподнесения материала. «Страшная история» связана с традицией рассказывания, где рассказчик рассчитывает на соучастие собеседника, он хочет поразить и удивить его, поэтому делает паузы, использует риторические обращения, встречаются и вопросительные конструкции.

О.Н. Гречина и М.В. Осорина справедливо утверждают: «При кажущейся непритязательности словесного оформления страшилки отличаются большим эмоциональным воздействием на слушателей… бедность описаний и характеристик компенсируется интонацией»[238].

Классификацию рассказчиков можно встретить у Т.В. Зуевой, предлагающей учитывать динамику словесного текста, обусловленную психологическими причинами. Она показывает, что в зависимости от возраста слушателей меняется отношение к чудесному или восприятие ирреального. Следовательно, следует располагать жанровые типы страшных историй по следующим возрастным группам: первая – от пяти до семи, вторая – от восьми до двенадцати, третья – от тринадцати до пятнадцати лет.

В зависимости от возраста наблюдается активное или пассивное отношение к страшным историям: дети более раннего возраста воспринимают рассказы и высказывают свое к ним эмоциональное отношение. Дети более старшего возраста уже сами являются авторами историй[239].

Нередко в «страшной истории» отражена логика рассуждения ребенка, стремящегося объяснить окружающий его мир в понятных ему реалиях: «Тогда тетенька взяла и вышла замуж, чтобы не оставаться одной. И больше к ней черная рука не влезала».

Легко также проследить разницу мировосприятия, некоторые особенности возрастного видения мира, характер эмоциональных переживаний, присущих детям разных возрастных групп. С изменением сознания рассказчика происходит трансформация текста, системы персонажей и изменение реалий. Иначе проходит и процесс словотворчества.

Создавая собственный язык бытового общения, дети не всегда привносят в него новые элементы, лексика «страшных историй» достаточно однородна.

Язык «страшных историй» не отличается сложными речевыми оборотами, напротив, встречается много слов-паразитов (ну, ну вот; значит), фиксируются отдельные диалектные особенности (ничё, чё-то сказал), неправильное словоупотребление – кода (вместо когда), мама у нее (вместе ее мама), разобился (вместо разбился), у ней (у нее), нету (вместо нет), папа лек, подбежали к рояли. Часто встречаются повторяющиеся вопросы и обращения. Некоторые исследователи видят в подобных словесных выражениях тенденцию к созданию детского языка бытового общения.

М.П. Чередникова отмечает, что эмоциональное воздействие слова усиливается благодаря особой ритмической организации текста: «Анафора, отделяющая каждую фразу от предыдущей, создает напряженный ритм взволнованной, задыхающейся речевой интонации с повышением ударения в начале предложения и понижением в конце»[240].

Особое место исследователи уделяют функции цвета, обычно встречаются семь из них: черный, белый, красный, синий, зеленый, желтый, голубой. Другие цвета представлены реже, наиболее распространены первые три из перечисленных. Отметим, что они часто встречаются в ритуалах и мифологии различных народов.

Т.В. Зуева обращает внимание на сигнификативное значение цвета, за которым стоит идентификация признака, предупреждающего об опасности. Только обретя цветовое значение, ожившие предметы и демонологические силы начинают проявлять свою вредоносную силу.

Не случайно действие «страшных историй» происходит в основном ночью, когда человек оказывается беззащитным перед демонической силой. В представлении снова нашли отражение ночные страхи ребенка, боящегося темноты и всячески оттягивающего момент засыпания[241].

В страшилках ночью вылезают черные руки, черные перчатки (сапоги, пятно, пианино), они душат детей (рубят на части), черная голова убивает людей. В разных вариантах встречается эпитет черный (черный-черный, черный-пречерный), иногда он заменяется похожим: в темном-темном.

Исследователи также отмечают, что цвет становится своеобразным семантическим знаком, так, красный указывает на обязательный трагический исход.

Функции цвета разнообразны: он не только выступает как атрибутивный признак, но и носит символическое значение, помогая выделить один предмет из множества других.

Необычным можно считать проявление через цвет иронии, обычно она проявляется в неожиданных концовках или своеобразных авторских комментариях: «Вы слышали русскую народную сказку». Макака, появляющаяся из красного пятна на стене, замечает: «Что вы мою задницу трете? Она и так красная».

О.Ю. Трыкова отмечает возможность использования в «страшных историях» цветового контраста: «…там лежит черный покойник в белых тапочках», «а под этим черным-черным покрывалом сидит… маленький розовый поросенок!» Правда, трудно согласиться с другим выводом исследователя о переходе страшилки в страшилку-пародию.

Исследователи фиксируют взаимосвязи страшилок как с фольклорными (прежде всего сказкой), так и литературными произведениями. С.М. Лойтер находит перекличку страшных историй с мифологическими рассказами в сходной установке сказителя и слушателей и использовании отдельных архетипических мотивов. Наиболее распространенным она считает оборотничество (превращение близких людей в оборотней или вампиров, предметов в людей). «Другой архетипический мотив страшных историй основан на том, что «подобное производит подобное или следствие похожее на причину» – «магия подобия»[242] (красная женщина вызывает пожар; девочка покупает красные розы – в шторе появляется красное пятно; зеленое пианино в доме – зеленым становится кто-то в семье)»[243].

Исследовательница также отмечает использование первоэлементов мифических представлений: оберегов, запретов, погонь, превращений, разрубаний, оживлений.

Элементы структуры заговоров М.П. Чередникова усматривает в повторах. Она приводит такой пример: «Вышла из черной пропасти черная вода, за ней черная змея, вышла черная лошадь, за ней виден черный человек»[244].

Многочисленны переклички со сказкой: часто используются инициальная формула сказки («Жили-были мама, папа, брат и сестра»; «Жила-была женщина»), отдельные мотивы (Т.В. Зуева указывает на широкое использование сюжетов «Василисушка» и «Иван Быкович») и образов (феи, Синей Бороды, разбойников).

Переклички с литературными произведениями (фантастикой и романтическими историями) наблюдаются в использовании общих (мировых) сюжетов: ожившей Статуи, переходе отдельных литературных мотивов. Часто встречается структурная схема детективных историй, тогда «страшные истории» начинают отличаться весьма замысловатыми сюжетными ходами.

Обычно это приводит к усложнению повествовательной структуры (расширению пространства, выходу из границ квартиры, дома, появлению двойных сюжетных ходов, увеличению числа персонажей). Однако сохраняются общие установки на коллективность и устность, о чем свидетельствуют стереотипы сюжетов и общие образы.

Иногда встречаются общие архетипы, используемые авторами фольклорных и художественных текстов (ассимиляция образа змеи из сказок, античного мифа о Горгоне Медузе и произведения Р.Киплинга «Рики-тики-тави»).

Подсознание ребенка фиксирует самые разные впечатления (мотив попадания ребенка в телевизор можно сравнить с сюжетом сказки В. Одоевского «Город в табакерке»). Связи с литературными произведениями обусловлены кругом детского чтения, интересный подобный разбор содержится в книге О.Ю. Трыковой[245]. Среди часто встречающихся образов подобного рода чаще всего называют Пиковую даму.

В «страшных историях» также находят отражение впечатления от увиденных фильмов (обычно триллеров) и мультфильмов (появляются образы крокодила Гены, Чебурашки, Карлсона, Винни Пуха).

О.Ю. Трыкова прослеживает взаимосвязь страшилок с произведениями К. Булычева и показывает влияние сначала мультфильма «Тайна третьей планеты», а затем фильма «Гостья из будущего». В частности, отмечается образ отрицательного героя – робота, разобранного на запчасти. Можно согласиться с М.П. Чередниковой, которая рассматривает данные сюжеты как переходные от фольклора к литературному творчеству.

Влияние постфольклорных форм проявилось в упоминаниях в «страшных историях» деятелей кино и шоу-бизнеса: В. Леонтьева, Ю. Никулина, Е. Моргунова, Г. Вицина. О.Ю. Трыкова зафиксировала и появление образа А. Кашпировского.

Страшные рассказы являются одним из средств познания ребенком окружающего мира. Он старается разобраться в его сложности, многоплановых внутренних взаимосвязях. В то же время через «страшные истории» происходит усвоение определенных понятий (смерти, разлуки, одиночества).

Даже воображаемые встречи с страшным, таинственным позволяют не просто преодолевать страх, но моделировать свое поведение, чтобы в реальной обстановке сохранять ясность действий и самообладание. Таким образом, в процессе становления ребенка страшные рассказы выполняют ту же функцию, что древние мифы в становлении человечества (можно сравнить с обрядом инициации).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.