18

18

Христианство пришло на Киевскую Русь из Византии; там же, в Византии, лежали и непосредственные истоки русской иконописи. Придя на Русь в 980-е годы, византийское христианство застало здесь развитую языческую культуру со своей мифологией, пантеоном богов, жрецами, народными верованиями и обрядами. Культура эта, в свою очередь, уходила корнями в древнейшие пласты общечеловеческого религиозно-мифологического сознания. Христианство не уничтожило и не могло уничтожить в одночасье эту культуру, но впитало и переработало ее. С течением времени установилось "двоеверие" — компромиссное равновесие язычества и православия. Русская иконопись, особенно в первые столетия своей истории, имела много общего с византийской. Однако, в отличие от византийской, русская иконопись ближе к народным, фольклорным истокам. Она отразила языческий характер народного православия. А народное православие во многом отличается от официального, церковного, оно насквозь пропитано язычеством, это — некий самобытный культурный феномен, заслуживающий особого изучения. Связь народного православия, народного религиозного искусства с древним язычеством, отражение в них народных верований еще мало исследованы. Между тем русское религиозное искусство предлагает для этого богатейший материал, особенно интересный для нашей темы, где мы пытаемся нащупать какие-то универсалии архаического религиозно-мифологического сознания в таких различных явлениях религиозного искусства как русская иконопись и традиционное искусство аборигенов.

Бросим лишь взгляд на такой поразительный феномен как деревянная скульптура Приуралья. Не случайно за этими изображениями православных святых, Богоматери, Христа издавна закрепилось название "Пермские боги". Для православия скульптура вообще не характерна, церковные власти запрещали ее, а между тем в коми-пермяцких селах Приуралья уже с XVII в. расцвело искусство деревянной скульптуры. Главным героем ее стал Христос в темнице или распятый на кресте — страдающий, униженный человек, близкий и понятный местному населению, с выразительным лицом, несущим на себе характерные его антропологические черты. Это Христос-коми, Христос-хант, Христос-манси, Христос-русский крестьянин. Коми-пермяки, основной массив коренного населения края, потомки финно-угорских племен, были обращены в православие еще в конце XV в. С древности они поклонялись священным деревьям и сделанным из дерева примитивным идолам — изображениям местных божеств. Последние, наряду с русской иконописью, и стали той почвой, из которой выросла пермская скульптура. Культ локальных божеств был включен в православное богослужение, идолы подверглись "христианизации", а скульптурные изображения православных святых приобрели черты древних идолов. Деревянная скульптура Пермского края, в своих истоках, — яркий образец религиозного синкретизма, сплава христианства и язычества. Православное христианство органически соединилось здесь с архаическим народным религиозным сознанием. И в то же время пермская скульптура — одно из крупнейших достижений религиозного искусства, с потрясающей силой выразившее глубочайшую сущность личности Христа, духовно возвышенной и человечной.157

То же самое происходило и в Киевской Руси в эпоху распространения христианства. Христианский Бог-сын "наслоился на славянского языческого бога-сына Дажьбога, сына небесного Сварога. Дажьбог-Солнце… божество света и жизненной силы".158 Это — лишь один из многих примеров религиозного синкретизма, который формировал народное православие, выросшее на почве дохристианского мировоззрения. А народное православие, в свою очередь, оказало влияние на древнерусскую иконопись. Так, в свете только что процитированного понятна особенная любовь иконописцев к образу Христа-солнца, излучающего свет, окруженного сиянием. А воскресение Христа, Пасха — древний праздник весеннего возрождения солнца — стал самым любимым и торжественным праздником православия.

Апофеозом образа Христа-солнца является икона XVIII в. "Всевидящее око Божие" из Музея истории религии в Санкт-Петербурге.159 Здесь доминирует сложное изображение из четырех концентрических окружностей с Христом Эммануилом в центре и сиянием в виде четырехконечной звезды, исходящим от него. Его окружает двойной символ — солнца и, в то же время, всевидящего ока: наверху его два глаза, справа и слева по одному глазу, внизу — рот; все — в красных тонах. В следующем круге, на небосводе, усыпанном золотыми звездами, — Богоматерь Оранта. Далее — изображения серафимов и круглые клейма: в верхнем центральном — Саваоф в восьмиконечном нимбе с руками, поднятыми в благословении, в четырех других клеймах — символы евангелистов. За сложной символикой иконы — главное: Христос, — в солнечном круге с четырьмя глазами, обращенными на четыре стороны света, — сам подобен солнцу. Подобно солнцу, которое все видит и все освещает, Христос видит все и светом своего учения освещает мир. На бортах иконы — архангел Салафиил и св. Спиридоний Тримифунтский. Особенно интересен последний: почитание его связано с одним из главных явлений народной космологии — декабрьским "поворотом солнца" — и соответствует солярной символике иконы. Икона — в целом и даже в этой подробности — оказывается одним из ярких воплощений народного христианства.

Перун — другое космическое божество, бог грозы и огня, — был уподоблен пророку Илье, одному из наиболее любимых русских святых; иконописцы изображали его на фоне небесного пламени, как бы подчеркивая этим его огненную природу, его причастность грозе и буре. Колесо, которое видно иногда на иконах св. Ильи, — символ солнца и огня. На иконе "Огненное восхождение Ильи Пророка" (XVI в.)160 это колесо выглядит как огромный солнечный диск, в который запряжены огненные кони. Это — колесница пророка, в которой он мчится по пылающему небу. Стихия огня наполняет и другие иконы на тот же сюжет.161

Культ славянского божества Волоса (или Велеса), возникший, возможно, еще в палеолите как культ хозяина зверей, позднее культ покровителя домашнего скота, был с распространением христианства перенесен на святого Власия.162 В Новгороде на Волосовой улице по преданию стоял идол Волоса и на ней же позднее была построена церковь Власия. Св. Власию были переданы и функции Волоса — он стал покровителем скота, и таким он предстает на иконах, где изображается обычно в сопровождении охраняемого им скота, часто рядом с быком.

Культ святого Спиридония, связанный с поклонением солнцу и пробуждающимся весенним силам природы, восходит, возможно, к древним обрядам плодородия. На новгородской иконе "Власий и Спиридоний" (XIV в.) у ног святых — охраняемые ими стада.163 Народные верования выступают здесь с большой убедительностью. С дохристианскими культами плодородия связано и почитание святых Бориса и Глеба. На каменной иконке начала ХIII в. из Старой Рязани у Бориса ("Хлебника") плащ покрыт знаками семян, у Глеба по всей одежде вьющиеся растения.164

На святого Георгия были перенесены черты солнечного конного бога Хорса, и когда мы видим его на иконах на коне в развевающемся алом плаще, мы уже не помним о том, что этот плащ — напоминание о его солнечной сущности. На иконе "Чудо Георгия о змие" (XV в., новгородская школа) за спиной святого сияет солнечный диск.165 Вместе с тем Георгий — олицетворение животворящей весны: на него перешли черты Ярила, славянского божества весеннего плодородия. 23 апреля на Руси отмечался день св. Георгия — егорьев, или юрьев день, традиционный день выгона скота на молодую траву. Конь был символом этого дня. Связь коня со св. Георгием, так ярко выступающая в иконописи, имеет дохристианскую основу. В легенде святой Георгий предстает змееборцем, победителем хтонического чудовища, и на иконах мы видим его поражающим копьем дракона или фантастического змея.166 Этот образ восходит к греческому мифу о победе солнечного бога Аполлона над хтоническим чудовищем — драконом Пифоном и, еще глубже, к образу древневавилонского солнечного и небесного бога Мардука, победителя богини Тиамат, связанной со стихией воды и выступающей в образе чудовищной змеи.

Вполне очевидны и архаические истоки икон, посвященных святым мученикам Флору и Лавру, которых всегда изображали с конями.167

Очень интересна икона, изображающая святых Иоанна Лествичника, Георгия и Власия (ХIII в., новгородская школа), отмеченная примитивностью цветового и композиционного решения. Для нее характерен контраст масштабов, которым "выделена огромная центральная фигура, напоминающая вырезанного из дерева идола".168 Когда мы смотрим на эту икону, мы вспоминаем поразительную по сходству аналогию — древние славянские святилища с большим идолом в центре и двумя меньшими по сторонам.169

К самым необычным образам средневекового русского искусства относится Китоврас, или Кентавр, существо с телом коня, головой человека и крыльями птицы. Это порождение мифологического сознания проникло и в апокрифическую литературу, и в церковное искусство.170

Сравнение явлений, которые складывались на русской почве в ходе усвоения христианства коренным населением, с традиционной культурой аборигенов Австралии показывает, что между ними, при всех аналогиях, уже пролегла глубокая грань. Вспомним легенду о святом Георгии. Если в мифах и искусстве аборигенов мы знаем змея торжествующего, то в христианском предании, отраженном иконописью, мы видим змея поверженного. Его жалкая участь как бы символизирует поверженность язычества и торжество христианства. В мифах и искусстве аборигенов змей является в образе небесной радуги; святой Георгий поражает обитателя нижнего, подземного мира.

В мифах аборигенов Братья-Молнии — активные существа, низводящие на землю губительный, всепожирающий небесный огонь. К стихии огня причастен и пророк Илья, в русской иконописи он проносится в огненной колеснице, в пронзительно ярком свете грозового неба. "Но отличие от языческого понимания неба сказывается уже тут, — утверждает Евгений Трубецкой. — Илья не имеет своей воли" и "следует вихревому полету ангела". Да, пророк "сохранил свою власть над небесными громами". Но "эта власть — действие нездешней, духовной силы".171 Его активность направлена высшей волей. Это отличает его от героев архаической мифологии и роднит со многими другими персонажами русской иконописи. Даже там, где она пронизана фольклорными, дохристианскими мотивами, она говорит нам о конечном торжестве нового миросозерцания.