Наследие Ленина – курс на беспощадную диктатуру пролетариата

Наследие Ленина – курс на беспощадную диктатуру пролетариата

Последние годы и месяцы Ленина были не только эпохой «коренного изменения точки зрения на социализм», но и временем обострения конфликта большевиков с интеллигенцией, который вылился в известный акт высылки интеллигентской элиты за границу на «философском пароходе». Были и преследования, и ряд судебных процессов против противников большевизма, разгром остатков гражданского общества – и, наконец, личный и политический конфликт Ленина и Горького, за которым последовала фактическая эмиграция «великого пролетарского писателя».

Конфликт, который непосредственно разделял Ленина и Горького в годы Гражданской войны, касался судеб верхушки российской интеллигенции. Горький добивался для профессоров и литераторов пайков (что было тогда важнее зарплаты), для кого-то – возможности выехать за границу «лечиться»; иногда он пытался вытянуть из Чека арестованных интеллигентов. Прямых контактов у Горького с Лениным тогда уже почти не было; в случае необходимости Горький выходил на Ленина или через свою бывшую жену Е. П. Пешкову, а та, в свою очередь, – через свою добрую знакомую М. И. Ульянову-Елизарову (сестру Ленина), или на Дзержинского (через ту же Пешкову, между прочим – эсерку), которая была председателем организации помощи политическим узникам и постоянно общалась с главой ВЧК. Невзирая на все семейные разногласия, Екатерина Павловна Пешкова оставалась преданным другом своего бывшего мужа, тайно в него влюбленной.

Непростые отношения сложились у Горького с Лениным еще перед войной и революцией. Перелом наступил после выстрела безумной полуслепой эсерки Доры (Фанни) Каплан в 1918 году. Горький приехал из Петрограда в Москву на свидание с раненым Лениным, и в большевистских газетах было опубликовано коммюнике о переговорах Горького с Лениным и Луначарским (как будто речь шла о дипломатической подготовке какого-либо мирного договора). В том же духе было напечатано в «Вечерних известиях Моссовета» от 17 сентября 1918 г. коммюнике о договоре между… Горьким и наркомом образования Луначарским об организации издательства «Всемирная литература».

Главный дом усадьбы Горки

Для Ленина важным мотивом заигрывания с Горьким было стремление сохранить авторитетного в России и в международном культурном сообществе возможного союзника. Луначарский и Рязанов, которые вели с Горьким переговоры по поручению Ленина, подходили к знаменитому писателю с опасениями, стремясь, по словам наркома образования, «через посредничество издательства «Всемирная литература» перебросить к нему мост от партии. Ведь всем хотелось сохранить за ней этого блестящего писателя».[295]

Организованное Горьким издательство «Всемирная литература» стало огромной авантюрой, которая давала возможность подкармливать десятки людей культуры. Это была своеобразная бюрократическая контора, куда люди ходили на службу, получали какие-то ничего не стоящие миллионы рублей и реальные «голодные» пайки. Но в первую очередь «Всемирная литература» была элементом огромной программы просветительской деятельности, к которой Горький привлек широкие круги интеллигенции – писателей, гуманитариев и ученых. У него были грандиозные издательские планы, которые можно было осуществить только за рубежом и только при финансовой помощи правительства большевиков.

Горький планировал не только публикацию переводов художественной классики, но и серии изданий, которые имели бы универсальный образовательный характер. Среди его замыслов – серии «История возникновения и развития русского государства», «История развития русской промышленности» (как история деятельных и энергичных русских купцов и промышленников!), «Организация русской церкви», мемуары социалистов-белоэмигрантов: Дана, Либера, Мартова, Потресова, Чернова; он писал Луначарскому, что планирует издание новейшего перевода Библии.[296] В редакционную коллегию экспертов вошли Ф. Батюшков, А. Блок, Ф. Браун, А. Волынский, Е. Замятин, Н. Гумилев, А. Левинсон, М. Лозинский, А. Тихонов, К. Чуковский; Восточную коллегию издательства возглавил бессменный секретарь Академии наук С. Ф. Ольденбург, в нее вошли ак. Н. Я. Марр, профессора И. Крачковский, В. Алексеев. Привлекались к работе выдающиеся российские ученые-востоковеды. Правда, от оригиналов в версии горьковского издательства мало что могло остаться: предполагалось, что издания должны быть специально адаптированы для облегчения восприятия рабочими массами. Но так или иначе, будущая «пролетарская культура» должна была опираться на общечеловеческий фундамент. Для организации хозяйственных дел был приглашен бывший издатель знаменитого альманаха «Шиповник» З. И. Гржебин, который самостоятельно развернул бурную деятельность за рубежом.

«Всемирная литература» намеревалась осуществлять широкую просветительскую деятельность путем написания и постановки пьес на исторические темы для постановки «исторических картин». Постановка таких «картин» должна была стать массовым театром (полуобрядовыми действиями или полукультовым изобразительным рядом) на улицах и площадях. Секция «исторических картин» была организована при Театральном отделении Петросовета (ТЕО). Председательствовал Горький, секретарем был его ближайший сотрудник А. Н. Тихонов, заместителем – С. Ф. Ольденбург, членами секции – Блок, Гумилев, Замятин, Чуковский и другие. В частности, Блок должен был написать пьесу о Египте, С. Ф. Ольденбург – об Индии. Задумана была постановка массовых пантомим, которые изображали бы человеческую историю начиная от времен примитивного, но честного первобытно-общинного строя – вплоть до «светлого коммунистического будущего». 19 июля 1920 г. такая постановка в Петрограде была осуществлена при участии 4 тыс. исполнителей и 45 тыс. зрителей. Сценарий предусматривал «картины» продвижения первобытных людей, размахивающих палками, вплоть до перехода к «коммунистическому раю». В 1920 г. к III конгрессу Коминтерна планировалось поставить нечто подобное и в Москве на Ходынке. Постановочный план принадлежал Мейерхольду, оформление готовили знаменитые левые художники А. А. Веснин и Л. С. Попова. Но в связи с отсутствием денег планы были изменены и ограничились постановкой в цирке на немецком языке «Мистерии-буфф» Маяковского для делегатов конгресса. Таким образом, многоплановая деятельность Горького вовлекала в просветительскую и литературно-художественную деятельность как старшее поколение интеллигенции русского Серебряного века, так и художественный авангард.

Продолжением деятельности Горького по поддержке русской литературы стала организация в 1921 г. (при согласии Ленина) литературно-художественного журнала «Красная новь», редактором которого стал сравнительно умеренный и образованный коммунист А. К. Воронский. Журнал публиковал произведения писателей-«попутчиков» (выражение Троцкого), не коммунистических, но и не откровенно антикоммунистических взглядов. Это было последнее, что сделал Горький в России при поддержке Ленина.

Нетрудно представить, какую злобу вызывало издательство «Всемирная литература» у большевистских руководителей, стремившихся монополизировать издательское дело в рамках Госиздата.

С отъездом главы Госиздата Воровского в 1920 г. на дипломатическую работу во главе издательства была поставлена коллегия под председательством Н. Л. Мещерякова. Бывший петербургский народник с образованием городского училища, который несколько раз с огромным усилием прочел первый том «Капитала» и стал убежденным марксистом, Мещеряков начал настоящую войну против Горького и Гржебина. Член коллегии Госиздата, известный марксист Скворцов-Степанов писал в журнале «Книга и революция» о руководителях издательства Горького: «Люди, которые живут прошлым и в прошлом». Наиболее агрессивный член коллегии Закс-Гладнев раздраженно подчеркивал, что решения в делах, которые касаются Горького, отменяются «сверху» даже тогда, когда они бесспорны, и добился представления материалов против горьковского издательства в ЦК РКП(б).[297]

Политбюро не раз рассматривало дело об издательстве «Всемирная литература», и 26 января 1921 г. приняло сторону Госиздата, образовав комиссию в составе Троцкого, Зиновьева, Каменева и Рыкова. Ленин писал Рыкову, что боится «архискандала с уходом Горького».[298]

В марте 1921 г. Гржебин был отстранен от дел издательства, чем фактически идея Горького о независимом издательском деле в России была похоронена. После отъезда Горького за границу издательство «Всемирная литература» было объявлено частным, а в конце 1924 г. оно тихо скончалось вместе с другими частными издательствами.

В 1919 г. «Правда» (управляемая Бухариным) начала разоблачать издательство Горького как «авантюрное». На обсуждении отчета наркома Луначарского в сентябре 1920 г. В. Невский, переброшенный партией из Чека на культуру, остро критиковал Луначарского (между прочим, и за деятельность издательства, назвав последнее идеологически чуждым и контрреволюционным). Деятельность Горького как мог тормозил всевластный председатель Петроградского Совета Зиновьев, который ревновал Горького к Ленину и ненавидел писателя.

Отношения Горького с наркомом образования Луначарским были очень не простыми. Оба были когда-то (в годы первой революции и сразу после нее) политически и лично очень близкими. Потом группа «Вперед» распалась, а Луначарский был болезненно оскорблен презрительной публичной оценкой его одаренности Горьким. Человек артистического темперамента, умный и образованный эрудит, Луначарский писал посредственные романтические пьесы и как организатор был достаточно бестолков.

Точно определил суть личных конфликтов в тогдашнем руководстве культурой (в том числе и отношений Горького и Луначарского с авангардной культурой «молодых») Блок в своих дневниковых записях. Об общем социальном чувстве ненависти у мужика, который грабил его дом в Шахматово, у зиновьевского комиссара Ионова (Бернштейна) и левых советских деятелей культуры он писал в дневнике 6 января 1919 г.: «Подобное «социальное чувство» – у Мейерхольда; по-другому, но политически в эту сторону – у Маяковского (о, ничего общего, кроме «политики»!) Ионов – той самой породы. Оттого льнет Мейерхольд к Ионову, хочет за него ухватиться. Другой «лагерь» – Горький. Отсюда – и борьба двух отделов и двух дам. Анатолий Васильевич мирит, будучи «не большевиком по темпераменту». А мне: уйти наконец с моего водевильного председателя вовсе поста; остаться, в крайнем случае, редактором; подойти ближе к Вольной философской академии…»[299] Сам Блок мучался как «водевильный» председатель Репертуарной секции ТЕО, а также как не менее декоративный председатель Петроградского союза писателей.

Борьба, аналогичная борьбе «линии Горького» и «линии Маяковского – Мейерхольда», охватывала все сферы культуры. И левые художники, и крутые реалисты претендовали на представительство пролетарской эстетики. В Наркомпросе в годы войны отдел ИЗО (изобразительного искусства) возглавлял художник-авангардист Штеренберг, работали там Татлин, Родченко, Натан Альтман: ГИНХУК (Государственный институт художественной культуры) и ВХУТЕМАС (Высшие художественно-технические мастерские) были полностью под влиянием авангарда.

«Две дамы» – это М. Ф. Андреева, бывшая гражданская жена Горького и заведующая Петроградским театральным отделом, и О. Д. Каменева, жена Каменева и сестра Троцкого, заведующая театральным отделом Наркомпроса в Москве. В сущности, шла речь об отношениях между условно лояльной к большевикам старой российской интеллигенции, интересы которой представлял Горький, и «молодыми», к которым относились и действительные большевистские начинающие силы, и российский авангард, который стремился тогда возглавить революционное культурное движение.

Ассоциация художников революционной России (АХРР), которая ставила перед собой цели художественно «документально изобразить важнейший момент истории в его революционном порыве», была и организационно прямым продолжателем Общества художников передвижных выставок, и носителем эстетики передвижников. В составе АХРР были и большие мастера: Юон, Бялыницкий-Бируля, Архипов, Кустодиев и ряд других будущих соцреалистов.

В упомянутом выступлении Невский критиковал Луначарского главным образом за то, что тот поддерживает театры, а не всенародное образование. Это было основное направление коммунистической критики по адресу Луначарского, и материалы, которые посылал тогдашний секретарь ЦК Крестинский Ленину, обвиняли наркома образования именно в этом. Так, Луначарский делал все возможное, чтобы спасти оперу, но специальное постановление политбюро с оперой покончило. И только то обстоятельство, что охранять пустой театр было дороже, чем получать от него прибыль при жалком финансировании (а театр был всегда переполнен), заставило пересмотреть решение политбюро.

Авангард пытался найти поддержку у малообразованного «пролетарского» элемента, играя на его деструктивных инстинктах в отношении старой «буржуазной» культуры, но «пролетарские» художники и писатели органически не воспринимали авангард и рвались к самостоятельной роли. И тем и другим противостояла более-менее консервативная классика.

Луначарскому, как только мог, вредил его заместитель – твердый и туполобый большевик Литкенс. Это была система Ленина: умный руководитель с широкими взглядами и жесткий администратор-заместитель. Литкенс доводил Луначарского до исступления и заявлений об уходе, на которые Ленин не реагировал. Не удавалось наркому и встретиться с главой правительства, который болел все чаще. 25 августа 1921 г. Луначарский пишет Ленину письмо по поводу проектов спасения МХАТа и возвращения в РСФСР той части театра, которая поехала на гастроли за границу и застряла там. «Но если этого нельзя, напишите мне – нельзя, или скажите при нашей беседе: «нельзя», и я буду знать, что Художественный театр положен в гроб, в котором и задохнется».[300] Ленин отвечает:

«Принять никак не могу, так как болен. Все театры советую положить в гроб.

А. В. Луначарский

Наркому просвещения надлежит заниматься не театрами, а обучением грамоте».[301]

24 июня 1921 г. Луначарский просил выделить ежемесячную постоянную помощь, оплату, за репетиции и за спектакли: Шаляпину соответственно – 1000, 250 и 500 золотых рублей, Глазунову – 500, 50 и 25 рублей, Давыдову, Ермоловой и Метнеру – 300, 50 и 25 рублей. Из-за сопротивления Литкенса все было сорвано.

Общую идею партийной политики относительно интеллигенции на примере высшей школы выразил историк-марксист, заместитель наркома образования М. М. Покровский: «Нам нужно завоевать высшую школу, вытеснив белого профессора и заменив его красным».[302]

Понятия «белый профессор», «красный профессор» студентами тогда определялись просто: «красные» начинали лекцию обращением «товарищи», «белые» – «коллеги».

Проблема заключалась в том, как именно следует «коллег» «вытеснить», каким способом и в какой мере здесь можно опираться на насилие, а в каких случаях – на свободную идейную конкуренцию. То же касалось всех других областей культурной жизни.

В 1918 году была образована так называемая Социалистическая академия, при которой существовали разные институты и журналы. Созданы были «рабочие факультеты» («рабфаки») с классовым принципом отбора и облегченным курсом подготовки к высшим учебным заведениям. Идеологом и организатором всей этой системы, а также главой Соцакадемии (с 1923 г. она называлась «Коммунистической») был М. М. Покровский. Сначала при гостинице «Метрополь», где тогда жили большевистские лидеры – Покровский и проф. Рейснер, отец главного морского комиссара (знаменитой Ларисы Рейснер), создали небольшой кружок, в который, между прочим, входил и давний единомышленник Покровского, Богданов. Покровский и внес в Совнарком предложение об образовании наряду с Российской академией наук еще и Социалистической академии. «В первую очередь мы ставим посильную разработку вопросов научного социализма и коммунизма», – писали основатели.[303] Ленин перенес вопрос на ВЦИК, который утвердил проект, предложив расширить Соцакадемию зарубежными силами. В состав Соцакадемии вошли Покровский как ее председатель, Бухарин, Богданов, Луначарский, Рейснер, Рязанов, Скворцов-Степанов, Крупская, Фриче и другие.; среди включенных позже – Горький, Коллонтай, Тимирязев. Среди зарубежных членов Соцакадемии были Каутский, Адлер, Бауэр, Гильфердинг, Лонге, Ромен Роллан. Никто из них, конечно, в Москву на заседания не ездил, но интересно, что для авторитета были введены и теоретики-социалисты, провозглашенные «ренегатами».

М. М. Покровский

Однако авторитет «красных профессоров» не шел ни в какое сравнение с научным и культурным авторитетом «белых профессоров».

«Кузница» и ВАПП считали, что они и являются «пролетарской литературой», требовали прямого партийного руководства литературой, гегемонии пролетарских писателей и тому подобное и щедро раздавали классово-партийные оценки всем своим конкурентам.

В России существовали и развивались объединения некоммунистических интеллигентов-гуманитариев: Психологическое общество (с 1921 г. его возглавлял большой знаток Гегеля И. А. Ильин), «Свободная академия духовной культуры» в Москве (Н. А. Бердяев), «Вольная философская академия» («Вольфила») в Петрограде (Андрей Белый, Александр Блок, Евгений Замятин, Р. В. Иванов-Разумник, В. Б. Шкловский, К. С. Петров-Водкин и др.), Социологическое общество (Н. И. Кареев, П. А. Сорокин). В Петрограде функционировало Общество писателей, формально возглавляемое А. Блоком, фактически – Н. Гумилевым.

Независимые издательства и журналы успешно конкурировали с коммунистическими изданиями. 1921–1922 гг. были годами наивысшей плодотворности некоммунистической интеллигенции, которая осталась в России.

С «красными» писателями и художниками дело обстояло сложнее, чем с профессорами. Из богдановского Пролеткульта выделилась группа «Кузница» (Гладков и др.), которая образовала Всероссийскую ассоциацию пролетарских писателей (ВАПП) при Пролеткульте.

В этом литературно-политическом окружении издавались журналы «На посту» (1923, с 1926-го – «На литературном посту»), «Октябрь» (1924), «Молодая гвардия» (1924). В редколлегию «На посту» входили партийные авторитеты – Каменев, Радек, Невский, Ярославский, Мануильский, Бубнов, Демьян Бедный и пр. В редколлегию «Молодой гвардии» – Авербах (редактор), Радек, Ярославский. Приветствие журналу прислали Троцкий и Чичерин. Таким образом, «пролетарские писатели» имели ощутимую поддержку со стороны партийной верхушки. Тем не менее, о конкуренции «пролетарских писателей» с теми российскими поэтами и прозаиками, которые остались в России, не могло быть речи (так же, как и о конкуренции «красных» и «белых» профессоров).

«Коллеги» составляли то ядро российской интеллигенции, ту ее критическую массу, которая сформировалась еще в Петербурге: чтение стихотворений, доклады и дискуссии в «башне Иванова», близ Таврического сада, в артистических кабаре «Бродячая собака» и «Привал комедиантов», на собраниях «Вольфилы», в зале училища Тенишева, где формалисты спорили с традиционалистами, в зеленом зале «Зубовского дворца» (позже – Института истории искусств), где выступали литературоведы, философы, писатели. В этих дискуссиях вызревали передовые идеи нового века (хотя их участники бывали наивными и нетерпимыми). Здесь царила – у представителей несовместимых, казалось бы, направлений – настоящая высокая культура, наследие русского Серебряного века.

Некоммунистическая интеллигенция вела себя очень активно в организационном отношении и была на пороге образования структур гражданского общества, которые могли эффективно сопротивляться диктатуре малообразованных партийцев.

Еще до НЭПа, 27 января 1921 г., Ленин принял Горького, руководителя Объединенного совета научных учреждений и высших учебных заведений Петрограда постоянного секретаря Академии наук академика С. Ф. Ольденбурга, профессоров В. А. Стеклова и В. Н. Тонкова по вопросам организации союза научных работников как общественной организации во всероссийском масштабе. Эта идея принадлежала давнему другу Ольденбурга В. И. Вернадскому, который оказался во врангелевском Крыму и весной 1921 г. вернулся в Москву. (Стоит напомнить, что кадеты Ольденбург и Вернадский возглавляли Министерство образования во Временном правительстве.) Союз не был разрешен – Покровский, вяло поддержанный наркомом Луначарским, сразу поставил вопрос, должен ли союз быть профсоюзом или же общественно-политическим объединением. Обмануть большевиков не удалось. Академия наук осталась относительно независимой от большевистской власти, но не создала себе общественную опору.

Следующий шаг интеллигенции к самоорганизации был связан с борьбой против голода.

Проблема голодной угрозы была поднята независимыми союзами, возникшими в интеллигентских кругах. 18 июня 1921 г. на VI Всероссийском съезде по сельскохозяйственному опытному делу был рассмотрен вопрос о засухе. 22 июня на заседании Московского общества сельского хозяйства кооператоры решили образовать общественные комитеты по борьбе с голодом. Избрали делегацию к Ленину. Ленин в приеме отказал. Попробовали пробиться к новому наркому продовольствия Теодоровичу. Нарком не принял.

Тогда супруги Прокопович и Кускова обратились к Горькому (его Кускова знала еще с 1893 г., с Нижнего Новгорода). Горький связался с Каменевым, с которым у него были хорошие отношения. Каменев, заместитель Ленина, принял делегацию в составе Кусковой, агронома А. П. Левицкого, председателя правления сельскохозяйственных кооперативов проф. П. А. Садырина, врача проф. Л. А. Тарасевича. Идея образования Комитета помощи голодающим (Помгол) была одобрена.

В. И. Вернадский в Петрограде. 1921

7 июля политбюро рассматривало вопрос о воззвании патриарха Тихона с призывом помогать голодающим. Решено было воззвание Тихона поддержать и передать его текст по радио.

Для большевиков проблема заключалась в том, что просить помощи у западных государств правительство не могло, поскольку его на Западе не признавали. Единственным способом получить какую-то помощь было обращение авторитетной общественной организации, и на это, собственно, рассчитывали политики-социалисты Кускова и Прокопович. Стремясь в первую очередь помочь голодающим, демократические политические круги в то же время пытались сохранить и укрепить ячейки гражданского общества, одной и, возможно, самой главной из которых должен был стать Помгол.

Понимали всё и большевики. Нарком здравоохранения Семашко выразил свое негативное отношение к проекту образования Помгола. Начались переговоры, которые неожиданно закончились благоприятно для инициаторов. 21 июля ВЦИК РСФСР утвердил организацию под эгидой Красного Креста. Почетным председателем Комитета помощи голодающим был утвержден В. Г. Короленко, председателем – Л. Б. Каменев, его заместителем – А. И. Рыков. В состав комитета вошли 73 человека, среди которых известные ученые Карпинский, Стеклов, Лазарев, Ипатьев, Ферсман, Курнаков, Марр, Ольденбург; деятели культуры Горький, Станиславский и ряд других, а также Вера Фигнер и даже известная своими антисоветскими настроениями дочка Льва Толстого Александра Львовна. Членами комитета стали также 12 коммунистов, среди которых были Литвинов, Красин, Семашко, Луначарский, Шляпников. Таким образом, приобрела официальный статус общественная организация, образованная культурно-политической элитой при участии коммунистов и наделенная даже внешнеполитическими полномочиями.

Поволжье. Бывший кулак с детьми просит подаяние

23 июля 1921 г. в «Правде» напечатано воззвание Горького и начат сбор средств в помощь голодающим. Кускова, Прокопович и другие члены комитета попробовали самостоятельно вести переговоры с зарубежными организациями, но выезд за границу им не был разрешен. Переговорами занимался заместитель наркома иностранных дел Литвинов, как член комитета. В августе Русская православная церковь создала свой комитет помощи голодающим.

Между тем, с июня 1921-го велась разработка подпольной «Петроградской боевой организации» во главе с профессором-географом В. Н. Таганцевым, сыном известного юриста, сенатора Н. С. Таганцева. Следствие вела Петроградская ЧК под непосредственным контролем Зиновьева и представителем ВЧК следователем Аграновым. Насколько сегодня можно судить, дело было в основном сфабриковано; группа интеллигентов и офицеров выказывала антикоммунистические настроения, но организованного подполья практически не существовало. В частности, великий российский поэт Гумилев был расстрелян, как сообщила «Петроградская правда» 1 сентября 1921 г., за то, что «активно способствовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания и обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов». Но, как оказалось при пересмотре документов следствия в 1988–1989 гг., на следствии ему инкриминировалось только недонесение на какого-то давнего знакомого офицера, предлагавшего ему вступить в тайную офицерскую группу, причем Гумилев от предложения отказался.[304] Как записал в дневнике В. И. Вернадский, со слов проинформированного знакомого, молодой Таганцев «потерял массу людей, поверив честному слову ГПУ (Менжинского и еще двух представителей)». За обещание прекратить преследование Таганцев сообщил все, что ему было известно о планах и намерениях антибольшевистски настроенных друзей.[305]

Обещания чекисты не выполнили. По Петрограду начались массовые аресты, и Горький собрался ехать в Москву, где надеялся встретиться с Дзержинским. Однако он вынужден был задержаться на несколько дней из-за туберкулезного кровохарканья. Горький приехал с Белоострова в Петроград 23 августа, когда там Чека уже свозила сотни людей на Гороховую. На 24 августа его вызывали к Зиновьеву, который собственным распоряжением закрыл Петроградское отделение Помгола.

Дело в том, что 21 августа 1921 г. Литвинов подписал соглашение о помощи голодающим с американской неправительственной организацией АРА, и комитет уже был не нужен. 27 августа по предложению Ленина политбюро приняло решение «предписать Уншлихту сегодня же с максимальной скоростью арестовать Прокоповича и всех без исключения членов (некоммунистов) Комитета помощи, – при этом не допускать проведение ими совещания 4 часа».[306] Комитет должен был собраться на заседание протеста, но его члены, кроме старого народовольца Веры Фигнер и профессора Садырина, были арестованы. Вера Фигнер требовала арестовать и ее, отказавшись выходить из зала, но чекисты вынесли ее на руках.

Члены Помгола, правда, были отпущены, но позже высланы или в глухие далекие края, или за границу.

29 августа 1921 г., через два дня после разгона Помгола, «группа Таганцева» в составе 61 человека (в том числе 16 женщин в возрасте от 20-ти до 60 лет) была расстреляна. Ленин помиловал только одного инженера, за которого хлопотали нарком внешней торговли Красин и председатель Госплана Кржижановский. На письмо Н. С. Таганцева, который просил о помиловании сына, Ленин не ответил. Как писал Вернадский, список расстрелянных «произвел впечатление не страха, а ненависти и презрения».[307] Под впечатлением этого события Вернадский в 1922 г. выехал за границу, откуда вернулся только в 1926 году.

Во время пребывания Блока по приглашению Каменева в Москве врачебный осмотр установил, что все его болезни являются следствием острого голодания. Ему действительно необходимо было лечиться за рубежом, а для этого нужны были разрешение Чека и денежная поддержка Наркомата внешней торговли. Добиться ничего не сумели.

Блок умирал.

Горький написал письмо Луначарскому с просьбой о помощи. 11 июля 1921 г. Луначарский написал заявление ЦК и Ленину, в которой от своего и Горького имени просил «повлиять на т. Менжинского».[308] Уже на следующий день вопрос рассматривался на политбюро. Партия не позволила Блоку выехать, но постановила улучшить ему паек.

23 июля вопрос опять рассматривался на политбюро, и было решено позволить Блоку выехать, но одному, без членов семьи. Это было идиотизмом или издевательством.

29 июля Горький опять написал Луначарскому по этому поводу. Луначарский опять обратился в ЦК. 1 августа 1921 г. политбюро наконец дало разрешение на выезд Блока с семьей. Но он уже не мог передвигаться.

7 августа Блок умер.

При таких обстоятельствах Горький 16 октября 1921 г. выехал за границу. Это был выход и для Ленина, который давно настаивал на «необходимости лечения» Горького за рубежом, и для недоброжелателей, в первую очередь Зиновьева, потому что для них Горький был просто «гнилым интеллигентом», с которым Ленин няньчится бог знает по какой причине. С отъездом Горького большевистское руководство могло вздохнуть с облегчением.

Отъезд Горького за границу означал разрыв большевиков не просто с лояльной к новой власти российской интеллигенцией и необходимость поисков новых культурных ориентаций. У большевиков оставалась группка художников-авангардистов и малообразованные любители с претензиями на пролетарскость.

Большое значение имел также отъезд во Францию, как бы в командировку, В. И. Вернадского. В письме к Петрункевичу он оценил большевистскую диктатуру крайне негативно: «Луначарский и Покровский – прямое продолжение Делянова и Кассо (наиболее реакционные министры образования царских времен. – М. П.)… Не только коммунисты, но и все социалисты – враги свободы, потому что для них личность человеческая исчезает перед целым».[309] Вернадский имел огромное влияние на содружество российских ученых, которое, правда, в ту пору еще не играло такой общественной роли, как позже, когда Вернадского принимал Сталин как одного из инициаторов создания советской атомной бомбы. Следует прибавить, что Вернадский и Ольденбург были давними студенческими друзьями Александра Ульянова и знакомыми Ульянова-Ленина, помогали семье после казни старшего из братьев, что в достаточно большой мере влияло на почтительное отношение Ленина к обоим. Отъезд Вернадского говорил о том, что отношения большевиков с научной общественностью находятся в состоянии кризиса. Однако Ленина это, кажется, не останавливало.

Еще в мае 1921 г. (Ленин тогда болел, подолгу жил в Горках, но внимательно следил за событиями) по инициативе газеты «Известия» началась дискуссия о роли Чека. Ленина очень тревожили тенденции к ослаблению террористического режима, но он понимал неизбежность законодательного упорядочивания террора. В ноябре 1921 г. была создана комиссия в составе Дзержинского – Каменева – Курского (наркома юстиции), которая должна была подготовить реформу карательной системы. Суть заключалась в том, чтобы отобрать у ЧК определенные функции, передав их судам, но политических противников оставить такими же беззащитными перед судом, какими они были перед ЧК.

И. С. Уншлихт

23 января 1922 г. решением политбюро ЧК была ликвидирована, функции предварительного следствия переданы ее наследнику – Государственному политическому управлению, подчиненному наркому внутренних дел и через него – правительству. (Правда, после образования СССР ГПУ реформировали в ОГПУ и подчинили уже не наркому, а прямо главе правительства.) «Реформа» несколько подняла право и суд как элементы карательной системы «диктатуры пролетариата», но оставила неприкосновенным принцип неограниченного произвола относительно «врагов народа». Эта политическая установка осталась основой государственного насилия и после «коренного пересмотра точки зрения на социализм».

Ленин настаивал на сохранении в законодательстве для прямых врагов «диктатуры пролетариата» расстрельных статей, сформулированных настолько широко и расплывчато, чтобы смертный приговор зависел от «революционного правосознания» больше, чем от нормы закона. Уголовный кодекс со зловещей ленинской 58-й статьей был принят в мае 1922 года.

В марте была начата по инициативе Ленина чекистская операция под кодовым названием «Операция» по высылке «буржуазной интеллигенции» за границу.

В феврале – марте 1922 г. Ленин время от времени дает тайные указания заместителю председателя ГПУ Уншлихту относительно того, чтобы чекисты следили за Пешехоновым, Бердяевым, Степуном, Франко.

19 мая 1922 г. Ленин пишет письмо Дзержинскому о высылке большой группы интеллигентов за границу, интересуется подготовкой суда над партией эсеров, протестует против обещаний не расстреливать эсеровских лидеров, которых дал Бухарин руководителям II Интернационала. (Напомним: в конце мая 1922 г. у Ленина произошел инсульт, в октябре наступила ремиссия, в декабре – новый удар.)

Л. А. Коган отмечает, что важнейшим звеном в цепи подготовительных мероприятий по высылке «буржуазной интеллигенции» стала статья Ленина «О значении воинствующего материализма», написанная им в марте 1922 г. и напечатанная в № 2 журнала «Под знаменем марксизма».[310] Здесь открыто и прямо формулируется угроза выдворения за границу противников марксизма.

Основные списки лиц, подлежащих высылке за границу, составили до августа 1922 г. Насколько широко была задумана операция, свидетельствует записка Дзержинского Уншлихту относительно реализации указаний Ленина: «Нужно всю интеллигенцию (курсив мой. – М. П.) распределить по группам. Приблизительно: 1) беллетристы, 2) публицисты и политики, 3) экономисты (здесь необходимы подгруппы: а) финансисты, б) топливники, в) транспортники, г) торговля, д) кооперация и так далее), 4) техники (здесь тоже подгруппы: 1) инженеры, 2) агрономы, 3) врачи, 4) генштабисты и так далее), 5) профессора и преподаватели и так далее, и так далее. Сведения должны собираться всеми нашими отделами и посылаться в отдел интеллигенции».[311] Ленину регулярно посылались отчеты о ходе операции. В списках, подготовленных на август 1922 г., были 174 фамилии, но легко представить, как бы выглядели они, когда бы учтены были все «и так далее и так далее», намеченные Дзержинским. «Работа с интеллигенцией» продолжалась, списки сокращались (неизвестно, в частности, сколько интеллигентов было выслано с Украины – Ефремов, фамилия которого открывала список, так и остался на свободе в Киеве). С болезнью Ленина дело заглохло.

Стоит привести свидетельство Бердяева, данное им еще при первом аресте в 1920 г.: «По убеждениям своим я не могу стоять на классовой точке зрения и одинаково считаю узкой, ограниченной и своекорыстной и идеологию дворянства, и идеологию крестьянства, и идеологию пролетариата, и идеологию буржуазии. Стою на точке зрения человека и человечества, которой должны подчиняться всякие классовые ограничения и партии. Своей собственной идеологией считаю аристократическую, но не во внешнем смысле, а в смысле индивидуальности лучших, наиболее умных, талантливых, образованных, благородных. Демократию считаю ошибкой, потому что она стоит на точке зрения господства большинства…»[312]

Должен был быть выслан и Евгений Замятин после его романа-антиутопии «Мы». Глубокую и страшную антиутопию, по философскому уровню чуть ли не сильнейшую, чем более поздние произведения Хаксли и Оруэлла, Замятин написал в 1920–1921 гг. и передал роман для издания в Берлин Гржебину. Английский вариант романа вышел в свет в 1925 г., а весной 1927-го пражский журнал «Воля России» начал публикацию «Мы» на русском языке. Однако еще в 1922 г. стала известной и была осуждена рукопись романа, и Замятин был арестован. Характерен отзыв большевика, теоретика искусства А. К. Воронского. Мотивируя свое право критиковать еще не опубликованный роман, Воронский тогда, в 1922 г., писал: «…благо революции превыше всего, и других постулатов у меня нет; критиковать же других, тех, кому рот затыкают, считаю приемлемым, потому что за это мы платили кровью, ссылками, тюрьмами и победами. Ведь было же время, когда над нами издевались везде печатно (1908–1917), а мы вынуждены были молчать. Пусть помолчат теперь «они», если уж в конечном итоге так складываются обстоятельства».[313] Однако Замятина не выдворили из СССР. Как сказано в протоколе комиссии ГПУ, «в результате ходатайства т. Воронского об оставлении Замятина в России на предмет сотрудничества его в «Красной нови» высылка временно остановлена до окончания переговоров».

Евгений Замятин

Ленин побаивался, что преемники его пойдут на какие-то либеральные шаги, и, в частности, упрекал Бухарина за неуместную «мягкость» – тот пообещал лидерам II Интернационала, что эсерам и меньшевикам не будет вынесен смертный приговор. Первыми делами ГПУ были подготовка судебного процесса над партией эсеров (о чем ГПУ объявило в феврале 1922 г.) и подготовка расправы с Русской православной церковью. По настоянию Ленина «суд» вынес многим социалистам смертные приговоры, но оставил их живыми как заложников.

После смерти Ленина постепенно все осужденные были освобождены из тюрем и лагерей.

Патриарх Тихон

Борьба с голодом была использована большевиками для того, чтобы ликвидировать попытки церкви и либеральной интеллигенции возродить структуру гражданского общества. Декрет ВЦИК о насильственном исключении церковных ценностей опубликован 23 февраля 1922 г., немедленно последовало воззвание патриарха Тихона с осуждением реквизиции, как кощунства. Сопротивление, которое церковь оказала при попытке конфискации церковного имущества, по инициативе Ленина было использовано для окончательного разгрома православия. 19 марта Ленин написал чрезвычайно секретное письмо в политбюро на шести страницах, в котором, ссылаясь на «одного умного писателя по политическим вопросам» (безусловно, Макиавелли), рекомендовал «пойти на ряд жестокостей… самым энергичным образом в кратчайший срок, потому что длительного применения жестокостей народные массы не вынесут». Поражает не сама по себе задача «провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией», а указание «придушить сопротивление» духовенства «с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого на протяжении нескольких десятилетий». Для этого нужно было осуществить массовые расстрелы: «Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии придется нам по этому поводу расстрелять, тем лучше».[314]

Комиссию политбюро по вопросам репрессий церковников возглавил юридически Калинин, фактически – Троцкий. Он же отвечал за репрессии в отношении меньшевиков. Он же сопровождал высылку интеллигенции на «философском пароходе» статьей в «Правде» «Диктатура, где твой хлыст?»

С моральной точки зрения Ленина нельзя обвинять в том, что он лишил российское общество элиты, – он не сомневался, что все эти «попы» и «дипломированные лакеи поповщины» такие же лишние для общества, как и проститутки, которых он приказывал расстреливать безжалостно. Как и другие репрессивные мероприятия «диктатуры пролетариата», расправа с духовной и политической элитой имела целью создать атмосферу ужаса, чтобы парализовать попытки сопротивления власти партии коммунистов.

Репрессии явно ослабли после смерти Ленина. Еще в мае 1922 г. по настоянию Ленина принято решение политбюро о привлечении патриарха Тихона к суду и применении к «попам» «высшей меры социальной защиты». Из Тихона 16 июня 1923 г. выжали покаянное заявление, а 18 марта 1924 г. политбюро приняло решение дело Тихона прекратить. Через год Тихон умер.

Нет никакого сомнения, что коммунистический режим эпохи Ленина – Троцкого был открыто террористическим в отношении тех, кого он считал «врагами рабочего класса», «врагами коммунизма». Конечно, люди, которые когда-то входили в партийно-чекистские комиссии по отбору кандидатов на высылку за границу, а лет через пятнадцать сидели в подвалах НКВД, ожидая расстрела, могли только завидовать своим бывшим жертвам, которые безбедно жили в Париже или Праге. Но, по тогдашним наивным меркам, высылка за пределы «родины пролетариев всех стран» приравнивалось к политическому расстрелу.

Вместе с решительной и жестокой, но быстрой расправой над церковью высылка интеллигенции («Операция») иллюстрирует политику «шоковой хирургии», которую Ленин осуществлял по заветам Макиавелли.

Нужно отметить, что репрессивные мероприятия Ленин планировал как молниеносные, полагая, что «длительного применения жестокостей народные массы не вынесут». Другими словами, террор он рассматривал не как нормальное постоянное состояние, а именно как хирургическую операцию.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.