«Культурная революция»

«Культурная революция»

В половине 1960-х гг. в разных концах планеты разгораются молодежные движения, которые не укладываются в привычные на то время классификации «левого» и «правого». Во Франции полной неожиданностью для официальных французских левых – коммунистов – стал взрыв студенческой активности в мае 1968 г. Параллелью к европейской молодой левизне в США можно считать движение против «грязной войны» во Вьетнаме, начатой президентом Джонсоном в 1965 г. циничной провокацией в Тонкинском заливе. Вообще говорят о «бурных шестидесятых», имея в виду не только левое или правое молодежное движение, но и вспышку насилия, характерную для очень разных стран планеты. Эти разнообразные явления демонстрировали миру, что коммунистическая левизна первой половины XX века уже не устраивает новые поколения протестных движений, и что они ищут собственную идеологию.

В Китае никогда не изучали народный быт и обычаи, зато сохранили тысячелетние свидетельства о традициях торжественного и сакрального быта высших кругов Поднебесной. И сегодня мы без особых трудностей можем воспроизвести парадно-официальную и интриганско-дворцовую сторону событий 1965–1970 гг., но не можем надежно проанализировать социально-психологический характер молодежного движения, в частности хунвейбинов.

В красном Китае 1965–1970 годы были годами хунвейбинов.

После того как стихли парижские события мая 1968 г., французы собрали и опубликовали отдельной книгой надписи на стенах, в том числе в туалетах, сделанные в те безумные дни левыми революционными студентами. Надписи поражают веселым остроумием, чистотой и даже целомудрием помыслов. По-видимому, вернее всего было бы назвать то движение донкихотским, во всяком случае, это не было политическим хулиганством.

Движение хунвейбинов оставило на стенах китайских городов, в первую очередь школ и университетов, тысячи и тысячи письменных показаний – стенгазеток-дацзыбао. К величайшему сожалению, они не опубликованы, кроме некоторых, отобранных в качестве образцов и перепечатанных тогдашним руководством, и остаются тайной политического быта Китая.

Несколько лет Китай находился в руках юных агрессивных активистов, которых убрали, когда они выполнили свою роль. Через десяток лет Мао Цзэдун подтвердил это со свойственным ему цинизмом: «Каждый раз, когда в центре кто-нибудь начинает строить всевозможные пакости, я призываю на местах подняться против них, поднять Сунь Укуна, устроить большой скандал в Небесном дворце». Мао еще раз продемонстрировал способность удержать и укрепить свою личную власть при любых обстоятельствах, используя слабости противника. Но остается не совсем ясным, какую силу использовал Мао Цзэдун для политического или физического уничтожения своих настоящих или мнимых врагов.

Что представляли собой «хунвейбины»? Насколько можно судить, это были братья по духу европейской демократической и революционной молодежи, самые молодые представители «сердитого поколения» Китая, безусловно протестные и безусловно оппозиционные по отношению к сытой и неподвижной в своем коммунистическом консерватизме номенклатурно-бюрократической верхушке, – юноши и девушки, вся сознательная жизнь которых прошла уже в новом китайском государстве, под красными флагами и с революционной фразеологией, которая плохо согласовывалась с реальностью. Они устроили коммунистическим «кадровым работникам» на целую пятилетку настоящий кошмар с массовым насилием, унижениями и даже с убийствами. И дирижером новых социальных потрясений опять был Великий Мао.

Китайская делегация в Кремле

Чем был недоволен этот властитель государства, в котором проживала четверть населения земного шара, – государства, имеющего ядерное оружие и средства его доставки, а также имевшего большое, а кое-где и монопольное влияние на протестные движения в Азии, Африке и Латинской Америке? На самом деле закачалась ли его власть в Поднебесной, был ли он просто охвачен шизоидной подозрительностью и нашел в темной комнате черного кота, которого там не было?

Жалобные стенания самого Мао на то, что его «не слушали» и обижали своей невнимательностью самые видные руководители, выглядят скорее как капризы этого уже пожилого, замкнутого в себе, не очень здорового и еще больше ипохондрического и недоверчивого человека, который все заметнее полагался на свою последнюю, сравнительно молодую, жену Цзян Цин и все меньше считался со старым, когда-то им сплоченным окружением. «Теперь появилось много княжеских уделов, много вопросов решаются без меня, – говорил Мао Цзэдун на информационном совещании по вопросам политической работы 24 октября 1966 г. – Всячески возвышается Ван Гуанмей» (жена Лю Шаоци. – М. П.). Все более ощутимые нотки ревности к Лю Шаоци и его близким вызваны тем, что с 1959 г. Мао уступил Лю должность председателя КНР, оставив себе только закулисную власть через партию («вторую линию»). Можно допустить, что Мао чувствовал вокруг себя пустоту, – которую, в конечном итоге, сам старательно создавал. Не раз Мао Цзэдун подчеркивал, что генеральный секретарь ЦК партии Дэн Сяопин с 1959 г. никогда непосредственно не обращался к нему. Очень маленький некрасивый человечек с крупной головой, с умными глазенками, узкими даже как для китайца, чрезвычайно осторожный южанин Дэн Сяопин вызывал особенное беспокойство у Великого Вождя. «У Дэн Сяопина заложило уши, на совещаниях он сидит очень далеко от меня».[740] «Дэн Сяопин относительно меня придерживался такого принципа: уважать – уважай, но держись подальше».[741]

В 1962 г. четыре вице-премьера – Ли Фушунь, Тай Чженьлинь, Ли Ляньнянь, Бо Ибо – неожиданно приехали в Нанкин, где тогда находился Мао. Он здесь же согласился встретиться с ними, но они так же неожиданно поехали в Тяньцзинь к Лю Шаоци. А Дэн Сяопин так и не приезжал к Мао в Нанкин (хотя тот, судя по всему, ожидал его визита). Этот (загадочный для нас, неосведомленных с их политическими обычаями и с дворцовой предысторией «культурной революции») эпизод Мао позже не раз вспоминал.

Пекин в разгар «культурной революции»

Что же могло быть источником разногласий? В феврале 1967 г. Мао жаловался албанцам: «Когда-то я хотел вычистить из партии несколько миллионов человек. Но зря я говорил об этом. Меня не слушались! Не было никакой возможности. В «Жэньминь жибао» мы дважды захватывали власть, но никто меня не слушал. В прошлом году я заявил, что не читаю «Жэньминь жибао». Я многократно говорил в этом духе, но меня не слушали, будто мои слова не имеют никакого веса в Китае. Поскольку высшая и средняя школы долгое время находились в руках Лю Шаоци, Дэн Сяопина, Лу Динья, мы не имели туда доступа и ничего не могли сделать».[742]

Особенное раздражение Мао Цзэдуна вызывал столичный партийный комитет, во главе которого стоял Пэн Чжень. «В Пекине и игла не проскользнет и капля воды не просочится, – возмущался Мао в разговоре с руководителем своей тайной политической полиции Кан Шеном в апреле 1966 г. – Пэн хотел превратить партию в соответствии со своим собственным мировоззрением, но события развернулись в обратном направлении, и он сам подготовил условия для собственного краха».[743]

Как свидетельствовал дальнейший ход событий, глухое сопротивление Мао Цзэдуну оказывали не только члены политбюро – председатель КНР Лю Шаоци, генеральный секретарь ЦК Дэн Сяопин, секретарь Пекинского МК КПК Пэн Чжень, кандидат в члены политбюро, министр культуры Лу Динь и другие видные партийные, государственные и армейские руководители. Когда вопрос о поддержке «культурной революции» был поставлен ребром, Мао Цзэдун явно остался в меньшинстве. Но это произошло тогда, когда уже бушевали митинги школьников и студентов, которые требовали «разбить собачьи головы» номенклатурных руководителей, провозглашенных шпионами и ревизионистами, когда неприкосновенных «руководящих кадров высшего звена» водили по улицам города в шутовских колпаках и каждый мог плюнуть им в лицо или ударить палкой. Но вызрела ли партийная оппозиция Мао Цзэдуну в канун эпохи дацзыбао и охоты за «собачьими председателями»? Был ли этот удар Мао искусственно организованным и опережающим?

Чтобы ответить на эти вопросы, нужно детальнее рассмотреть, как разворачивалась «культурная революция».

Новое обострение политической ситуации в стране было сознательно инициировано Мао Цзэдуном. Первые шаги осуществлены им и его женой Цзян Цин весной 1965 г. даже втайне от Кан Шэна и Чжоу Эньлая – людей, которые до последнего шли вместе с Мао как национальной, так и своей собственной судьбой.

Все началось с невинной на первый взгляд академической дискуссии. У Мао и его жены возникла идея раскритиковать пьесу драматурга У Ханя «Разжалование Хай Жуя», написанную еще в 1961 г. К сожалению, нам недоступна ни сама пьеса, ни критическая статья, которая не оставила от нее камня на камне. Предположим, что пьеса была заурядной, найти что-то нужное для критического вдохновения можно было в любом другом материале. Низкопробная плакатная пьеска, очевидно, выбрана была в качестве козла отпущения. Суть была не в самой пьесе, а в чрезвычайно агрессивном, даже как для коммунистического Китая, стиле «критики». Чтобы оценить качество статьи, достаточно проследить за историей ее появления. Статья готовилась в большой тайне и при участии более чем узкого круга лиц. Во-первых, решено было писать статью не в столице, а в Шанхае. Детали были поручены «Цзян Цин и ее людям», как высказался позже Мао. В Шанхае подготовку статьи поручили Яо Веньюаню. «Чтобы организовать это дело», Мао Цзэдун сам выехал в Шанхай; достаточно сказать, что он лично правил ее трижды. Они с Цзян Цин решили, что не следует показывать статью даже Кан Шену и Чжоу Эньлаю, потому что в таком случае возник бы вопрос, почему бы не показать ее также Лю Шаоци и Дэн Сяопину.

Мао Цзэдун с женой Цзян Цин

15 ноября 1965 г. шанхайская газета «Цзефан жибао» («Освобождение») напечатала написанную Яо Веньюанем и тщательным образом отредактированную Мао и Цзян Цин погромную статью против пьесы несчастного У Ханя. Грубость и преднамеренная примитивность критики имела целью поощрить самые широкие массы не только студенческой, но и школьной молодежи к самодеятельной сокрушительно критической политико-литературной деятельности. В марте 1966 г. на политбюро Мао Цзэдун сказал: «Нужно, чтобы студенты сбросили профессоров».[744] За статьей Яо последовали ей подобные, уже действительно самодеятельные. После этого Мао сам руководил подготовкой «Сообщения от 16 мая», что стало началом организованной охоты на ведьм. В июле он высказался еще циничнее и понятнее: «Следует опираться только на революционных преподавателей и учеников. Сейчас сложилось положение, когда везде на первом месте стоит страх перед беспорядками. В настоящий момент занятия в учебных заведениях остановлены, но питание выдается. А когда поешь, то появляется энергия, появляется желание устроить беспорядок. Если не заниматься смутой, то что же делать? А смуту можно делать, только опираясь на учеников».[745]

Яо Веньюань

Против статей, а следовательно, против «опоры на революционных преподавателей и учеников» выступили Лю Шаоци, Дэн Сяопин, Пэн Чжень, Лу Диньи. По указанию Мао Цзэдуна статьи были перепечатаны везде, проигнорировали указание лишь руководители Пекина и провинции Хунань. Потом статьи были изданы отдельной брошюрой, но Пэн Чжень не позволил издавать в Пекине и эту брошюру. Следствием была «реорганизация Пекинского МК», сопровождаемая введением в Пекин новых дивизий. Пэн Чжень в конечном итоге в мае 1966 г. был арестован. Он пересидел последующий ход «культурной революции» в тюрьме и был реабилитирован в начале 1979 года.

Преподавательница философии Не Юаньцзы 25 мая 1966 г. после свержения Пэн Чженя вместе с шестью преподавателями и студентами Пекинского университета написала дацзыбао о связях ректора университета с Пэн Чженем. Мао велел передать эту листовку по всекитайскому радио как «первый марксистский дацзыбао». «По значению это событие превосходит Парижскую коммуну», – говорил он.[746] После «культурной революции» следы этой революционной марксистки теряются в безвестности.

С началом «культурной революции» военные звания в армии Китая были ликвидированы, все одели одинаковые фуражки со звездами и тужурки-хаки с красными петлицами без отличий.

За спиной «культурной революции» и маоистского меньшинства в ЦК стояла армия во главе с маршалом Линь Бяо.

Политическое руководство движением хунвейбинов было возложено на «группу ЦК КПК по делам культурной революции». Руководителем группы был назначен Чень Бода, который был политическим секретарем Мао еще в 1937 г., с 1958-го – главным редактором «теоретического» журнала «Хунци», членом политбюро, и его «постоянного комитета» после IX съезда КПК. Чэнь Бода исчез в 1970 г., как только исчезла «культурная революция», и официально был объявлен «крепколобым последователем Линь Бяо».

1 августа 1966 г. Мао написал письма к хунвейбинам, 5 августа он сам написал дацзыбао, а 18 августа встретился с хунвейбинами (во встрече приняло участие несколько сот тысяч юных борцов за коммунистическую справедливость).

23 августа Мао Цзэдун говорил: «Моя мысль – пусть устраивают беспорядки еще несколько месяцев».[747] В действительности дебоши продолжались еще не один год, а после тех обещанных «нескольких месяцев» начался настоящий бедлам. Август был для Мао решающим потому, что в этом месяце собрался XI пленум ЦК КПК.

Мао оказался в меньшинстве в ЦК, но он осмелился вынести все проблемы на рассмотрение пленума. На самом пленуме, который проходил при условиях безумного натиска молодых фанатичных сторонников Мао, поддерживаемых бесчисленными дивизиями, Великий Вождь собрал едва больше половины голосов. Разговоры Чэнь Бода с представителями большинства ничего не дали.

Период от XI пленума до «январской бури» в 1967 г. был назван самим Мао поворотным этапом в развитии «культурной революции». Вся закулисная работа проведена в октябре – декабре 1966 г. Так, начальник канцелярии ЦК КПК, всевластный партийный бюрократ, ветеран партии Ян Шанкунь в декабре 1966 г. в дацзыбао, простой скромной стенгазете, был назван «членом черной антипартийной группы Пэн Чженя», обвинен в «карьеризме, предательстве и шпионаже», – и этого было достаточно для конца его карьеры (реабилитирован в декабре 1978 г.). Лу Диньи в сентябре 1966 г. был объявлен хунвейбинами «изменником, шпионом и контрреволюционером-ревизионистом», – и через год арестован (реабилитирован в 1978 г.). Так революционные волна за волной смывали с палубы корабля китайского коммунистического государства самых известных ее руководителей.

Апогеем хунвейбинской «демократии нового типа», якобы китайского варианта Парижской коммуны, стала «январская буря» в 1967 г. – «воодушевление власти», «великое объединение» или «объединение трех сторон». «Январская буря» преодолела сопротивление парткомов в провинции, которые не сдавались без боя и мобилизировали для защиты порядка от хунвейбинов рабочие отряды, крестьян и в ряде мест – армию.

23 января 1967 г. Мао Цзэдун в письме к Линь Бяо требует направить армию «для поддержки революционных масс». Позже, 23 августа 1967 г., принято «Решение ЦК КПК, Государственного совета КНР, Военного совета ЦК КПК по делам культурной революции относительно предоставления решительной поддержки массам революционных левых подразделений Народно-освободительной армии Китая».

К этому времени уже стало понятно, кого персонально имеет в виду Мао Цзэдун, объявляя революционную войну «ревизионизму».

В марте 1967 г. под руководством Мао были подготовлены «Указания по поводу критики брошюры Лю Шаоци “О работе коммуниста над собой”». Открытая критика Лю Шаоци начинается с двух публикаций Ци Беньюя (заместитель главного редактора журнала «Хунци», член группы ЦК КПК по вопросам культурной революции): «Патриотизм или измена?» и «Главный стержень брошюры «О работе коммуниста над собой» – это измена диктатуре пролетариата».

В статье «Великие стратегические установки» (сентябрь 1967-го) Мао говорил: «Нужно сбросить горсточку самых крупных лиц в партии, которые стоят у власти и идут капиталистическим путем (курсив мой. – М. П.), нужно сбросить их не только организационно, но и политически, идеологически и теоретически. Нужно вызвать новый подъем широкой критики, считать это основной задачей, которая доминирует над всеми другими. Нужно соединять критику горсточки самых крупных лиц в партии, стоящих у власти и идущих капиталистическим путем, с критикой лиц, стоящих около власти на местах и в местных организациях и идущих капиталистическим путем».[748]

Статья содержала прямые указания на главных врагов, которые «идут капиталистическим путем»: «Главными объектами критики должны стать Лю Шаоци, Дэн (Сяопин), Тао (Чжу), Пэн (Дэхуай), Ло (Жуйцин), Лу (Диньи), Ян (Шанкунь); в армии центр веса критики должен приходиться на Лю Шаоци, Пэн Дэхуая, Хэ Луна и Ло Жуйцина».[749] Часть самых «крупных лиц» была действительно устранена и уничтожена. Так, старого Чжан Веньтяня (бывшего посла в Москве, ветерана КПК и открытого противника Мао Цзэдуна) замучили в г. Уси в тюрьме 1 июля 1976 г., когда «культурная революция» уже отзвучала. Первый секретарь парторганизации провинции Гуандун Тао Чжу, удостоенный отдельного упоминания Мао Цзэдуном, замучен до смерти в 1972 г. Ло Жуйцин, бывший начальник Генштаба, был реабилитирован, назначен военным советником Военного совета ЦК самим Мао Цзэдуном и пережил Мао на два года. Лю Шаоци умер в тюрьме в Кайфыне в 1969 г. и реабилитирован через десять лет. А Дэн Сяопина водили в шутовском колпаке по улицам, потом он, морально и политически уничтоженный, сидел где-то в безвестности, – пока не пришло его время.

Все закончилось тривиально. Активистов молодежного движения заслали в бездонную китайскую провинцию, потому что вспомнили, что они все-таки интеллигенты-недоросли, и как таковые нуждаются в перевоспитании физическим трудом. Волнение начало перекидываться на армию, и среди солдат начались разговоры, что их командиры живут хорошо, а они служат за 6 юаней в месяц. В конце концов авантюрист Линь Бяо сделал попытку убежать в СССР, и удивительным образом его самолет разбился над Монголией. «Культурная революция» закончилась так же неожиданно, как и началась. Память о ней вызывала жуткие судороги у «руководящих кадров» нового поколения.

Однако и по окончании политического уличного террора Мао Цзэдун не осуждал его как систему политического действия. «Культурная революция» – это, по его словам, «испытание социализмом». Осенью 1974 г. Мао Цзэдун, Чжоу Эньлай, Ван Хунвень, Цзян Цин, Чжан Чуньцяо, Яо Веньюань приняли «кадровых работников высшего звена», и Мао выступил на этой тайной встрече с объяснениями смысла «культурной революции». «Социализм – это общество изменений, в нем никогда не может все проходить гладко и спокойно. На протяжении десяти с лишним лет некоторые товарищи не слышали выстрелов, огнестрельные раны также зажили. Однако классовая борьба все еще существует везде, она не позволяет спать спокойно».[750]

Именно «культурная революция» сделала Мао Цзэдуна явлением мировой идеологической жизни. В 1970-х гг. родился термин «маоизм», который приобрел значение, близкое к значению слова «троцкизм».

Мао Цзэдун неожиданно умер 9 сентября 1976 г. А уже 6 октября этого года были арестованы его ближайшие соратники последнего десятилетия – так называемая «банда четырех». Это были Ван Хунвень, Чжан Чуньцяо, вдова Мао Цзэдуна Цзян Цин и автор первой ласточки «культурной революции» Яо Веньюань. Куда-то делись многие лица, которые выдвинулись в ходе «культурной революции» (в том числе племянник Мао Цзэдуна – Мао Юаньсинь, якобы убитый во время ареста). Официальным преемником Мао стал молодой (55-летний) Хуа Гофэн. Фактически же первым лицом в государстве и партии стал с 1977 г. Дэн Сяопин, возвращенный из небытия усилиями уцелевших «кадровых работников высшего звена». Хуа Гофэн был отстранен от власти в 1980–1981 гг. В последние два десятка лет своей чуть ли не столетней жизни Дэн был тихим диктатором красного Китая, невзирая на скромность официальной должности, которую он занимал (Дэн Сяопин стал всего лишь председателем Военного совета ЦК КПК, а с 1987 г. вообще не занимал официальных должностей, оставаясь первым лицом в стране).

Похороны Мао Цзэдуна

В Китае произошло чудо политической стабилизации, немыслимое ни в одной из стран мира: Мао Цзэдун, который относился с холодным пренебрежением к жизням и абстрактных миллионов, и конкретных очень хорошо знакомых ему старых товарищей по борьбе, капризный деспот, который изувечил жизнь почти всем, с кем его сводила судьба, интриган, не знающий покоя и утешающийся воспетой им смертью врагов, – этот непримиримый личный враг нового хозяина страны Дэн Сяопина был провозглашен после смерти полубогом, легендой китайской революции, неприкосновенным классиком марксистской мысли. Его жертвы не осмелились на что-то, подобное (даже в самой малой степени) «критике культа личности Мао» – наоборот, они раздули настоящий политико-религиозный культ покойника, «навеки», во «вневременье» помещенного в старинной китайской архитектуры мавзолей на огромной пекинской площади Тяньаньмэнь.

Всех вместила просторная марксистско-ленинская могила – и Мао, и его врагов. Даже просоветский «правый» Чжан Веньтянь в августе 1979 г. был реабилитирован посмертно и перепохоронен на кладбище героев революции, а смешнее всего, что и он оценен как «твердый последователь линии Мао».

Следовательно, было ли устранение или уничтожение конкурентов и скрытых и явных личных врагов главной целью авантюры, затеянной Мао Цзэдуном?

«Линия Мао» в Китае значит сегодня что угодно, только не «маоизм» в международном значении слова. Маоизм умер вместе с Мао. Осталось признание безгрешности государственной власти Великого Китая, высшей по разуму и морали.

Болезненная жажда власти и зависть к авторитету собственных соратников, вне всяких сомнений, всегда были глубокими психологическими мотивами авантюристской политики Мао, но нет никаких оснований утверждать, что молодежный уличный террор был единственным выходом для Великого Вождя. Окружение Мао было в отчаянии от постоянной лихорадки политического быта, от судорог, которые с ужасной регулярностью охватывали весь общественный организм, – в соответствии с «Бесами» Достоевского, «единственно, чтобы не было скучно». А Мао изобретал все новые и новые судороги, и последние снискали ему мировое признание в ультралевых кругах.

Мао затеял борьбу против властной бюрократии, возглавив недовольство невероятно нищих китайских масс быстро перезрелым аппаратом диктатуры. Это и было сущностью так называемого маоизма. Формулировки, которые фигурировали и в «Великих стратегических установках», и в самодеятельных дацзыбао, чрезвычайно жестки: Мао направлял борьбу против «горстки самых крупных лиц в партии, которые стоят у власти». Не он, а «горстка» нескольких самых «крупных лиц» стоят у власти в Китае, используя свои связи с такими же, но самыми «крупными лицами» провинциальных властных систем помельче! Энергия недовольства, самая сильная у молодежи и особенно ученической молодежи, превратилась за некоторое время в энергию солидарности «левых революционных группировок» с Великим Мао.

Великий Мао

Против кого же была направлена эта энергия? Конечно, против «начальников», но сама по себе ненависть к руководству немедленно становится страшной разрушительной силой. Враги, которые якобы захватили власть в партии и государстве, – это «ревизионисты», то есть агенты («шпионы») СССР, России, но для них есть и «теоретическое» определение – «люди, которые идут капиталистическим путем». Кто хочет хоть немножко руководствоваться здравым смыслом, мог бы поискать критерии, на основании которых один путь называется капиталистическим, другой – коммунистическим. Но здесь – не сфера здравого смысла. Образ «пути» здесь более близок к архаичному дао, чем к политическому пути как мнимой линии в политико-экономических координатах. «Капиталистический путь» значит просто зло, а еще лучше – заморское зло, а «ревизионисты» для малообразованного энтузиаста – почти то же, что «заморские черти».

Как когда-то Иван Грозный в России, Мао опирался на молодую опричнину против своих «бояр». Подобно европейским абсолютным монархам, Мао боролся с большими и малыми партийными «феодалами», только опирался не на города, а на студентов и школьников.

Тогда на что больше похоже китайское левое молодежное движение второй половины 1960-х – на свои европейские аналоги или на движение «боксеров»-ихэтуанов начала века? Ведь «старая царица» Цы Си так же, как и Мао, делала вид, будто сочувствует молодым повстанцам, которые шли громить логова «заморских чертей». Она так же отреклась от них, когда это стало ей выгодно. Ихэтуаны, правда, были менее выражены прокоммунистическими, чем их предшественники в XIX веке, – члены сект – сецзя. Их социального происхождения ненависть полностью направлена была на чужестранцев. О хунвейбинах можно сказать обратное: социальная их ненависть направлена на свою властную бюрократию, но знаком, символикой этих «своих чужих» оставались «заморские черти» – «ревизионисты».

Следовательно, движение хунвейбинов – продолжение китайской истории, которая только использует словесную символику европейских «красных»? Но нетрудно найти и другие мировые аналогии.

Опора центральной деспотической власти на агрессивное недовольство слабых и униженных – явление, сопровождавшее всю человеческую историю. Возможно, наиболее справедливой была бы аналогия с попыткой Троцкого в середине 1920-х опереться на молодежь в борьбе с возглавляемой Сталиным группой коммунистических лидеров старших поколений. Но даже и эта аналогия, сама по себе справедливая, мало что объясняет, – вряд ли Мао сознательно пользовался примером «красного льва революции».

Радикализм китайских молодых «шестидесятников» коренится в собственной социальной практике послереволюционного развития Китая. Традиционные бунтарско-коммунистические образцы объединились со стремлением китайской коммунистической бюрократии быть похожими на мировые левые молодежные движения, отмежеваться от бюрократического аппарата и, использовав левые настроения молодежи, укрепить собственную бюрократическую власть.

Попытка «маоизма» омолодить коммунистическое движение, реализовав какое-то подобие Парижской коммуны или идеалов ленинского «Государства и революции», имела наибольший мировой резонанс, но следует ясно отдавать себе отчет, что это была провокация, которая закончилась ничем, – так, как должна была закончиться любая провокация. С «непосредственным правлением народа вместо аппарата насилия, которое стоит над народом» было покончено. «Государство-коммуна» еще раз оказалось утопией, самым прямым историческим путем, требующим больше всего крови и насилия и имело обратные последствия. Осуществить модернизацию Китая, используя культуру массового энтузиазма, соединенного с террором, не удалось.

Через месяц после смерти Мао Цзэдуна группа ультралевых, управляемая Цзян Цин, была отстранена от власти и арестована. К руководству Китаем пришел в конечном итоге Дэн Сяопин. Судьба его, казалось, уже была решена: Мао всегда чувствовал в нем неусмиренную личность. Но даже в годы «культурной революции», бросив Дэна на поругание хунвейбинам, он его не уничтожил, как Лю Шаоци, а приберег на будущее, потому что уважал в нем человека исключительных способностей. Мао Цзэдун вернул Дэн Сяопина из небытия, в надежде на сочетание молодых ультралевых с осторожными мудрыми ветеранами. Перед самой смертью Мао Цзэдун решил окончательно убрать Дэн Сяопина, но было уже поздно.

Китай хотел стабильности. Это можно было угадать уже по тем искренним и пышным почестям, которые вопреки руководству отдавали граждане умершему от рака в январе 1976 г. старому Чжоу Эньлаю, которого только его смерть спасла от интриг злобной Цзян Цин.

Мыслимо ли было бы у нас или где угодно на Западе, чтобы новый лидер, пережив от предшественника столько страданий и унижений, едва избежав смерти, оставил своего палача и палача своего народа лежать в столице в мавзолее, окруженного ореолом святости? Чтобы деспота провозгласить великим вождем, несмотря на то, что он упрямо толкал нацию в безысходность? Где еще можно было бы ожидать, чтобы руководителя государства оценивали как человека, который делал «на три плохого и на семь хорошего», – будто он состоял из отдельных, добрых и злых, частей?

Измученный кровавой истерикой порывов к светлому коммунистическому будущему, Китай выбрал наконец-то тот самый «капиталистический путь», которым так долго пугал Великий Кормчий своих подданных.

Мао Цзэдун не был патологически злой личностью. Скорее, это был человек с темпераментом «тревоги и счастья», у которого настроения резко колебались от приподнятости до глубокой депрессии. Экзальтация у таких людей чаще всего мотивирована тонкими побуждениями, непосредственно не связанными с личными корыстными интересами. Все, кто общался с ним, отмечали его мечтательность и артистичность – черты экзальтированного темперамента; не так важно, имели ли его стихи в древнекитайском стиле высокие художественные достоинства, важно, что он их писал, охваченный вдохновением.

Образ политика, что в минуты размышлений пишет изысканные стихи – точнее, рисует кисточкой иероглифы в своей неповторимой каллиграфической манере, как-то плохо сочетается с образом человека, гуляющего в императорском саду в сопровождении специального прислужника, готового прикопать дерьмо Великого Кормчего, потому что тот приседает там, где и когда ему заблагорассудится. (Нормальный европейский туалет для Мао построили рядом с его спальней по распоряжению аристократа Чжоу Эньлая.) Мао был грубым возбудимым человеком, с приступами тяжелого гнева, когда мышление становилось неповоротливым, а речь – косноязычной; человеком с примитивной и неразборчивой повышенной сексуальностью. Но он не просто умел бороться со своими влечениями – он был по-хищнически неимоверно терпелив, когда этого требовали обстоятельства. И в результате сложилась натура властного и жестокого вождя, с параноидальной подозрительностью, одинокого и безмерно возвышенного над своим окружением.

Мао был философом и поэтом, интровертной личностью, которая жила в построенном им мире. При этом он был настолько же художественной натурой, насколько грубой и вульгарной – в значительной мере оттого, что чувствовал себя плебеем и деревенщиной (в конце концов, происходил он из того класса небогатых землевладельцев, который он сам полностью и физически истреблял, как бы мстя своему грубому и корыстному отцу, которого ненавидел).

В переписке с министром обороны Китая Пэн Дэхуаем Микоян как-то сказал о сталинской эпохе: «Если бы кто-то из нас обмолвился преждевременно, мы все отправились бы на тот свет». Маршал ответил: «Какие же вы коммунисты, если так боитесь смерти?»[751] Храбрый солдат времен гражданской войны, Пэн Дэхуай имел репутацию безгранично честного прямого человека, и к тому же был остр на язык. В его конфликте с Мао в 1960 г. по поводу Большого скачка и «народных коммун» характерно не столько позднее признание своего выступления «мутным потоком абсурда», сколько само выступление, которое, принимая во внимание китайские традиции учтивого самоунижения, считалось крайне критическим. После пленума ЦК в июле, где Пэн Дэхуай говорил невыразительно об ошибках и ответственности руководителей, он написал Мао откровенное письмо. Резкая критичность проявилась в том, что Пэн Дэхуай, признавая стратегическую линию «в целом правильной», отмечал «левацкие ошибки» у этих «мелкобуржуазных фанатиков», говорил, что кустарная выплавка стали имела свои «плюсы и минусы, причем первых было намного больше».[752] И когда после этого Мао кричал на него: «Тебе надо развалить партию! У тебя есть план, есть организация, ты уже подготовился, ты нападал на правильный курс, как последний “правый”», Пэн лепетал что-то о том, что писал Мао сугубо личное письмо и что в политике он не силен.[753] Во время «культурной революции» старого маршала посадили в тюрьму, где он и умер, не дозвавшись врача.

Пэн Дэхуай

Лю Шаоци, с 1948 г. первый заместитель, а позже и официальный преемник Мао, человек долга, многолетний храбрый подпольщик, педантичный и фанатично честный, абсолютно и беспрекословно преданный исполнитель, и думать не мог о сопротивлении вождю. Он временами излагал оценки, которые Мао не нравились, но как только вождь выражал недовольство, Лю немедленно каялся. «Культурная революция» его просто уничтожила, и он молчал. Хунвейбины поставили его в позу «ласточки» – прогнувшись вперед, вытянув голову и расставив ноги и руки, чтобы удобнее было бить и рвать его седые волосы. И он молчал и даже не покончил самоубийством, ведь это бы расценивалось как измена и контрреволюция. Когда ему исполнилось семьдесят, его исключили из партии, а через год он умер, потому что к нему не пустили врачей.

Маршал Линь Бяо, провозглашенный преемником вождя после устранения Лю Шаоци, – окончил жизнь также в молчаливой панике. Один из самых способных и храбрых командиров гражданской войны, любимец Мао Цзэдуна и самый большой его подхалим, Линь Бяо, пребывал, очевидно, все время в состоянии нарастающей трусливой тревоги. Он совсем перестал общаться с людьми, стал бояться света и уныло сидел один в своей квартире с занавешанными окнами. Под конец «культурной революции» он уже был охвачен безрассудным страхом; ничем другим, кроме паники, нельзя объяснить его побег в Монголию в полузаправленном самолете; при попытке сесть просто в степи самолет взорвался. Погибли Линь Бяо, его жена и сын, летчик из штаба ВВС, который пытался как-то противостоять смертельной угрозе из-за заговора против Мао. Донесла на них дочь Линь Бяо. Это случилось в сентябре 1971 года.

Чжоу Эньлай, по-видимому, наиболее показательная и трагическая фигура китайской революции. Выходец из семьи высокопоставленного чиновника, с хорошим китайским и европейским образованием, Чжоу пошел из своего класса в революцию и всю жизнь провел на руководящих постах в компартии. По натуре он был недостаточно эгоцентричным для вождя, но нельзя отказать ему в самостоятельности и большом уме. Он вступал в спор с Мао не раз, бывало и такое, что Мао был советником при Чжоу Эньлае – члене руководящей тройки КПК. Когда Мао стал Председателем, Чжоу Эньлай абсолютно и беспрекословно подчинился ему. Не было таких позиций и таких людей, которых Чжоу не предавал бы немедленно по малейшему жесту Мао. Он не сделал ни единой попытки для спасения своей любимой приемной дочери, которую растерзали хунвейбины. В годы «культурной революции» именно Чжоу Эньлай в «Комиссии по расследованию» распланировал все этапы травли Дэн Сяопина. После смерти Мао, когда Дэн Сяопин уже фактически возглавлял партию, вдова Чжоу Эньлая обратилась к генеральному секретарю ЦК КПК Ху Яобану с просьбой уничтожить этот компромат, и тот согласился (не зная, что существуют копии). Ху Яобан не сам решил скрыть грехи Чжоу Эньлая – за год до того поведение Чжоу одобрил Дэн Сяопин, сказав, что если бы Чжоу Эньлай не послушался, он был бы освобожден со своего поста, а это ухудшило бы общую ситуацию. Сегодня такая оценка стала официальной.[754] Абсолютный конформизм остался нормой.

Политическая консультативная конференция. 1946

Танки на площади Тяньаньмэнь. 1 июля 1989 года

Дело не только и не столько в деградации личности императора, которым стал Мао Цзэдун, получив всю полноту тотальной власти. Те же могучие силы, которые создали красную имперскую пирамиду и поставили Мао на ее вершину, стерли вдребезги личности его соратников.

Это что – наследие действия китайских традиций? Хотя все делалось по-китайски, под Цинь Шихуанди, процесс этот имеет глобальные аналогии. Для Китая абсолютная личная власть стала не просто традицией, а условием существования нации как целого.

Преемника Линь Бяо Мао Цзэдун назначил не сразу; им оказался молодой шанхайский рабочий Ван Хунвень из окружения Цзян Цин, совсем неопытный парень, который выскочил на «культурной революции». Это символизировало победу над бюрократизмом и способность любой кухарки руководить государством – все по Ленину. Его напарником Мао сделал Дэн Сяопина. Эта комбинация оказалась неудачной: Ван Хунвень был совсем неспособен быть руководителем, а Дэна Мао боялся все больше. Преемником вождя хотела стать неугомонная мегера Цзян Цин, чтобы раскрутить новый виток массового энтузиазма на «критике» Чжоу Эньлая, а с ним и Дэн Сяопина. Формально это выглядело как кампания критики… Конфуция и Линь Бяо. Мао назначил преемником почтительного и безликого чиновника Хуа Гофэна и где-то после первого инфаркта, который случился в мае 1976 г., завещал, еле ворочая языком, не забывать великую идею «культурной революции».

Молодежь на площади Тяньаньмэнь. «Статуя свободы» против Мао. 1989

2 сентября 1976 г. у Мао случился третий инфаркт, а через несколько минут в полночь, с 8 на 9 сентября, сердце его остановилось. Через месяц Хуа Гофэн просто арестовал Цзян Цин и трех ее сторонников. В следующем году он был вынужден реабилитировать Дэн Сяопина, а еще через год сам очутился на пенсии. Цзян Цин совершила в тюрьме самоубийство, другие члены «банды четырех» были выпущены на свободу. Началась эпоха Дэн Сяопина, эпоха развития рыночных отношений и бурного экономического прогресса. При сохранении твердой и абсолютной, традиционной для Китая централизованной власти.

Но все то, что наступило после смерти Председателя Мао, уже не было частью истории коммунистического века. Заклейменный «капиталистический путь» стал китайским путем – дао, не вдохновляя больше красных революционеров планеты на всемирно-исторические эксперименты.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.