24. «Трагическая судьба человека в тоталитарном государстве»
24. «Трагическая судьба человека в тоталитарном государстве»
ЦЕЛИ:
1) расширение знаний учащихся о творчестве и творческой биографии В. Шаламова, А. Солженицына, А. Ахматовой;
2) развитие интереса к родной литературе и истории своей страны;
3) воспитание чувства сострадания, патриотизма, гуманности.
ОФОРМЛЕНИЕ ВЕЧЕРА
Портреты писателей на стендах, плакаты с цитатами А. Блока «Гадать можно только о будущем. Прошлое есть данность, в которой уже нет места возможному»; А. Солженицына «Неуимчивое чувство на отгадку исторической лжи, рано зародясь, развивалось в мальчике остро… И неисторжимо укоренялось в нем решение: узнать и понять, откопать и напомнить» («В круге первом»); А. Солженицына «Я делаю выводы не из прочитанных философий, а из людских биографий, которые рассматривал в тюрьмах».
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
1) учитель;
2) первый ведущий;
3) второй ведущий;
4) третий ведущий;
5) первая девушка;
6) вторая девушка;
7) трое учащихся, изображающие заключенных;
8) чтецы.
ХОД ВЕЧЕРА
Учитель :
1930-е гг. для нашей страны были крайне сложными и противоречивыми. Это время неуклонного роста военной мощи СССР, время бурных темпов индустриализации, время спортивных праздников и воздушных парадов. И в то же время именно 1930 гг. – самые кровавые и страшные из всех лет истории советской России. <…>
Появление художественных произведений о трагической судьбе человека в тоталитарном государстве развенчало миф о якобы счастливом коммунистическом будущем. Невозможно быть человеку счастливым в обществе, которое построено на насилии, репрессиях, расправе с инакомыслящими. Произведения А. Солженицына, В. Шаламова и некоторых других авторов представляют огромную ценность из-за того, что их авторы – участники, очевидцы событий, жертвы государственного ГУЛАГа. Писатели приподняли завесу темной страницы нашей истории – периода сталинизма.
(На сцену выходят ведущие)
Первый ведущий :
Поэт Анна Ахматова прожила трудную жизнь. Время обошлось с ней чудовищно жестоко. В 1921 г. по несправедливому обвинению в принадлежности к контрреволюционному заговору был расстрелян Николай Гумилев. Их жизненные пути к тому времени уже разошлись, но никогда Ахматова не вычеркивала Гумилева из своего сердца. Их связывало многое, и в первую очередь сын – Лев Гумилев, который в 1935 г. был арестован по ложному обвинению. Льву Николаевичу был вынесен смертный приговор, замененный потом лагерями, в которых он провел двадцать лет.
Второй ведущий :
А. Ахматова переживала трагедию вместе со своими согражданами в буквальном смысле: долгие часы проводила она в страшной очереди, которая выстраивалась вдоль стен мрачной петербургской тюрьмы «Кресты». Одна из женщин, стоявших вместе с поэтом, чуть слышно спросила: «А это вы можете описать?» Анна Ахматова ответила: «Могу!»
Третий ведущий :
Так один за другим появлялись стихотворения, вместе составившие «Реквием» – поэму, посвященную памяти вех безвинно загубленных в годы сталинских репрессий.
Поэма «Реквием» – выражение беспредельного народного горя. Жестокие репрессии коснулись практически каждой семьи, а тюрьма стала символом того времени. Голос Ахматовой – это голос измученного, «стомильонного народа», а поэма выстрадана ею самой, потому и звучит «Реквием» так проникновенно.
(Ведущие уходят. На сцену выходят две девушки, читающие отрывки из поэмы А. Ахматовой «Реквием»)
Первая девушка («Посвящение»):
Перед этим горем гнутся горы,
Не течет великая река,
Но крепки тюремные затворы,
А за ними «каторжные норы»,
И смертельная тоска.
Вторая девушка :
Для кого-то веет ветер свежий,
Для кого-то нежится закат —
Мы не знаем, мы повсюду те же,
Слышим лишь ключей постылый скрежет
Да шаги тяжелые солдат.
Подымались как к обедне ранней,
По столице одичалой шли,
Там встречались, мертвых бездыханней,
Солнце ниже и Нева туманней,
А надежда все поет внутри.
Первая девушка :
Приговор… И сразу слезы хлынут,
Ото всех уже отделена,
Словно с болью жизнь из сердца вынут,
Словно грубо навзничь опрокинут,
Но идет… Шатается… Одна.
Вторая девушка :
Где теперь невольные подруги
Двух моих осатанелых лет?
Что им чудится в сибирской вьюге,
Что мерещится им в лунном круге?
Им я шлю прощальный мой привет.
Первая девушка («Вступление»):
Это было, когда улыбался
Только мертвый, спокойствию рад.
И ненужным привеском болтался
Возле тюрем своих Ленинград.
И когда, обезумев от муки,
Шли уже осужденных полки,
И короткую песню разлуки
Паровозные пели гудки,
Звезды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами черных «Марусь».
Вторая девушка :
Уводили тебя на рассвете,
За тобой, как на выносе, шла,
В темной горнице плакали дети,
У божницы свеча оплыла.
На губах твоих холод иконки,
Смертный пот на челе… Не забыть!
Буду я, как стрелецкие женки,
Под кремлевскими башнями выть.
Первая девушка :
Тихо льется тихий Дон,
Желтый месяц входит в дом.
Входит в шапке набекрень
Видит желтый месяц тень
Эта женщина больна,
Эта женщина одна.
Вторая девушка :
Муж в могиле, сын в тюрьме,
Помолитесь обо мне.
Первая девушка :
Показать бы тебе, насмешнице
И любимице всех друзей,
Царскосельской веселой грешнице,
Что случится в жизни твоей —
Как трехсотая, с передачею,
Под Крестами будешь стоять
И своею слезой горячею
Новогодний лед прожигать.
<…>
Вторая девушка («Приговор»):
И упало каменное слово
На мою еще живую грудь.
Ничего, ведь я была готова,
Справлюсь с этим как-нибудь.
У меня сегодня много дела:
Надо память до конца убить,
Надо, чтоб душа окаменела
Надо снова научиться жить.
Первый ведущий («Эпилог»):
Узнала я, как опадают лица.
Как из-под век выглядывает страх,
Как клинописи жестокие страницы
Страдание выводят на щеках.
Как локоны из пепельных и черных
Серебряными делаются вдруг,
Улыбка вянет на губах покорных,
И в сухоньком смешке дрожит испуг.
И я молюсь не о себе одной,
А обо всех, кто там стоял со мною.
И в лютых холод, и в июльский зной
Под красною, ослепшею стеною.
Второй ведущий :
Опять поминальный приблизится час
Я вижу, я слышу, я чувствую вас.
И ту, что едва до окна довели,
И ту, что родимой не топчет земли,
И ту, что красивой тряхнув головой,
Сказала: «Сюда прихожу, как домой».
Хотелось бы всех поименно назвать,
Да отняли список, и негде узнать.
Для них соткала я широкий покров
Из бедных, у них же подслушанных слов.
О них вспоминаю всегда и везде,
О них не забуду и в новой беде,
И если зажмут мой измученный рот,
Которым кричит стомильонный народ,
Пусть так же они поминают меня
В конце моего поминального дня.
А если когда-нибудь в этой стране
Воздвигнуть задумают памятник мне,
Согласье на это даю с торжеством,
Но только с условьем – не ставить его
Ни около моря, где я родилась:
Последняя с морем разорвана связь,
Ни в царском саду у заветного пня,
Где тень безутешная ищет меня
А здесь, где стояла я триста часов
И где для меня не открыли засов.
Затем, что и в смерти блаженной боюсь
Забыть громыхание черных «Марусь»,
Забыть, как постылая хлопала дверь
И выла старуха, как раненый зверь.
<…>.
Первый ведущий :
«Реквием» передает боль личную и общенародную, переживания людей за судьбы своих близких. Однако для заключенных тюрьма – лишь начало ужасающего пути, дальше их ожидают приговоры, казни, ссылки, лагеря. О кошмарной жизни в сталинских лагерях мы, читатели, узнаем из так называемой лагерной прозы и в первую очередь благодаря творчеству А. И. Солженицына.
Второй ведущий :
Имя А. И. Солженицына появилось в художественной литературе в 1960-е гг., годы «хрущевской оттепели». Его повесть «Один день Ивана Денисовича» потрясла читателей откровением о лагерной жизни при Сталине.
Александр Исаевич Солженицын родился в 1918 г. в обеспеченной и образованной крестьянской семье. <…>Детские воспоминания будущего писателя включали и посещения с матерью церкви и длинные очереди женщин к тюрьмам НКВД в Ростове-на-Дону, где жила семья Солженицыных.
<…>В <…>1942 г. после окончания офицерского училища он отправляется на фронт. <…>Он имеет боевые награды: орден Отечественной войны 2-й степени и орден Красной Звезды. А в феврале 1945 г. Солженицын в звании капитана был арестован из-за прослеженной в переписке критики Сталина и осужден на 8 лет, из которых <…> 4 самых трудных провел на общих работах в политическом Особлагере. Судьбе было угодно, чтобы он увидел все круги тюремного ада, а также стал свидетелем восстания заключенных в Экибастузе в 1952 г.
Солженицын был сослан на вечное поселение в Казахстан, где вскоре узнал о том, что болен раком и жить ему осталось недолго. Но происходит чудо – болезнь отступает. А в 1957 г. он был реабилитирован. После появления в 1962 г. повести «Один день Ивана Денисовича» писатель был принят в Союз писателей. Но уже следующие работы Солженицын был вынужден отдавать в «Самиздат» или печатать в зарубежье.
Затем последовало исключение из Союза писателей в 1969 г., а в 1970 г. Солженицын удостаивается Нобелевской премии по литературе. В 1974 г. в связи с выходом первого тома «Архипелага ГУЛАГа» насильственно был изгнан на Запад. Окончательно писатель обосновался в американском штате Вермонт, природою напоминающем среднерусскую полосу.
Солженицын стал изгоем, пробив брешь в «железном занавесе». Его книги были изъяты из библиотек. Ко времени насильственного выдворения из страны им были написаны «Раковый корпус», «Архипелаг ГУЛАГ», «В круге первом». Сейчас современники по заслугам оценили творчество писателя. А его повесть «Один день Ивана Денисовича» мы изучаем в курсе школьной программы.
Третий ведущий :
Предлагаем вам участие в литературной викторине по повести А. И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича».
ВОПРОСЫ ВИКТОРИНЫ
:
1. Как первоначально называлась повесть «Один день Ивана Денисовича»?
2. «Одна радость в … бывает, что горяча, но Шухову досталась теперь совсем холодная. Однако он стал есть ее так же медленно, вдумчиво. Уж тут хоть крыша гори – спешить не надо. Не считая сна, лагерник живет для себя только утром десять минут за завтраком, да за обедом пять, да пять за ужином.
… не менялась ото дня ко дню, зависело – какой овощ на зиму заготовят. В летошнем году заготовили одну соленую морковку – так и прошла … на чистой моркошке с сентября до июня. А нонче – капуста черная. Самое сытное время лагернику – июнь: всякий овощ кончается, и заменяют крупой. Самое худое время – июль: крапиву в котел секут».
О каком блюде идет речь? Какое блюдо обычно подавали на второе?
3. «Из дому Шухов ушел двадцать третьего июня сорок первого года. В воскресенье народ из Поломни пришел от обедни и говорит: война. <…>
Писать теперь – что в омут дремучий камешки кидать. Что упало, что кануло – тому отзыва нет. <…>Сейчас с Кильдигсом, латышом, больше об чем говоришь, чем с домашними.
Да и они два раза в год напишут – жизни их не поймешь. Председатель колхоза де новый – так он каждый год новый, их больше года не держат. <…> Ну, еще кто нормы трудодней не выполняет – огороды поджали до пятнадцати соток, а кому и под самый дом обрезали. Еще писала когда-то баба, был закон за норму ту судить и кто не выполнит – в тюрьму сажать, но как-то тот закон не вступил.
Чему Шухову никак не внять, это пишет жена, с войны с самой ни одна живая душа в колхоз не добавилась: парни все и девки все, кто как ухитрился, но уходят повально или в город на завод, или на торфоразработки. <…>Тянут же колхоз те бабы, каких еще с тридцатого года загнали, а как они свалятся – и колхоз сдохнет.
Вот этого-то Шухову и не понять никак<…>. Видел Шухов жизнь единоличную, видел колхозную, но чтобы мужики в своей же деревне не работали – это он не может принять. Вроде отхожий промысел, что ли? А с сенокосом же как?
Отхожие промыслы, жена ответила, бросили давно. Ни по-плотницки не ходят, чем сторона их была славна, ни корзины лозовые не вяжут, никому это теперь не нужно. А промысел есть-таки один новый, веселый…»
О каком промысле пишет жена Шухову? Как Шухов относится к подобному способу зарабатывать деньги? Почему письма из дому приходили лишь два раза в год?
4. «Рядом с Шуховым … смотрит на солнце и радуется, улыбка на губы сошла. Щеки вваленные, на пайке сиди, нигде не подрабатывает – чему рад? По воскресеньям все с другими баптистами шепчется. С них лагеря как с гуся вода. По двадцать пять лет вкатили им за баптистскую веру – неуж думают тем от веры отвадить?»
О каком герое повести идет речь?
5. «… Эти были оба белые, оба длинные, оба худощавые, оба с долгими носами, с большими глазами. Они так друг за друга держались, как будто одному без другого воздуха синего не хватало. Бригадир никогда их не разлучал. И ели они все пополам, и спали на вагонке сверху на одной. И когда стояли в колонне, или на разводе ждали, или на ночь ложились – все промеж себя толковали, всегда негромко и неторопливо. А были они вовсе не братья и познакомились уже тут, в 104-й. Один, объясняли, был рыбак с побережья, другого же, когда Советы уставились, ребенком малым родители в Швецию увезли. А он вырос и самодумкой, назад, дурандай, на родину, институт кончать. Тут его и взяли сразу».
О ком рассказывает Солженицын?
6. «А было вот как: в феврале сорок второго года на Северо-Западном окружили их армию всю, и с самолетов им ничего жрать не бросали, а и самолетов тех не было. Дошли до того, что строгали копыта с лошадей околевших, размачивали ту роговицу в воде и ели. И стрелять было нечем. И так их помалу немцы по лесам ловили и брали. И убежали они впятером. И еще по лесам, по болотам прокрались, чудом к своим попали. Только двоих автоматчик свой на месте уложил, третий от ран умер, – двое их и дошло. Были б умней – сказали б, что по лесам бродили, и ничего б им. А они открылись: мол, из плена немецкого. Из плена? Мать вашу так! Фашистские агенты! И за решетку. Было б их пять, может, сличили показания, проверили б, а двоим никак: сговорились, мол, гады, насчет побега».
Чья жизненная история описана в этом отрывке?
7. «…Я и перед командиром батальона дрожал, а тут комполка! (…) „Какая ж у тебя совесть, – орет, четыре шпалы трясутся, – обманывать рабоче-крестьянскую власть?“ Я думал, будет бить. Нет, не стал. Подписал приказ – шесть часов – и за ворота выгнать. (…) И лютую справочку на руки: „Уволен из рядов … как сын кулака“. Только на работу с той справкой (…) Между прочим, в тридцать восьмом на Котласской пересылке встретил я своего бывшего комвзвода, тоже ему десятку сунули. Так узнал от него: и тот комполка и комиссар – оба расстреляны в тридцать седьмом. Там уже были они пролетарии или кулаки. Имели совесть или не имели: Перекрестился я и говорю: „Все ж Ты есть, Создатель, на небе. Долго терпишь, да больно бьешь“».
О судьбе какого героя повествует следующий отрывок из повести?
8. «Мастерком захватывает Шухов дымящийся раствор – и на то место бросает и запоминает, где прошел нижний шов (на тот шов серединой верхнего шлакоблока потом угодить).
Раствора бросает он ровно столько, сколько под один шлакоблок. И хватает из кучи шлакоблок (но с осторожкою хватает – не подрать бы рукавицу, шлакоблоки дерут больно). И еще раствор мастерком разровняв – шлеп туда шлакоблок! И сейчас же, сейчас его подровняет, боком мастерка подбить, если не так: чтобы наружная стена шла по отвесу, и чтобы вдлинь кирпич плашмя лежал, и чтобы поперек тоже плашмя. И уж он схвачен, примерз».
Что строят зеки? Как Шухов относится к своей работе? В каких условиях работают заключенные?
9. «Из-за того, что их было трое, а надзирателей стояло против них пять, можно было словчить – выбрать, к которому из двух правых подойти. Шухов выбрал не молодого румяного, а седоусого, старого. Старый был, конечно, опытен и легко бы нашел, если б захотел, но потому что он был старый, ему должна была служба его надоесть хуже серы горючей.
А тем временем Шухов обе рукавицы, с … и пустую, снял с рук, захватил их в одну руку (рукавицу пустую вперед оттопыря), в ту же руку схватил и веревочку – опояску, телогрейку расстегнул дочиста, полы бушлата и телогрейки угодливо подхватил вверх (никогда он так услужлив не был на шмоне, а сейчас хотел показать, что открыт он весь – на, бери меня!) – и по команде пошел к седоусому».
Что Шухов прятал в одной из рукавиц? Для чего эта вещь была нужна ему? Какими еще запрещенными вещами обладал герой?
10. «– Ну, прощайте, братцы, – растерянно кивнул … 104-й бригаде и пошел за надзирателем.
Крикнули ему в несколько голосов, кто – мол, бодрись, кто – мол, не теряйся, – а что ему скажешь? Сами клали БУР, знает 104-я, стены там каменные, пол цементный, окошка нет никакого, печку топят – только чтоб лед со стенки стаял и на полу лужей стоял. Спать – на досках голых, если в зуботряске улежишь, хлеба в день – триста грамм, а баланда – только на третий, шестой и девятый дни.
Десять суток! Десять суток здешнего карцера, если отсидеть их строго и до конца, – это значит на всю жизнь здоровья лишиться. Туберкулез, и из больничек уже не вылезешь.
А по пятнадцать суток строго кто отсидел – уже те в земле сырой».
Кто из героев был посажен в карцер и за что?
11. «Засыпал Шухов вполне удовлетворенный. На дню у него выдалось сегодня много удач…»
Какие именно «удачи» выдались герою на протяжении всего дня?
Первый чтец (стихотворение Анатолия Жигулина «Вина»):
Я не забыл:
В бригаде БУРа
В одном строю со мной шагал
Тот, кто еще из царских тюрем
По этим сопкам убегал.
Я с ним табак делил, как равный,
Мы рядом шли в метельный свист:
Совсем юнец, студент недавний,
И знавший Ленина чекист…
О люди,
Люди с номерами!
Вы были люди, не рабы,
Вы были выше и упрямей
Своей трагической судьбы.
Третий ведущий :
Ему шел восьмой десяток, и он уже почти не видел и почти не слышал, тяжело болел. За его плечами 17 лет лагерей, из которых 14 на Колыме. Удивительно, что он вообще выжил.
Он умирал так же, как и жил – трудно и неприкаянно в подмосковном приюте для больных одиноких стариков. Там, в приюте, немногие знали о том, что в свое время он был поэтом. И конечно, никто не предполагал, что время сделает его имя известным всей читающей стране.
Речь идет о прозаике Варлааме Шаламове.
Первый ведущий :
Варлаам Шаламов всегда жил трудно. Он родился в 1907 г. в Вологде в семье священника, и после революции поповскому сыну приходилось несладко. После окончания школы юный Шаламов уезжает в Москву. <…> Активный участник студенческих кружков, он был схвачен с копией письма Ленина XII съезду партии, утаенного от делегатов. Он был осужден на 3 года лагерей за распространение фальшивки, известной под названием «Завещание Ленина».
Отбыв свой срок в лагере на Северном Урале, Шаламов возвращается в Москву и начинает работать журналистом, занимается литературой, печатая рассказы в журналах.
<…> Но грянул роковой 1937 г. Начались повальные разоблачения «врагов народа». Людей арестовывали ни за что, а Шаламов со своим «студенческим делом» пострадал, конечно, одним из первых. За свою «контрреволюционную троцкистскую деятельность» он получает 5 лет лагерей на Колыме. Потом, как тогда было принято, Шаламову добавили еще 10 лет за «антисоветскую агитацию».
Лишь спустя еще 2 года, обращаясь в различные инстанции, Шаламов добивается разрешения уехать с Колымы. <…> Шаламов уехал жить и работать в Калининградскую область. Был мастером на торфоразработках, агентом по снабжению. В то же время он по ночам в комнате общежития писал свои «Колымские рассказы».
После реабилитации в 1956 г. Варлаам Шаламов возвращается в Москву и начинает работать корреспондентом журнала «Москва». Но вскоре он тяжело заболевает. <…>
Умер Варлаам Шаламов в 1982 г. зимой. А в 1987 г. впервые официально были опубликованы несколько его лагерных рассказов.
Бесспорно то, что о писателе лучше всего рассказывают его книги. «Колымские рассказы» – главная книга Варлаама Шаламова. Каждый из рассказов книги доводит до читателя мысль автора о том что «лагерь – отрицательный опыт, отрицательная школа, растление для всех – для начальников и заключенных, конвоиров и зрителей, прохожих и читателей беллетристики» и что «даже часу не надо человеку быть в лагере».
Как и «Один день Ивана Денисовича», «Колымские рассказы» повествуют о лагерной жизни. Но Варлаам Шаламов изображает жизнь заключенного гораздо ужаснее, чем Солженицын. У Шаламова горек любой эпизод, страшна любая из сцен. В «Колымских рассказах» мы постоянно натыкаемся на внезапные смерти героев, большинство из которых дистрофики в полусознательном состоянии, на деяния «блатарей», на выстрелы охраны. Шаламов доказывает, что человек, оказавшись в лагере, голодный и несчастный, просто лишается человеческих чувств.
(На сцене появляются 3 участника, изображающих заключенных)
Первый участник :
«Всем нам надоела барачная еда, где всякий раз мы готовы были плакать при виде внесенных в барак на палках больших цинковых бачков с супом. Мы готовы были плакать оттого, что суп будет жидким. И когда случалось чудо, и суп был густой, мы не верили и, радуясь, ели его медленно-медленно. Но и после густого супа в потеплевшем желудке оставалась сосущая боль – мы голодали давно. Все человеческие чувства – любовь, дружба, зависть, человеколюбие, милосердие, жажда славы, честность – ушли от нас с тем мясом, которого мы лишились за время своего продолжительного голодания».
Второй участник :
«Мы знали, что такое научно обоснованные нормы питания, что такое таблица замены продуктов, по которым выходило, что ведро воды заменяет по калорийности сто граммов масла. Мы научились смирению, мы разучились удивляться. У нас не было гордости, себялюбия, самолюбия, а ревность и страсть казались нам марсианскими понятиями и притом пустяками. Гораздо важнее было наловчиться на морозе застегивать штаны – взрослые мужчины плакали, не умея подчас это сделать.
Мы понимали, что смерть нисколько не хуже, чем жизнь, и не боялись ни той, ни другой. Великое равнодушие владело нами. Мы знали, что в нашей воле прекратить эту жизнь хоть завтра же, и иногда решались сделать это, и всякий раз нам мешали какие-нибудь мелочи, из которых состоит жизнь. То сегодня будут выдавать „ларек“ – премиальный килограмм хлеба, просто глупо было кончать самоубийством в такой день. То дневальный из соседнего барака обещал дать закурить вечером – отдать давнишний долг».
Третий участник :
«Мы поняли также удивительную вещь: в глазах государства и его представителей человек физически сильный лучше, именно лучше, нравственнее, ценнее человека слабого, того, что не может выбросить из траншеи двадцать кубометров грунта за смену».
Третий ведущий :
«Работать заключенным приходилось в любую погоду – будь то холод, мороз или дождь. Погодные условия на Колыме не из приятных, мягко говоря. Градусника рабочим не показывали, да это было и не нужно – выходить на работу приходилось в любые градусы. К тому же старожилы почти точно определяли мороз: если стоит морозный туман, значит на улице 40 градусов ниже нуля; если воздух при дыхании выходит с шумом, но дышать еще не трудно – значит, 45 градусов; если дыхание шумно и заметна одышка – 50 градусов. Свыше 55 градусов плевок замерзает на лету».
Первый участник :
«Мы бурили на новом полигоне третий день. У каждого был свой шурф, и за три дня каждый углубился на полметра, не больше. … Дождь лил третьи сутки, не переставая. … Мы давно были мокры, не могу сказать, до белья, потому что белья у нас не было. Примитивный тайный расчет начальства был таков, что дождь и холод заставят нас работать. Но ненависть к работе была еще сильнее, и каждый вечер десятник с проклятием опускал в шурф свою деревянную мерку с зарубками.
Мы не могли выходить из шурфов, мы могли быть застрелены. Ходить между шурфами мог только наш бригадир. Мы не могли кричать друг другу – мы были бы застрелены.
За ночь мы не успевали высушить наши бушлаты, а гимнастерки и брюки мы ночью сушили своим телом и почти успевали высушить»
Второй участник :
«Голодный и злой, я знал, что ничто в мире не заставит меня покончить с собой. Именно в это время я стал понимать суть великого инстинкта жизни того самого качества, которым наделен в высшей степени человек. Я видел, как изнемогали и умирали наши лошади, я не могу выразиться иначе, воспользоваться другими глаголами. Лошади ничем не отличались от людей. Они умирали от Севера, от непосильной работы, плохой пищи, побоев, и хоть всего этого было дано им в тысячу раз меньше, чем людям, они умирали раньше людей. И я понял самое главное, что человек стал человеком не потому, что он божье создание, а потому, что он был физически крепче, выносливее других животных».
Третий ведущий :
«Да, некоторые выживали в невыносимых условиях, но здоровье их оставалось подорванным на всю жизнь. В лагере для того, чтобы здоровый молодой человек, начав свою карьеру в лагерном забое на чистом зимнем воздухе, превратился в доходягу, нужен срок по меньшей мере от двадцати до тридцати дней при шестнадцатичасовом рабочем дне, без выходных, при систематическом голоде, рваной одежде и ночевке в шестидесятиградусный мороз в дырявой брезентовой палатке, при побоях десятников, старост из блатарей, конвоя. Эти сроки многократны проверены. Но иногда случалась заключенным удача».
Третий участник :
«В Бамлаге, на „вторых путях“, мы возили песок на тачках. Откатка дальняя, норма двадцать пять кубометров. Меньше полнормы сделаешь – штрафной паек, триста граммов, и баланда один раз в день. А тот, кто сделает норму, получает килограмм хлеба, кроме приварка, да еще в магазине имеет право за наличные купить килограмм хлеба.
Работали попарно. А нормы немыслимые. Так мы словчили: сегодня катаем на тебя вдвоем из твоего забоя. Выкатаем норму. Получаем два килограмма хлеба, да триста граммов штрафных моих – каждому достанется кило сто пятьдесят. Завтра работаем на меня … Целый месяц так катали. Чем не жизнь? … Потом кто-то из начальства разоблачил нашу штуку, и кончилось наше счастье».
Третий ведущий :
Ловчили заключенные ради лишних граммов хлеба как могли: некоторое время скрывали умершего, чтобы при раздаче хлеба получать его пайку, ночью раскапывали похороненных мертвецов, снимали с них одежду, чтобы выменять ее на табак и опять же хлеб. Легко в лагерях жилось лишь блатарям, тем, которые сидели за разбои, воровство, убийства. Для них ничего не было удивительного в том, что обычная игра в карты может закончиться убийством фраера и дележом его окровавленного свитера.
Шаламов рассказывает, как, абсолютно не понимая лагерной жизни, родственники прислали ему на Колыму посылку, а в ней – фетровые бурки, которые у него наверняка в первую же ночь украли или просто отняли бы уголовники.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.