26. «Это было во мне всегда» (Литературная композиция по книге И. Шмелева «Лето Господне») (11 класс)
26. «Это было во мне всегда» (Литературная композиция по книге И. Шмелева «Лето Господне») (11 класс)
ЦЕЛИ:
1) расширение знаний учащихся об особенностях автобиографической прозы И. Шмелева;
2) приобщение учащихся к народной культуре, к богатствам русского языка.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
1) первый ведущий;
2) второй ведущий;
3) третий ведущий;
4) четвертый ведущий;
5) пятый ведущий;
6) шестой ведущий;
7) седьмой ведущий;
8) Шмелев;
9) Горкин;
10) хозяйка;
11) ряженые.
ХОД ВЕЧЕРА
Первый ведущий :
Мы, умиленные, читаем,
И праздник в праздник – хоровод,
Мы с декабрем, мы с мартом, с маем,
Мы обнимаем – круглый год.
И в каждом празднике с тобою
Хранитель наших детских снов,
Душа с тоскою голубою
К земле приникнувший Шмелев.
Второй ведущий :
«Лето Господне» (1927–1948 гг.) И. С. Шмелева, «книга трепетная, молитвенная, поющая и благоухающая», занимает особое место в русской автобиографической прозе ХХ в. Шмелев вошел в литературу как прозаик, мастерски владеющий богатствами народной речи. «Шмелев… последний… из русских писателей, у которых еще можно учиться богатству, мощи и свободе русского языка», – отмечал Куприн.
Первый ведущий :
Золотая пора детства. Золотая… Лучшая, самая светлая. И чем дальше уходит это время, тем более чудесным, золотым, розовым светом окрашивается оно. В памяти остаются только самые яркие памятные мгновения. Тихие семейные радости, любимые праздники, подарки. Для Ивана Шмелева источником радости, добра и вдохновения была Россия его детства, Россия, которую мы только начинаем постигать.
Третий ведущий :
В воспоминаниях Шмелева возникает та истинная, православная Русь, которой уже не было, когда он писал «Лето Господне». Страна пережила ужас братоубийственной войны, время всеобщей жестокости. И только в слове писателя расцвела, заиграла многоцветием красок, звуков, образов Россия его детства, Россия православная.
Второй ведущий :
«Лето Господне» строится как объединение ряда рассказов, посвященных детству писателя, и состоит из трех частей: «Праздники», «Радости», «Скорби». Впервые в истории русской литературы художественное время произведения строится на основе церковного календаря: оно циклично и воплощает идею вечного возвращения; в тексте повести следуют друг за другом описания великих и двунадесятых праздников, праздников в честь святых и праздников, связанных с чтимыми иконами.
Первый ведущий :
Два солнца ходят по нашему небу: солнце планетное, давшее нам бурную весну, каленое лето, прощальную красавицу осень и строго-грозную, но прекрасную и благодатную зиму; и другое солнце, духовно-православное, давшее нам весною праздник светлого очистительного Христова Воскресенья, летом и осенью – праздники жизненного и природного благословения, зимою, в стужу – обетованное Рождество и духовно бодрящее Крещение. Название повести приобретает дополнительный смысл – «благоприятный» период жизни православной Руси, сохранявший, с точки зрения автора, веру, дух любви, мудрое терпение и красоту патриархального уклада, период, совпадающий с детством повествователя.
Третий ведущий :
Воспоминания о детстве – это воспоминания о быте старой патриархальной Москвы и России, обладающие силой общения. В то же время «детский» сказ передает впечатления ребенка от каждого нового момента бытия, воспринимаемого в звуке, цвете, запахах. Мир, окружающий героя, рисуется как мир, несущий в себе всю полноту красок земного бытия, мир ярких красок, чистых звуков, волнующих запахов.
Первый ведущий :
Мир, изображенный Шмелевым, совмещает сиюминутное и вечное. Он рисуется как дар Божий. Внутренним нечувственным зрением маленький герой видит и другой свет, который открывается «оку уха» в любви: «он есть Свет». Мотив Божественного Света развивается на всем протяжении текста и связывает речь персонажей, речь рассказчика-ребенка и взрослого повествователя.
Четвертый ведущий :
Вторая книга «Лета Господня» посвящена христианским праздникам, которые следуют один за другим – по кругу, год за годом. Каждый раз их ждут с нетерпением, радуются, как в первый раз.
МАСЛЕНИЦА
Пятый ведущий :
«Масленица… Я и теперь еще чувствую это слово, как чувствовал его в детстве: яркие пятна, звоны, пылающие печи, синеватые волны чада в довольном гуле набравшегося люда, ухабистую снежную дорогу, уже замаслившуюся на солнце, с ныряющими по ней веселыми санями, с веселыми конями в розанах, в колокольчиках и бубенцах, с игривыми переборами гармони. Или с детства осталось во мне чудесное, непохожее ни на что другое, в ярких цветах и позолоте, что весело называется „масленица“».
Шестой ведущий :
«Масленица в развале. Такое солнце, что разогрело лужи. Сараи блестят сосульками. Идут парни с веселыми связками шаров, гудят шарманки. Фабричные, внавалку, катаются на извозчиках с гармоней. Мальчишки „в блина играют“: руки назад, блин в зубы, пытаются друг у друга зубами вырвать, весело бьются лицами.
Широкая печь пылает. Две стряпухи не поспевают печь блины на сковородках величиной с тарелку. „Черные“ блины пекутся из гречневой муки. Румяные кладутся в стопки. Пар идет от блинов винтами. Я смотрю от двери, как складывают их вчетверо и макают в горячее масло, налитое в миски. Пар валит изо ртов. Стоит благодатный гул: все довольны».
Седьмой ведущий :
«В субботу, после блинов, едем кататься с гор. Зоологический сад, где устроены наши горы, – они из дерева и залиты льдом, – завален глубоким снегом, дорожки в сугробах. Видно пустые клетки с сухими деревцами, ни зверей, ни птиц не видно. Да теперь и не до зверей. Высоченные горы на прудах. Над свежими тесовыми беседками на горах пестро играют флаги. Катятся с рычаньем высокие „дилижаны“ с гор, мчатся по ледяным дорожкам, между валами снега с воткнутыми в них елками. Черно на горах народом. Масленица погожая. Сегодня немножко закрепило и после блинов – катается хорошо».
Пятый ведущий :
«И как только не рухнут горы! Верхушки битком набиты. Скрипят опоры. Но стройка крепкая: владимирцы строили на совесть.
Сергей скатывает нас на „дилижане“. Дух захватывает, и падает сердце на раскате. Мелькают елки, стеклянные разноцветные шары, повешенные на проволоках, белые ленты снега. Катальщик тормозит коньками, режет-скрежет льдом. Василь Василич уже разгорелся, пахнет от него пробками и мятой. Отец идет считать выручку, а Василь Василич говорит: „Поручи надежному покатать!“ Василь Василич хватает меня под мышку, как узелок, и шепчет: „Надежней меня тут нету“. Берет низкие саночки – „американки“, обитые зеленым бархатом с бахромой, и приглашает меня скатиться».
Шестой ведущий :
«Я приваливаюсь к нему под бороду, в страхе гляжу вперед… Далеко внизу ледяная дорожка в елках, гора, с черным пятном народа, и вьются флаги. Василь Василич крякает, трогает меня за нос варежкой. Он толкает ногой, санки клюют с моста, и мы летим, ахаемся в корыто спуска и выносимся лихо напрямую. Летит снеговая пыль, падает на нас елка, саночки вверх полозьями, я в сугробе. Василь Василич мотает валенками снегу под елкой. К нам подбегают катальщики, а мы смеемся».
ВЕЛИКИЙ ПОСТ.
Второй ведущий :
«Прошла, отгуляла веселая масленица, начинается Великий пост.
Шмелев :
– Я просыпаюсь от резкого света в комнате: голый какой-то свет, холодный, скучный. Да, сегодня Великий Пост. Сегодня у нас чистый понедельник, и все у нас в доме чистят. Я смотрю на растерзанные бумажные цветочки, на золоченый пряник „масленицы“ – игрушки, принесенные вчера из бань: нет ни медведиков, ни горок – пропала радость. И радостное что-то копошится в сердце: новое все теперь, другое. Теперь уже „душа начнется“, – Горкин вчера рассказывал, – „душу готовить надо“. Говеть, поститься, к Светлому дню готовиться.
Горкин :
– Вставай, милок, не нежься. Где у тебя тут масленица-жирнуха… мы ее выгоним. Пришел Пост – отгрызу у волка хвост. На постный рынок с тобой пойдем. Васильевские певчие петь будут „душе моя, душе моя“ – заслушаешься.
Шмелев :
– А почему папаша сердиты на Василь Василича так?
Горкин :
– А грехи. Тяжело тоже переламываться, теперь все строго, пост. Ну, и сердются. А ты держись, про душу думай. Такое время, все равно, что последние дни пришли… по закону-то! Читай „Господи-Владыко живота моего“. Вот и будет весело».
Первый ведущий :
«Радостное до слез бьется в душе моей и светит от этих слов. И видится мне вереницею дней поста Святое Воскресенье, в светах. Радостная молитвочка! Она ласковым светом светит в грустные дни Поста. Мне начинает казаться, что теперь прежняя жизнь кончается и надо готовиться к той жизни, которая будет… где? Где-то на небесах. Надо очистить душу от всех грехов, и потому все кругом – другое. И что-то особенное вокруг нас, невидимое и страшное».
Второй ведущий :
«В доме открыты форточки, и слышен плачущий и зовущий благовест – по-мни… по-мни… Этот жалостный колокол по грешной душе. Называется – постный благовест. Все домашние очень строги, и в затрапезных платьях с заплатками, и мне велели надеть курточку с продранными локтями. Ковры убрали, можно теперь ловко кататься по паркетам, но только страшно. Великий пост! Раскатишься – сломаешь ногу. От масленицы нигде ни крошки, чтобы и духу не было. Даже заливную осетрину отдали вчера на кухню. В буфете остались самые расхожие тарелки с бурыми пятнышками-щербинками – великопостные».
Третий ведущий :
«В передней стоят миски с желтыми солеными огурцами, с воткнутыми в них зонтичками укропа, и с рубленой капустой, кислой, густо посыпанной анисом – такая прелесть! Я хватаю щепотками – так хрустит! И даю себе слово не оскоромиться во весь пост. Зачем скоромное, которое губит душу, если и без того все вкусно? Будут варить компот, делать картофельные котлеты с черносливом и шепталой, горох, маковый хлеб с красивыми завитушками из сахарного мака, розовые баранки, „кресты“ из Крестопоклонной… мороженая клюква с сахаром, бублики и сайки, изюм кувшинный, пастила рябиновая, постный сахар – лимонный, малиновый, с апельсинчиками внутри, халва… А жареная гречневая каша с луком, запить квасом. А постные пирожки с груздями, а гречневые блины по субботам… А кутья с мармеладом в первую субботу, какое-то „коливо“! А миндальное молоко с белым киселем, а киселек клюквенный с ванилью, а… великая кулебяка на Благовещение, с вязигой, с осетриной! А калья, необыкновенная калья с кусочками голубой икры, с маринованными огурчиками… а моченые яблоки по воскресеньям, а теплая сладкая-сладкая „рязаня“… а грешники с конопляным маслом, с хрустящей корочкой внутри, с теплой пустотой внутри! Неужели и там, куда все уходят из этой жизни, будет все такое постное и почему все такие скучные? Ведь все – другое, и много, так много радостного».
Четвертый ведущий :
Главному герою романа Ване непонятно, почему взрослые такие скучные, ведь вокруг так много радостного. Он находит радость в самых в самых обычных вещах, в окружающих его предметах и людях. Он просто любуется Божьим миром.
Шестой ведущий :
«А мир полон движения, весеннего оживления. На Москве-реке начинается ледоход. Рекою пахнет, живою водой. А во дворе шум особенный: набивают лед в погреб. Горы его повсюду, до самых крыш сараев. В тени он синий и снеговой, свинцовый. А на солнце – зеленый, яркий. К обеду – ни глыбы, ни люда, лишь сыпучие вороха осколков, скользкие хрусталики на снегу».
Первый ведущий :
«А вот новая радость – поездка на постный рынок. Ехать далеко – через всю Москву, с остановками. Вдали виден золотой купол Храма Христа Спасителя. Он еще не достроен. Ваня Шмелев знает, что и его папенька пожертвовал деньги на строительство».
ПОСТНЫЙ РЫНОК
Горкин :
«Стропила наши, под куполом-то, – говорит к храму Горкин, нашей работки иу-ут! Государю Александр Миколаевичу, дай ему Бог царствовать, генерал-губернатор папашеньку приставлял, со своей артелью. Во всех мы дворцах работали, и по Кремлю. Гляди, Кремль-то наш, нигде такого нет. Все соборы собрались, Святители-Чудотворцы… Спас на Бору, Иван Великий, Золотая Решетка… А башни-то каки, с орлами! И татары жгли, и поляки жгли, и француз жег, а наш Кремль все стоит. И довеку будет. Крестись. Это прабабушка твоя Устинья все тут приказывала пристать, на Кремль глядела. Поглядим и мы. Высота-то кака, всю оттоль Москву видать. Я те на Пасхе свожу, все соборы покажу, и Крест Хорсунский, из хрустальной, сам Царь-Град прислал. Самое наше святое место, святыня самая».
Четвертый ведущий :
«Весь Кремль золотисто-розовый над снежной Москвой-рекой. Кажется мне, что там Святое, и нет никого людей. Стены с башнями – чтобы не смели войти враги. Святые сидят в Соборах. И спят цари. И потому так тихо.
Окна розового дворца сияют. Белый собор сияет. Золотые кресты сияют священным светом. Все в золотистом воздухе, в дымном голубоватом свете: будто кадят там ладаном».
Первый ведущий :
«Что во мне так бьется, наплывает в глазах туманом? Это – мое, я знаю. И стены, и башни, и соборы… и дымные облачка за ними, и это моя река, и черные полыньи, в воронах, и лошадки, и заречная даль посадов… – были во мне всегда. И все я знаю. Там, за стенами, церковка под бугром, – я знаю. И щели в стенах – знаю. Я глядел из-за стен… когда? И дым пожаров, и крики, и набат… – все помню! И бунты, и топоры, и плахи, и молебны… – все мнится былью… будто во сне забытом».
ТРОИЦЫН ДЕНЬ
Четвертый ведущий :
Все темней и кудревей березовый лес зеленеет,
Колокольчики ландышей в чаще зеленой цветут,
На рассвете в долинах теплом и черемухой веет,
Соловьи до рассвета поют.
Скоро Троицын день, скоро песни, венки и покосы…
Все цветет и поет, молодые надежды тая…
О весенние зори и теплые майские росы!
О далекая юность моя!
Первый ведущий :
«Пахнет горячими ватрушками, по ветерку доносит. Я сижу на досках у сада. День по-настоящему летний. Я сижу высоко, ветки берез вьются у моего лица. Листочки до того сочные, что белая моя курточка обзеленилась, а на руках – как краска. Пахнет зеленой рощей. Я умываюсь листочками, тру лицо, и через свежую зелень их вижу я новый двор, новое лето вижу. Сад уже затенился, яблони – белые от цвета; в сочной густой траве крупно желтеет одуванчик. Я иду по доскам к сирени. Ее клонит от тяжести кистей. Я беру их в охапку, окунаюсь в душистую прохладу и чувствую капельки росы. Завтра все обломают на образа. Троицын день завтра.
Горкин :
– Богатые ватрушки… На Троицу завтра красный денек будет. А на Духов день, помни вот, замутится все. А то и громком может погрозить. Всегда уж так.
Шмелев :
– А почему – „и страх, и радость…“ – вчера сказал-то?
Горкин :
– Троица-то? А небось, учил в книжке, как Авраам Троицу в гости принимал… Как же ты так не знаешь? У Казанской икона вон… три лика, с посошками, под деревом, и яблочки на древе. А на столике хлебца стопочки и кувшинчик с питием. А царь Авраам поклонился, руки сложил и головку от страха отворотил. Страшно потому. Ангелы лики укрывают, а не то что… Пойдет завтра Господь во святой Троице по всей земле. И к нам зайдет. Радость-то кака, а? У тебя наверху в кивоте тоже Троица.
Шмелев :
– Я знаю! Это самый веселый образ. Сидят три Святых с посошком под деревцем, а перед ними яблочки на столе. Когда я гляжу на образ, мне вспоминаются почему-то гости, именины.
Горкин :
– Верно. Завтра вся земля – именинница. Потому – Господь ее посетит. У тебя Иван-Богослов ангел, а мой – Михаил Архангел. У каждого свой. А у земли-матушки – сам Господь Бог во Святой Троице… Троицын день. „Пойду, – скажет Господь, – погляжу, во Святой Троице навещу“».
Первый ведущий :
«Я смотрю на серую землю, и она кажется мне другой, будто она живая, – молчит только, и отчего-то грустно».
Второй ведущий :
«Едем на Воробьевку, за березками. Я с Горкиным на Кривой в тележке, Андрюшка-плотник – на ломовой. Едем мимо садов, по заборам цветет сирень. Воздух благоуханный, майский. С Нескучного ландышами тянет. Едут возы с травой, везут мужики березки, бабы несут цветочки – на Троицу. Дорога в горку, Кривая едва тащит. Горкин радуется на травку, на деревца, указывает мне что-то.
Горкин :
– Мамонова дача вон, богадельня Андреевская, Воробьевка скоро. А потом к Крынкину заедем, чайку попьем. А там вся Москва, как на ладошке. Справа деревья тянутся, в светлой и нежной зелени. Гляди, матушка Москва-то наша!.. – толкает меня Горкин и крестится».
Первый ведущий :
«Дорога выбралась на бугор, деревья провалились, – я вижу небо, будто оно внизу. Да где ж земля-то? И где Москва? – Внизу-то, в провал гляди… эн она где, Москва-то!»
Второй ведущий :
«Я вижу… Небо внизу кончается, и там, глубоко под ним, под самым его краем, рассыпано пестро, смутно, Москва… Какая же она большая!.. Смутная вдалеке, в туманце. Но вот, яснее… – я вижу колоколенки, золотой куполок Храма Христа Спасителя, игрушечного совсем, белые ящички-домики, бурые и зеленые дощечки-крыши, зеленые пятнышки-сады, темные трубы-палочки, пылающие искры-стекла, зеленые огороды-коврики, белую церковку под ними… Я вижу всю игрушечную Москву, а над нею золотые крестики».
Первый ведущий :
«В глазах у меня туманится. Стелется подо мной, в небо восходит далью. Едем березовой рощей, старой. Кирпичные заводы, низкие серые навесы, ямы. Дальше – березовая поросль, чаща. С глинистого бугра мне видно: все заросло березкой, ходит по ветерку волною, блестит, маслится.
Горкин :
– Приехали. Дайте-ка молодчику топорик, его почин. – Крепше держи топорик. В церкву пойдет, молиться у Троицы поставлю, помечу твою березку… Да ну, осмелей… ну?»
Третий ведущий :
«Солнце слепит глаза, как-то отдернул занавеску. Я жмурюсь радостно: Троицын день сегодня! Над моей головой зеленая березка, дрожит листочками. У кивота, где Троица, тоже засунута березка, светится в ней лампадочка. Комната кажется мне другой, что-то живое в ней. Везде у икон березки. И по углам березки, в передней даже, словно не дом, а в роще. И пахнет зеленой рощей».
Четвертый ведущий :
«Мы идем все с цветами. У меня ландыши, и в серединке большой пион. Ограда у Казанской зеленая, в березках. Ступеньки завалены травой так густо, что путаются ноги. Пахнет зеленым лугом, размятой сырой травой. В дверях ничего не видно от березок, все задевают головами, раздвигают. Входим как будто в рощу. В церкви зеленоватый сумрак и тишина. Шагов не слышно, засыпано все травой. И запах совсем особенный, какой-то густой, зеленый, даже немного душно. Иконостас чуть виден, кой-где мерцает позолота, серебрецо – в березках. Теплятся в зелени лампадки. Лики икон, в березках, кажутся мне живыми – глядят из рощи. Березки заглядывают в окна, словно хотят молиться. Везде березки: они и на хоругвях, и на распятии, и над свечным ящиком-закутком, где я стою, словно у нас беседка.
Это не наша церковь, это совсем другое, какой-то священный сад. И пришли не молиться, а на праздник, несем цветы, и будет теперь другое, совсем другое, и навсегда. И там, в алтаре тоже – совсем другое. Там, в березках, невидимо, смотрит на нас Господь, во святой Троице, таинственные Три Лика, с посошками. И ничего не страшно. С ними пришли березки, цветы и травки, и все мы, грешные, и сама земля, которая теперь живая, и все мы кланяемся ему, и Он отдыхает под березкой.
У иконы Троицы я вижу мою березку, с пояском Горкина. Это такая радость, что я кричу: „Горкин, моя березка! И поясок на ней твой! Горкин!“ Я смотрю на Святую Троицу, а Она, Три Лика с посошками – весело на меня».
Пятый ведущий :
«Быстро пролетело лето, вот и осень в разгаре. К Покрову заканчиваются сельскохозяйственные работы, земля снежком покрылась. Каждый с нетерпением ждет Покрова».
ПОКРОВ
Шмелев :
– Отец ходит с Горкиным по садику и разговаривает про яблоньки. Редко, когда он говорит не про «дела», а про другое, веселое, а то все роди, да подряды, да сколько еще принять народу, да «надо вот поехать». И редко увидишь его дома. А тут будто на гулянье или когда ездил на богомолье с нами – веселый, шутит, хлопает Горкина по спине, радуется, какая антоновка нынче богатая. Горкин тоже рад, что отец душеньку отводит, яблочками занялся, и тоже хвалит антоновку.
Я вспоминаю, что скоро радостное придет, покров какой-то, и будем мочить антоновку. Покров – важный какой-то день, когда кончаются все «дела», землю снежком покроет, и «Крыша тогда – шабаш… отмаялся, в деревню гулять поеду», – говорил недавно Василь Василич. И все только и говорят: «Вот пойдет Покров – всему развяза». Я спрашиваю Горкина, почему – «развяза». Говорит: «А вот все дела развяжутся, вот и покров». Я жду с нетерпением, когда же придет Покров. Сколько же осталось?
Горкин :
– А ты вот считай – и ждать тебе будет веселей, а по дням скучно будет отсчитывать.
Хозяйка :
– А вот и гости с колядками к нам пожаловали!
(Входят ряженые, впереди мехоноша с бородой и усами, в одетом наизнанку полушубке, в рваной шляпе и с сумою или мешком для сбора даров)
Ряженые (по очереди):
– Здравствуйте, хозяюшка.
– Позволь во горницу войти!
– Во горенку войти, да на лавочку сесть!
– На лавочку сесть, да песенку спеть!
(Хором):
Пришла Коляда
Накануне Рождества
Хозяюшка, родна матушка,
Не ленись, подымись,
Ты подай пирога.
Как подаришь пирога —
Целый двор живота.
Не подашь пирога —
Одна куричья нога.
Хозяюшка в дому
Как оладейка в меду.
(По очереди)
– Что вы нам, хозяюшка, подарите?
– Денег горшок, или каши горшок?
– Кувшин молока или кусок пирога?
– Копеечки или конфеточки?
– Или гривеннички или прянички?
(Хором)
Открывайте сундучок,
Подавайте пятачок!
Хоть блин, хоть сала клин,
Хоть печенье, хоть варенье,
Нам на угощенье.
Хозяйка :
Да, попели вы на славу,
На потеху, на забаву,
Мехоноша, где мешок?
Получай-ка пирожок.
И бараночки, и конфеточки,
И гривеннички на прянички.
(Хозяйка одаривает ряженых)
Ряженые (хором):
Будете нас дарить – будем вас хвалить,
А не будете нас дарить – будем вас корить!
Примите нас на посиделки!
(Участники посиделок устраивают им заслон, взявшись за руки)
Хозяйка :
Выкуп платите
Или прочь уходите.
Ряженые :
Денег немае, сами занимаем.
Пряники, орешки взяли сладкоежки,
Но нам неча горевать,
Можем загадки отгадать.
(Участники посиделок кричат: «Загадать им загадки»).
Хозяйка : (обращаясь к ряженым):
Ах вы, хитрые ребятки,
Отгадайте же загадки:
Под гору коняшка, а в гору – деревяшка.
Две Палашки в лес бегут, носки загнутые.
Одной – зимой отдых, другим – летом, а третьей – ни зимой, ни летом.
Хозяйка :
Ах, спасибо вам, ребятки,
Что пришли в наш дом на Святки.
Ряженые :
Во славу Божию
овсом и рожью
народи Господи, и рожь, и пшеницу,
и всякую пашницу.
С праздником, хозяева, и прощайте!
(Уходят)
Шмелев :
– Приходила Коляда,
С Колядой была звезда.
Ты куда пошла опять,
Коляда, колядовать?
ФИНАЛ
К сизым кольцам взоры вскинем!
Мир печалью светлой болен…
Стынет в небе ярко-синем,
Строй прозрачных колоколен.
За все тебя, Господь, благодарю!
Ты, после дня тревоги и печали,
Даруешь мне вечернюю зарю,
Простор полей и кротость синей дали.
Я одинок и ныне – как всегда
И вот закат разлил свой пышный пламень,
И тает в нем Вечерняя Звезда,
Дрожа насквозь, как самоцветный камень.
И счастлив я печальною судьбой
И есть отрада сладкая в сознанье
Что я один в безмолвном созерцанье,
Что я всем чужд и говорю – с Тобой.
Первый ведущий :
Идеалом Шмелева была Святая Русь, он любовно воскрешает ее образы. Неразрывная связь писателя с родиной проявляется в поэтизации народной культуры, в сохранении и преображении богатств русского языка. Это особенно ярко проявилось в итоговой книге «Лета Господня», эпиграфом к которой избраны слова А. Пушкина:
Два чувства дивно близки к нам —
В них обретает сердце пищу —
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.