II. Правовое значение чародейства и самоубийства

II. Правовое значение чародейства и самоубийства

В предыдущем разделе я описал пример нарушения закона племени и обозначил характер как преступных тенденций, так и тех сил, которые мобилизуются, чтобы вернуть социальный порядок и восстановить равновесие в жизни племени после того, как оно было поколеблено.

При этом мы попутно затронули два вопроса: проблему чародейства, применяемого как средство принуждения, и проблему самоубийства, совершаемого для искупления проступка и в то же время как вызов своим обвинителям. Эти две проблемы следует рассмотреть более подробно. Черную магию на Тробрианских островах отправляют немногие специалисты – это, вообще говоря, люди выдающегося ума и яркие личности, которые приобретают свое искусство, выучив ряд заклинаний и выполнив некоторые условия. Свою силу они используют для собственной пользы, кроме того, они действуют профессионально, за плату. Поскольку вера в чародейство укоренена очень глубоко и каждую серьезную болезнь или смерть приписывают силам черной магии, колдуна окружает атмосфера страха. На первый взгляд кажется, что ситуация, в какой он находится, неизбежно приводит к злоупотреблениям и шантажу. Часто также утверждают, что колдовство, как в Меланезии, так и повсюду, является главным фактором преступления. Что касается Северо-Западной Меланезии, региона, который я знаю по собственному опыту, то это мнение освещает только одну сторону. Чародейство дает человеку власть, богатство и вес в обществе; и это он использует в дальнейшем в своих собственных целях, но сам факт, что он может многое потерять и мало что приобрести, став на путь явного злоупотребления, как правило, серьезно умеряет его притязания. Вождь, старейшина и другие колдуны внимательно смотрят за ним; более того, часто, как верят туземцы, один колдун укрощает другого в интересах вождя и по его приказу.

Что касается его услуг, которые колдун оказывает как профессионал, первое право воспользоваться ими принадлежит людям, наделенным властью: вождям, знатным и богатым лицам. Привлеченный людьми менее значительными, колдун не позволил бы склонить себя к действиям неправедным или иллюзорным. Он слишком богат и заметен в сообществе, чтобы делать что-то вопреки закону, и он может позволить себе быть честным и справедливым. Когда же, с другой стороны, речь идет о наказании какой-то существенной несправедливости или акта беззакония, колдун чувствует за собой поддержку общественного мнения и тогда готов стать на защиту правого дела и получить за это сполна. В таких случаях жертва, узнав, что чародей действует против нее, может также отступить, возместить ущерб или полюбовно завершить дело. Таким образом, черная магия обычно действует как реальная сила закона, ибо используется для выполнения правил племенного закона, препятствует насилию и восстанавливает равновесие.

Любопытен обычай раскрытия того, как именно был убит человек посредством черной магии; по этому случаю можно судить о правовом аспекте чародейства. Заключение делают, истолковывая некоторые знаки и признаки, которые можно обнаружить на эксгумированном теле покойника. Через некоторое время (от 12 до 24 часов) после погребения, когда зайдет солнце, могилу раскрывают, тело обмывают, умащают и осматривают. По приказу европейских властей этот обычай был запрещен – он мерзок для белого, который не может, да и не желает присутствовать при нем, – но в более отдаленных деревнях ему все еще тайно следуют. Я несколько раз присутствовал при эксгумации, и однажды, когда она пришлась на несколько более раннее время, мне удалось до захода солнца сделать фотографию. Это весьма драматичная процедура. Толпа теснится возле могилы, несколько человек быстро разрывают землю под аккомпанемент громкого плача, другие же распевают магические формулы против мулуквауси (летающих ведьм, пожирающих трупы и убивающих людей) и оплевывают всех присутствующих разжеванным имбирем. По мере того, как снимаемые пелены обнажают тело, плач и распевы становятся громче и громче, и вот, наконец, под взрыв криков тело обнажается, толпа вздрагивает и теснится ближе. Люди толкают друг друга, чтобы увидеть труп, тем, кто стоит ближе других, подают деревянные миски с кокосовым молоком для обмывания тела, украшения с трупа снимают, быстро моют его, снова пеленают и быстро закапывают. Знаки нужно увидеть, пока тело обнажено. Это не формальная процедура, и часто мнения о наличии искомых признаков колдовства расходятся. Часто явных знаков нет, и еще чаще люди не могут согласиться в их оценке.

Есть, однако, знаки (кала вабу), относительно которых не может быть никаких сомнений. Эти знаки однозначно указывают на привычку, склонность или свойство умершего, которые вызвали враждебность какого-то человека, кто поэтому заказал чародею убить жертву. Если на теле мертвого, особенно на плече, есть следы от ногтей, похожие на кимали – эротические царапины, остающиеся после любовных игр, – это означает, что умерший был виновен в прелюбодеянии или, к неудовольствию вождя или колдуна, пользовался чрезмерным успехом у женщин. Эта часто встречающаяся причина смерти дает также иные симптомы; труп при эксгумации обнаруживают с раздвинутыми ногами или со стиснутыми губами, будто готовыми к чмокающему звуку, каким зовут желаемую персону на тайное свидание. Бывает, что находят тело, на котором кишат вши, поскольку взаимное искание – излюбленная ласка любовников. Иногда некоторые симптомы проявляются еще до смерти. Однажды было замечено, как умирающий двигал рукой, как если бы подавал кому-то сигнал, и вот, когда труп эксгумировали, на плечах его были знаки кимали. В другом случае слышали, как умирающий издавал чмоканье, а потом при эксгумации его труп кишел вшами. Всем было известно, что этот человек позволял себе на людях искать в волосах у какой-то из жен Нумакалы, одного из величайших прежних киривинских вождей, – очевидно, что его покарали по приказу, который был получен сверху.

Если находят знаки, напоминающие украшения, элементы раскраски лица или некоторые танцевальные орнаменты, или когда рука мертвого трясется подобно руке танцора, который держит кайдебу (танцевальный щит) или бисила (пучок листьев пандануса), – в этих случаях считается, что мотивом чар, направленных против умершего донжуана, было его личное обаяние или успехи у прекрасного пола. Красные, черные и белые пятна на коже, контуры, напоминающие рисунки на доме или на хижине для хранения продуктов кого-то из старейшин, а также опухоль в форме балок украшенного хранилища для ямса – все это означает, что покойник позволял себе слишком вызывающе украшать свой дом или свое хранилище и тем вызвал гнев вождя. Опухоль в виде таро или чрезмерная тяга к этой пище незадолго перед кончиной указывают на то, что покойник имел слишком красивые огороды, засаженные таро, или что не принес вождю необходимое количество этого продукта в качестве причитающейся тому дани.

Подобные последствия вызывают – mutatis mutandis[32] – бананы, кокосовые орехи и сахарный тростник, тогда как орех бетеля окрашивает губы и тело в красный цвет. Если труп найден с пеной на губах, это означает, что данный человек чрезмерно предавался обжорству на людях, или же то, что хвастал едой. Кожа, отпадающая и сходящая с тела кусками, свидетельствует, в частности, о злоупотреблении свининой или о небрежности при уходе за свиньями, которые являются монопольной собственностью вождя, а людям более низкого ранга только отдаются под присмотр. Вождь также чувствует себя оскорбленным, если какой-то человек нарушил церемониал и не склонился перед ним достаточно низко; такого человека находят в могиле согнутым пополам. Вещество, текущее струйками из носа, символизирует в этом посмертном кодексе чародейства ценные ожерелья из раковин, то есть означает, что усопший имел слишком большой успех в обмене кула; опухоли на плечах имеют такое же значение, но в случае обмена браслетами из раковин. Наконец, человек, убитый потому, что сам был колдуном, помимо обычного духа балома порождает также материальный призрак коси, который пугает людей возле могилы и строит разные козни{214}. Тело чародея часто находят в могиле деформированным и разложившимся.

Этот список примет я получил, обсуждая с туземцами конкретные случаи и записывая действительно отмеченные симптомы. Очень важно, что часто – я бы даже сказал, в большинстве случаев – на теле покойника не находят никаких знаков, или мнения об их значении расходятся. Стоит ли добавлять, что больной всегда подозревает, а иногда даже уверен, что знает, какой колдун повинен в его страданиях, по чьему наущению он действовал и по какой причине. Так что обнаружение какого-то знака попросту подтверждает a posteriori[33] то, что и так уже известно. В этом свете вышеозначенный список примет, в котором содержатся «причины смерти», о которых открыто говорят и возможность которых охотно допускают, приобретает особое значение: он показывает, какие преступления вообще не считаются позорными или достойными презрения или не являются слишком раздражающими для живых. По сути, успех в любви, красота, умение хорошо танцевать, желание быть богатым, амбициозность и недостаток рассудительности при пользовании земными благами, как и чрезмерно большая власть, приобретенная благодаря чародейству, – все это человеческие слабости или грехи, скорее вызывающие зависть (хотя это и опасно, если речь идет о зависти людей сильных), но в то же время окружающие виновного ореолом славы. С другой стороны, поскольку почти все эти преступления вызывают гнев вождя, к тому же гнев вполне заслуженный, и наказываются в соответствии с законом, живые родственники освобождаются от обременительной обязанности вендетты.

Действительно важным моментом в этих выводах является, однако, то, что все эти стандартные знаки показывают, какую большую зависть вызывает всякая исключительность, всякая незаурядность, всякое богатство, не оправданное социальным положением, всякое выдающееся действие личности или доблесть, не соответствующие его рангу или силе его власти. Все это наказуемо, и вождь, собственно, и есть тот человек, кто стоит на страже чужой заурядности, основной привилегией которого является принуждение других людей к тому, чтобы держаться золотой середины. Вождь, однако, не может в этих делах прибегать к прямому физическому насилию в тех случаях, когда против виновника имеются только подозрения или сомнения или о его вине свидетельствуют лишь его очевидные наклонности. Поэтому вождю остается прибегнуть к колдовству – и надо помнить, что за это он должен заплатить из своего кармана. Он мог употребить силу (до того, как «законы» белого человека вмешались в жизнь племени), чтобы сразу покарать любое нарушение этикета, церемониала или любое из таких очевидных преступлений, как прелюбодеяние с какой-то из его жен, кражу его личной собственности или всякую личную обиду. Человек, который отважился бы встать так, чтобы оказаться над головой вождя, прикоснуться к татуировке на его шее и плечах, употреблять в его присутствии непристойные выражения или допустил бы нарушение этикета сексуальными намеками на его сестру, был бы на месте пронзен копьем кем-то из вооруженной свиты вождя. В полной мере это относится, конечно, только к верховному вождю Киривины. Известны случаи, когда люди случайно обижали вождя и должны были за это расстаться с жизнью. Один из последних случаев имел место в ходе военных действий, когда публичное оскорбление допустил кто-то из лагеря противника. Этот человек был убит уже после окончания военных действий; его смерть считается справедливой расплатой за обиду, которую он нанес, и за этим не последовало никакой кровной мести.

Таким образом, мы видим, что, по сути, в большинстве случаев черная магия считается главным средством принуждения, которым вождь пользуется для защиты только ему принадлежащих привилегий и прерогатив. Такие случаи, конечно, незаметно переходят в реальный гнет и попрание законности, чему можно привести несколько конкретных примеров. Но и тогда чародейство, поскольку оно всегда стоит на стороне сильных, богатых и влиятельных людей, остается способом поддержки признанных законов; а поэтому в конечном счете – правового и социального порядка. Оно всегда является консервативной силой и действительно служит главным источником спасительного страха перед наказанием и местью, неизбежными в каждом управляемом обществе. Из многих форм вмешательства европейцев в дела дикарей нет ничего более губительного, чем та лютая враждебность, с какой миссионер вместе с плантатором и чиновником преследуют колдунов{215}. Поспешное, случайное и ненаучное применение принципов нашей морали, наших законов и обычаев к первобытным обществам и уничтожение туземного права приводят только к анархии и моральному вырождению, а в конечном счете – к угасанию культуры и расы.

Чародейство поэтому не является ни методом установления законности, ни видом преступной практики. Им можно пользоваться двояко, но оно никогда не применяется в качестве открытого противостояния праву, хотя часто могло бы быть использовано ради корысти сильнейшего и для нанесения вреда слабейшему. Независимо от того, на что направлено его действие, колдовство всегда выступает как способ поддержания status quo[34], как метод сохранения традиционных и противодействия формированию новых неравенств. Поскольку консерватизм является важнейшей особенностью первобытного общества, чародейство в целом выступает в качестве благотворного фактора, имеющего огромную ценность для первобытной культуры.

Эти рассуждения ясно показывают, как трудно провести границу между квазиправовым и квазипреступным применением колдовства. «Криминальный» аспект права в обществах дикарей, возможно, является еще более неопределенным, нежели «гражданский» аспект, идея «законности» в нашем понимании трудна для применения, а средства восстановления нарушенного равновесия в жизни племени медленны и обременительны.

После того, как мы при анализе чародейства познакомились с тробрианской криминологией, перейдем к рассмотрению самоубийства. Самоубийство, хотя ни в коем случае не может считаться институтом восстановления законности, все же имеет свой правовой аспект. Совершить самоубийство можно с помощью двух приемов: ло’у (падение с вершины пальмы) и принятия смертельного яда, который добывают из желчного пузыря рыбы сока. Кроме этих есть и еще один, более мягкий, способ, заключающийся в принятии растительного яда тува, который обычно применяется для одурманивания рыбы; приличная доза рвотного снадобья может вернуть к жизни отравившегося этим ядом – может быть, поэтому он применяется поссорившимися любовниками, повздорившими супругами и в других подобных случаях, которых немало происходило во время моего пребывания на Тробрианских островах, но ни один из них не закончился трагично.

Две формы самоубийства с неизбежным смертельным исходом служат способом выйти из безвыходного положения, и их психологическая подоплека сложна, так как в качестве ее составных элементов выступают и стремление наказать самого себя, и жажда мести, и желание реабилитации, и чувство жалости к себе. Некоторое количество конкретных случаев, кратко описанных ниже, лучше проиллюстрирует психологию суицида.

Аналогичным уже описанному случаю с Кима’и было событие, которое произошло с девушкой по имени Бомаваку, которая влюбилась в юношу из своего клана. У нее был официальный жених, который во всех отношениях ей подходил, но нимало ее не волновал. Бомаваку жила в своей букуматула (спальное помещение для людей, не состоящих в браке), построенной для нее отцом, и там принимала своего любовника. Ее жених это обнаружил и ославил ее публично, из-за чего она, надев свой праздничный наряд и жалобно плача, прыгнула с верхушки пальмы. Это старая история, которую, по случаю самоубийства Кима’и, мне рассказал очевидец. Эта девушка, несомненно, искала выход из тупика, в который ее завели страсть и запреты традиции. Но непосредственной и существенной причиной самоубийства был момент оскорбления. Если бы не это, то глубокий, но не столь мучительный конфликт между любовью и табу никогда бы не привел к такому безрассудному шагу.

Мвакенува из Лилуты, человек высокого социального ранга, влиятельный чародей и выдающаяся личность, слава о котором дошла через несколько поколений до нашего времени, имел помимо прочих жен одну по имени Исова’и, к которой был очень привязан. Иногда он с ней ссорился и однажды в острой стычке обидел ее, употребив одно из самых страшных оскорблений (квой лумута), которое, если его наносит муж своей жене, считается особенно позорным{216}.

Исова’и, поступая в соответствии с традиционными понятиями о чести, тут же покончила с собой, прыгнув с вершины пальмы (ло’у). На другой день, когда оплакивали Исова’и, Мвакенува пошел по ее стопам, и его останки положили рядом с ней, чтобы оплакивать их вместе. В этом случае речь шла скорее о чувстве, нежели о праве. Но это событие хорошо иллюстрирует, как сильно традиционные чувства и чувство чести противятся всякому злоупотреблению, всякому нарушению равновесия. Оно также показывает, насколько сильно людей трогает судьба, добровольно избранная теми, кто лишил себя жизни.

Спустя некоторое время произошел случай, когда муж обвинил жену в прелюбодеянии, из-за чего она прыгнула с вершины пальмы. Другим случаем, который имел место не так давно, было самоубийство через отравление, совершенное Исакапу из Синакеты, которая также была обвинена своим мужем в прелюбодеянии. Богонела, одна из жен вождя Коутауйи из Синакеты, покончила с собой сразу, когда другая жена открыла, что в отсутствие мужа та изменила ему. Несколько лет назад один человек из Синакеты, которому жена докучала, обвиняя его в измене и в других прегрешениях, покончил с собой, приняв яд.

Болобеса, жена одного из прежних верховных вождей Киривины, убежала от мужа в свою деревню и из-за угроз своих же родственников (дяди и братьев) отослать ее назад силой совершила самоубийство (ло’у). Мне известен целый ряд случаев, иллюстрирующих напряженные отношения между мужем и женой, между любовниками и между родственниками.

В психологии самоубийства следует отметить два мотива. Во-первых, здесь всегда есть какой-то грех, преступление или взрыв страсти – та вина, которую нужно искупить. Это может быть или нарушение правила экзогамии, или прелюбодеяние, или обида, нанесенная невинному, или, наконец, попытка уйти от своих обязанностей. Во-вторых, это протест против тех, кто сделал данный проступок всеобщим достоянием, публично оскорбил виновника и поставил его в безвыходное положение. Один из этих мотивов может иногда выступать с большей силой, чем другой, но обычно оба присутствуют в равных долях. Лицо, публично оскорбленное, признается в своей вине, берет на себя все последствия и наказывает себя само; но в то же время этот человек провозглашает, что к нему плохо отнеслись, обращается к чувствам тех, кто довел его до крайности – если это друзья или родственники; или же, если это враги, обращается к солидарности своих сородичей, требуя от них мести (лугва).

Самоубийство, конечно, не может восстановить законность, но оно дает обвиненному или преследуемому – независимо от того, виновен он или нет, – возможность уйти и оправдаться. Оно как бы давит на психику туземцев, удерживает их от насилия словом или делом, от всякого уклонения от обычая и традиции, которое могло бы оскорбить и обидеть кого-либо. Таким образом, самоубийство, как и чародейство, является средством, заставляющим туземцев точно соблюдать законы, удерживающим людей от крайних и нетипичных поступков. И чародейство, и самоубийство выступают в качестве консервативных факторов и как таковые образуют сильную опору права и порядка.

Итак, к каким же выводам подводят нас факты преступления и наказания, приведенные выше? Мы убедились, что принципы, на которых зиждется наказание за преступление, весьма неопределенны, что методы восстановления законности не имеют регулярного характера, что случай и личная страсть играют более важную роль, нежели некая система установленных институтов. Важнейшие из этих методов, по сути, являются побочными продуктами других, неправовых институтов, обычаев, учреждений и действий, таких как чародейство и самоубийство, власть вождя, магия, сверхъестественные кары за нарушения табу и акты личной мести. Эти институты и обычаи по своим главным функциям далеки от закона, они только частично и очень несовершенно служат поддержанию традиции и принуждению к ее соблюдению. Мы не встретим ни одного учреждения или обычая, которые можно было бы классифицировать как формы «соблюдения законности» на основании кодекса и с помощью установленных методов. Все законные институты, которые мы знаем, являются скорее средствами пресечения незаконного и нетерпимого состояния дел, восстановления равновесия в социальной жизни и обеспечения выхода чувствам обиды и несправедливости, переживаемым отдельными людьми. Само понятие преступления в тробрианском обществе может быть определено только в самых общих чертах – иногда в качестве такового выступает взрыв страсти, иногда нарушение некоторого табу, иногда покушение на личность или собственность (убийство, кража, нападение), иногда это – уступка своим преувеличенным амбициям, богатство, не санкционированное традицией и противоречащее прерогативам вождя или кого-либо из старейшин. Мы убедились также, что даже самые строгие запреты на практике бывают достаточно гибкими, поскольку существуют традиционные методы, позволяющие обходить их.

Теперь перейдем к рассмотрению примеров, в которых закон на самом деле не нарушается неким явно противоправным действием, но наталкивается на систему легального обычая, почти столь же сильного, как само традиционное право.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.