Текстологические особенности евангельских рукописей

Текстологические особенности евангельских рукописей

В современных изданиях Нового Завета на греческом языке публикуется текст, подготовленный на основе сличения древнейших рукописей – прежде всего трех кодексов IV века: Синайского, Ватиканского и Александрийского. Сличаются также папирусы II века и древние переводы, в которых иногда отражается традиция сохранения текста, восходящего к началу II века. В этом основное отличие новых изданий Евангелия от изданий XIX века и более ранних, где использовался так называемый textus receptus – общепринятый текст, который восходит к византийским рукописям IX–X веков.

В чем различие между поздним текстом, с которого был сделан Синодальный перевод, и ранними рукописями, с которых сделан известный теперь перевод епископа Кассиана (Безобразова)? Сравнив эти два русских перевода Нового Завета, мы увидим, что принципиальных отличий очень немного – не больше десяти. В поздних рукописях не утеряно ни одного слова: всё, что было в ранних, сохранено. Но в более поздних появилось то, что палеографы обычно называют глоссами, – это заметки переписчика, которые были сделаны на полях, а при повторной переписке просочились в текст.

Например, в Нагорной проповеди Христос говорит о том, как надо подавать милостыню, молиться и поститься. В переводе епископа Кассиана: «Когда же ты творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что творит правая, чтобы милостыня твоя была втайне; и Отец твой, видящий втайне, воздаст тебе… Ты же, когда молишься, войди во внутренний покой твой; и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне; и Отец твой, видящий втайне, воздаст тебе… Ты же, постясь, помажь твою голову и лицо твое умой, чтобы показать себя постящимся не людям, но Отцу твоему; и Отец твой, видящий втайне, воздаст тебе» (Мф 6: 3, 6, 17–18).

«И Отец твой, видящий втайне, воздаст тебе», – говорится в древнейших рукописях, на которых основан перевод епископа Кассиана. Однако в более поздних появилось слово «явно». В Синодальном переводе читаем: «И Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно» (здесь и далее курсив мой – Г.Ч.). Синодальный перевод, сделанный с поздних рукописей, сохранил именно этот, исправленный вариант, ориентирующий читателя на зримую награду и, следовательно, на легкий результат. Логическое ударение в тексте, куда вставлено слово «явно», три раза падает именно на это, последнее в предложении слово, которое настраивает нас на молитву, милостыню и пост как на средство для получения награждения по принципу do, ut des («я даю в расчете на то, что ты отдашь»), что, быть может, типично для римской культуры, но чуждо духу Евангелия. Ничего подобного не было в древнем оригинале, где логическое ударение все три раза падает на слово «тебе» («И Отец… воздаст тебе») и, таким образом, ориентирует читателя на мысль о том, что идущий по пути молитвы, милостыни и поста вступает в особую и личную связь с Богом, Который воздает именно «тебе».

То же самое можно сказать о слове «напрасно». «Всякий, гневающийся на брата своего, будет подлежать суду» (Мф 5: 22). Так написано в раннем варианте, а в поздних рукописях здесь подставлено слово «напрасно»: «Всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду». Однако это «напрасно» снимает всю напряженность текста, лишает его ослепительной белизны и ориентированности на полное преображение жизни. «Всякий, гневающийся на брата своего, будет подлежать суду». А мы все гневаемся. Поэтому, вслушиваясь в этот текст, каждый из нас должен сказать: я гневаюсь – и я первый должен подлежать этому суду.

В Евангелии почти всегда так: Христос дает нам не какие-то конкретные, буквально выполнимые предписания, – Он задает направление, по которому мы должны идти. Не гневаться вообще бесконечно трудно, быть может, просто невозможно, но Иисус зовет нас идти именно по этому пути, указывает на цель, добираться до которой, вероятно, придется всю жизнь. Не просто дает моральный совет в духе древнеегипетского мудреца – «не гневаться, когда нет оснований для гнева», а прочерчивает для каждого из нас общее направление всей жизни.

Вот еще один пример византийской редакции. В древнейшем тексте Послания к Римлянам апостол Павел, рассуждая о вере Авраама, говорит: «И он не изнемог в вере, и посмотрел на свое тело омертвелое – будучи около ста лет отроду – и на омертвелые утробы Сарры, но не поколебался в обещании Божием неверием, но был укреплен в вере, воздав славу Богу и будучи убежден, что Он силен и исполнить то, что обещал» (Рим 4: 19–21).

В византийских же рукописях появляется частица «не» – отрицание: «И, не изнемогши в вере, он не помышлял, что тело его, почти столетнего, уже омертвело, и утроба Саррина в омертвении; не поколебался в обетовании Божием неверием, но был тверд в вере…»

Вера Авраама в византийском понимании – полное неумение и нежелание видеть реальность. Но на самом деле текст обладает потрясающей напряженностью: Авраам понимал, что он старик и что Сарра старуха, которая уже не в состоянии стать матерью, но, несмотря на это, пребыл в вере! Вера – это особый дар. Бог дает нам силы поверить во что-то вопреки очевидности.

Одна маленькая частица, появившаяся в византийских рукописях, изменила концепцию веры. У апостола Павла она основана на том, что вопреки очевидности Авраам верил и был тверд в своей вере. А византийская концепция веры совсем другая: вера – не победа над очевидностью, а просто блаженное невидение очевидности. В византийском тексте оказывается неясным значение частицы «но» (греческое ??) перед «не поколебался в обетовании Божием», поэтому авторы Синодального перевода просто исключили ее, однако на деле она играет очень важную роль – речь идет о том, что Авраам прекрасно знал, что он старик, но тем не менее не поколебался, веря, что Бог обмануть не может. Вера как уверенность, которая больше, чем знание того или иного факта, – вот главная тема этого стиха.

Думается, что эта частица «не» – самая существенная из средневековых вставок в Новый Завет. Остальные вставки такого принципиального характера не имеют и в основном связаны со стилистической редакцией текста.

Например, в рассказе о воскрешении Лазаря евангелист Иоанн пишет: «Тогда взяли камень. Иисус же поднял глаза ввысь и сказал: Отче, благодарю Тебя, что Ты услышал Меня» (Ин 11: 41). А в средневековом тексте после слов: «Тогда взяли камень» следуют слова, поясняющие, что это за камень: «Итак, отняли камень от пещеры, где лежал умерший» (Ин 11: 41).

В какой-то момент одному из переписчиков показалось, что не совсем ясно, о каком камне идет речь, и он на полях отметил: «от пещеры, где лежал умерший», а потом это замечание просочилось в текст при повторной переписке. Казалось бы, с такими вставками можно смириться, потому что они не искажают смысла того, что нам хочет сказать Господь. И тем не менее…

Вот встреча Иисуса с женщиной, схваченной во время свидания с любовником: «…Он поднял голову и сказал им: кто из вас без греха, первый брось в нее камень. И снова наклонившись, писал на земле. Они же, услышав, стали уходить один за другим, начиная со старших, и остался один Иисус и женщина посредине» (Ин 8: 7–9).

Так написано в древнейшем тексте, а в византийском варианте после слов «они же, услышав» подставлен деепричастный оборот: «Они же, услышав то и будучи обличаемы совестью, стали уходить…» Он не меняет смысла, а, скорее, объясняет, о чем речь, тому, кто не понял текст сразу достаточно глубоко.

«Иисус, подняв голову, говорит ей: женщина, где они?» (Ин 8: 10). А в поздних рукописях: «Иисус, восклонившись и не видя никого, кроме женщины, сказал ей…» В текст вставлено шесть новых слов: «и не видя никого, кроме женщины». Однако выше уже было сказано о том, что все ушли. Значит, Он просто не мог никого видеть. Добавленный в средневековых рукописях деепричастный оборот не только не меняет смысла, но даже ничего не объясняет.

Такого рода пояснения смысла не меняют, но зато искажают стиль евангельского текста, делают его значительно более понятным, но каким-то двухмерным, приглаженным и чем-то похожим на школьное сочинение. На самом же деле Евангелие написано совершенно особым языком, резко отличающимся от языка греческой литературы. Оно полно неправильно построенных предложений, фраз с пропущенными словами и многих других стилистических шероховатостей, которые нами воспринимаются как драгоценное свидетельство подлинности Нового Завета, ибо авторы его были совсем не писателями, а галилейскими рыбаками. На средневекового читателя, а особенно на византийского книжника или латинского ученого монаха эти места производили совсем другое впечатление – они казались им уродливыми, искажающими текст и лишающими его гармоничности, которую так ценило средневековье. В силу этого обстоятельства переписчик VIII–XI веков стремился улучшить евангельский текст, исправить «уродующие» его, как ему казалось, места и придать Евангелию отсутствующую в изначальном тексте красивость.

Средневековые исправления убирают из текста шероховатости, но в то же время лишают его совершенно особой лаконичности, немногословности, делают его более растянутым и водянистым.

Мы возмущаемся тем, что В. А. Жуковский внес изменения в стихотворение Пушкина «Памятник», для того чтобы оно хотя бы в искаженном виде было напечатано. Но почему-то не возмущаемся тем, что искажен апостольский текст Евангелия, хотя, конечно же, необходимо, чтобы мы читали именно тот текст Евангелия, который нам достался от апостолов.

Именно красивости, а не красоты не хватает в Новом Завете его средневековым читателям. Он кажется им слишком угловатым и, наверное, даже корявым. Отсюда эти средневековые добавления, которые удивительно напоминают позднейшие попытки исправить древнюю икону, дописывая ее там, где древняя краска потемнела или утрачена. Так, например, в начало Нагорной проповеди (Мф 5: 11), в стих «Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня» средневековый латинский переписчик подставляет слово homines («люди»), ибо ему представляется, что без подлежащего предложение теряет смысл и не может быть понято читателем.

Задача современного исследователя, переводчика и читателя заключается в том, чтобы, подобно тому как это делают реставраторы, возвращая иконе ее первоначальную красоту, научиться видеть евангельский текст в его подлинной красоте, очень простой и бесконечно далекой от красивости средневековой рукописи или современной иконы.

Еще одна группа исправлений связана с попытками средневековых византийских переписчиков снивелировать разницу между Евангелиями. Скажем, в Евангелии от Луки Иисус говорит: «Блаженны нищие» (Лк 6: 20), а в Евангелии от Матфея – «Блаженны нищие духом» (Мф 5: 3). В средневековых же рукописях и в Евангелии от Луки подставлено слово «духом», чтобы приблизить один текст к другому.

Или описывается исцеление человека с сухой рукой. Иисус спрашивает фарисеев, позволительно ли исцелять в субботу. У Марка следует ремарка: «Но они молчали» (Мк 3: 4). У Луки этой ремарки нет. Но средневековый переписчик переносит ее и в Евангелие от Луки (Лк 6: 9), хотя на самом деле такого рода замечания характерны именно для Евангелия от Марка – текста, который, несмотря на свою потрясающую краткость, очень богат чисто зрительными образами. Молчащая толпа, в присутствии которой Спаситель совершает Свое чудо, – это как раз картина, которую может показать именно Марк. Поэтому не удивительно, что у Марка слова «они же молчали» есть, а у других евангелистов их нет.

У всех трех синоптиков Спаситель говорит: «Я пришел призвать не праведников, но грешников» (Мф 9: 13; Мк 2: 17; Лк 5: 32). Но в Евангелии от Луки эта фраза оканчивается словом «к покаянию»: «Я пришел призвать не праведников, а грешников к покаянию». Этого слова нет ни у Марка, ни у Матфея, но во всех без исключения средневековых рукописях оно просачивается и к ним.

Что значит «призвать»? Если мы вдумаемся в значение этого слова, то поймем, что призвать можно именно к себе. Христос призывает нас к Себе: «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас» (Мф 11: 28). Когда Спаситель говорит: «Я пришел призвать не праведников, но грешников», то из самого глагола – ????? – ясно, что Он пришел призвать не праведников, но грешников к Себе.

Тогда откуда берется концовка этого призыва к покаянию в Евангелии от Луки? Оно, как известно, было написано для греков, а греческая культура – это совершенно особый феномен.

«Amicus Plato, sed magis amica veritas» («Платон мне друг, но истина дороже»). В этих словах кратко, но очень точно выражена одна из важнейших черт того подхода к действительности, который характерен для греческой культуры: человек должен быть верен, но не какому-либо другому человеку, а только точке зрения, той или иной теории или доктрине и т. д. Не случайно у Платона в диалоге «Федон», где рассказывается о последних часах жизни Сократа, сохранены следующие слова этого замечательного человека: «Послушайтесь меня и поменьше думайте о Сократе, но главным образом – об истине; и если решите, что я говорю верно, соглашайтесь, а если нет – возражайте, как только сможете. А не то смотрите – я увлекусь и введу в обман разом и себя самого, и вас, а потом исчезну, точно пчела, оставившая в ранке жало».

Великий философ формулирует здесь в безупречной форме, в виде блестящего афоризма греческий подход к истине, которая существует сама по себе; мы, люди, только временные ее проводники, но не более. Поэтому грек с легкостью поймет, когда человека зовут к чему-то, понять же призыв к кому-то для него просто невозможно. Вот откуда в Евангелии от Луки появляется слово «к покаянию»: до греческого ума такая формулировка дойдет сразу. Формулировка же «Я пришел призвать вас к Себе» греку абсолютно непонятна. Грекам придется учиться века, чтобы понять, что Сам Христос есть воплощенная Истина, именно как Человек, живой Человек с Его плотью и кровью, а не как идея, временно обретшая вид человека.

Если вдуматься, то вся история греческой богословской мысли связана именно с этим – воспитанному на греческой философии уму бесконечно трудно принять христианство именно как веру во Христа. Веру в Него Самого им хотелось бы истолковать как веру в Его принципы, но Евангелие, богослужебный чин и таинство Евхаристии не дают такого выхода, всё время возвращая христиан-греков к личной встрече с Воскресшим, вне которой христианства нет и быть не может.

Спаситель говорит: «Я пришел призвать к Себе не праведников, но грешников». Но, посмотрев на текст Евангелия от Луки внимательно, можно увидеть в нем существенное добавление к тому высказыванию, которое сохранено у Матфея и Марка, – если так можно выразиться, указание на способ, или «орудийный» оттенок. Покаяние – это путь, которым можно прийти к Нему, к Господу. Оно не цель, но средство.

«Я пришел призвать к Себе не праведников, а грешников путем покаяния».

Научиться читать Евангелие именно таким способом очень важно – сличая те расхождения, которые имеются у разных евангелистов в рассказе об одном событии или при передаче каких-либо слов Иисуса, не пугаться этих расхождений и не пытаться их устранить, а делать всё, чтобы понять, как именно один из текстов дополняется при помощи другого.

Когда три евангелиста, а иногда и четыре (вместе с Иоанном) говорят об одном и том же, то у каждого в рассказе всегда есть какая-то деталь, отсутствующая у других. Именно за счет наличия или отсутствия этих деталей Новый Завет становится такой объемной книгой – книгой, которой «мир не может вместить», как скажет евангелист Иоанн Богослов, книгой, которая сама вмещает в себя и мир, и всех нас, если только мы этого хотим. При чтении Евангелия чрезвычайно важно понять, что перед нами не литературное произведение, а что-то другое. Не случайно его язык так не похож на язык греческой литературы, а сама его литературная форма такова, что аналогов ее нельзя найти ни у народов Востока, ни в античной культуре, ни даже в Ветхом Завете.

Средневековые вставки бывают трех типов. Первый тип вставок (их меньше всего) – когда переписчик изменяет смысл текста, как в случае с рассказом о вере Авраама в Послании к Римлянам. Другой тип – когда средневековый переписчик пытается пояснить текст в том месте, где он показался ему неясным. И наконец, третий – когда переписчик пытается приблизить одно Евангелие к другому или к другим, нивелируя те различия, которые есть между ними.

При этом очень важно понять, что, спрашивая, где именно точнее сохранено то или иное высказывание Иисуса, мы ставим неправильно сам вопрос. Нельзя утверждать, что одно Евангелие передает сказанное Им правильно, а другое неправильно: все Евангелия от начала до конца каноничны, а кажущиеся противоречия, наверное, просто необходимы, чтобы у нас была возможность увидеть Спасителя как бы в разных ракурсах. Чтобы получить верное представление о Нике Самофракийской, на нее надо посмотреть с нескольких точек. Более того, даже никогда не бывав в Лувре, по пяти-шести фотографиям мы можем достаточно хорошо представить эту статую, реконструировав ее в своем воображении. Нечто подобное дается нам в Новом Завете: Лука передает слова Спасителя, глядя на них с одной стороны, Матфей – несколько с другой, но оба – правильно, ибо в один текст то, что нам говорит Христос, просто не вмещается.

Сравнивая Синодальный перевод с греческим текстом, можно заметить, что некоторые глаголы, употребленные по-гречески в настоящем времени, в переводе переданы прошедшим. Например, в сцене с грешницей из Евангелия от Иоанна в оригинале везде стоит настоящее время: «приводят», «говорят»… А в Синодальном переводе – «привели», «сказали». Нельзя понять почему, ибо апостолы используют настоящее время сознательно, показывая, что Иисус не только в прошлом делал или говорил что-то, но и сейчас делает, и сегодня обращается к нам. Как только мы это осознаем, нам станет ясно, что кажущиеся противоречия между евангелистами на самом деле есть сокровищница, из которой мы еще долго будем черпать всё новое и новое богатство.

Блаженный Августин заметил однажды, что Евангелие – это «нечто для гордецов непонятное, для простецов темное: здание с низким входом». Но, говорит он дальше, «оно становится тем выше, чем дальше ты продвигаешься» (Исповедь, 3, V, 9). Когда всматриваешься в евангельский текст, сличая его по разным рукописям и сопоставляя те версии, которые сохранены у разных евангелистов, понимаешь, до какой степени глубоко это, пока еще не вполне понятое нами, замечание.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.