Концепции европейско-христианской экспансии в Новый Свет и в Сибирь и типология «эсхатологических пространств»

Концепции европейско-христианской экспансии в Новый Свет и в Сибирь и типология «эсхатологических пространств»

Рассмотрим европейскую экспансию XVI–XVII вв. в разрезе представлений того времени об эсхатологическом пространстве. Такой подход необходим для понимания генезиса базовых концептов, мифологем, ставших основанием новых культурных кодов. В трансформированном виде они и поныне определяют ключевые строительные компоненты латиноамериканской, североамериканской и русской культурной традиции – в ее сибирском измерении.

В общем, эсхатологические ожидания – это константа любой постосевой культуры. Они могут находиться в латентном и в возбужденном, т. е. генерирующем состоянии. Усиление эсхатологических ожиданий приходится на переломные периоды развития социума, когда происходит радикальное изменение картины мира, влекущее за собой кризис информационной и интерпретационной систем, или то, что называют эпистемологическим кризисом. Именно его мы наблюдаем на заре Нового времени в прямой связи с Великими географическими открытиями, которые были составной частью, фактором и в известной мере результатом единого более общего явления – начинавшегося модернизационного процесса, в разных вариантах нашедшего отражение в культуре трех метрополий и – трех прообразов колониальных империй Нового времени – испанской/испано-американской, английской/североамериканской, русской/российской.

В сфере миросозерцательной модернизационный процесс вызвал гигантский разлом европейской культуры (Реформация и Контрреформация) и обострение противостояния православия и западного христианства во всех его вариантах. В сфере геополитической его воплощением стала внутриевропейская борьба за перестройку границ и выход за пределы традиционной ойкумены. Базирующиеся на общей христианской макроцивилизационной основе культуры обладали разными потенциями и породили разные типы экспансии и векторы развития. Три субъекта экспансии – Испания, Россия и Англия – являли собой разные типы формирующихся империй.

Протестантская Англия, наиболее быстро расстающаяся со средневековой моделью, – образец собственно колониальной империи Нового времени. Базовая характеристика таковой, в отличие от традиционной идеократической империи, – замена центральной конституирующей традиционную империю Великой или Трансцендентальной идеи (мифа) на прагматическую мифологию Цивилизаторского мифа[236].

В сравнении с Англией католическая Испания являет собой промежуточный вариант. Под скорлупой средневекового традиционализма здесь в первой половине XVI в. происходила борьба между реформаторскими и контрреформаторскими тенденциями. Победа Контрреформации продлила жизнь идеократической формы, определявшей облик Испании до второй трети XVIII в., когда метрополия стагнирует, превращается в рутинную, опутанную обветшавшими идеологическими одеяниями, а затем рушится.

Русь на этом фоне – это еще более ретардационный вариант – медленно, с откатами она движется по пути трансформации идеократической империи и на этом пути переживает ряд острых модернизационных кризисов. Истоки Петровских реформ уходят в эпоху первичной русской колониальной экспансии, начинавшейся при Иване Грозном. В XVI в. Московская Русь, окончательно оформляясь как монархия, впервые вступила в мировую геополитическую борьбу: на западных границах борьба за выход к Балтике при постоянном «взгляде» на завоеванный «басурманами» Константинополь, и движение на восток – в Сибирь, вслед за завоеванием Астраханского и Казанского ханств. При этом она противостоит любым модернизационным веяниям, шедшим в нее через Литву, Польшу, Украину, Новгород. Однако в культурологическом смысле противостояние есть не просто отторжение, но «минусовое» взаимодействие, непременно предполагающее проникающие влияния, и это взаимодействие готовило Петровские реформы.

Одним словом, в разных вариантах европейские открытия и экспансия XVI–XVII вв. были плодом и генератором модернизации, оказывавшим мощное обратное воздействие на протагонистов этого процесса. И с этой точки зрения принципиально важно рассматривать общую картину радикальных изменений в картине мира того периода, обычно ограниченную вторжением в Новый Свет, вкупе с русским вариантом экспансии «за Камень», т. е. за Урал, в Северную Азию, и далее – к берегам Тихого океана, а в XVIII в. – в Новый Свет (Аляска, Русская Америка).

При всех отличиях русского варианта (в частности, ретардация выражается и в хронологической асимметрии – русское продвижение на Восток завершается только в XVIII в., когда в Новом Свете уже происходит кризис западноевропейских колониальных систем), в рамках больших смыслов, повторим, все три варианта – это равновеликие и единосущные составные части единого процесса распространения христианско-европейской цивилизации в западном и восточном направлениях.

* * *

Но при всех моментах сходства, о которых говорилось выше, существуют глубокие различия, как объектов, так и субъектов культурноцивилизационной экспансии на западе и на востоке и их взаимодействия между собой, что предопределяет границы, характер и объем их сопоставимости. Поэтому наиболее плодотворным путем выявления сходного или близкого в хрониках и летописях представляется путь обнаружения несходного.

Сначала об объектах экспансии: Америка и Сибирь. Колумб намеревался открыть лишь новый путь в Индию – этот известный в европейском (в том числе и русском) сознании мифотопос щедрой земли. В данном контексте правильней было бы даже сказать: путь в Нижнюю Индию, так как Верхней Индией со времен Плиния и до итальянского Ренессанса называлось то неведомое пространство, что вскоре станет Сибирью.

Для Колумба это было техническое преодоление океанского пространства, которое должно было привести его все в тот же известный континуум Старого Света, только с западной стороны. Результатом же стало обнаружение нового континента, Нового Света. Испанцы в полном смысле слова совершили Открытие всемирного значения: обнаружение ранее неведомого, новой географической, природной, культурной реальности.

Англия, изначально пользовавшаяся общеевропейской информацией о Новом Свете, пыталась конкурировать с Испанией уже с конца XV в. Экспедиции итальянских моряков Джованни Кабото (Джон Кабот) и его сыновей на службе короля Генриха VII искали путь на восток через запад в северной Атлантике, так как южные пути были блокированы известными папскими буллами, и впервые обследовали побережье Канады. Однако успехи англичан не шли ни в какое сравнение с тем, что совершили испанцы. Испанцы установили постоянную связь с новооткрытыми землями, т. е. постоянный культурный континуум, а англичане ограничивались лишь спорадическими контактами с новыми землями. Большую часть XVI в. англичане либо пиратствовали, либо стремились отторгнуть испанские владения, либо пытались открыть путь на восток через Северный Ледовитый океан. Этим занималась лондонская Московская компания, интриговавшая против своих соперников, пытавшихся наладить путь к Америке в 1560—1570-х годах через северную Атлантику. Однако и эти попытки кончились неудачей – Московская Русь, и ранее крайне настороженно относившаяся к этим попыткам, в 1627 г. окончательно закрыла старый поморский путь из устья Северной Двины через Баренцево и Карское моря в Обскую Губу.

Не способствовала в XVI в. англичанам и особая политика английской короны в вопросе экспансии в Новый Свет. Английский двор при Елизавете фактически передал решение всех вопросов частным советам, своего рода акционерным обществам, объединявшим, с одной стороны, дворцовые круги и аристократию во главе с королевой в качестве частных вкладчиков, с другой – торгово-авантюристические кланы западного побережья Англии (порты Плимут, Бристоль, Дартмут, Эксетер и др.). Таким образом, во многом то были частные экспедиции, корона же выдавала лицензии, требовала свою долю в доходах и оставляла за собой право назначения губернаторов и других высших чиновников. Появление частной инициативы в стратегическом плане имело решающее значение для успеха британской колонизации Северной Америки, однако это обнаружилось только на ее пуританском этапе. До того и действия, и идеология Англии страдали комплексом вторичности по отношению к Испании. Этим объяснялась мощная пропагандистская кампания, сформировавшая «черную легенду» о роли Испании в Новом Свете. Она основывалась во многом на знаменитом историко-публицистическом трактате Бартоломе Лас Касаса «Кратчайшее сообщение о разрушении Индий» (опубл. 1552), написанном в гиперболизированном стилистическом и эмоциональном ключе[237].

Формально английская экспансия трактовалась английской короной так же, как и испанская, в провиденциальном и эсхатологическом ключе: англичане вслед за покорением язычников – шотландцев и ирландцев должны распространить христианство (протестантство) на остальные части света, для чего им предстоит «исправить» грехи католиков-испанцев, изгнав их из Нового Света и проведя новую христианизацию (и даже «вернуть» свободу инкам!). Подобной аргументацией пестрят записки поколения выдающихся морских авантюристов Мартина Фробишера, Фрэнсиса Дрейка, Уолтера Рэли, Майкла Локка, собранные уже упоминавшимися идеологами английской экспансии – Ричардом Хэклитом в книге «Главные морские путешествия, приключения и открытия английской нации» (1589–1600), а вслед за ним Сэмюелем Пёрчесом в «Посмертных записках Ричарда Хэклита, или Странствиях Пёрчеса» (1625).

Однако неудачи долго преследовали англичан как на юге, так на севере континента. Только в 1607 г. там основано первое английское поселение – Джеймстаун (положившее начало будущему штату Виргиния), но настоящая колонизация начинается в 1620 г., когда первое поселение в Новой Англии основывают «святые» пуритане.

Можно сказать, что, в отличие от универсального, подлинного размаха «Открытия», совершенного Испанией, английские открытия можно писать «с маленькой буквы»: они носили локальный характер. Вместе с тем нельзя не признать важности обнаружения путей в Америку Северным маршрутом.

Иное дело русский вариант: экспансия осуществлялась в пределах давно известного континуума Старого Света. Первые сведения о походах русских за Югру и в Самоядь встречаются в летописях XII в. Русские люди в годы ордынского ига достаточно прочно утверждаются в Заволжье; объектом колонизации стала также Великая Пермь. Московская волна колонизации активизируется с середины XV в. (походы 1499–1550 гг.), когда русские доходят до Иртыша и низовьев Оби, где ставят первые семь известных нам острожков. Ситуация резко меняется в 1555 г., когда после завоевания Казанского и Астраханского ханств и принятия шерти (присяги) ногайскими мурзами сибирский хан Едигер также прислал Ивану Грозному шертную грамоту, и русский царь стал именоваться «всеа Сибирскыа Земли обладатель», а с 1559 г. – «Царь Сибирский». И если представления западноевропейского человека о Верхней Индии (Сибири) до начала (и позднее) завоевания Сибири русскими были туманными, полны мифологизма, то для русских восточная ойкумена – зона постоянных контактов.

Несомненно, с этим связано и отсутствие в русском лексиконе эпохи экспансии XVII в. понятия, равнозначного «Открытию» (Descubrimiento – исп., Discovery – англ.); употребляются иные термины: прииск, приискивать, проведыванье, проведывать («новые землицы», «новые реки» и т. д.). Таковы типовые формулы из русских челобитных XVII в., например, из текстов выдающегося первопроходца Семёна Дежнёва, открывшего пролив между Азией и Америкой – позже Берингов.

Семантические различия очевидны и принципиальны. Испанский глагол descubrir (открытие), как и древнерусское «открыти», в семантической глубине содержит действие снятия покрова с того, что скрыто, т. е. обнаружения совершенно неведомого, тайны. Русский же «прииск» имеет значение дополнительного узнавания к тому, что уже известно.

Но не исключена и роль испанского примера для русской экспансии. Он, несомненно, послужил одним из важных импульсов.

Как писал М. П. Алексеев, через сообщения и переводные сочинения Испания явила для русских «возбуждающий пример военно-колониальной экспансии, горячку которой Московское государство пережило несколько позже[238]. Впрочем, вопрос о значении этого примера для России (хотя, как уже отмечалось, русское продвижение на восток имеет гораздо более давнюю историю) пока остается открытым и нуждается в дальнейшем изучении на разных уровнях: от уровня выработки государственно-политической концепции экспансии до уровня текстов (концептуально-метафорическое осмысление открываемых новых земель и народов и стилистическое воплощение новооткрытого). Речь идет и об обмене информацией при политических контактах (русские посольства в Испании), культурных контактах (беседы итальянцев – известного итальянского гуманиста, историка Паоло Джовио и географа, историка Джованни Баттиста Рамузио с русскими о Сибири – но ведь, несомненно, был и встречный интерес); осмыслении этих событий при русском дворе и в русской литературе, начиная с Максима Грека; распространении переводной литературы («Хроника всего мира» польского историка, писателя Мартина Бельского, хронографы, труды фламандского картографа и географа Герарда Меркатора, атлас голландского картографа Яна Виллема Блау и т. д.)[239]. Все важно для понимания стимулов и фона. Меньше оснований, видимо, говорить о непосредственных влияниях, особенно в отношении ранних памятников, но идеологический и политический импульсы весьма вероятны.

После взятия Казанского ханства, с середины XVI в. открывается возможность, базируясь на уже давних зонах колонизации, таких как Великая Пермь, Строгановские колонии, продолжить путь на восток за Камень (Урал) по лесной, таежной полосе, т. е. через иную географически-климатическую зону с неизвестными пределами. Это также было открытие неведомого, хотя и в пределах старого континуума. Испанцы пересекали «море мрака», океан, а русские – «океан-тайгу». Как писал теоретик евразийства, философ, экономист, географ П. Н. Савицкий, «русские, пройдя насквозь тайгу от Онеги до Охоты, сделали ее стихией, соразмерной Степи»[240], т. е. ввели ее в зону своих культурно-цивилизационных контактов, в чем и состоит, собственно, историко-культурный смысл понятия «открытие». И еще одно высказывание П. Н. Савицкого: «Русские пересотворили восточный космос, пройдя в XVI в. по всей Сибири от Урала до Камчатки и Чукотки”[241], т. е. русские создали в этой зоне иной мир – именно то, что сделали и испанцы в Новом Свете.

По-иному можно сказать, что издавна существовавший информационно-культурный континуум до «Камня», переходивший в пунктир и терявшийся на пространствах Западной Сибири, был продолжен экспедицией Ермака в неведомое пространство, и чем дальше от Урала на восток продвигались русские, тем более полным и близким к западному варианту становится понятие «Открытие». Пройдя в XVII в. Западную и Восточную Сибирь до Тихого океана русские включили новые пространства в общий культурный континуум на основе общеевропейского цивилизационного языка. Теперь этот континуум протянулся от западного побережья Атлантики на восток до Нового Света, где с другой стороны он замыкается тем, что протянут на запад через океан к тому же Новому Свету.

Повторю, что в культурологическом смысле открытие – это не просто географическая «находка», это включение новооткрытых пространств в новую информационную систему и культурный континуум.

* * *

Иными словами, единство земного шара на основе европейско-христианского цивилизационного варианта как динамической силы мировой истории включает в себя в качестве одного из компонентов российскую экспансию в Северную Азию. Универсальность этого процесса очевидна в борьбе Англии с Испанией в Атлантическом океане и в Новом Свете и конкурентной борьбе с Московской Русью за исследование Северного морского пути; впоследствии в конкуренции России с Испанией и Англией в Тихом Океане и Новом Свете; в преемственности экспансионистского опыта; в общности «вторичной» – цивилизаторской идеологической базы экспансии, разработанной французским Просвещением, универсализм которого стал возможен только на почве радикальных изменений в картине мира XVI–XVII вв. Это также относится и к «первичной» – религиозной – идеологии всех трех вариантов экспансии, важнейшей составной частью которой была эсхатологическая компонента, – она стала строительным элементом всех трех экспансионистских концепций. Можно сказать, что эсхатологические ожидания подтверждались в открытии и освоении новых земель и одновременно сами эти события были источником эсхатологического синдрома с конца XV до конца XVII в.

Конкретный сопоставительный анализ экспансионистских концепций Испании, России и Англии, возможно, выявит отличия, связанные и с различием конфессиональных, цивилизационных платформ (католичество, православие, протестантство), и с хронологической асимметрией, но с точки зрения понимания генезиса здесь важна принципиальная общность интерпретации экспансии во всех трех вариантах – в христианско-эсхатологической макроперспективе. Единый эсхатологический миф и оказывается центровым, генерирующим мифом во всех трех вариантах новых культурных традиций, как они складываются в ходе колонизации Америки и Сибири. Ожидания «конца света» концентрируются именно вокруг 1492 г. в связи с наступлением 7000 г. от сотворения мира, т. е. хронологически совпадает с открытием Колумба, продолжаются на протяжении всего периода экспансии XVI–XVII вв. И для западной, и для русской культуры важной силовой точкой эсхатологизма был 1666 год. Иными словами, весь период, включавший в себя падение Константинополя, географические открытия, борьбу Реформации и Контрреформации, расколы (внутри католицизма, а затем внутри протестантизма и в православии), рассматривался современниками в соответствии с учением Августина Блаженного как saeculum senescens (стареющий век, лат.). Открытие Нового Света было тому подтверждением. «Идеологи английской экспансии Хэклит и Пёрчес, как и испанцы, верили в близкий конец света, и апокалиптическое толкование ситуации было одинаково и в Испании, и в Англии до конца XVII века»[242]. Нечто сходное происходит и на Руси, где во второй половине XVII в. шла напряженная битва раскольников с «Антихристом». Прагматику и мистику в событиях, в идеологии, в действиях людей и институтов власти эпохи открытий и экспансии разделять не только трудно, но и неплодотворно. Как справедливо писала С. В. Лурье, «неверно смотреть на империю как на политэкономическое явление (исключительно. – В.З.), таковой не была ни одна империя»; «геостратегический вектор имперской экспансии всегда имел свое идеальное наполнение» [243].

Это очевидно в событиях XVI–XVII вв., когда мистика и прагматика оказываются связанными в единый клубок и служат взаимному обоснованию на протяжении всего процесса открытий и экспансии. Существует множество исследований, которые убеждают в том, что открытие Нового Света можно в равной мере рассматривать и как результат научных и технологических новаций, и как воплощение легендарно-мистических импульсов и предпосылок[244]. Не углубляясь в эту тему, напомним только о сакральной христианской пространственной ориентации, которая и определила пути поисков Колумба и его заблуждения. Восток (восход, свет) ассоциируется с движением к Богу, к Благодати (рай), Запад (закат, тьма) выступает с обратным знаком, это область Сатаны (ад).

Возможно, именно с этим связано маниакальное упорство Колумба, когда, казалось, всем уже было ясно, что он обнаружил западные земли, в отстаивании того, что он западным путем добрался до земель восточных (Китай, Индия, Сипанго – таково изначальное название Японии в западноевропейских языках). Адмиралу не хотелось повторить прекрасно известную ему судьбу Улисса из «Божественной комедии» Данте (XXVI песнь «Ада»). Ведь путь хитроумного странника закончился тем, что он, презрев предостережение, начертанное на Геркулесовых столпах «Non plus ultra» («Дальше некуда», лат.), ведомый страстью познания отправился через «море мрака» на Запад, держась «налево» (т. е. в направлении к Бразилии) и через пять лун под сиянием звезд Южного Креста увидел затемненную расстоянием гору, а затем налетевший смерч унес его и путников именно туда, куда он и направлялся – в Ад. А Колумб бредил, что вот-вот где-то в глубинах Амазонии будет обнаружен Рай – гора в виде женской груди.

Понятие «Индии» – другой ключевой топос в сакральной ориентации эпохи, который с античных времен ассоциировался с изобилием, щедростью, драгоценностями, золотом, не только в прагматическом, но и в духовном аспекте (духовное золото – рай). В испанской традиции в XVII в. был найден терминологический компромисс – владения в Новом Свете стали именоваться «Западными Индиями». (В английской зоне экспансии прижился аналог: «Вест-Индия» – в отношении Антильских островов.) Теперь о русском варианте, отметив существенное для нашей темы: уже во времена Великих географических открытий известный итальянский гуманист Джулио Помпонио Лето в своих лекциях (опираясь на античную традицию, идущую от Плиния) именовал земли Сибири, остававшиеся все еще неведомыми до русских открытий, «Верхней Индией», т. е. рассматривал под знаком духовного «Востока» и северные области, хотя гораздо чаще северные земли именуются «Тартаром» (ад) и выступают под отрицательным знаком[245].

Иными словами, исконный христианский мистический утопизм связан с движением на Восток, в «Индии», что проявится позднее и в русском переселенческом движении в XIX в. в варианте хилиастических исканий земного рая в восточном направлении, «за Сибирью».

Таким образом, из взаимодействия прагматики, мифологии, мистики, наблюдаемом на разных уровнях идеологии и практики, и плетется ткань истории.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.