1.5. Постэкономическое общество: новая формация или очередная смена названия

Идея постэкономического общества получает все большее распространение не только в научной литературе, но и в политических декларациях, материалах СМИ, массовом сознании и общественном мнении. Это объясняется тем, что в ней имплицитно присутствует прогностический вектор будущего. Известно, что знаменитое вопрошание «Quo vadis» (лат.), или «Камо грядеши?» (ст. слав.), всегда живущее в глубинах народного духа, резко актуализируется в периоды нестабильности, реальных или надвигающихся перемен. Сегодня это все еще связано с банковско-ипотечным кризисом в США, иррадиация от которого распространилась на все страны мира и на все сферы общественной жизни – от экономики до повседневного быта. «Мир должен стать другим», обрести «новое равновесие» (В. Путин) – такие призывы звучат с разных сторон, в том числе и от многих политических лидеров. Это значит, что очередное восстановление статус-кво, то есть преодоление рецессии и возврат к докризисной ситуации, восстановление мира в Украине, Сирии и других «горячих точках» признается и желательным, и невозможным. Необходимы модельные изменения мироустройства, а для этого крайне важно учитывать объективные тенденции самого исторического процесса. Приведенное выше вопрошание переводится как «куда идешь?» и означает проблемную ситуацию судьбоносного выбора конкретных стран, народов, человечества в целом.

Социальная наука со времени своего зарождения и до наших дней разработала много теорий исторического развития общества. Одни из них, выполнив свою миссию в рамках определенного хронотопа (конкретного промежутка времени и локализованного пространства), сошли со сцены: теории «золотого века» (Гесиод), «круговорота» (Дж. Вико), «осевого времени» (К. Ясперс), «трех стадий» (О. Конт), «прогресса разума» (Фихте), «этического совершенства» (Кант) и другие концепции. Сегодня они архивизированы, но тем не менее выполняют важную функцию предохранения человечества от контрпродуктивных поисков в неадекватных направлениях применительно к сегодняшнему дню.

Другие – сохраняют свое методологическое значение – понятийный аппарат, концептуальные предпосылки, критерии и принципы периодизации – для анализа современного общества и перспектив его развития. К числу таких теорий относится формационная и цивилизационная. Не вдаваясь в детальный анализ этих теорий, отметим следующие моменты. Во-первых, формационная теория марксизма представляет собой первое системное понимание исторического процесса как самодвижения общества под воздействием внутренних источников. Такими источниками признаются диалектические противоречия между уровнем развития производительных сил и характером обусловленных ими производственных отношений, что находит свое социокультурное и экономическое выражение в борьбе интересов больших общественных групп – классов, слоев, страт, когорт и т. д.

В. Иноземцев, проведший всесторонний анализ литературы и собственную разработку теории постэкономического общества, подчеркивает: «В той или иной форме оно (соответствие. – С. Ш) признается сегодня представителями большинства социологических школ… Характеризуя созданную основоположниками марксизма теорию в целом, следует отметить ее всеобъемлющий характер и жесткую последовательность, особенно заметную в фундаментальных методологических и теоретических вопросах»[233]. Разумеется, необходимо отличать теорию и практику ее реализации, учитывать и неоправданную нагруженность теории революционными лозунгами, и вульгаризацию отдельных положений, и элементы догматизма, затормозившие дальнейшую разработку в соответствии с изменяющимися условиями. Однако вопреки утверждениям о гибели марксизма сегодня наблюдается неожиданный всплеск интереса к «Капиталу» К. Маркса, особенно в Германии. Так, за короткий срок здесь оказался раскупленным весь первый тираж, и пришлось несколько раз повторить издание.

Во-вторых, единой целостной цивилизационной теории исторического развития нет. Под общим названием объединены весьма разнородные работы и авторы – от Л. Моргана и О. Шпенглера, до А. Тойнби и И. Валлерстайна и другие мыслители. Сюда же включаются и разработки в области технотронного общества (3. Бжезинский), информационного общества (3. Тоффлер, М. Кастельс), глобализации (И. Валлерстайн, Ф. Фукуяма), постмодернизма (Ж. Бодрийар, 3. Бауман, М. Фуко), и наиболее распространенное направление, известное как «теория постиндустриального общества» (Т. Веблен, Д. Белл, П. Дракер). Большинство авторов этих концепций, – за исключением И. Валлерстайна, выступающего с неомарксистских позиций, – отрицают и не принимают во внимание формационную теорию, сводя ее к учению о классовой борьбе или к пророчествам относительно неизбежной гибели капитализма (К. Поппер). Характерно, что если А. Тойнби, Н. Я. Данилевский и др. выделяли локальные цивилизации и учитывали возможность их параллельного сосуществования в разных частях планеты, то постиндустриализм использует схему перехода, как и формационная теория. В нем выделяется семь сменяющих друг друга цивилизаций: неолитическая, восточно-рабовладельческая, античная, раннефеодальная, прединдустриальная, индустриальная и постиндустриальная.

Исходя из этих двух подходов, которые можно считать и парадигмами исторического развития общества, правомерен вопрос, как соотносится с ними новая теория постэкономического общества. Но прежде необходимо выяснить, что представляет собой постэкономическое общество, каковы его эмпирические признаки, чем оно отличается от других типов, например, от постиндустриального, какие объективные тенденции определяют его развитие.

Первое, на что приходится обратить внимание, – это проблема терминологии. Очевидно, что префиксы «пост» – после и «пре» – до, не самая удачная форма образования сложных мыслительных конструкций, выражающих те или иные состояния социума. В них нет семантической определенности, а лишь обозначения некоторого положения на оси времени относительно точки отсчета. Поскольку эти префиксы апеллируют к настоящему, то точка отсчета per se (сама собой) является условной, подвижной, в том смысле, что у каждой исторической эпохи свое настоящее.

Термин «постэкономическое общество» впервые стали употреблять американские социологи Г. Каи и А. Винер, позже – Д. Белл, Дж. Гэлбрейт и другие, обратившие внимание на то, что, во-первых, экономические институты современного общества вынуждены все более социологизироваться; во-вторых, на возникающие серьезные затруднения при экономической оценке знаний, информации. Традиционный стоимостный подход не может учесть неисчерпаемость знаний, неисчислимость затрат на их производство, эффекты саморазвития и множество полезных результатов, кроме прибыли.

Еще одно терминологическое затруднение связано с многозначностью понятия «экономика». Под экономикой в субстанциональном смысле понимается одна из сфер общества, наряду с политикой, социальной сферой, идеологией, культурой. Сегодня выделяют «реальный сектор экономики», отличая тем самым собственно производство от иных инфраструктурных – сопутствующих, обслуживающих и т. д. – видов экономической деятельности. Но вместе с тем экономика есть и наука – экономическая теория, экономика отдельных отраслей и видов деятельности, и учебная дисциплина. Ф. Хайек, отмечая, что «рыночная экономика, строго говоря, не является «экономикой», то есть «хозяйством»[234], предложил ввести «термин «каталлаксия» для обозначения предмета науки, которую мы обычно именуем экономикой, а сама наука могла бы называться «каталлактикой»[235]. Эти мудреные термины научным сообществом не приняты, но стремления выяснить соотношение экономики и хозяйства не прекращаются.

Сама идея постэкономического общества становится возможной только при различении содержания этих понятий, ибо если они тождественны, то невозможно опровергнуть точку зрения здравого смысла, согласно которой общество «без экономики», «за пределами экономики» не более чем оксюморон. На наш взгляд, экономика и хозяйство являются не взаимодополнительными,

как считает В. Иноземцев, а взаимоперекрещивающимися понятиями. Под хозяйством понимается все разнообразие форм жизнеобеспечения социума, его подсистем, ячеек и индивидов. Хозяйство может быть единоличным и коллективным, натуральным и рыночным, а также подразделяться по отраслям и видам деятельности. Совокупность всех региональных, отраслевых, специализированных форм жизнеобеспечения общества образует народное хозяйство конкретной страны. Первостепенное место в этой системе принадлежит семье. В нашем языке утвердилось понятие «семейное хозяйство», в отличие, например, от англоязычного термина «Household economy» – домашняя экономика. Правда в последнее время и у нас зарождается собственно экономическое явление, называемое «семейный бизнес». На примере семьи хорошо видно, что в круг хозяйствования входят многие не-экономические занятия и функции – от воспитания детей, поддержания культуры быта и локальной экологии до организации церемониальных действий, например, свадеб, юбилеев и т. д.

Экономика – это подсистема общества, обеспечивающая материальные условия жизни за счет производства и размещения ресурсов, обмена продукцией, а также создание материальной базы для всех остальных сфер общественной жизни. Нет сомнения, что имеется много видов работ, процессов, которые являются одновременно и хозяйственными, и экономическими, скажем, уборка урожая в сельском хозяйстве. Однако выращивание овощей для личного потребления есть занятие хозяйственное, но не экономическое. Вместе с тем далеко не все в экономике может быть названо хозяйственным, иначе потерял бы смысл термин «бесхозяйственность», характеризующий «производство ради производства», «работу на склад» и тому подобные явления.

На этом основании теория постэкономического общества подразделяет исторический процесс по известной схеме триады на три периода: доэкономический, экономический и постэкономический. При этом перестраиваются критерии периодизации, по сравнению как с формационной теорией, так и с постиндустриализмом и обществом «Третьей волны (Э. Тоффлер). О формационной теории уже говорилось, в постиндустриализме же деление общества на доиндустриальное, индустриальное и постиндустриальное проводится по следующим основаниям: уровень техники и технологии; методы производственной деятельности; основные используемые ресурсы, характер отношений человека к природе. У Тоффлера критериями волн цивилизации выступают: ведущие источники энергии; наиболее распространенные ресурсы; характер и содержание труда; информация, как фактор производства.

В теории постэкономического общества выделяются следующие критерии: во-первых, доминирующие интересы субъектов хозяйственной деятельности, их уровни и соотношения; во-вторых, характер деятельности и ее мотивация; в-третьих, социальные связи и отношения между людьми (индивидами) и общественными группами. С этой точки зрения в архаическом обществе хозяйство существует в примитивных формах – собирательство, охота, бортничество, рыбная ловля. Экономики, как товарного производства и обмена, еще нет, почему этот период и назван доэкономическим обществом. В марксистской теории имеется в виду первая в истории человечества общественно-экономическая формация или сокращенно – первобытное общество. В западной литературе уже давно произведено переименование этого периода в архаическое (древнее) общество, хотя этот термин вряд ли содержательнее первобытного общества. Другое дело, что это позволило вынести за скобки научного дискурса и социологического словаря такие явления, как первобытный коллективизм, общая собственность, равнообеспечивающее распределение.

Постэкономисты утверждают, что из-за грубых ошибок в переводе трудов классиков марксизма возникло иррациональное понятие общественно-экономической формации. «Его использование, – по словам В. Иноземцева, – вычеркнуло из марксизма одну из основных идей К. Маркса – мысль о двух кругах развития общества: первом – последовательной смене трех общественных (но не общественно-экономических. – С. Ш) формаций и втором – смене способов производства внутри экономической эпохи»[236]. Отсюда следует вывод, что в аутентичной марксистской теории три, а не пять общественных формаций, при этом первичная формация понимается как еще неэкономическая, а третичная (коммунизм) – как уже неэкономическая.

Не оценивая внесенные предложения, требующие отдельного текстуального анализа, вернемся к первобытному обществу. Одной из его черт является отсутствие избыточного продукта, более того, очевидная незаинтересованность первобытных коллективов накапливать что-либо про запас даже там, где это легко можно было бы сделать. Иначе говоря, хозяйственная активность не выходит за рамки необходимого и достаточного уровня обеспечения средств жизни. Это можно расценивать как крайнюю непредусмотрительность или как некое мистическое чувство меры, но, главное, что такова мотивация людей того периода, определяющая их отношение к природе и друг к другу. Мотивами выступают внутренние побуждения – инстинкты и традиции, а человеческая деятельность носит неосознанный характер, то есть является не трудом в собственном смысле слова, а инстинктивной активностью. К. Маркс отмечал: «Труд еще не освободился от своей примитивной, инстинктивной формы»[237].

Переход к экономическому обществу можно понимать как отрицание предыдущего состояния. Он произошел в результате трансформации человеческой деятельности и становления труда, доминирующим мотивом которого выступают материальные интересы. Труд, в отличие от инстинктивной активности, носит осознанный характер, предполагающий целеполагание и абстрактное мышление. Важнейшими чертами экономической эпохи являются рыночный обмен, частная собственность и эксплуатация. В данную эпоху включают все классовые формации, основываясь, в том числе, и на следующем положении Маркса. «В общих чертах, – писал Маркс, – азиатский, античный, феодальный и современный, буржуазный способы производства можно обозначить как прогрессивные эпохи экономической общественной формации»[238]. Названные способы производства сходны в том, что в них господствующее положение принадлежит экономическим факторам и отношениям, а не религиозным или политическим, как, например, в теории локальных цивилизаций А. Тойнби.

Постэкономический строй, идущий на смену экономической эпохе, должен, как предполагается, постепенно преодолевать ее атрибутивные признаки – рынок, частную собственность и эксплуатацию – путем нового преобразования деятельности и превращения труда в творческую активность с неутилитарной мотивацией. Соответственно, формируется новая система ценностей и общественных отношений. Обобщая зарубежную литературу по данной теме, В. Иноземцев отказался от попыток дать строго научное определение понятия «постэкономическое общество». Он пишет: «На наш взгляд, попытка определения социума будущего в «позитивном» аспекте, через обнаружение его фундаментальных отношений и закономерностей, сегодня не может быть в полной мере плодотворной; возможности современного обществоведения ограничены лишь изучением предпосылок возникновения этого социального устройства и указанием на ряд тенденций, наиболее важных для его становления»[239]. Рассмотрим коротко эти предпосылки и тенденции становления постэкономического социума.

Как отмечалось, главным фактором данного процесса и его движущей силой выступает изменение самой природы человеческой активности. Суть фундаментальной трансформации деятельности состоит в преодолении труда и его замене творчеством. Отметим, что тема преобразования труда – облегчения, избавления от вредных условий и непосильных физических нагрузок, монотонности и т. д. – центральная как для всех футурологических построений, так и для обыденного сознания. С ней, в частности, связаны древние мечты о «золотом веке», когда люди находились в полной гармонии с природой и могли получать средства к жизни «без труда и усилий». В народных сказках многие герои решают эту проблему с помощью чудодейственных средств – золотой рыбки, щучьего веленья и т. п. Такие наивные восприятия, как отмечала И. И. Чангли, «не лишены великого пророческого смысла»[240].

В марксистской теории возможности изменения характера производственной деятельности рассматриваются в двух аспектах: развитие материально-технической базы производства и создание социально-психологических условий самореализации человека. Маркс и Энгельс не приняли популярный в либеральной и теологической литературе тезис «освобождение труда». Они писали: «Труд уже стал свободным во всех цивилизованных странах; дело теперь не в том, чтобы освободить труд, а в том, чтобы этот свободный труд уничтожить»[241]. Под уничтожением труда понималось несколько комплементарных направлений. Во-первых, «превращение труда в самодеятельность»[242], то есть добровольное, без внешнего принуждения, самостоятельное по внутренней мотивации проявление человеческой активности. Во-вторых, формирование потребности в труде, как способе самоактуализации. С психологической точки зрения, это означает развитую способность получать удовлетворение, радость от самого процесса деятельности. Именно это имел в виду известный писатель-фантаст Рэй Бредбери, когда писал, что на вопрос студентов: «Как прожить без труда?» он отвечал: «Полюбите свою работу». В-третьих, изменение соотношения овеществленного и живого труда, и, как следствие, новое качество рабочей силы, новый тип работника. Овеществленный труд – орудия производства, техника и другое – должны уступить господствующее положение живому труду в форме изобретательности, инновационности, творческой «жилки». Ф. Т. Михайлов назвал этот процесс «первая промышленная революция наоборот»[243]. Действительно, это революционные изменения глубинного уровня и синтетического плана, которые начались только во второй половине XX века.

Вместе с тем такие преобразования труда не следует понимать как исчезновение или устранение продуктивной активности человека в хозяйственной сфере, тем более как оправдание безделья, демонстративного отказа от труда. Подобное, как известно, прокламируют некоторые представители отдельных молодежных субкультур – хиппи, панки и т. п., а также добровольные маргиналы, такие как бомжи, бродяги, отшельники и пр. Как бы предвидя подобный вариант толкования, Маркс отмечал: «Действительно свободный труд, например, труд композитора, представляет собой дьявольски серьезное дело, интенсивнейшее напряжение»[244].

Постэкономическая теория рассматривает в качестве центрального положения превращение труда в творчество. При этом творчество понимается как внутренняя, рациональная активность, имеющая неутилитарные мотивы. «Мы утверждаем, – пишет В. Иноземцев, – что определить деятельность как труд или творчество может только сам субъект»[245]. Речь, следовательно, идет не просто об обогащении содержания труда и придании ему творческих элементов в связи с технико-технологическими усовершенствованиями, а о кардинальных изменениях личностного смысла деятельности для его субъекта. Такой подход, безусловно, правомерен и отражает современные тенденции развития материального производства, которые наиболее рельефно проявляются в развитых странах.

К числу таких тенденций можно отнести, во-первых, рост третичного сектора, то есть сферы услуг, по сравнению с первичным (сельское хозяйство) и вторичным (промышленность) секторами. Этот процесс становится все более характерным и для развивающихся стран, в том числе и для Беларуси, хотя количественные его параметры скромнее. Во-вторых, демассовизация производства в связи с повышением роли престижного потребления и стремлением учесть индивидуальные запросы потребителя. В-третьих, развитие индивидуальных форм занятости, семейных предприятий на дому, электронных коттеджей (по Тоффлеру); соединение в одном субъекте производителя и потребителя, названного Тоффлером «просьюмер», что особенно характерно для тех видов деятельности, в которых предметом является информация – сбор, анализ, программирование и т. д.

Все это показывает, что современное производство нуждается и востребует элементы креативности, и они пробуждаются в людях в массовом масштабе. Прежние представления о творчестве как созидании новых духовных ценностей в искусстве, культуре, то есть вне материального производства, или религиозно-философских исканий (Н. А. Бердяев), или проектно-конструкторской разработки производственных процессов, существенно расширяются. Творчество, благодаря высоким технологиям, организационным инновациям и информации, проникает во все детали и операции производственного процесса. Тем самым новые производственные структуры выступают залогом становления творческой деятельности как основной характерной черты постэкономического строя. Одновременно этот строй формируется путем отрицания атрибутивных черт экономического общества – рынка, частной собственности и эксплуатации. Рассмотрим логику этого процесса, как она представлена в теории постэкономического общества.

Рыночный обмен устраняется путем двойной деструкции его ядра, каким является стоимость – со стороны и производства, и потребления. Напомним, что, согласно марксистской теории, рыночная анархия может быть заменена плановой организацией только в результате политической революции. Постэкономисты считают, что революция действительно происходит, по не политическая, а социальная, «молчаливая», «тихая», подобная той, которая произошла в неолите, когда совершился переход от собирательства и охоты к оседлому земледелию. Со стороны производства стоимость разрушается в силу того, что творчество нельзя редуцировать к простому труду, а значит, квантифицировать издержки по созданию благ и услуг. Знания и информация выступают главным ресурсом производства, а человек становится субъектом творческих процессов, значимость которых не может быть оценена в экономических категориях[246]. Попытки определить цену информации через цену товаров, в производстве которого она использована, оказываются неадекватными, ибо информация не исчезает в товаре, как материалы или энергия, и может быть применена другим производителем в совершенно ином направлении.

С точки зрения потребителя, стоимостные оценки не имеют значения, если его предпочтения не утилитарны, и выбор совершается на основании иных мотивов и ценностей. Таким образом, рыночный обмен теряет свое критериальное основание – стоимостную оценку эквивалентности, а вместе с тем и свою структурирующую функцию, и должен уступить место иным формам взаимодействия, в том числе и товарного обмена.

Частная собственность, как известно, является краеугольным камнем рыночной экономики. О возможности замены частной собственности на общественную первыми заговорили утописты. Классики марксизма определили этот процесс как обобществление производства. Постэкономисты такой путь считают бесперспективным, поскольку он ведет к таким непредвиденным последствиям, как отчуждение собственности от производителей и дезорганизации системы стимулов эффективного хозяйствования. На их взгляд, современные тенденции трансформации собственности ведут к доминированию личной собственности, характеризующейся соединенностью работника и условий его деятельности. Основаниями для этого являются возрастающая роль знаний как непосредственного производственного ресурса, доступность информации, изменения мотивации и статуса работника интеллектуальной деятельности. Человеческий капитал, как усвоенное полезное знание, по самой своей природе индивидуализирован, и в этом смысле является личной собственностью. Интеллектуалы продают не свою рабочую силу, а готовый продукт (информационные программы, знаниевые технологии и др.) или свою деятельность при оказании тех или иных услуг. Огромные массивы знаний не являются чьей-либо собственностью, точнее, они могут быть присвоены каждым, кто способен их ассимилировать, преобразовать и полезно направить. Именно поэтому проблема преодоления частной собственности становится на конструктивную основу.

Постэкономическое общество устраняет один из главных пороков предшествующего периода – эксплуатацию. Эксплуатация есть неэквивалентный обмен, безвозмездное присвоение результатов чужого труда. Ее преодоление традиционно связывают с устранением имущественного неравенства, классового расслоения. Постэкономисты переносят этот процесс в субъективную сферу, делая ставку на социопсихологических изменениях самого человека. В. Иноземцев подчеркивает: «Устранение эксплуатации возможно прежде всего в форме преодоления специфического феномена сознания»[247]. Это достаточно спорное положение, видимо, можно понимать так, что творческий человек не подвержен эксплуатации, поскольку свое богатство – человеческий капитал – он использует как личную собственность. Вместе с тем он и не заинтересован в эксплуатации других, – ведь его мотивы выходят за пределы материальных целей, он сосредоточен на личностном развитии и самоактуализации. Для того чтобы расширять свой кругозор, приобретать знания, вести инновационный поиск и т. д., эксплуатация не нужна.

Подводя итог краткому анализу теории постэкономического общества, отметим следующее:

1. Безусловно, это не новая формация в классическом смысле слова. Авторы называют ее эпохой, строем, состоянием социума – и это, наверное, оправдано. Но это и не еще одно название современного капитализма или посткапитализма. В любом случае, при устранении рынка, частной собственности и эксплуатации это уже иное общество. Возможно, полезно было бы обратиться к социалистической терминологии, но авторы избегали ее, сводя социализм к советскому строю, не упоминая даже «китайский путь», опыт социал-демократов и др.

2. Авторы, действительно, заметили многие тенденции, характерные прежде всего для развитых стран. О том, что их анализ имеет и прогностическое значение, говорит следующий вывод: «Преодоление стоимостных регуляторов общественного производства неизбежно вызовет, причем в обозримом будущем, серьезные пертурбации на фондовых и финансовых рынках, показатели которых уже сегодня безумно далеки от реального состояния экономики»[248]. На это предупреждение, высказанное более десяти лет назад, не обратили внимания ни международные финансовые институты, ни правительство, а кризис все-таки разразился, и именно по указанной причине.

3. Обсуждение проблемы неравенства, на наш взгляд, проведено недостаточно глубоко и конструктивно. Допускается, что в постэкономическом обществе неравенство не только не преодолевается, но имеет возможность возрастать. Правда, оговаривается, что это уже будет не классовое неравенство, возникающее в силу аскрипции или имущественных преимуществ, а интеллектуальное неравенство. Думается, что при таком подходе неравенство невольно отождествляется с различиями. Различий демографических, расовых, национальных, конфессиональных и т. п. действительно много. Некоторые из них могут превращаться в неравенство при их субстанциализации, то есть утверждении в качестве основы оценки личности, ее черт, способностей и т. д. Но это происходит лишь там, где сознательно используются специальные инструменты демаркации – кастовый строй, рабство, крепостничество, гугеноты во Франции и т. д. В естественном процессе многообразие индивидуальных различий, определяющих уникальность каждого человека, выполняет также и компенсаторную функцию, в том смысле, что отставание в одной области, как правило, восполняется успехами в других. Такого рода различия способностей в масштабах социума дополняют друг друга, украшают жизнь, не создавая неразрешимых противоречий. Именно это имел в виду Платон, предлагая формулу «каждому свое» в качестве принципа идеального общества. В то же время, излишнее и неоправданное расслоение, чем бы оно не вызывалось, ослабляет общество. Обратим внимание на следующие слова Маркса: «Жизнеспособность первобытных общин была неизмеримо выше жизнеспособности семитских, греческих, римских и прочих обществ, тем более жизнеспособности современных капиталистических обществ»[249]. Одним словом, общество будущего должно преодолевать неравенство, по крайней мере не оправдывать его сохранение и увеличение, иначе его жизнеспособность окажется ниже предшествующего строя.

4. Смущает также отсутствие анализа коллективной формы собственности, в том числе и интеллектуальной; сугубо субъективный подход к пониманию творчества и преодоления эксплуатации. Бегло отмечается, что движение к постэкономическому социуму становится возможным после того, как удовлетворены материальные потребности и понята действительная роль знаний. На наш взгляд, и то и другое следует оценивать на основе эмпирических данных, привлекая не только статистику, но и социологические исследования.

5. Для стран СНГ рассматриваемые проблемы кажутся весьма далекими, но важно уже сегодня обращать на них внимание, поскольку они имеют не только теоретическое, но и практическое значение, которое будет только возрастать. Мы видим в сегодняшней Беларуси достаточно бурные процессы информатизации, развитие высоких технологий и другого, что способствует превращению труда в творческую активность все большего числа людей. Интересно и то, что на постсоветском пространстве дифирамбы курсу «рынковизации» подавили голоса скептиков, что затрудняет трезвый аналитический подход. То же можно сказать и относительно частной собственности как вечной категории. Пожалуй, обращение к теории постэкономического общества позволит выработать более конструктивный подход.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.