Пространственно-временные границы и этикет общения с духами-хозяевами бани

Исследуя мифологическую прозу и заклинательную поэзию карелов, можно прийти к выводу, что локус бани и даже пространство вокруг нее необычны. Все в ней обитаемо, населено духами-хозяевами, даже пар в бане одушевлен, сама постройка оживлена, а дорога к ней полна опасностей. Поэтому, идя туда и возвращаясь домой, человеку надо быть осторожным. В одной из быличек рассказывается, как по пути из бани домой женщина попала «на следы черта karun jallil. Вижу дом впереди, но, сколько ни иду, дом остается на таком же расстоянии. Шла-шла, сколько могла, но так как знаю, что путь до дома совсем близок, поняла, куда попала. Сняла быстренько сапоги и очнулась на мысу, рядом с озером. Стала звать на помощь, и пришел народ из деревни, отвели домой»[879].

Рассказчица, по всей видимости, нарушила какие-то правила и не смогла беспрепятственно выйти из иного мира. На короткой дороге от бани до дома она заблудилась, словно в лесу. Именно с чуждым человеку локусом лесного царства связано большинство сюжетов блуждания или «попадания на следы черта». Способ спастись и выйти на верный путь такой же – переобуться, что и делает рассказчица.

Интересные образы, персонифицирующие баню, появляются в других жанрах карельского фольклора.

В одном из сюжетов эпической песни рассказывается о том, как Лемминкяйнен в свой дом, расположенный «на горе» (то есть как бы в верхнем мире) приводит невесту. Новый род не принимает ее, так как она «дочь Хийси» (то есть из враждебного, чужого, нижнего мира). Даже первопредки, ассоцирующиеся с половицами, против нее:

В сенях половицы расступились

Перед подметающей сени.

В избе половицы перевертывались

Перед подметающей избу…

Обещал он привезти кукушку

Ягодку нежную обещал,

А привез банный крюк,

Банный сруб, в семью вносящий раздор[880].

Все банное пространство в карельской мифологической прозе населено духами-хозяевами. Его сакральным центром является каменка. В одном из самых архаичных фольклорных жанров, загадке, ее образ олицетворен и наполнен мифологическими деталями: «Черная комолая корова стоит на святой земле, на меже святого поля, большой ушат воды выпивает, большую охапку дров съедает»; «Черная комолая корова воду пьет, огонь ест»; «Баба черная чернушка, баба толстая толстушка ушат воды выпивает»[881]. С одной стороны, банный локус, на котором стоит каменка, назван «святой землей». Но с другой – подчеркивается, что это «межа святого поля», то есть пограничное между мирами пространство, на котором как раз и возможен контакт между человеком и духами. Сама каменка сравнивается с безрогой коровой и толстой бабой. Корова – это животное, дающее животворящую жидкость, используемую во множестве обрядов: омоложения, исцеления, передачи сакральных знаний. Комолость коровы подчеркивает ее позитивный настрой в отношении человека, рогат, как известно, в мифологии черт. К примеру, у русских Обонежья бытовала, вероятно, более поздняя загадка, когда баня уже потеряла свою сакральность: «Чертова шапка вся в заплатках». Сопоставление банной печи с черной толстой бабой означает не только внешнее сходство, но и напоминает о банной бабе, хозяйке данного локуса.

Именно в каменке видят ночью улыбающуюся голову хозяина бани [882]. В щель печи льют молоко и брагу, чтобы задобрить хозяев[883]. Людям запрещается мыться и париться за печью[884]. Припозднившиеся посетители замечают, как из-за печки поднимается «большое существо» и упрекает их в том, что потревожили в поздний час[885]. Девушка, осмелившаяся ночью пойти в баню, сходит с ума и весь свой гнев направляет на самый сакральный банный локус – разбирает каменку: «Я это видела: вся растрепанная, всю каменку разломала, каменка была большая, было сил!»[886]. Во время Святок парни и девушки для поднятия лемби наносили вред центральному банному локусу – ломали каменку, а также уносили дверь,

раскидывали поленницы дров. Хозяин бани бросает с печки камни под ноги десятилетнему мальчику, предупреждая о своем присутствии[887].

Печь как локус пребывания банных духов часто упоминается и в вепсских былинках. Рассказчик однажды видел бабу парной или парящую бабу kylbetinakan. Он зимой долго возил сено и поэтому пошел один поздно в баню. Уходя, он услышал, как кто-то бросил камень в дверь. Он открыл ее и увидел, как женщина убежала за печь. Он так испугался, что больше после этого один в баню не ходил[888]. В другой вепсской былинке говорится, что человеку нельзя париться за каменкой, особенно ночью. Иначе может появиться хозяин бани. У него черная кожа, шерсть, как у собаки, а одежда, как у людей[889].

Часто видят или слышат хозяев на полках или лавках у стен. Ночью на полках парится сам дух, хозяин бани[890]. Здесь чаще всего настигает наказание провинившегося человека[891]. В этом локусе происходит и подмена ребенка[892]. Дух бани может выходить с топором из-под полков и выгонять пьяного посетителя.

Локусом, в котором находятся хозяева бани, называется и угол[893]. Порой говорится, что «шум и шушуканье в каждом месте слышались»[894]. Иногда акцентируется внимание, что «с Божьей стороны этот разговор слышен»[895]. Тем самым подчеркивается ритуальная чистота банного локуса и необходимость самого почтительного отношения к банным хозяевам.

В одной из быличек рассказчик был в бане «накануне Рождества с другом в двадцать три часа. Остальные уже вымылись. Только мы начали мыться, вдруг наверху начался такой шум, думали: потолок обвалится. Пришлось немытыми убежать из бани, пока не убили»[896].

Населено и место под банным полом: там живут подземные жители[897].

Таким образом, абсолютно все пространство бани по ночам безраздельно принадлежит ее духам-хозяевам. Они могут появляться в любом ее локусе, а в некоторых случаях даже приходить в дом. Например, чтобы предупредить человека об истоках его болезни или наказать за невнимательное отношение к ребенку. И точно так же, как в позднее и ночное время, они принимают «в гости» или «на пар» других духов, хозяев иных стихий, так и в дневное время «разрешают» пользоваться баней людям, оставаясь невидимыми и неслышимыми для них.

В мифологических рассказах и заклинательной поэзии не только все банное пространство населено духами, но олицетворена, одушевлена сама баня. Потолок в ней считается отцом, пол – матерью, стены – сестрами и братьями, порог – старший в бане. Во время различных ритуалов заговоры часто читались в дверном проеме, при этом следовало поставить правую ногу на порог, а правой рукой взяться за притолоку [898].

На сакральном локусе банного порога происходит процесс передачи знаний от знахаря ученику. Здесь же совершаются ритуалы, связанные с лечебной магией, когда болезнь изгоняется в подземную страну мертвых Маналу-Туонелу: «Иди, смерть, в подпол, Холод – в холодную деревню, Под холодное бревно порога, Под ужасный можжевельник»[899].

Порог в древности был местом захоронения, а потому воспринимался как локус пребывания духов-первопредков. В одной из вепсских быличек говорится, как рассказчик, моясь ночью в бане, услышал, как кто-то невидимый пришел и сказал голосом отца: «Антон, слышь-ка, это я пришел!» Старик от испуга вскочил, ушиб ногу и бросился вон из бани[900].

Как уже было видно из многочисленных примеров, временные рамки для посещения человеком бани строго ограничены. Хозяева бани показываются человеку только в ночной, строго ограниченный период времени. Практически всегда это происходит в самой бане, только в единичных случаях дома во сне.

Именно с временными границами связаны табу и правила посещения бани, весь банный этикет. В былинках четко говорится о духе-хозяине бани: «Пока его не трогали, и он никого не трогал»[901].

Запрещалось топить баню в дни церковных праздников [902], во время Святок[903]. «В праздники нельзя было в баню ходить… В Корбасельге тетка Василиса в день летнего Николы баню топит. А тетя Наташа говорит: «Зачем? Сегодня вдь Николин днь, такой праздник! А ты баню топишь!» «А! Всяких Николаев!» Пошла мыться – там ее и парализовало, схватило. Так в землю и ушла. Из бани пришла – рот уже скривлен, и рука не работала, и ногу уже… Гляди: В день Николы в баню… Запрещают: старый человек, зачем идешь в баню в праздник. Такая гордая была!»[904]. В другой былинке рассказывается о девушке, которая «с матерью жила. Придет и баню истопит перед каждым праздником ночью. «Не топи, – говорит, – баню, доченька, перед таким дорогим праздником. Лучше потом истопишь». И вот вечером поздно, в праздничный вечер, поздно. «А, – говорит, – ничего не будет». «Не говори так, дочка! А вдруг будет?! Нельзя знать! Иди с молитвой». Она ни во что не верила». В результате, появившись в тазу с холодной водой в образе лягушки, пытались предупредить девушку об опасности. Но лягушку она выбросила, а когда начала мыть голову, все волосы склеились так, что даже врачи не смогли помочь. Спасло только обращение к знахарям[905].

Накануне праздника баню топили обязательно, чтобы очиститься физически. Но ходить в нее можно было только до шести часов[906]. Позже в бане «праздник дразнит…Этого перед большими праздниками боялись, это праздники Бога»[907]. Считалось, «кто перед воскресеньем или праздником поздно ходит в баню, того на том свете парят огненными вениками tulizil vastazil».

Летом во время сенокоса и жатвы баню топили не только по субботам, но и в другие будние дни. При этом оговаривалось, что идти туда следует только до заката, часов до десяти-одиннадцати[908]. После двенадцати часов духи-хозяева не только пугают, но и наказывают: превращают воду в кровь[909], душат[910], зажаривают на печке[911], разрывают[912], привязывают к полкам[913], лишают рассудка[914], стегают вицами до полусмерти[915].

В бане нельзя оставаться на ночь[916]. Банные духи не любят пьяниц и картежников[917]. Хозяева или выгоняют их[918], или даже сжигают баню[919].

Нельзя было ходить в баню женщине во время менструации, так как в это время она считалась «грязной»[920]. В крайнем случае следовало предупредить о собственной «нечистоте». Женщины очень опасались, чтобы своя кровь не смешалась с чужой. «Нечистой» нельзя было подавать пар, иначе кровотечение не остановится. Вот что рассказывала тверская карелка: «Ennen took sanottih, ?to ka sovat, tullah sovat, rivut, da ?to pid?w t’iet?, stobi ei sevottua, ?to pid?w tolkuj? hos’s’en: oletgo sie cistoi? Mie vet’ en ole cistoi, pid?w sanoucie da ei pie yhess? pess?, vain ugod’ie pess? konza ei olla rivut molemmilla pi?ll?. A to toko sanotah: sevotah rivut. Vain sevotah, jo i viikoksi n’e jo rivut i l?ht’iet?h ribajamah, jo viikon yl’en sie et i 1’iene cistoi, nagol’e l’ienet marawdunnun. I nagol’e ves’ma vardeil’iecettih kylyh m?n’dy?h, ?to pid?w t’iet? kuin manna i siel? tolkuicciecie kuin olla i kuin I l?ht’ie, assen sie 1’ienet ozakas kylyst? l?htiess?… I kell? hot’ rivut pi?ll? ollah, sill? ei n’ikonza ei pie luwva l?yly?, a to siwla nagol’e rubiew n’iin ze palamah si?mi, ?to viikon rubiet nagol’e rivut n?m? ribajamah, dai verell? tulomah I ves’ma l’inow siwla jugie, ves’ma ei peityt? viikon» – «Раньше обычно говорили, что вот месячные, и что нужно знать, чтобы не смешать, что нужно расспрашивать хоть: ты чистая? Я ведь нечистая, нужно предупредить и не надо вместе мыться, только угодить мыться, когда не у обеих месячные. А то говорят: перемешаются месячные. Если только перемешаются, уж долго месячные и будут идти, уж долго ты и не будешь чистой, всегда будешь запачканной. И постоянно очень остерегались, придя в баню, что нужно знать, как идти, там расспрашивать, как быть и как уходить, тогда лишь ты будешь счастлива, уходя из бани… и если у кого месячные хоть, той никогда не надо подавать пар, а то у тебя постоянно будет нутро гореть, и долго будут постоянно месячные идти, да и кровоточить, и очень будет тебе тяжело, очень долго не остановятся»[921].

Вечером накануне Масленицы в бане надо было молчать, чтобы летом комары не кусали[922].

Запрещалось мыться за каменкой и на пороге[923], петь, материться и ругаться[924]. «Если в баню идешь, тогда надо матом не ругаться. Старики ведь раньше не матерились, они шли тихо. В баню пойдет – перекрестится, из бани пойдет – перекрестится»[925]. В бане нельзя было выпускать газы, плескаться водой[926]. Детям запрещали баловаться, показывать попу, иначе на ней появятся прыщи[927].

Банное пространство считалось самым чистым местом и в физическом, и в духовном плане. Здесь нельзя было мочиться[928]; выпускать газы – иначе провалишься в воду на тонком льду и утонешь.[929] Здесь подчеркнута взаимосвязь духов: обижаешь хозяев бани, а наказывает водяной. В бане не стирали белье[930], иногда даже воду после своего мытья выливали не в бане, а на улицу [931]. Запрещено было заниматься сексом в бане, «грех делать с мужчиной», иначе «дети будут уродами»[932]. Запрещалось мыться горячей водой и лить ее на землю и на пол, так как можно было обжечь хозяев[933].

Нельзя было идти в баню в обиде друг на друга[934]. Карелы говорили, что идя в баню, как и идя в церковь или обращаясь к Богу, следует сначала простить всех своих обидчиков. В одной из самых известных христианских молитв «Отче наш» говорится: «Прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим».

Согласно народным верованиям, запрещалось входить в баню с плохими мыслями, с боязнью заболеть: «Не надо никогда по-плохому идти. Надо по-хорошему идти, молитву сказать: “Господи, благослови”. А не надо по-плохому. Плохое скажешь, тогда плохое и будет»[935].

Весь этикет прихода в баню, пребывания в ней и ухода из нее строго регламентирован.

Периодически хозяев бани следовало задабривать и угощать. Это обязательно делалось перед началом строительства и по его окончании. В щель каменки или на землю лили молоко или брагу. При этом видели, что «еда убывает», считалось, что духи едят ее[936]. Им давали первую часть всего нового, что появлялось в хозяйстве: молоко после отела коровы, кашу и хлеб, приготовленные из нового урожая, уху из первой рыбы, пойманной в сезоне. Это также свидетельствует о том, что в банных духах изначально видели первопредков, которые при жизни ели все это и были рады такому угощению.

Когда шли в новую баню в первый раз, хозяину бани приносили полено[937]. Подарки (рубашку, полотенце или отрез ткани) во время первого посещения относила в баню мужа и молодая жена с целью задобрить духов-хозяев и быть принятой в новый род. Например, она могла повязать полотенце на ручку банного ковша.

Во время дня Кегри и Рождества топили баню для умерших предков, а потом накрывали для них стол в доме. «И сейчас, у кого свои бани, делают гостинцы хозяину бани. Без толку нельзя нигде, ни в бане, ни в каком помещении. На том конце у людей свои бани, они также делают гостинцы и относят. Кладут в землю туда: «Вот гостинцы хозяину земли и другой – хозяйке земли. Хорошо принимайте, да будьте хорошими, да не трогайте никого»[938].

В менталитете карела вера в духов-хозяев и вера в Бога были неразрывно связаны между собой. Первых побаивались, на помощь второго всегда полагались. «А в баню зачем идешь? В баню – с Богом, с молитвой надо быть в бане. И я в баню хожу, дак уходя, говорю: «Простите, хозяева бани, хозяйки бани, белые старейшины бани». Хозяева бани, хозяйки бани – все есть. Хоть не верят, а я во все верю. Я когда в интернате работала, ребята придут: «Тетя Клава, есть Бог?» «Во мне есть Бог, а в вас – не знаю. Вы учитесь, и вы лучше меня знаете. А во мне всегда есть Бог, всю жизнь… Бог в небе, лестница – с собой»[939]. Согласно народным традициям, «Sauna on niinkun kirkko, kun siell? ollahan alasti» – «Баня как церковь, потому что там все обнажены»[940]. Этим еще раз подчеркивается единство восприятия внутреннего, духовного, и внешнего, физического, мира человеком.

В одной из быличек рассказывается о том, как мужик пошел в баню поздно вечером в субботу. Жена запрещала ему, а когда пришла узнать, почему он так долго не возвращается, увидела, что «он растянут на горячей каменке», уже мертвый. Решили, что «это устроил с ним баенник, однако другие утверждали, что Бог наказал нарушителя святости воскресного дня»[941].

По некоторым сведениям, карелы, перед тем как зайти в баню, снимали крест, оставляя его в предбаннике на лавке поверх белья.

Прежде чем прийти в баню, ее начисто мыли. Затем женщина, приготовившая баню, произносила, как бы предупреждая банных духов, чтобы они разрешили людям помыться: «крещеный – мыться, банным паром париться, веником пар развеивать» – «ristikansa kylp?m?h, kylyl l?yly kylvett?m?h, vassah l?yly valvattamah»[942]. При этом люди в противопоставление «народу бани» названы «крещеным народом».

Зафиксированы очень интересные и, по всей видимости, весьма архаичные сведения и о том, как приветствовали друг друга приходящие в баню. Согласно сообщению А. С. Степановой, в д. Колатсельга заходящий в баню произносил: «Joucenie! Joucenie!» – «Лебедей! Лебедей!» или «Hoi, joucenie, joucenie!» – «Ой, лебедей, лебедей!» Ему отвечали: «Tule t?h joudavuol!» – «Заходи на досуге!» или «Tule n?mil l?mbimiel!» – «Заходи на это тепло!» Как пишет Н. А. Лавонен, северные карелы также, приветствуя тех, кто мылся на озере или в бане, говорили: «Jumal abuh joucenie!» – «Бог в помощь лебедей!»[943]. Е. И. Клементьев рассказал, что его жена, уроженка д. Тикша (а ее родственники были выходцами из Калевалы и Вокнаволока), заходя в предбанник, произносила: «Joucenilla! Joucenilla!» – «К лебедям! К лебедям!» А пришедший с ней отвечал: «Pid?y! Pid?y!» – «Надо! Надо!» И в тоже время сам Евгений Иванович, уроженец деревни Ондозеро того же Муезерского района, не знал этого приветствия.

Здесь следует отметить, что образ белого лебедя сакрален для карела. Образ этой птицы, которую он называл pyh? lintu священная птица и anheli ангел, появляется в фольклорных произведениях в лиминальные временные отрезки (похороны, свадьба) или в момент проникновения человека в иной мир мифологических духов-хозяев (воды, бани)[944]. Это символ и внешней, физической, чистоты, и внутренней, духовной. Так в севернокарельских плачах во время обмывания умершего просили «отбелить мной выпестованное дитя до белизны вольных лебедей», чтобы он мог попасть «к белым/светлым прародителям». В свадебных причитаниях карелов-ливвиков лебедям иногда уподобляется «девичья воля»: «с каким ветром из этих баенок белые волюшки улетят белыми лебедями»[945].

Банный этикет карелов включал в себя огромное количество заговоров. В них олицетворена и сама баня, и пар, считавшийся в случае нарушения банного этикета одним из источников болезни. Согласно народным традициям, придя в баню, надо в первую очередь поздороваться с баней, паром и теплом.

«Когда идут в баню, надо сначала плюнуть. Затем надо сказать, чтобы другие не слышали: “Золотая банька, медовый парок, передняя стена – брат, полок – мать, стены – сестры, сам я – дуб. Затем снова надо плюнуть”. Все это надо проделать три раза, тогда ничего плохого в бане не случится»[946].

Тверские карелы просили баню принять человека: «Банька, парочек, моховая кучка, прими рабу крещеную [Божью – И. Л.] Orpo» – «Куlyzeni, l?ylyzeni, sammal tukkuzeni, priimi rabua Ogruo ristikanzua»[947].

Чтобы порча в бане не пристала, заговаривали пар: «Тьфу! Матушка-банька! Сестрица-парок! Произношу чистыми устами, С духом Божьим, Шепчу теплу. Пару нечего сердиться, Жару не за что вредить. Иди, пар, в банный мох, Спрячься в банном подполе На время, пока парится хворый!» – «Phu! Kylyseni, moamoseni, L?ylyseni, sisarueni! Puhun suulla puhtahalla, Herran hengell? hyv?ll?, L?ip?ttelen l?mpim?ll?. Eig? ole l?ylyn l?yt?mist?, L?mpim?n l?hen?mist?. M?nke?, l?ylyt, saunan sammalii Tahiga kylyn karsinaa Kibehisen kylvend aijaks!»[948].

Эти два древних заговора с архаичными семантическими деталями записаны в самом начале XX века. Но постепенно заклинания укорачивались, к ним добавлялась краткая молитва. Во второй половине столетия, заходя в баню, произносили: «Hospodi-sy?tt?i, kaco da vardoice! Lagi – toattu, late – moamu, sein?t – siz?ret da vellet! Hospodi-sy?tt?i, kaco da vardoice!» – «Господь-кормилец, смотри и береги! Потолок – отец, пол – мать, стены – сестры и братья! Господь-кормилец, смотри и береги!» Как видим, даже в стадиальном плане достаточно поздний заговор второй половины XX века вербально замыкает круг, заканчиваясь теми же словами, которыми начинался. Согласно народному менталитету, круг – один из сильнейших и древнейших оберегов.

Обязательно здоровались и прощались с банными духами. «Дверь в баню открывали: «Здравствуй, хозяин бани, здравствуй, хозяйка бани, здравствуй, дорогой парок!» Уходя в дверях: «Спасибо хозяину бани, спасибо хозяйке бани, спасибо милому парку, спасибо веселой водице, спасибо тому, кто баню топил и тому, кто дрова колол»[949].

Тверские карелы, заходя в баню, крестились.

Особые правила сопровождали ритуал приготовления бани для ребенка. Например, тверские карелы считали, что нельзя даже смотреть в воду, которую носишь с озера или готовишь для ребенка. Если посмотришь в нее и увидишь свое отражение, а потом этой водой вымоешь младенца, у него заболит пупок и может развиться грыжа[950]. Это соблюдалось особо строго, если ребенок очень маленький, до шести недель. Шестинедельный временной отрезок у карелов имел самое важное значение: младенец в это время был полностью беззащитен, так как еще не имел ангела-хранителя; а души умерших шесть недель поле смерти приходили в дом, ночевали на своей постели и для них обязательно во время трапезы ставили на стол посуду.

Когда брали воду для ребенка, трижды произносили: «Здравствуй, земля, здравствуйте, воды, Здоровья и здоровающейся с землей-водой! Здравствуй, золотой король воды! Не беру воду для еды, не беру воду для питья. Беру для чистой души, рабы Божьей младенца Иры. Мыть, очищать от плохих дум, всяких призоров»[951]. Это заклинание служило «профилактикой» от сглаза.

Если ребенок приболел, то произносили иной заговор: «Беги, река, От иерусалимской реки, из бурлящего потока святого Георгия, куда святую Богородицу звали, старшую на земле обливали, всех ангелов крестили. Водица праведная кормилица! Не беру воду для еды, и не беру воду для питья, беру, чтобы невинную душу освободить, очистить от плохих дум, от разных призоров»[952].

Топить баню приглашали «деву Марию, святую маленькую служанку» – «Nei?yt Moarie emoinen, Pyh? piika pikkarainen. Просили приготовить «медовую баньку» из «медовых дров»; нарвать «медовый веник» в «медовом лесу»; воду наносить «из ближнего ключа» «чистыми ведерками», чтобы баня дала здоровье ребенку[953].

Когда парили ребенка, обращались к банной бабе: «Банька, парок, Банная баба-бабулечка! Парю-напариваю, листиками с оловянную капельку, размоченными медными веточками. Пусть будут медовые мысли, медвяные внутренности, сверху невидимые, внутри несаднящие, внизу безболезненные, у невинной души младенца Про» – «Kylyzeni, l?ylyzeni, Kylyn akka boabozeni! Kylvettelen l?ylyttelen, Tinatippu lehtyzil, Vanoi vazki varbazilla Meziziks mielelt?ni, Simasiksi se?mell?ni, Pe?litc tundumattomaks, Se?melle vihoamattomaks, Alic kivuttomaks Oi-geasta hengest? Irost bladencast»[954]. Так следовало попарить в трех банях.

Старались, чтобы ребеночек в бане не плакал, пар делали тепленький, водой обливали аккуратно, часто она стекала с руки бабушки (или матери) на головку ребенку. Старушка скрещивала ему ручки и ласково приговаривала: «Pois paskat lapsestai, pesen korvalehtot, nen?piekk?in, suukkoin ja vattanapain puhtaiks. Pesen pikkuk?t?iset ja jalkaset» – «Прочь, вся грязь [букв: понос – И. Л.], вымою ушные листочки, крошечный носик, ротик и пупочек в животе чисто-начисто»[955]. Карелы-ливвики в заговоре ребеночка, желая ему счастья и здоровья, уподобляли овсяному зернышку: «Овсяное зернышко – толстеть и наполняться, пшеничное зернышко – белеть и расти!» – «Ozran juv?ine j?renem?h, hakenemah, nizun juv?ine valgenemah, kazvamah!»[956]. Вспомним заговорный параллелизм: ozru juodo – oza juodo, блюдо овса – это блюдо счастья.

Для того чтобы младенец крепко спал, был особый заговор. «Мои дети всегда спали…словно матицы. Мама покойница как парила, а я всегда слушала и своих внуков так же парила… как возьмет дитя на полок, положит себе на колени: «Господи, благослови, Господи, благослови, Господи, благослови» – три раза. Как начнет потом веником парить: «Господи, благослови. Спи, словно матица, лежи, словно бревно [топляк], не знай входящих, не ведай уходящих, не знай никого, спи, словно матица, лежи, словно мокрое бревно [топляк], не знай входящих, не ведай уходящих, не знай никого». Трижды произнесет вот эти слова. Всегда помню. Спали, «будто матицы», точно «будто бревна»[957].

Когда обливали детей водой, ее лили на голову и произносили: «Господь-кормилец, смотри и береги! Водица – вниз, Аня – наверх! Водица – пугаться, ребенок – радоваться! Господь-кормилец, смотри и береги!» – «Hospodi-sy?tt?i, kaco da vardoice! Vedyt alah, Ah’a yl?h! Vedyt p?ll?stym?h, An’a ihastumah! Hospodi-sy?tt?i, kaco da vardoice!»

Людям разрешалось мыться в бане «в три очереди». Считалось, что «на четвертый пар» приходили мыться духи-хозяева бани. «Уходя, необходимо было оставить духам-хозяевам горячей и холодной воды и веник, чтобы они могли помыться и попарится» [958]. Веник обязательно оставляли на лавке, а не под ней.

Перед уходом из бани в первую очередь произносили заговор, в котором еще раз подчеркивали взаимосвязь всех трех стихий в бане (земной, огненной и водной): «Спасибо, банька, за мытье. Спасибо, парок, за паренье. Банька – отец, парок – мать, водица – братец»[959].

Затем следовало поклониться, перекреститься и поблагодарить духов-хозяев бани: «Спасибо хозяевам бани, старшим бани, младшим бани! Спасибо всему народу за тепло! Люди ihmiset уходят, другие люди – на место!»[960] Обращает на себя внимание последняя вербальная формула. Она практически идентична той, которую произносил человек, заходя в лесную избушку: «Старые – вон, новые – на место!» Но тогда человек приказывал-просил духов-хозяев леса покинуть помещение и позволить ему переночевать в избушке. А здесь все иначе: он благодарит хозяев за гостепреимство и оставляет им баню на ночь в полное их распоряжение. Таким образом, последний человек замыкал вербальный круг-оберег, начатый женщиной, приготовившей баню.

Придя домой, снова крестились на образа: «Спасибо, Господи, что я смог хорошо помыться!» – «Passibo, Hospodi, hyvin pezevyin!» Затем ополаскивали лицо из рукомойника, в котором, считалось, живут домашние духи, чтобы быть уже под их покровительством.

Обилие заклинательных формул в банном ритуале, которыми приветствуют и благодарят духов-хозяев, подчеркивает, что баня в древности играла роль семейно-родового святилища. В ней проводилось множество магических обрядов, духи-хозяева, населявшие банный локус, были окружены почитанием и поклонением. Весь этикет пребывания человека в этом сакральном пространстве был ритуализирован и обставлен множеством правил и табу.

Топится баня по-черному в д. Маньга Пряжинского района. Автор съемки: Я. В. Ругоев, 1970-е годы.

Лесная избушка-полуземлянка Антипа Суолахти на берегу озера Роатехлампи (д. Венехярви). Репродукция из книги П. Виртаранты «Vienan kyli? kiert?m?ss?».

Пожилая карелка развешивает сушиться веники, сделанные во время летних святок (Повенецкий уезд). Автор съемки: И. А. Никольский, 1901 год.

На переднем плане – маленькая карелка рядом с традиционным карельским крестом. На заднем – курная банька в Повенецком уезде. Автор съемки: И. А. Никольский, 1901 год.

Курная изба у водопада Кивач. Автор съемки: С. А. Макарьев, 1930 год.

Старики чинят сети рядом с банькой на озере Сегозеро. Автор съемки: И. А. Никольский, 1901 год.

Невесту ведут в последнюю девичью баню в родительском доме. Свадебый обряд «neiskyly» в Сегозерье. Автор съемки: А. М. Линевский, 1931 год.

На переднем плане – баня по-черному с поленницей дров. На противоположном берегу озера – вид на село Паданы Повенецкого уезда. Автор съемки: И. А. Никольский, 1901 год.

На переднем плане – карел в традиционной лодке. На заднем – деревня Щеккила, на берегу озера стоят баньки. Автор съемки: И. А. Котов, 1935 год.

Баня по-черному в д. Тихий Наволок Прионежского района. Автор съемки: З. М. Иванова, 1930-е годы.

Курная баня на берегу озера в д. Усть-Яндома Медвежьегорского района. Автор съемки: В. А. Скопин, 1960–1970-е годы.

Банька в деревне Усть-Яндома Медвежьегорского уезда. Автор съемки: В. А. Скопин, 1960–1970-е годы.

Та же банька с другого ракурса зимой. Автор съемки: В. А. Скопин, 1960–1970-е годы.

Банька в селе Ладва Прионежского района. Крестьянская усадьба обнесена косой изгородью, которая называлась «журавлиное крыло». Автор съемки: Г. А. Анкундинов, 1938 год.

Одиночная банька в с. Верховье на берегу реки Олонки. Автор съемки: Н. Караваев, 1950 год.

Банька в с. Мегрега Олонецкого района. Задняя стена стоит на деревянных сваях. Автор съемки: З. М. Иванова, 1936 год.

Баньки в д. Сяргилахта Пряжинского района. Автор съемки: П. В. Беззубенко, 1971 год.

Старая и новая бани в д. Усть-Яндома Медвежьегорского района. Автор съемки: В. А. Скопин, 1960–1970-е годы.

Баня в д. Видлица Олонецкого района. Автор съемки: Я. В. Ругоев, 1960-е годы.

Баня в селе Ругозеро Муезерского района. Автор съемки: С. М. Пивоев, 1974 год.

Банька в д. Пряккиля (с. Сельги) Медвежьегорского района. Автор съемки: В. А. Трошев, 1990-е годы.

Банька в д. Семчезеро Медвежьгорского района. Автор съемки: В. А. Трошев, 1990-е годы.

«Банный городок» в д. Сельга Медвежьегорского района. Автор съемки: В. А. Ларионов, 1997 год.

Село Паданы Медвежьегорского района. Автор съемки: В. В. Трошев, 1974 год.

Субботний день в д. Большая Сельга Олонецкого района. Стирка на банном крыльце. Автор съемки: П. В. Беззубенко, 1973 год.

Белая баня, построенная из бруса, в д. Корза Пряжинского района. Автор съемки: В. В. Трошев, 1991 год.

Новые благоустроенные дома и традиционные бани на берегу речки в д. Тивдия Кондопожского района. Автор съемки: Б. Феклистов, 1990 год.

Общественная баня у Лобана в городе Петрозаводск. Автор съемки: И. А. Котов, 1935 год.

Старая общественная баня в городе Петрозаводск. Автор съемки: Я. М. Роскин, 1931 год

Данный текст является ознакомительным фрагментом.