Родимчик

– A olet go kuulluh rodimcik?

– Olen kuulluh, dai minul sih poigu kuoli. Vuozi seicei kuudu. Tytt?, tytt? kuoli, tytt? kuoli.

– Mi se on?

– Rodimcikku on, kaikkis ristikanzois proiiu, joga toizes kolmeh vuodes-sah. Se on hyv? ku kolmeh vuodessa proiiu. Voibi moates proiie. A ku rah-vastu on necis, h?ndy n?htah, min en?mbi rahvastu rodiu n?gem?h h?ndy, ?to handy rubieu tabailemah, sit jo h?ndy jo rubieu poftorimah poaksumbah. A se pid?y peitte?, nikel sanuu ei. Mis kohtoa h?i ollou magoamas, minu-toa kaksi-kolme-viizi sie, sit kulakkaizet kienitt?y nenga, silm?t azettau, sinistyy – ei pie koskie, ni za ?to ei pie koskie. A suonpe?l pid?y kuolin suopaikkaine panna. Da ristu loadii “?min! ?min! Sv’atii Boozei, sv’atii krepkii, sv’atii bessmertnii, pomilyi nas.” Nimi kuolin sanuu, mi se oli nimi kuolin – h?i kuoli, i bolezni kuoli. “Sv’atii Boozei, sv’atii krepkii, sv’atii bessmertnii, pomilyi nas,” – kolme ristoa loadii lapsel. I lapsi kattoa pim-iemb?h kohtah, stobi olis pimei. Pimei, eigo ken k?velis. H?i min magoas, magoas suutkat – ei trevoozii, i?e kuni h?i ei nouze, ei go sy?m?h, eigo juumah. Ei sih kuole, pe?z?y. A gu kuolendakse ollou, kuolou. Ei lekahuttoa lastu. Pyhkimel, kaco, sy?dih h?i, pyhkimel katettih. Ei pesty, ihan sy?dypy-hkin. Libo mid?tah kirik?n, on h?i riizu papin, mid?tahto kirik?n. A sit gu lapsi tostah, sit alahp?i gu pokoiniekal net sovat ottoa, t?h alahp?i ottoa gu pokoiniekal. I net viij? liekkumattoman kiven oal. Kus ei kivi lieku – sinne panna. Lapsen sovat, lapsi pid?y jaksattoa i sil kohtie, lapsi magoau, tostah, alasti gu pokoiniekan jaksatit, sovat otit i sen veit liekkumattoman kiven oal. Libo viijah, pohjattomat lammit ollah h?i, pienet lammit, nikunne ojoa ei l?hte. Silmylammit sanottih, silmylammit, ei oja kunne l?hte. Sih lammih, kiven panit, upolit: “Kui t?m? uppou, muga t?m? bolezni upokkah, en?m-bi poftorikkah ?lg?h h?nes.” I nikel nimid? ei sanuu, stobi ei moa tied?s. I nimi, niken tied?s. Tied?s vai ken n?gi i vs’o. Se vai pid?y boleznie nikel ei sanella, eigo boTniccah… Da vie moamal k?skietah istuu, suunpeal istu-ukseh. P?TT?hal perziel lapsen suun peal. Sit en?mhi vs’o. Kaikkies paras olis se. PalTahal perziel istuukseh suun peal, kodvaine, ei h?i sie. “T?m? kai vastoa, pe?ste?, muga sinul kai pahat vastakkah, kaikkis pahois pe?st?k-k?h.” Moamu, kaco, sai, moamu dolzen ristie kai boleznit, niken ei muu, vaikku moamu se voibi.

– А слышали о родимчике?

– Слышали, да у меня самой от него сын умер. Год и семь месяцев. Девочка, девочка умерла, девочка умерла.

– Что это?

– Родимчик есть! Через всех людей пройдет. Через каждого до трех лет. Это хорошо, если до трех лет пройдет. Может во сне пройти, никто о нем не узнает. А если через кого днем пройдет, да если еще люди окажутся, увидят его!.. Чем больше людей увидит его, что будет схватывать ребенка, тогда у него уже чаще будет повторяться. А это надо утаить, никому не рассказывать. Прямо где спит, минуты там две-три-пять, кулачки сожмет вот так, глаза остановит, посинеет – не надо трогать, ни за что не надо трогать! А на рот надо положить платочек, который лежал на рту покойника. И перекрестить: “Аминь! Аминь! Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас!” Имя умершего назвать, какое там было у умершего имя: он умер, и болезнь умерла. “Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас!” – трижды перекрестить ребенка. И накрыть ребенка в темном месте, чтобы было темно. Темно, и не ходил никто. Сколько он будет спать, хоть сутки – не тревожить, пока он сам не проснется, ни кормить, ни поить. От этого не умрет, поправится. А если к смерти, то умрет. Не трогать ребенка. На скатерти, смотри, ели ведь, скатертью накрыть. Нестиранной, прямо на которой ели. Или, может, что-то церковное есть: ризы священника, что-нибудь из церкви. А потом, как ребенок придет в себя, тогда книзу, как у покойника одежду снять, вот так, книзу, как у покойника снять. И отнести ее под камень, который сдвинуть нельзя.

Который камень нельзя сдвинуть, туда положить. Белье ребенка, ребенка надо раздеть и на то место. Ребенок спит, придет в себя, раздел догола ребенка, как покойника, взял одежду и отнес под камень, который нельзя сдвинуть. Или отнесут – есть же бездонные ламбушки, маленькие ламбушки, из которых реки не вытекают. Глазные озера говорили, глазные озера, речка оттуда не выходит. В ту ламбу с камнем утопишь: “Как это утонет, так и болезнь пусть утонет, не повторяется.” И никому ничего не говорить, чтобы земля не знала. Чтобы никто ничего не знал. Знал бы только тот, кто видел, и все. Это только надо: о болезни никому не говорить, и в больницу не ходить… И еще матери велят сесть, на рот присесть. Голой попой на рот ребенка. И больше – все. Это было бы самое лучшее. Голой попой присесть на рот, ненадолго ведь. “Это все заслонит, освободит, так и у тебя все плохое пусть заслонит, от всего плохого освободит.” Мать, смотри, родила, мать должна перекрестить все болезни. Никто другой, только мать это может.

ФА 3317/6

Зап. Лавонен Н.А., в 1992 г. в д. Новые пески от Потаповой Евдокии Григорьевны