Культовое почитание карелами леса и отдельных деревьев

Изначально древний человек обожествлял саму стихию леса; лес воспринимался как некое одушевленное существо, требующее поклонения. Отголоски этого почитания сохранились и во многих фольклорных жанрах, и в языке.

В карельском языке лес олицетворен. В словарях в качестве одного из значений слова «mets?» (лес) приводится такая трактовка: «mets? henkil?ityn?, mets?n haltija» (лес одушевленный, дух леса)[219]. Карел видит лес поющим: «Mettsy laulau ku ?ijal tuulou» (Лес поет, когда сильный ветер дует). Лес умеет говорить: «Metts andau i?nen vastah kirgujez» (Лес подает голос в ответ, если крикнешь). У него развито зрение и слух: «El? vie metts?h salattavua: mets? n?g?? dai kuuloo» (He относи в лес тайного: лес видит и слышит)[220]. Лес любит тишину, покой и порядок – так считал карел, и с этим связано много запретов. В Кестеньге говорят: «Ei pie vihelte?, mets? kuulou» (Не надо свистеть, лес слышит). Суоярвцы считают, что лес не любит споров; если сделаешь что-то на спор, добра не жди, добычи не будет, можно и заблудиться: «Metts? ei suvaitce kiistoa, kiistah vai loadined, ei puutu toittsi». В д. Суйстамо верили: «Metts? ei suvaitse nagramista, sill? pid?? olla tod’ine» (Лес не любит смеха, там надо вести себя серьезно); «Metts? puhtahan suvaitt-soo» (Лес чистоту любит). На юге Карелии известны приметы, в которых лес предстает как нечто, способное навлечь беду: «Jos lumen aikaan jurisee ukkonen, niin metts? vahinguo luadii seuraavana kes?n?» (Если пока лежит снег, гремит гром, то лес бед наделает следующим летом). Более древний, мифологизированный портрет сохранился и в карельском варианте русской пословицы «Как аукнется, так и откликнется». Карелы говорят: «Mid? mets?h kirguat, sen metsy vastua» (Что в лес крикнешь, тем лес и ответит) – придешь в лес с добрым словом, приношением, он тоже поможет и ягоду найти, и зверя добыть.

В русском языке о человеке, наделенном каким-либо талантом, говорят: «Его Бог поцеловал». У карелов есть сходная пословица, подчеркивающая степень обожествления леса: «Kudamas roih mettsyniekku, sen santah, kondii tiede?, sid? mettsy koski» (Из кого будет охотник, того, говорят, медведь знает, того лес тронул). Карелы считали, что медведь (в данном случае, это не просто дикий зверь, а тотемное животное, покровитель рода, олицетворение духа – хозяина леса) никогда не тронет в лесу женщину, беременную девочкой, иное дело, когда в животе – мальчик; медведь может погнаться за такой женщиной, и тогда именно из этого ребенка вырастает хороший охотник. Иногда медведь убивал беременную мальчиком[221], тем самым как бы видя в будущем новом члене родового коллектива своего соперника.

Уже говорилось, что в сознании карела образ хозяина леса близок к образу черта, нечистой силы. Это также отразилось в древнем пласте языка. Именно со словом mets? (лес) связано огромное число ругательств, в которых оно переводится именно как черт. Во-первых, это распространенное проклятие: «Мессу sinuu ottas» (Лес бы тебя побрал). Считалось, что если такое ругательство направлено на ребенка или на домашнее животное – лес обязательно спрячет его, возьмет в свое укрытие («meccy peitt?y», «mec?n peitos on»), В д. Импилахти говорят: «Tsortu silm?t vei, mettsy otti, ku en eni? kyl?n rahvahii tunne» (Черт глаз унес, лес взял, раз уже не узнаю односельчан). Или: «Tulgua, mecc?hizet, i?re, heitti?t pajatandu!» (Идите, лешие, вон, перестаньте петь). Существует выражение, аналогичное русскому «Какого черта (лешего) ты пришел? Mid? mecc?histy sin? tulit?» Русский фразеологизм «пропади пропадом» (сгори в адском котле) сопоставим с карельским «mene mec?n kattilah» или «mene helvetin kattilah» (иди к лешему в котел / иди в адский котел)[222].

Вера в силу и покровительство почитаемых деревьев нашла широкое отражение и в образных пластах карельского языка, особенно в различных фразеологизмах[223]. Про недотепу говорили olet lep?n t?hl? (ты ольховая растяпа); про легкомысленного человека – huabamieli (осиновый ум); про упрямого – oled gu koivuine curku (как березовая чурка); про вековуху – kassu kadajine, perze ped?jine (коса можжевеловая, задница сосновая); про бедняка – kodi on korves, perti ped?j?s, elot ok-sal (дом в глухом бору, изба на сосне, пожитки на суку); про здорового и крепкого человека – on ku honkan runko (как ствол сухостойной сосны); про горько плачущую – itk?y ku koivu koaduu (плачет как береза клонится). Во многих устойчивых выражениях сохранились отголоски не только архаичного поклонения деревьям, но и признания родственных отношений с ними. Внебрачного ребенка называли kataikon alta l?yvetty (под можжевельниками найденный); про человека, который не был родственником – vi?r?n koivun kautti on heimolaini (родственник через кривую березу). Аналогом русской пословицы «Яблоко от яблони недалеко падает» является карельская «Kandoh i vezat kazvetah» (По пню и побеги). Когда человек умирал, карелы говорили m?nn? m?tt?h?h (уйти под кочку) – в данном случае кочка (как и пень) обозначает вход в потусторонний мир, в подземное царство; а похоронить означало panna kahen ped?j?n v?lih (положить между двух сосен). Выражение d’oga haabu hammastaa (каждая осина кусает) означало «все обижают». Когда с человеком надоедало возиться и уже было все равно, что он будет делать, говорили: meng?h hot’ huobazeh kandoh ocin (пусть уходит хоть в осиновый пень лбом), meng?h hot huabazeh kuuzeh (пусть уходит хоть в осиновую ель), hos kuivah kuuzeh kohokkah (хоть на сухую ель пусть залезет), m?nn? hot’ honkah ocin (идти хоть в сухостой лбом). Полное безразличие к происходящему означало выражение: vaikka honkie taivahasta satakkah (пусть хоть сосны с неба падают).

У карелов, как и у всех народов, в древности широко был распространен культ отдельных деревьев. Особенно почитались береза, ольха, сосна; одним из самых священных деревьев считался можжевельник. Хотя с осторожностью и почтением надо было относиться к любому дереву, ибо «Et tiija el?es, mis puus piru istuu» (Не знаешь, живя, в каком дереве черт сидит).

Отголоски этих верований сохранились до наших дней. В Ведлозере в 1997 г. был записан рассказ о том, как заболела одна женщина. Причиной послужило то, что она ходила растрепанная, с неубранными волосами и несколько волосинок унес ветер (tuulen selg?h pe?stih). В данном случае и ветер воспринимается как живое существо, могущее целенаправленно схватить волосинки, неслучайно по-карельски дословно говорится, что они попали «ветру на спину». «Волос как попадет на ветер, поди знай, на какое дерево попадет. Попадет там два дерева каких-то стоят так рядышком. И вот их ветром так качает, скрипят, тогда так и жить будешь, скрипеть. Раньше умрешь». Волос в фольклоре всегда воспринимается как средоточие жизненных сил, плодовитости, счастья, удачи, здоровья[224]. В южнокарельских эпических песнях посредством проглатывания волосинки героиня может даже забеременеть. Далее в быличке рассказывается, что пришлось женщине идти в лес и срубить одно из деревьев. А после этого: «И скрип раздался: „Ты моей жене голову отрубила“. Одно дерево осталось стоять, а другое она срубила. Вот… И деревья, видимо, живые… Раньше так было» (110).

Большое внимание происхождению деревьев уделяют лечебные заговоры, причем в них тесно переплетены языческие и христианские верования.

Медведь бежал по полям,

Шерсть с задницы слетела,

Отсюда дерево получило начало.

Дерево чистое, Божье созданье…

ФА 2610/10

Человек согласно анимистическому мировоззрению боялся бесцельно «обижать» деревья, считая их живыми. В то, что у растений и деревьев есть душа, верило большинство народов. Так, древние германские племена считали, что раненое топором дерево уходит из леса. Туземцы на реке Конго ставили сосуд с пальмовым вином у корней деревьев, чтобы они могли утолить жажду[225]. Особенно широко действовал этот запрет в летнее время, когда люди наиболее часто бывали в лесу. Согласно карельским верованиям, пастухам, заключившим договор с лесом или его духами, было запрещено есть ягоды и грибы, ломать ветки у деревьев.

Еще А. Афанасьев подметил, что в русском языке одним словом обозначается то, из чего произрастает и дерево, и человек – «семя»; в результате созревания и растения, и люди производят на свет «плод»[226]. Все это является средоточением жизни, неслучайно в карельских эпических песнях девушка беременеет, съев ягодку (чаще всего брусничку)[227].

Л. Я. Штернберг указывал, что «самое главное свойство растительности и культа деревьев…это – необычайная сила их плодовитости. Никакое животное не может сравниться по плодовитости с деревом, на котором тысячи плодов, рассматриваемых как дети этого дерева»[228].

Армянские сказки сообщают о временах, когда деревья могли ходить, говорить, есть и пить. В легендах самых разных народов люди превращаются в деревья – тополь, яблоню, рябину, клен, березу, осину и т. д.: когда такое дерево рубят, из него сочится кровь, слышится стон и голос. Русские на Алтае считали грехом даже пить березовый сок: это «все равно, что блуд творить»; верили, что если сок березы прольется из дерева на снег, то он окрасится в кровавый цвет[229]. У саамов есть рассказ о парне, который пошел в лес за дровами. Только собрался он рубить сухую сосну, как та взмолилась, чтобы он не срубил ей ноги. Парень сумел справиться с этой задачей. И тут сосна попросила, чтобы он был осторожен и с ее верхушкой – не срубил бы голову. Лесоруб и тут оказался на высоте – и вдруг из дерева вышел человек, оказавшийся заколдованным лешим. За сноровку парень получил хорошую награду, да только она не принесла счастья, ибо досталась от нечистой силы[230]. Здесь мы видим процесс трансформации древних представлений: с одной стороны, олицетворена и является объектом поклонения старая сосна, а с другой – это уже просто место обитания лешего.

Особенно почтительное отношение карел к хвойным деревьям отразилось не только в фольклоре, но и в прикладном искусстве. В карельской вышивке широко распространены изображения елей, которые порой «больше похожи на проросшие хвойными элементами антропоморфные фигуры»[231]. Главки старинных деревянных церквей напоминают шишки и тем самым «словно воссоздают обобщенный образ священной рощи»[232]. В похоронных плачах еловые леса являются метафорой смерти, «иного мира», а в свадебных причитаниях служат индикаторами «чужого мира» мужа[233].

Особым почитанием у карелов, как и повсеместно, пользовались самые большие деревья. Их ни в коем случае нельзя было рубить. Считалось, что именно в них живет дух леса. К ним приносили угощение, их старались задобрить различными приношениями. Под ними чаще останавливались и на ночлег, предварительно испросив разрешения, а утром не забывали поблагодарить за спокойную ночь. Такие договорные отношения с деревьями хорошо сохранились и у марийцев. По свидетельству У. Холмберга, «охотник приветствует лес, беседует с деревьями – спрашивает у них дорогу, просит покоя ночью: „Большое дерево, разреши мне проспать ночь в твоей тени!“ и сам же отвечает: „Иди и ночуй!“ Утром благодарит за ночлег»[234].

Лапландцы считали, что существует «puun hengi» (дух, душа дерева). Дерево – это живое существо, с ним необходимо познакомиться, сначала поздороваться, постукивая по стволу топором, а только потом попросить разрешения для рубки. Черемисы спрашивали разрешения у «духа дерева» даже при сборе меда. У мордвы есть рассказы о боге, или матери, дерева, которые качаются на верхушке дерева и зимней метелью, и летним ветром, их моет дождь[235].

Интересный обычай культового почитания деревьев, а вместе с этим и хозяев леса существовал у карелов: они выбирали старое могучее дерево, снимали с него кору и сажей или ножом рисовали или вырезали изображение хозяина леса. Чаще всего это делалось в местах удачной охоты[236]. Этот обычай ярко показывает синкретизм верований: еще почитается дерево, но уже приоритет отдается духу – хозяину всего леса. При этом используются сакральные предметы-обереги – сажа и нож.

Мифологические рассказы ярко демонстрируют, что карелы порой до сих пор далеки от христианства. С XVI века на месте древних священных рощ возводились часовни и церкви. После революции они разрушались, а росшие рядом с ними деревья снова становились объектом поклонения. Об этом рассказывали паданские карелы в 2006 году: на острове в д. Сельга часовня была возведена на некогда сакральном месте, теперь она разрушена, а на ее месте растет сосна, под которую приносят деньги и подарки.

Даяки, веря, что у деревьев есть душа, избегали срубать старые деревья; если же его повалит ветер, они поднимали его и мазали кровью, «чтобы успокоить дух дерева»[237].

С особыми мерами предосторожности карелами рубились деревья для строительства дома. Это делалось чаще в новолуние, в первые дни недели. Выбирали чаще сосну и березу, деревья, которые несли позитивную энергию, давали человеку силы и жизнеспособность, а не отбирали все это, как, к примеру, осина и ель. Ни в коем случае нельзя было брать сваленные, т. е. погибшие деревья. Запрещалось рубить искривленные, так называемые «буйные деревья», которые могли запрограммировать такую же нелегкую жизнь в новом доме. То есть считалось, что душа дерева могла переселиться и в бревно, из которого будет строиться жилище. Об этом свидетельствуют и многочисленные карельские пословицы, типа: «Mets?z ei pie pahoi pajista: puud kuulou. Pertiz ei pie pahoi pajista: sein?? kuulou» (В лесу не надо плохо говорить: деревья слышат. В доме не надо плохо говорить: стены слышат)[238]. «Mettsi? on vie lawan s?rvis» (Лес даже в краях досок)[239]. Сямозерские карелы после того, как выбрали место для строительства дома, к изготовлению сруба не приступали, пока не проходило сорок дней с момента рубки деревьев. Запрет объясняли поверьем: «Сосны о своей смерти сорок дней смолою плачут». Таким образом, смерть дерева на магическом уровне приравнивалась к смерти человека[240].

Чехи в Святки, «обращаясь к деревьям, просят у них предвещаний будущего и помощи в болезнях»[241].

Союз с тотемным деревом могли заключать разными способами. Это и кормление дерева, под которым оставляли разные съестные припасы и ели сами. Этот обряд у карел связан с «Tapion p?yt?» (столом Тапио), когда сначала кормили сам лес, дерево, а только потом из этого ритуала развился культ самого Тапио, все это будет рассмотрено позже.

Во-вторых, дерево украшали лентами, платками, полотенцами. Этот обряд сохранился до сих пор и во многих местах можно встретить огромное дерево (чаще это сосна), полностью завешенное завязанными тряпицами. Участники этого действа просят у духа дерева и здоровья, и удачи, и продолжения рода.

Известен ритуал мытья избы у многих народов, в том числе у карелов, когда в курных избах не только полы и потолки, но и стены добела скребли большими ножами. Г. Рянк считал, что делалось это с целью «изгнания „плохих“ духов», которые могли быть в бревнах дома[242].

Интересный обряд совершался русскими. На растущей березке сгибали и завязывали в виде кольца-круга вершинку или ветви, иногда при этом закручивая древесину, но никогда не ломая ее. Через такой «завитый венок» кумились, т. е. заключали союз дружбы и любви, для чего через кольцо из ветвей на растущей березе целовались, обменивались колечками, серьгами, платками, яйцами, крестами. Иногда эти «венки» через несколько дней должны были быть обязательно «развиты», вместо них связывали в виде арки вершинки двух соседних березок. Зеленин Д. К. трактует все это как оберег для человека, заключение союза, «кумовство» человека с духом дерева. Но считает, что первоначальная функция всего этого заключалась «в угрозе дереву, в запугивании его – чтобы оно не боролось и не мстило человеку, а подчинялось добровольно воле человека, не вступая с ним в борьбу»[243]. Аналогичный обряд есть и у карелов. Во-первых, они также связывали верхушки двух деревьев, но обязательно растущих с двух сторон тропы, а затем пролезали через эту арку с целью передать дереву свои болезни и воспринять от распускающегося весною дерева его свежесть и физические силы. Во-вторых, самым распространенным был этот ритуал в моменты поиска потерявшегося в лесу животного. Такие связанные верхушки деревьев называли Osmon solmu (узел Осмо). Он делался, безусловно, в качестве угрозы, сначала лесу, потом дереву, а затем некоему лесному духу. Они должны были без протеста согласиться на условия человека, заключающего с ними союз, и вернуть животное как можно скорее (до трех, иногда до девяти дней). И только после этого узел развязывался. Утяжелялся этот узел еще и привязыванием больших камней к согнутым веткам. Знахари (tiedoiniekat) называли это «сделать килу хозяину леса» («tyr? loadie mec?niz?nd?l»), с которой он будет ходить, пока не освободит животное из лесного укрытия (mec?npeitos).

Отголоски обрядового поклонения отдельным видам деревьев сохранились не только в обрядовом фольклоре, мифологии, но и в карельских сказках. В одном из сюжетов старик делает для старухи ребенка из ольховой чурки. Дитя три года лежит неподвижно в люльке, а потом вдруг оживает и становится не только помощником матери, но и спасителем царской дочери и победителем девятиголового змея (СУС 650А).

Ольха почиталась многими финно-угорскими народами как священное дерево. Считалось, что оно похоже на человека, ведь под корой ольховая древесина красная. Неслучайно второе значение слова lepp? – кровь, причем кровь ритуальная, и в том числе родовая, менструальная, рыбья, а также, когда больная корова доится молоком с кровью.

У саамов «покровителем охотников был Лисиб-ольмай („Ольховый человек“), хозяин леса, который наделялся обликом медведя»[244]. У саамов же во время ритуальной встречи мужчин, возвращающихся с охоты на медведя, женщины одним глазом смотрели через медный обруч и одновременно плевали им в лицо слюной, получившейся при пережевывании ольховой коры. Считалось, что «медвежья ольха» закаляет дух молодых охотников[245].

Тверские карелы именно из ольховых досок изготавливали такой сакральный предмет домашнего обихода, как стол. В Карелии материалом для столов служили не менее почитаемые сосна и береза[246].

Считалось, что без ольхи нельзя сделать кантеле, она придает инструменту красивое звучание – «голос». На юге Карелии бытовала поговорка: «Жену выстрогаю только из ольхи». Земли, на которых растет ольха, считались после обработки лучшими для выращивания хлеба. Если построенный хлев вдруг оказывался на дороге нечистой силы или на перекрестке, надо было сделать маленький ольховый плужок и перепахать им крест-накрест весь пол. В Суоярви ольху характеризовали эпитетами, которые обычно используются при описании человека: «В бору тощая ольха, а здесь на возвышенных землях и по краям полей – ольха мясистая». А сами ольшаники считались «чужой землей», потусторонним миром; карелы говорили, обращаясь к коровам: «Что вы в ольшаник идете, не держитесь мира крещеных. Mid?b? ty? lepikk?l?ih m?nett?, etto ristitty-zien ilmoil kest?». Согласно карельским верованиям, если ольховка (leppylindu) пролетит под выменем, тогда корова будет доится кровью. В таком случае сцеживали молоко на ольховую щепку и читали заговор. Чтобы покрасить невод, в воду бросали ольховую кору и немного золы[247].

По представлениям карелов, ольха использовалась для борьбы с нечистой силой, так как «ольху боялась нечисть»[248]. Магическими считались пули, сделанные из ольхи или рябины. К примеру, если в лесу услышишь «свадьбу чертей», надо три раза через левое плечо выстрелить ольховой или рябиновой пулей. Если попросят еще раз выстрелить, больше уже не стрелять, и тогда услышишь вопль: «Он прострелил пятки супружеской паре!»[249]

Ветки наиболее почитаемых деревьев широко применялись в ритуальной практике, например, при изготовлении веников для поднятия лемби-славутности (самой необходимой считалась ольха). Обрядовая свадебная баня, как и любая, имевшая религиозно-магические функции, также топилась не обычными дровами. Чаще всего это были ольховые, могли использоваться и деревья, поваленные бурей или грозой. Реже применялись рябина, береза или засыхающая на корню сосна[250]. Процесс приготовления бани описывают причитания: для этого не годятся ни березовые дрова, они твердые или, дословно, жестокосердные (kova-syv?mellizet – снова дерево олицетворено); ни сосновые, «печальные», следовательно, продуцирующие и такую жизнь в браке; нужны ольховые, растущие к тому же на особых местах, на «именных островочках» (imennoloil ostrovazil)[251]. Примечательно, что именно на островах очень часто в фольклоре, будь то сказки, руны или мифологическая проза, находятся иные миры.

Покровительницей материнского рода выступает береза. Это дерево является почитаемым, пожалуй, в обрядах всех славянских и финно-угорских народов. Именно березу на Троицу приносили из лесу во двор дома и ставили у среднего окна фасадной стены как символ семейного благополучия, жизнеспособности и удачи. Карелы считали березу деревом хозяйки дома, покровительницей всей женской половины семьи; тогда как ель была покровителем хозяина (к примеру, есть рассказы о том, как засыхала ель, стоящая у дома, когда он сгорал или по какой-то причине его разбирали). В фольклоре многих народов известен сказочный сюжет (СУС 511), одним из мотивов которого является убийство любимой матери и закапывание ее костей (или капель крови) во дворе дома[252]. На этом месте вырастает береза, которая и будет выполнять желания «невинно гонимой» дочери. Здесь отразились древнейшие представления о том, что душа умершего переселяется в дерево, которое благодаря этому оживает и становится покровителем всего материнского рода. Данный мотив представлен в карельской сказке «Голубая важенка». То, что березы были одними из самых почитаемых деревьев, подтверждается многочисленностью их видов и названий: hiki-, rauvus-, kaskes-, suo-, kangas-, m?gi-, korbi-, pahku-, mauroityvi-, duboovoi. В одном из южнокарельских ритуалов в качестве жертвоприношения предкам и хозяевам леса ягненка оставляли в разветвлении березы, чтобы его клевали птицы, посредники между мирами мертвых и живых[253].

Новорожденный ребенок считался наиболее незащищенным членом человеческого рода. Поэтому с целью обезопасить его от влияния злых духов, плели из березовых лучин специальный короб, в котором он находился первые шесть недель. К верхней кромке сосновыми корешками подшивали полоску бересты[254]. А в дальнейшем зыбка висела на березовом очепе.

Во время летних Святок, ранним утром Иванова дня, девушки с целью поднять лемби шли на поля, где посеяны зерновые. Там они купались в росе и мочили в ней полотенце, затем вешали его на высокое дерево, чаще всего это была береза (SKS. 440/636)

У скандинавов широко известно почитание рябины. Она считалась священным деревом громовника Тора; а шведское наименование рябины r?nn сопоставлялось с именем жены этого верховного божества Rauni. Карелы стегали рябиновым прутом больную корову, со злостью приговаривая: «Рябина чертом сотворена!». В одной из загадок рябиновый прут сопоставляли с выстрелом, который часто использовали в качестве защиты от потусторонних сил; а в другой – со днем: «Длинный прут рябиновый всю землю обхватывает… Рябиновый прут вокруг деревню обходит, в конце садится». С помощью рябиновой палки освобождали стадо из лесного укрытия: шли по следам пропавших коров, а когда на дороге встречались корни деревьев, били их палкой и говорили, обращаясь к лешему: «Отдай вон корову!»[255] У пастуха сакральный прут чаще всего был рябиновым, в доме его держали в красном углу, под образами, и запрещали кому бы то ни было притрагиваться к нему. Обруч, сделанный из рябины, по своей силе приравнивался к железному. В одном из заговоров обращаются к медведю с просьбой не трогать стадо; а если он ослушается, обещают надеть ему на морду рябиновый или железный обруч (НА 2/78).

Священным деревом считается и можжевельник. Есть сведения, что у карелов почитался даже особый дух, или народ, можжевельника (kataj?nv?ki)[256].

У сету прямо во дворе было специально отделено «чистое место», где по их верованиям жил святой Томас. В центре этого сакрального места, куда имел право входить только хозяин дома, рос можжевельник, а рядом с ним стояли можжевеловый крест и шест. Здесь приносили жертвоприношения покровителям дома[257]. До сих пор можжевеловым дымом карелы окуривают подвалы (которые когда-то являлись местом захоронения предков), могилы, покойников. Этому дыму приписываются отпугивающие свойства – «его даже шайтаны боятся»[258]. Можжевеловой водой обмывали корову после отела, во время рубки можжевельника необходимо было надеть рукавицы (kindahat)[259], служащие оберегом во многих ритуалах.

В конце XX века в д. Лахта (район Сямозера) записан интереснейший рассказ о священной роще, которая сохранилась до наших дней. Она стоит на краю деревни и представляет собой скопление многих десятков двух-трехметровых можжевеловых деревьев. Это место неприкосновенно, из него нельзя ничего брать, даже веточку ломать запрещено. В можжевеловой роще живет «он», хозяин леса; в безветренную погоду даже слышен его разговор. Человек, рассказывавший об этом священном месте, подчеркивал, что говорить об этом лишнее или с посторонними нельзя. Табуировано и имя хозяина рощи, рассказчик называл его не иначе как «он». В эту рощу мог ходить только знахарь, «умные старики», причем в специальном кафтане и обязательно в шапке[260] – «к такой (т. е. обычной. – И. Л.) одежде он близко не подойдет» и не ответит на интересующие вопросы (117).

Интересный ритуал северных карелов, демонстрирующий связь можжевельника с подземным миром, описывает С. Паулахарью. Для прекращения лактации у женщины на поросшей можжевельником горке приподнимали из земли корни трех можжевеловых кустиков, окропляли их молоком и ногой снова втаптывали в землю. Считалось, что молоко уходит в царство мертвых. Чтобы вернуть его в случае надобности, существовал иной обряд, во время которого произносили: «Приди, мое молоко, из Маналы, вернись из Туонелы, по трубе из другого дома, из-под холодного бревна-порога, из-под страшного можжевельника»[261].

Культ священных мест, в том числе и поросших деревьями, существует у многих народов. Так, у коми-пермяков, чувашей, черемисов эти рощи известны под названием кереметы или lud. В. Мансикка описывает их как «огороженный, тщательно оберегаемый лес, в котором непременно помещается жертвенник, а иногда и особая kuala, домик для жертвоприношений»[262]. В lud живет дух, или хозяин, господин луда. К нему обращаются обязательно дважды в год: перед началом страды и после уборки урожая; а также в тех случаях, когда происходит какая-то беда, болезнь. Луду обязательно полагается кровавая жертва, причем часть мяса бросается в огонь, а часть выставляется на жертвенный стол или дерево. Причем выставление на дерево, или на сооружение из молодых деревьев, к веткам которых привязываются куски жертвы, – более древнее. В более позднее время жертвоприношения оставляли на полках специального домика kuala. После общей трапезы (в луде могут присутствовать также представители какого-то одного рода) все обращаются к хозяину с просьбой о милости (исцелении, хорошем урожае и т. п.).

Еще один из видов культового почитания деревьев, который повсеместно распространен у карелов, это карсикко[263]. Такие культовые деревья с обрубленной верхушкой или нижними сучьями могли стоять на кладбищах, на перекрестках дорог, рядом с местами хорошего улова и удачной охоты. Чаще всего это были хвойные: сосна, ель. На них иногда делалась особая зарубка (puali). Карельское карсикко – это аналог мирового древа, имеющее огромное сакральное значение. На кладбищах оно служило для связи мира живых с миром мертвых, на него могли вешаться полотенца, просто тряпицы, которые символизировали дорогу, путь для передачи вестей предкам. Т. А. Новичкова пишет, что «в народном мнении сосна являлась символом мира мертвых, служила границей между тем и этим светом. Неритуальные контакты с нею считались губительными, обрядовое общение – обязательным»[264]. В священных рощах карсикко связывало человеческий мир с «иным» миром, там происходил контакт человека (чаще колдуна-знахаря, tiet?j?, tiedoiniekku) с духами-хозяевами, с различными божествами. Карсикко могло отмечать и границу между «домом» и «лесом», между «своим» и «чужим» миром. Каждый карельский ребенок знал, что власть добрых домашних духов, предков-покровителей заканчивается там, где закончилась вспаханная земля, далее – он во власти гораздо более опасных духов-хозяев леса.

Почитание хвойных деревьев играет огромную роль в похоронном обряде. Гроб карелы делали из сосны, сверху его обшивали берестой, на дне была подстилка из березовых листьев. В могильную яму бросали еловые веточки, веря, что с их помощью покойному легче прийти домой (Tulee kodih kuuzen varbazil). Происходило постоянное окуривание можжевеловым дымом с целью обезопасить и живых, и покойника от зловредного влияния калмы и злых духов: окуривались дом после ухода процессии на кладбище; покойник и могила; участники похорон перед уходом с кладбища и по возвращении домой[265].

К примеру, у скандинавов на пути похоронной процессии на особом дереве вырезали кресты, чтобы покойник не мог вернуться домой. Культ деревьев выражался в почитании отдельно растущего около дома дерева, которому жертвовали в той уверенности, что от него зависит благополучие дома[266].

Еще H. Н. Харузин писал, что на севере на месте языческих священных рощ строились церкви и часовни[267]. Обряд жертвоприношений продолжал жить и в них. Финские исследователи отмечают, что в конце XIX века почти во всех часовнях Средней Карелии можно было обнаружить материю, одежду, угли, птичьи яйца и перья; а во время молитвы стояли на коленях и под руки подкладывали крылья глухаря[268]. А во второй половине XX века, когда были уничтожены православные культовые постройки, ритуал жертвоприношения вернулся к своим истокам. А. П. Конкка пишет, что, к примеру, на о. Махосаари (священные рощи, а затем летние часовни очень часто были именно на островах) разрушенную часовню снова «заменила старая сосна, к корням которой стали складывать приносимые в жертву атрибуты»[269].

В Калевальском районе в деревне Венехъярви на высокой горе растет сосновый бор. Там когда-то стояла часовня, и это было традиционным местом жертвоприношения баранов каждую осень в Покров день. Одновременно на празднике забивали семь-восемь животных. Их умертвляли внутри оградки часовни, кровь лилась на ступеньки, где было отверстие, а под ним посуда для вытекающей крови. Потом с баранов снимали шкуры, и мясо варили в котлах на горе. Ели это мясо только мужчины. Похорочча (Успенье Богородицы, 28 августа) был женским праздником, и у женщин была своя пища – каша, которую не имели права есть мужчины[270].

Культовое почитание деревьев широко отразилось в карельской эпической поэзии. Общеизвестно изображение огромного дуба (параллелизмом к нему является береза) как мирового древа:

Kasvoipa koivu Koijan suolla,

Tammi Jortanen jovella,

Sada latva, tuhat leht?.

SKVR. II. 161.

Росла береза на болоте Коёнена,

Дуб – на реке Иордан,

Сто ветвей, тысяча листьев.

Самые почитаемые, священные деревья выросли на голове Антеро Випунена, мифического первопредка, хранящего знания и мудрость предшествующих поколений.

Lep?t nossut leuga-luista

Kulmista orava-kuuset,

Izot hoavat bardeista,

Jaloist on jalot ped?j?t,

Kadajat on kanda-p?ist?,

Vahvat koivut varbahista.

SKVR. II. S. 161.

Ольха выросла на подбородке,

На бровях – елки для белок,

Большие осины на плечах,

В ногах – благородные сосны,

Можжевельники – на пятках,

Крепкие березы – между пальцев ног.

Таким образом, сам макрокосм творится из человека[271]. В южнокарельских эпических песнях мифическое перво-кантеле герой делает из березы. Человека творят из еловой чурки или соснового бревна.

В представлениях карел, разные деревья сотворены разными духами и соответственно и используются в различных целях:

Lepp? on Lemmoksen tekem?,

Koivu kolmen Luonottaren,

Pihlaja pirun tekem?,

Haapa on Hiien huoripoika,

Honka Jiesuksen hosuma.

SKVR. VII. 3. 76.

Ольха – творение Лемпо,

Береза – трех дев природы,

Рябина – творение черта,

Осина – грешный сын Хийси,

Кондовая сосна – творение Иисуса.

Образ Лемпо, на наш взгляд, очень архаичен и малоизучен, чаще всего его ассоциируют с чертом, дьяволом. В «Калевале» он используется в качестве синонима к слову «хийси». Но самые древние смысловые пласты этого образа (как и Хийси) совершенно иные. Скорее всего, его можно воспринимать как некое карельское божество любви. Отголоском этого, возможно, является древний обряд поднятия девичей (реже это делали с юношами) славутности, лемби. Неслучайно баню для этого обряда топят ольховыми дровами, а для веника берут ольховые ветки с сережками и, паря ими девушку, приговаривают: «Mi lehtie, se lembie. Mi urboa, se munoa» (Сколько листьев, столько славутности. Сколько сережек, столько половых членов). Береза в ритуалах большинства народов, в том числе карел, считается женским деревом. Осина – проклятое дерево не только в православных апокрифах и легендах (на нем после предательства Иисуса повесился Иуда); она способна вбирать в себя проклятия и болезни и в народных верованиях. Старая могучая сосна – наиболее почитаемое дерево карелов, проводник в мир духов и первопредков, поэтому (равно и потому что) сотворена верховным богом.

Считалось, что дерево может рассердиться на человека и навлечь беду или болезнь. В таких случаях обращались за помощью к первопредкам или верховному божеству:

Pe?st? syndi, pe?st? luoja,

Pe?st? pealine jumala

T?st? kirosta suures,

Puun vihoin palemises.

SKVR. VII. 3. 71.

Избавь, предок(сюнди), избавь творец,

Спаси, верховный бог,

От этого проклятия большого

От ожогов злобы дерева.

Но первоначально просили прощения и освобождения от болезней у самого дерева, т. к. считали, что «jos puu pahan tekevi, puu sitten paran-takohon» (если дерево причинило плохое/зло, пусть оно это и излечит. SKVR. VII. 3. 78). Причем болезнь могло навлечь, как, впрочем, и исцелить, любое дерево и даже любая его часть:

Kaksi on meh?st? puuta:

Havu puu ja lehtipuu;

Havu jos pahan tek??,

Lehti puu parantakoo;

Lehti puu jos pahan tek??,

Havupuuon parantakoo;

Jos on latva pahan tek??,

Tyvi mett? keitty??n;

Jos on oksat pahan tek??,

Juuren on parantakoo…

SKVR. VII. 3. 76.

Два дерева в лесу:

Хвойное и лиственное;

Если хвойное плохое сделает,

Лиственное дерево излечит;

Если лиственное плохое сделает,

Хвойное дерево исцелит.

Если верхушка плохое сделает,

Лесной комель поправит;

Если ветви плохое сделают,

Корни исправят…

В эпических песнях даже срубленное дерево, по сути, уже бревно, плачет и хочет стать лодкой (SKVR. I. 1. 597).

Особо почитались отдельно стоящие деревья, росшие неподалеку от дома. В одной из эпических песен Вяйнямёйнен дает следующий совет младшему брату: «То дерево слушать, тому поклоняться, под которым жилище»[272]. По праздникам и во время каких-либо особых семейных событий таким деревьям необходимо было принести жертвы. М. Хаавио объясняет это тем, что у их корней жили змеи, считавшиеся покровителями семьи и всего рода. Для того, чтобы эти духи помогали всем, живущим в доме, надо было обязательно принести им для знакомства только что родившихся детей. В одной из быличек рассказывается, что молодая мать отказалась это делать, и тогда в следующую ночь в их комнату приползла сама змея. Свекровь сразу поняла, что это дух пришел посмотреть на ребенка, потому что не соблюли древний обычай[273].

Исследуя русскую мифологию, Н. А. Криничная также пришла к выводу, что почитание змей соотносится с анимистическими пережитками, согласно которым «души предков продолжают жить в этих пресмыкающихся»[274]. Примечательно, что у карела-охотника в качестве оберега всегда была с собой змеиная шкура (НА 5/1/250).

О том, что в корнях деревьев и даже в самих деревьях живут духи предков, покровительствующие семейному роду, свидетельствуют и сюжеты карельских сказок: «невинно гонимая» закапывает у дома кости или капельки крови матери, сначала превращенной в овцу (корову), а затем убитой. На этом месте вырастает березка, помогающая выполнять «трудные задания» Сюоятар (СУС 511)[275].