Локус «лесного царства» в карельских мифологических рассказах

Мифологическое пространство в былинках, с одной стороны, устроено совершенно особым образом, а с другой – существует много точек пересечения, сближающих два мира, человеческий и мифический, материальный и духовный. Лес в фольклоре осмысляется по-разному. Как пишет Н. А. Криничная, это «одновременно и… преграда, и… путь в загробное царство»[412]. В. Я. Пропп указывал, что в волшебной сказке «лес окружает иное царство, дорога в иной мир ведет сквозь лес»[413]. В мифологической прозе «лесное царство» само по себе является особым миром. «Иной» мир лесных хозяев – это мир-перевертыш, своего рода «Зазеркалье». У. Холмберг писал, что потусторонний мир – зеркальное отражение нашего, там жизнь подобна земной, но в обратном преломлении; там все наоборот, в том числе и представления о пространстве и времени[414]. Он укрыт от людских глаз, и вход в него человеку по собственному желанию запрещен. Проникнуть туда можно только в нескольких случаях.

Во-первых, это нарушение определенных табу, строгих границ, разделяющих жителей двух миров: вербальных, временных и пространственных. К вербальным запретам (которые в человеческом понимании являются в первую очередь морально-этическими) относится проклятие. Слов «mecc?hini ottas» («леший бы тебя побрал»), «mene mecc?h» («пошел к лешему») ни в коем случае нельзя произносить ни по отношению к животным, ни к человеку. Иначе они тотчас же будут восприняты хозяевами леса, и те придут за обещанным (которое с момента произнесения проклятия принадлежит уже не человеку, а им) и заберут в свой мир. В одной из быличек женщина никак не могла поймать месячного теленка и в сердцах воскликнула: «„А какого лешего убегает! Бегай за ним!“ Вот и услышал, тут был с ухом! И как теленок туда рванул, через забор, и другой, и третий, туда в лесок убежал, на край поля Трошшиевых. Ведь пошла искать следом, но даже следов не видно! Чудо чудное! Куда делся?» (161). После того, как человек нарушает словесное табу, для хозяина леса перестают существовать все возведенные людьми границы, он забирает теленка прямо с картофельного поля, перейдя через несколько заборов, и бесследно уводит к себе. Примечательно, что невидимым для человека становится не только само животное, но отсутствуют даже его следы, точно так же, как не оставляет следов и сам леший. В другой быличке хозяин леса даже колдуну долго не хотел отдавать отправленную к нему девочку, мотивируя это тем, что ребенок уже принадлежит ему, раз мать добровольно словами послала его в лес: «Мать ведь сама отправила!» (150).

Опасно нарушать временные запреты: наказаны болезнью или похищены будут те, кто вторгается в лесное пространство по праздникам, воскресеньям, ночью.

Относится это и к табуированным пространственным границам. Если человек случайно наступал на невидимые следы хозяев леса, он тотчас попадал в неведомый ему мир, даже если только что находился в совершенно знакомом месте и совсем рядом с домом. Опасно было присесть на дороге лесных духов, а тем более развести костер: тотчас появлялся хозяин и гасил его, а охотника прогонял прочь, или человека настигала особая болезнь mec?n nen? (лесной нос). В окрестностях многих деревень встречались определенные места, в которых часто блуждали местные жители, прекрасно ориентирующиеся в лесу (теперь их называют геопатогенными зонами).

Во-вторых, в свой мир хозяева леса могли забрать человека или животное по собственному желанию. Чаще всего похищались или дети, или девушки брачного возраста, находящиеся в наиболее опасном лиминальном периоде. Их возврат в человеческий мир происходил с большим трудом, после выполнения особых магических обрядов и самыми сильными колдунами, способными на равных разговаривать с лешим. Наиболее верный способ возвращения в человеческий мир описывается в одной из быличек: для этого необходимо оказаться в месте, освященном молитвой. В мифологической прозе о лесных духах это чаще всего баня или копна сена. В этом сакральном на данный момент месте у похищенного человека сгорает вся «иномирская» одежда, он остается голым и как бы заново рождается, снова становится видимым для людей, и тем самым получает возможность вернуться домой (156, 157). В другом рассказе маленькую девочку спасает молитва ищущих ее людей и васильки, которые она бросала по дороге (147). Примечательно, что васильки по-карельски называются церковными куполами (kirikon kubu), именно на них похожи нераспустившиеся соцветия.

Необычность, в т. ч. зазеркальнось и перевернутость мира лесных хозяев выражается в небольших деталях: в человеческом мире светло, в ином – темно; у нас идет дождь, у них – сухо; у людей – чаща, лес, у хозяев леса – город, дома; то, что у них пироги и пряники, в человеческом мире оказывается навозом и опавшими листьями и т. и. Это и особое течение времени (во-первых, убыстренное, а во-вторых, некая вневременность), считается, что активность хозяев леса приходится на ночь, но они не спят и тогда, когда в человеческом мире день. Хозяева леса не оставляют следов, внезапно появляясь и бесследно исчезая. Они владеют способностью появляться то в фито-, то в 300-, то в антропоморфном виде.

В обычных условиях этот мир совершенно невидим. Но когда человек попадает в него, мир так же предстает в совершенно разных ипостасях. Чаще всего это дремучий лес или заболоченная местность, но иногда может показаться и сухим пригорком, красивой вырубкой. В одной из быличек девочка пошла с теткой коров пасти. «Пошли туда в чащу и заблудились. Ну, бывает там, что заблудишься, много раз. Заблудились, и им привиделся стог сена, как городской дом, большой. Где мы теперь? Не можем выйти, а сами идем. Поди знай, что кажется. Мерещится ведь там». Таким образом, словно открывается дверь в параллельный мир, а в родной закрывается. И только выполнение определенных ритуалов (ругань, молитва, вытряхивание и переворачивание одежды, переодевание сапог с одной ноги на другую и т. п.) позволяет вырваться на свободу. «… Только тогда стало видно. Стали смотреть: казались домами да городом, а сосновый бор да стога сена. Посмотри-ка, как мерещится… Тут и находимся, прямо у дома, а выйти не можем» (119). В другой быличке у женщины было четкое ощущение, что она попала в иной мир: «Я, говорит, испугалась. „Ой-ой-ой, куда я пришла. На чужую землю!“» (111). Попав в «иной» мир, человек полностью изолируется от своего. Многие потерявшиеся дети рассказывали, что они видели, что их ищут, но не могли подать никакого знака. «А порой и людей не слышишь, уши и все закроет» (126). У многих людей возникает ощущение какой-то темноты, необъяснимый страх, а когда они выходят на знакомую местность: «словно мир мне открылся… светлее стало» (131). Словно спадает накинутая пелена: «И с меня словно сняло, и раньше было светло, но словно сняло, открыло весь мир, что как что есть, так и есть» (123). «„Поди знай, где, – говорит, – и деревья не такие, как всегда, ни земли, ни болота, поди знай, где ходил, – говорит. – А ведь когда опомнился, только тогда понял: ведь совсем рядом с деревней нахожусь“. Две ночи мужик рядом находится, ходит туда-сюда, домой не попадет. Есть что-то!» (136).

На «перевернутость» иного мира указывает и то, что для того, чтобы выйти из него, надо вывернуть наизнанку одежду и переобуть обувь с правой ноги на левую. В ином измерении противоположны и многие другие человеческие понятия. Однажды женщине повстречалось существо «все в шерсти» и попросило перевезти на другой берег, приказав при этом причалить обязательно кормой, хотя люди всегда въезжают на берег носом лодки (ФА 3151/34). Леший может принять протянутое находчивым знахарем полено за руку и, здороваясь, так сжать его, что из него закапает вода (203). В том мире даже погода другая, чем в человеческом. В одной из быличек рассказывается о детях, похищенных лешим и оказавшихся в иных природных условиях: «А дожди были, дожди долгие… Они и не промокли, у них и не дождит, и ничего» (144). В другом рассказе леший унес мальчика и девочку. Их искали два дня, стояла очень холодная погода, они были в одних рубашечках, но совсем не замерзли (SKS. К201).

Интересные параллели возникают при сопоставлении «лесного царства» и мира умерших первопредков, который в человеческом понимании также является миром-перевертышем. Неслучайно и Алиса попадает в Зазеркалье через подземную нору (в литературе продолжают действовать те же архетипы, что и в фольклоре). Нивхи рассказывают, что «жизнь в селении мертвых ничем не отличалась от земной, только солнце светило там тогда, когда на земле была ночь, а луна, когда день»[415]. А коряки в день похорон на покойника «левые рукавицы и обувь надевали на праву сторону, правые – на левую, шапку задом наперед… Перед выносом с умершим прощались: перешагивая, как бы отталкивали от себя левой ногой»[416].

В одной из быличек похищенной девушке удается вернуться домой, в свой, человеческий мир, только войдя в копну сена, из которой идет дым. Как объясняет информант: потому что «она поставлена с молитвой». Примечательно, что у девушки при этом сгорает вся одежда, и родители находят ее голой – то есть присутствует некий инициационный момент, человек заново рождается для своего мира (157). Интересно, что, например, ительмены считали дымящиеся горы жилищами мертвых[417].

Люди, забранные в иной мир, все видят и слышат, что происходит в мире человеческом, видят, что их ищут, а сами остаются невидимыми. Хозяин леса встретил парня, собирающего ягоды. Схватил его, посадил на спину и понес через леса, болота, горы. Предлагал поесть, но так как парень все время отказывался, его вынуждены были оставить на болотной кочке. Его искали всей деревней. Парень все видел и слышал, но «не мог ответить, рот был на замке» («ei voinut ilmaista itse??n, suu oli lukossa»). И только когда знахарь, прочитав заговоры, разрушил злые чары (vihat) хозяина леса, парень смог откликнуться. «N?in poika p??si takasin ihmisten ilmoille. Так парень смог вернуться в человеческий мир» (SKS. К201). В другой быличке девочка рассказывает, что ее увел с горы в иной мир старик. Она слышала и видела, что ее ищут: тетя трижды прошла мимо, даже лукошком задела, брат с собакой проходил мимо, но сама она оставалась невидимой для человеческих глаз (SKS. 384/61). Сами хозяева леса подчас тоже незаметны для человека, слышится только их голос, и даже невидимая рука лешего может вцепляться в волосы (SKS. К31).

Карелы верили, что иные миры видимы для маленьких детей, они видят их, как свой, то есть у них совершенно особое восприятие реальности-ирреальности, для них не существует пространственно-временных границ. Считалось, что ребенок, не достигший трехлетнего возраста, обладает даром предвидения и может невольно предсказывать будущее (в современной детской психологии есть понятие дети индиго). Поэтому дети могли увидеть и людей, находящихся в лесном укрытии: «…когда ребенка возьмешь, то ребенок быстро увидит. Маленький ребенок, тот увидит, а постарше нет» (180). Видимо, поэтому, считая маленьких детей способными жить в «ином» мире, лесные жители чаще крадут именно их. Хотя имеет значение и то, что дети наиболее беззащитны перед проклятием и нарушением любых табу.

Часто людям, побывавшим в «лесном царстве», запрещено что-либо рассказывать о чужом мире (SKS. К201).

Похищенным людям (чаще всего это дети) в том измерении кажется, что их кормят пирогами, печеньем, а на деле оказывается, что когда их отпускают домой, карманы полны шишек, иголок и помета. Такую трансформацию ярко характеризует пословица: «Плесень – это хлеб дьявола». Неслучайно в одной из быличек, чтобы найти потерявшееся животное, советуется помянуть лешего заплесневелым хлебом (161). В другом рассказе мешок с золотом, предложенный человеку лешим, на деле оказывается полон осиновых листьев (SKS. К47). Иногда дети вспоминают, что им давали «хлеб, молоко, только грязное, но я пила»; или «есть давали лошадиный помет словно. Но я не ел» (SKS. 384/61, 60).

Примечательно, что человеку по своей воле невозможно не только попасть, но и увидеть иной мир. Это происходит, только когда того пожелают хозяева леса. Когда человек является только сторонним наблюдателем иного мира или появления леших, их разговор человеку непонятен. Их речь оказывается знакомой только тогда, когда они непосредственно обращаются к нему сами. На одном языке они разговаривают и с колдунами.

Практически во всех быличках хозяева леса или внезапно предстают перед человеком или идут навстречу ему. Эта разнонаправленность движения человека и лесных обитателей принципиальна: они должны разойтись в разных направлениях и стараться не пересекаться друг с другом, как практически не пересекаются и их параллельные миры. Более того: табуированы и попытки человека оглянуться назад, видеть лешего со спины запрещено.

Обыденная жизнь хозяев леса практически не описывается в мифологической прозе. Известно, что у них есть дом, скот: они часто путешествуют на лошадях и пополняю! свои стада, забирая коров у людей. Иногда их видят идущими большими компаниями, справляющими свадьбы. У них есть дети; в одной из быличек хозяин леса журит колдуна за то, что тот пришел на разговор слишком поздно: «Зачем пришел, сопляк, так поздно сюда. У меня уже дети спят» (203). Соответственно, есть и жены, но лесные хозяева не прочь найти невесту и в людском обществе. Лешие обладают совершенно неимоверной физической силой и быстротой передвижения. У них острое зрение, они прекрасные стрелки в своих охотничьих угодьях. Но особенно у них развит слух, они тотчас же готовы откликнуться на любое проклятие и завладеть обещанным. У лесных жителей бывает разное настроение. Они то злы, то добродушны, то раздражены, то заливаются хохотом. Они могут наслать на провинившегося человека особую болезнь «mec?n nen?» («лесной нос»), В одной из быличек рассказывается, что колдун грозит не пустить хозяев леса «ни за хлебом, ни за солью в деревню» (190). Они очень ценят такую человеческую пищу, как яйца. В мифологии это главный символ зарождения жизни, карелы считали, что «одним яйцом можно накормить сорок покойников». А леший однажды за три яйца три года пас стадо пастуха, знающего колдовские секреты. Лесные обитатели нагоняют на человека огромный страх: «Агафья вся аж почернела!» (85), «А я от страха там уже почернела» (77). У лесных хозяев есть имена, их может знать, например, колдун. Во время разговора он обращается к лешему, как к старому знакомому: «Пинти-Пянти, скажи, где корова?» (200). В Приладожской Карелии записаны былички, в которых хозяин леса весною валит деревья[418]. Хозяева леса охотятся в своих владениях (SKS. Е141). Они могут забирать молоко у коров, обруганных хозяйкой (SKS. К16), похищать свадебные обереги у патьвашки (SKS. G1201). Леший помогает маленькому пастушку, испугавшемуся его, и пригоняет вечером стадо в деревню (SKS. К47). В одном из мифологических рассказов говорится, что «их места» – там, за деревней, в каменоломнях: они весной туда уходят, а осенью возвращаются по своим дорогам (113). В другом мифологическом рассказе создается совершенно противоположный образ лесного царства: там все золотое, там жизнь золотая, там золотой берег, и похищенной женщине даже удается забрать с собой в мир людей золотую солонку (83). Здесь возникает параллель с райским золотым городом из Библии.

Опираясь на мифологическую прозу, можно составить четкое топографическое описание местонахождения мира лесных хозяев.

Человек попытался обезопасить себя от неожиданных «гостей», проведя совершенно определенные границы. Они двух видов: во-первых, возведенные человеком, а во-вторых, естественные, природные. К первым можно отнести вспаханную землю, забор, железную дорогу, а ко вторым – водную преграду, гору.

Наиболее безопасным местонахождением человека, безусловно, считалась сама деревня. Сразу за ней, вокруг нее находились поля, возделанная, вспаханная земля, которую человек с позволения хозяйки-матери земли (moaem?) взял себе в пользование. Таким образом, эта земля принадлежит людям, и никто другой на нее претендовать не может. Неслучайно, уходя в лес, карелы просили защиты у матери-земли: «Мать-земля-кормилица, благослови, и смотри, и береги меня в лесу… Лес бережет, и земля бережет» (219). Сегозерские карелы тоже считали, что хозяева леса и земли поддерживают между собой связь: так, чтобы летом медведь не задрал коров, нельзя было «ранить» землю бороной, т. е. везти ее по дороге сучьями вниз[419]. Женщины-знахарки, если и ходили на разговор с лешим, то чаще останавливались для этого именно на краю поля, где еще земля была обработана, тем самым как бы обезопасив себя на своей территории, куда леший не имел права входить. «…C хозяином леса она разговаривала…Не знаю, почему ей надо было поле, да еще надо было, чтобы поле было вспахано. Смотри, иногда ведь бороновали и оставляли, а ей надо было после вспашки, чтобы вспаханный след был. В другом месте она не колдовала» (150). Только самые смелые колдуны-мужчины не опасались пойти на встречу с лесными обитателями прямо на их территорию, в лес.

К тому же вся деревня с полями часто была обнесена забором, являвшимся еще одной дополнительной границей. В одной из быличек Игнат с сыном пошли на ламбу. Спокойно дошли до лугов, но как только перелезли через дыру в заборе, сын пропал (SKS. 384/60).

Во второй половине XX века недалеко от некоторых деревень была построена еще одна преграда для лесных обитателей – железная дорога: «К краю железной дороги подошел, за горой там, к железной дороге подошел и как обратно рванул» (161).

В заговорах, обращенных к хозяевам леса, также четко подчеркивается граница, разделяющая «мир людей» и «лесное царство». Им советуется объезжать поля и не приближаться к домам и хозяйственным постройкам: «aja peltoloin peritse, el?g? huonehien l?hitse!» (SKVR. II. 951).

Хозяева леса практически никогда не переходили эти, возведенные человеком, границы. Исключением являлись случаи, когда люди сами нарушали словесные табу-границы, и, проклиная детей или животных, добровольно отдавали их в руки леших. В одной из быличек рассказывается, как хозяйка, рассердившись, выругала месячного теленка, да еще в воскресенье: «Вот и услышал, тут был с ухом! И как теленок туда рванул, через забор, и другой, и третий, туда в лесок убежал… Ведь пошла искать следом, но даже следов не видно! Чудо чудное!.. Вовсе следов нет!» (161). Таким образом, вербальные границы оказываются даже важнее пространственных. Значимость словесных границ подтверждается не только Библейским «Вначале было Слово» и тем, как магией Слова Господь сотворил весь земной мир, но и примерами карельской мифологической прозы. Нарушение людьми первых позволяет «другой стороне» беспрепятственно нарушить вторые: хозяева леса на полях и через несколько заборов забирают теленка себе. Ночью прямо со двора леший мог похитить ребенка (SKS. Е701). Опасными считались такие места, как кладбища (SKS. К17). Можно было встретить лешего у бани (SKS. К47), именно оттуда он тоже мог похитить ребенка (SKS. Е901).

Опасно человеку самому даже непроизвольно нарушить пространственные запреты. Например, ступить на дорогу хозяев леса или перейти через их следы – тогда непременно заблудишься, если даже находишься совсем рядом с домом: «Ягоды смотреть пошла, через изгородь перелезла. Ходила там да все. Стала возвращаться, перелезла через забор – не на то место выхожу! Вроде и раньше туда ходила не раз, а не могу, уже на заборе сижу: в какую сторону мне сейчас идти?!.. Говорят, через следы хозяина леса ходишь» (123). «Ермолаева бабушка прямо на своем подсечном поле, дома видны, она летний день вокруг того поля ходила. Говорит: иду, иду, иду, иду, и сюда и приду. Сяду, посижу: ну сейчас надо бы туда пойти. Только там кружусь» (121).

В исключительных случаях сам хозяин леса может прийти в запретную для него в обычных условиях зону. К черным ригам, стоящим на самом краю деревни, ходили гадать о будущей жизни, которую предсказывал леший (221). Колдун мог разговаривать с ним у ворот сарая (179). В одной из быличек украденную девушку вернули прямо в дом, откуда и взяли (148). Есть рассказ, как трижды по ночам прямо под окна дома сын хозяина леса приходил звать обратно девушку, возвращенную колдуном. Она была его женой и даже родила в лесу ребенка (142).

Часто слышали и видели хозяев леса, работая на поле. При этом сам леший оставался в лесу и не мог причинить зла человеку, защищенному на вспаханной земле (SKS. КЗ, К17, К47). Встречали леших и у забора, границы, которую он также не смел перешагнуть, но, хлопая в ладоши и смеясь, предвещал беду для человека (SKS. Кб). Как-то рассказчица, возвращаясь из леса, увидела у изгороди мужчину и женщину (большие, с длинными волосами). Она положила руку на забор, и они повторили движение. Не растерявшись, она перекрестилась и перекрестила забор – существа (olennot) тут же пропали (SKS. К47).

В очень многих былинках естественной границей двух миров выступает гора. Человек или животное попадает в иной мир, перейдя через горы или холмы. В одной из быличек женщина с дочкой собирала ягоды; оставив девочку на горе, сама пошла посмотреть, что есть дальше. Тут-то к ребенку подошел старик и, пригрозив: «Пойдем со мной и молчи, а то убью!», взвалил на спину и понес (SKS. 384/61). Владения лесных хозяев под горой, за горой, очень редко – на горе. То, что местность, где происходят события, гористая, подчеркивается и в географических названиях, например Keyn?svaara (131), Elokivaara (130), Pacasm?gi (178) – «vaara» и «m?gi» означает «гора». В. Н. Топоров пишет, что в мифологии гора «выступает в качестве наиболее распространенного варианта трансформации древа мирового. Гора часто воспринимается как образ мира, модель вселенной, в которой отражены все основные элементы и параметры космического устройства»[420]. В Беломорской Карелии говорили, что одним из названий лешего (mets?hine) было «бегущий по горам» (vaaranjuoksija). Рядом с одной из деревень стояла гора высотой с длинные деревья, там жили «бегущие по горам». На ее вершине была яма с водой, как котел, а вокруг ямы – ели. Говорили, что из этой ямы леший воду пьет[421]. Таким образом, проведя параллели, можно попытаться найти разгадку, почему в большинстве мифологических рассказов о хозяевах леса фигурируют такие объекты как камень и дерево (пень). Если гора, являясь таким же символом, как мировое древо, олицетворяет собой макрокосм, то камень, и, соответственно, пень – это микрокосм. Деревья, особенно хвойные, почитались карелами как сакральные топосы, в которых живут лесные духи. Так, в одной из быличек леший уносит девушку и сажает ее под куст можжевельника, где она молча проводит все время, не смея откликнуться на зов ищущих ее людей (SKS. К201). Мужчина, охотящийся с помощью магии, именно под елью оставляет жертвоприношения (вино и яйца) для духа леса (SKS. К31). Под елью уже мертвым находят похищенного младенца (SKS. К201). Наиболее яркой иллюстрацией того, что камни и дерево – это локусы леших, являются былички, в которых описывается, как потерявшееся животное на протяжении многих дней, как привязанное, ходит вокруг одного камня или дерева и при этом остается невидимым для человеческих глаз. Корова трое суток «ходит вокруг камня. На красивой вырубке, на сухом месте корова круг вытоптала, по колено в землю углубилась, и ходит по кругу» (210). «По одним корням деревьев ходит, земля до черноты истоптана, все деревья искусаны» (179). Коровы и бык неделю «вокруг дерева ходили, всю землю съели» (138). Корова «у дерева стоит и ходит вокруг дерева, никуда не уходит, даже уже тропинка есть… Не может уйти, ее лес спрятал, что-то с ней случилось, что она никуда не может уйти. Если бы не погадали, она бы там и умерла, никуда бы не попала» (200). То, что гора и дерево в данном случае идентичны, подтверждается и тем, что во многих языках «понятия горы и древа (леса) передаются словами общего корня»[422].

Подчас рядом с большими камнями теряются и люди. В одной из быличек женщина набрала брусники, поставила кошель на камень, отошла чуть в сторону и – «петухи поют, а выйти не могу. Черт не пускает на верные следы». Только раздевшись и расплетя косу, она смогла вернуться в свой мир (SKS. 384/59).

Неслучайно в одном из мифологических рассказов говорится, как хозяева леса-черти возвращаются осенью с летнего места жительства, каменоломен (113).

В одной из быличек рассказывается, что однажды хозяева леса забрали мальчика, выруганного бабушкой. Пошли его искать, зовут: вроде бы голос отвечает из-за камня. Обойдут камень: нет никого. Когда его все-таки нашли там (после ритуала, проделанного колдуном), его карманы были полны ягод. Ими кормили его «тети и дяди», рядом с которыми он спал (ФА 3712).

Иногда у камня (или пня), являющегося входом в «иной» мир, происходит разговор колдуна с хозяевами леса: «Антип прошел еще немного… У дороги был камень. И там поднял шум. Там он кричал, так страшно кричал, что лес как будто качался» (208). Знахарь или пастух во время первого выгона вокруг большого камня обводят животное, часто вожака стада (216). Прямо на камень усаживает колдун пришедшую с ним женщину (202). Стоя на пне, Агафья видит идущих по лесу «мужиков, ростом с высокие деревья» (85). Когда заблудишься в лесу, надо так же подойти к «дверце» из иного мира: «пришел, скажем, к пенечку, надо тебе раздеться», проделать весь ритуал – «и тебе сразу дорогу дает. Ты пойдешь, выйдешь прямо на дорогу. А так блуждаешь, в том же самом месте ходишь, дорога рядом – попасть не можешь» (134). В одной из быличек говорится, что лесной хииси обитает на болоте: это мужчина, весь в пуговицах (nyblikk?h?ine miehi). Когда он спрятал животных, знахарь встал на большой камень в лесу и произнес: «Какой камень, такая и кила у черта!» (SKS. 440/775).

В рунах Лемминкяйнен собирает «мудрые» слова для заговоров и песен, встав на кочку или на большой валун[423]. В одной из быличек женщина ставит корзинку на пень, а через некоторое время ее там не оказывается, и находится корзинка только на следующее утро на том же месте. Во время обряда первого выгона скота савиновские карелы три утра подряд в качестве оберегов клали на порог хлева кочергу и лопату для пирогов (предметы, связанные с очагом, с домашними духами и первопредками), чтобы корова через них переступала. А топором обводили круг вокруг стада, причем окружность не должна быть замкнутой (чтобы молоко не уменьшилось). К тому же топор клали и на порог хлева острием на улицу, стремясь таким образом отрезать от коров все плохое, что могло им встретиться в лесу, и призносили: «Камни, пни, плохое леса – пусть топор все отрежет от невинного животного». Камни и пни здесь являются эманацией самих лесных хозяев.

Особое почитание пней отразили и русские паремии: В лесу родились, пням молились; Жила в лесу, молилась пенью. Среди русского населения существовал старинный обряд, проводимый на пне: «Необходимо срубить осину, чтобы она упала верхушкой на восток, нагнуться и промеж ног позвать: „Дядя леший! Покажись не серым волком, не черным вороном, не елью жаровою; покажись таким, каков я!“ Зашелестят листья, как от ветра, и он явится». В Олонецкой губернии бытовал несколько иной ритуал. Надо было срубить сосну так, чтобы она сломила две осины. Встать на эти осины лицом на север и сказать наверх: «Лесовик-великан! Пришел к тебе (имярек) с поклоном, заведи с ним дружбу!» По этому договору мужик отдавал ему в кабалу свою душу, а леший обязывался помогать в охоте, охранять его стадо[424].

Под неподвижный камень на перекрестке дорог необходимо было положить и магический узел Осмо (Osmon solmu) с требованием, чтобы леший освободил животных из своего укрытия (186).

В финских мифологических рассказах встречается сюжет, в котором хозяин леса мстит осквернителю камня, служащего обеденным столом[425].

В нескольких былинках рассказчики говорят, что иногда сама спрятанная корова видится людям камнем, т. е. животное находится прямо у входа в «чужую землю» (196). «А там, где наш дом стоит, подальше на пригорке, колокольчики коров слышны, да и видны: свои поля были через озеро, колокольчики слышны, коровы на полях. Туда придут – нет коров. В камни превратились».

Однажды хозяева леса спрятали нетель. Старик долго искал ее, а потом сел на камень отдохнуть. Он посидел, построгав при этом прутик, и ни с чем вернулся домой. А позже знахарь, проделав необходимые ритуальные действа, обнаружил пропажу. Когда старик пришел на указанное место, он нашел нетель уже сдохшей, а на ее спине были те самые выструганные им щепочки: животное привиделось камнем (175). Интересно, что у айнов особые антропоморфные палочки (инау), сделанные из стружки, выполняли двоякую роль во многих культовых церемониях, в том числе и во время медвежьего праздника. Они, во-первых, являлись жертвенным подарком богам, а во-вторых, были посредником между человеком и духами, передававшими просьбы людей божествам через языки-стружки. Ф. Депрерадович сопоставлял инау с восковыми свечами в православном культе[426]. Возможно, и данная карельская быличка сохранила следы забытого древнего ритуала-разговора с первопредками.

В одном из мифологических рассказов говорится о том, что «коровы из одного дома остались в лесу и находились там уже много дней. Тогда хозяин пригласил колдуна и пошел с ним в лес. Старый колдун стал ударять там по камням и пням. Когда они подошли к большому камню, то увидели около него коров и, кроме того, много бесовских солдат. Старик произнес заклинание, и тогда солдаты исчезли, и хозяин получил коров обратно. Коровы съели весь мох на том камне» (НА 11/91)[427].

Таким образом, гора (камни) и отдельное дерево (пень) маркирует собой границу между мирами, вход в него. А сам мир расположен внизу, под горой и даже под деревом. Таким образом, происходит и вертикальное деление пространства на верхний и нижний мир. Верхний мир – это мир небожителей, богов, достаточно вспомнить самые известные библейские (Синай) или греческие (Олимп) мифы. «Если божественные персонажи связаны с вершиной горы… то отрицательные персонажи… обычно связаны с низом горы и даже с ее внутренностью, уходящей в подземное царство»[428]. Примером может служить почитание пяти гор в китайской мифологии, у подножия одной из них, Таймани, находится вход в загробный мир.

У многих народов бытовали представления о самих камнях как об обители бога или духов. Были священные камни, к которым обращались как к оракулам; их поливали маслом и приносили иные жертвы, чтобы добиться расположения[429].

Широко известны английский Стоунхендж или кавказские дольмены. Камни-сейды, служащие местами поклонения, особенно были распространены у саамов. Встречаются они и у карелов. В Сегозерье рядом с д. Мууярви есть камень две сажени высотой и полторы сажени в длину, лежит он на четырех камнях поменьше. В той же деревне на высокой скале находятся три пудовых камня, а на них – четвертый. Их называют «камни Хийси; hiiden kivet» (SKS. N1122). Нарушившему временные границы может привидеться лесной народ, выходящий прямо из скалы (SKS. Е351).

Рассказывали о лешем (toisipuoline), который всегда охотился именно на горе. На этой горе было очень много птиц. Как-то охотники пошли в лес. Слышат: кто-то стреляет, но никого не видно, да и убитых птиц не могут найти. Тогда они на каждый выстрел стали говорить: «Господи, благослови!» После этого они нашли очень много птиц, а леший остался ни с чем. В конце концов ему пришлось уйти с этих мест (SKS. Е141).

В южнокарельских эпических песнях встречается такой топоним, как Тапиомяки (гора Тайно), к которой идет Марьятта, мать Иисуса[430].

В документах уездных судов Приладожской Карелии за 1675 год сохранилось любопытное дело, повествующее о том, как карелы в д. Баранова Гора, собираясь в еловом лесу на большом холме под названием Коровья Гора, приносили жертвоприношения хозяевам леса, чтобы в летний период они охраняли домашний скот. Крестьяне варили молочную кашу, потом кто-нибудь залезал на дерево и созывал духов на обед. А в расщелину опускали куриное яйцо[431], по мнению древних карелов, любимое лакомство и духов-хозяев, и умерших предков. Считалось, что за одно яйцо леший готов пасти стадо коров все лето, и одним яйцом можно накормить сорок покойников.

Практически никогда духи-хозяева леса не живут в сухом светлом лесу. Наоборот, лес темный, дремучий, с высокими деревьями, часто сухими или поваленными. Чаще всего это ели или сосны, деревья, которые растут на карельских кладбищах и на которых чаще всего делают карсикко как связующее звено с миром духов-хозяев леса и воды или с загробным миром первопредков. Есть сведения, что у финно-угорских народов существовала традиция исповеди дереву[432]; у выкопанной в лесу елочки исповедовался колдун[433]. В качестве священной рощи, в которой все принадлежит хозяевам леса, и даже ягодки нельзя сорвать человеку, и где колдун общается с лешим, упоминается можжевеловая, дерево, сакральное во многих культурах. Хвойные деревья, являясь вечнозелеными, тем самым олицетворяют саму жизнь. Но хвойный лес, в котором живут хозяева леса, полон сухостоя и бурелома, это место, где чувствуется дыхание смерти и темноты. Изредка упоминается ивняк (162) и ольшаник (192, 204), деревья также воспетые еще в карельских эпических песнях и обладающие магическими свойствами. Ива в традициях некоторых народов даже выполняет функцию мирового древа, она также является символом жизни, возрождения (Вербное воскресенье).

Боится леший крапивы, растения жгучего, которое сопоставимо с огнем, древним оберегом против любой нечистой силы. Так, в одной из быличек рассказывается, что похищенную лешим девушку находят в зарослях крапивы, а «он не может идти в крапивные заросли, крапивы боится» (142).

В карельской мифологической прозе одно из основных мест пребывания хозяев леса – болото, находящееся за холмом или под горой. Причем часто человек видит леших сверху вниз, сам оставаясь стоять на возвышенности, а они – внизу. На болоте или у болота пропадают домашние животные (161, 163) и дети (153, 150), по болоту идут хозяйки леса (77), здесь часто теряют ориентацию взрослые (120). У болота видят лесной народ, выходящий из скалы (SKS. Е351). Похищенного мальчишку леший сажает на болотную кочку (SKS. К201). Порой события могут происходить и на лугах или покосах, которые чаще всего находятся в низменных местах, а иногда являются просто осушенным болотом.

В похоронных плачах говорится о том, что «душа умершего проходит через непроходимые леса и топкие болота, в которых притаились змеи»[434]. Змеи здесь ассоциируются с душами умерших первопредков; но с ними связан и образ злой лесной старухи-колдуньи Сююятар, являющейся их матерью (в сказках и заговорах).

По своей функции в карельской мифологической прозе близкой болоту оказывается земля, а точнее углубление в ней, яма, как бы выход в подземное царство. В сказках ямы и углубления тоже являются входом «в иной мир»[435].

То, что лес и земля – две взаимосвязанные стихии, подчеркивается в одной из быличек. «Если лес спрячет корову или какое животное, тогда оно землю будет есть. Не может двинуться. Оно в одном месте, животное, когда лес спрячет. В одном месте, он землю съест по колено, пока не освободят… Не привязано, а двинуться не может, не может уйти… Лес прячет, лес прячет. Земля держит» (172).

Потерявшихся животных часто находят в различных ямах, в которых их прячут хозяева леса. «Там в Олонце были пологие места и канавы были большие, а края канавы глиняные», в ней теленка и нашли (181).

«Яма у самой дороги, корова в яме – мимо ходят, а не видят» (173). Именно «под корни дерева» в лесу надо произнести заговорные слова, чтобы леший вернул животное (201). Есть и еще один способ: ольховые гвозди (магическое количество – три по девять) на перекрестке (традиционном месте встречи человека и духов, где пересекаются не только видимые дороги, но перекресток является и точкой пересечения самих двух миров) воткнуть в землю с угрозой выковырять глаза и ноздри (190). В одной из быличек рассказывается, что «знахарь вызывал на разговор „того“, так говорят, что „того“… Он идет оттуда, тот мужик, и как будто из-под земли говорит, бормочет» (203). Знахарка, пойдя искать спрятанных коров, под корнями трех деревьев выковыривает отверстия и кричит в них: «Pruu, pruu, pruu», приказывая лешим вернуть животных (SKS. К211).

В коми-пермяцкой мифологии тоже «в лесу выделяются места, маркированные присутствием духов – пни, деревья, холмы, низменности»[436].

Немалое значение при описании места обитания хозяев леса принадлежит реке, которая сама по себе является важным мифологическим символом и элементом сакральной топографии. В. Н. Топоров пишет, что в мифах многих народов река часто выступает, во-первых, «в качестве некоего стержня вселенной, мирового пути, пронизывающего верхний, средний и нижний миры». Во-вторых, она несет в себе пограничные функции, она «рубеж между этим и тем, нижним миром, между своим пространством и чужим»[437]. «Иной» мир лесных духов находится за рекой (163, 77), ручьем (151) или проливом (138). В него можно попасть, перейдя через мост (144). Аналогичную роль пограничного пространства играет озеро (152) или ламба (97, 120, 192). Часто хозяев леса видят на берегу водоема (87, 84). И вообще они поддерживают связь с духами воды, к примеру, знают, что именно те попытались пополнить свое стадо, забрав корову у людей (196). Девочка, которая была в лесном укрытии, рассказывала, что ее «на коровьей шкуре унесли через реку» (SKS. 441/634).

Встречаются былички, в которых лесные обитатели живут на острове. Этот объект часто маркирует собой иноземное пространство и в других фольклорных жанрах. Так, в волшебных сказках именно там находится тридевятое царство, дворцы-замки-избушки «иного» мира. В мифологической прозе на островах часто теряются или туда уносятся лешими дети и девушки. В одном из рассказов лесной зверек уводит за собой детей, а они, даже слыша голоса зовущих их взрослых, вынуждены беззвучно идти за ним: «…ручей, дерево через него повалено, и что? Некоторые взрослые перейти не могут, а они перешли! Туда следы идут!.. Потом там еще, не знаю, двести или триста метров, маленький островок. И еще туда, на остров вброд перешли. И там на острове нашли» (151). В другой быличке рассказывается, что на острове потерялась девочка, ее искали две недели: «Я каждый день вижу: вы меня ищете… но нельзя было ничего говорить. Меня, – говорит, – взяли на белом коне. Ягодами кормили» (152). Именно на острове забранные в иной мир дети видят прекрасные дома с городской мебелью, гладкие и широкие дороги, «места, которых и в помине нет у нас» (SKS. 364/60).

В подавляющем большинстве случаев в характеристике места обитания хозяев леса присутствует комплекс параметров. В одной из быличек теленок перепрыгивает через три забора, убегает на край поля, а затем, перейдя через гору и через железную дорогу, попадает на болото (161). В другой – рассказчица идет по берегу реки, обходит заводь, поднимается на очень высокую гору и внизу на болотце замечает идущих хозяек леса (77). Рассказывали, как выруганная девочка прямо от крыльца побежала на Ригачную гору, оттуда на Крестовое болото, где ее ждали «тети и дяди» (150). Однажды женщины заблудились, идут, «только сосны и ели все длиннее», пришли к берегу озера, попали на Коверское болото, «а там ламбы видны и острова» (120).

Таким образом, сакральная топография еще раз подчеркивает близость духов – хозяев леса с нечистой силой, подземными обитателями, с миром мертвых.

Но совершенно особым почитанием пользовались некоторые сакральные топосы в лесу, в первую очередь это муравейники. Именно рядом с ними и непосредственно на них совершались многие религиозно-магические обряды. Для поднятия лемби следовало умываться мылом, определенное время пролежавшем в муравейнике; красоту девушке гарантировал трехкратный плевок в муравейник (точно так же, как умывание грозовой водой, скопившейся в углублении большого камня). «Самый лучший способ» поднятия девичей славутности заключен в следующем. В летние Святки в ночь перед Ивановым днем в лесу на развилке трех дорог срывают вершинки трех березок: девять на одном перекрестке, девять на другом, девять на третьем. С трех чужих полей собирают девять ржаных колосьев, по три с каждого, и плюс девять веток иван-чая. Из всего этого делают веник и трижды в течение Святок парятся: перед Ивановым днем, посередине святочного промежутка и перед Петровым днем. Затем уносят этот веник на муравейник, который обязательно стоит за изгородью, в лесу, у обочины дороги по правую руку. Надо развязать прут, которым завязан веник, поставить его стоймя, верхушками вверх, в муравейник: «пусть муравьи ходят»[438]. Существует еще один интересный обряд поднятия лемби, подчеркивающий внутреннюю взаимосвязь духов земли и леса (яма под корнями ивы и муравейник, являющийся городом-домом лесных жителей) и даже воды. Девушка с матерью или другой женщиной идут в лес, «отыскивают муравейник и неподалеку от него густой куст ивы. Затем девушка роет посредине муравейника яму; раздевается донага и становится в вырытое углубление. Женщина подает ей воду, и она обливает себя. Между тем в кусте ивы должен быть сделан ход с той предосторожностью, чтобы при этом не повредить корней ивы. Облившись водой, девушка должна пролезть сквозь куст нагая. Потом она одевается и идет домой»[439].

На муравейнике проводили ритуалы исцеления. Например, чтобы вернуть болезнь тому, кто ее наслал, следовало привязать к маленькой елочке, под которой находится муравейник, красной ниткой за лапку лягушку (231). Летом запрещалось трогать муравейник, чтобы лесной зверь не проник в стадо, которое по завету с пастухом он должен охранять (214). Хозяин леса по настойчивому требованию знахаря возвращает людям девочку, оставляя ее на муравейнике (83). Встречаются сведения, что муравейник вообще является излюбленным местом обитания «лесного народа», который на встречу со знахарем может являться в образе муравья[440].