Функции хозяев леса в карельских былинках

Рассматривая функции хозяев леса, прежде всего следует указать, что они рачительные и заботливые хозяева своих угодий. При этом следует отметить, что они бережно относятся не только к лесным зверям и птицам, но чаще всего и к домашней скотине. «Животных он не трогает!

Он, наоборот, охраняет животных» (81). За какую-то помощь или услугу он может наготово убить зверя и принести человеку (98). Это одна из самых древних функций, которая отчетливо видна в заговорах и эпических песнях, но уже отходит на второй план в мифологической прозе. Объясняется это тем, что в карельских былинках хозяева леса обожествляются лишь в незначительной степени, они очень близки к такому персонажу, как «черт», и часто даже идентифицируются с ним не только по внешним, но и по внутренним признакам.

Для того чтобы охота была удачной, и хозяева леса разрешили пользоваться своими кладовыми, необходимо было их угостить, задобрить. «То слышала, что когда убивают оленей в лесу, то сварят большого оленя, накормят лешего. Сварят или жарят там, в лесу, убьют и дают одно животное лешему» (220). Идя в лес на охоту или за грибами-ягодами, всегда полагалось спросить разрешения у лесных жителей. Многие охотники владели и магическими приемами, и колдовскими секретами и, чтобы запугать соперника, могли попросить помощи у лешего, чтобы тот сам напугал второго охотника или заставил его ружье стрелять мимо цели (96). При благополучном развитии отношений хозяин леса мог даже предложить охотиться вместе. Но опять же эта благосклонность не радует человека, а пугает, он воспринимает ее как попытку увести за собой в другой, «иной» мир. В одной из бы личек леший предлагает пойти вместе за оленями: «…пойдем-ка теперь вместе, потому что твои олени вот там, пойдем со мной». Мужик сначала соглашается, но потом, видя с какой нечеловеческой скоростью незнакомец идет на лыжах, вовремя одумывается, «что нет теперь толку», и начинает «в большой ярости» ругаться. «Оглянулся, а тот уже и пропал впереди. Один остался» (82). В другой быличке хозяин леса, приняв человеческий облик, тоже позвал на совместную охоту, они настреляли огромное количество птиц. Уже это обилие поразило охотника, но странности начались, когда они пришли вечером в лесную избушку. Попутчик заставляет сгибать голову каждой птицы обязательно под левое крыло и в левый глаз втыкать щепочку. Мужик, заподозрив неладное, не слушается и все делает наоборот. А попозже идет в лес за дровами, срубает рябину и кладет ее в топящуюся печку. А «он боится рябины, когда рябину в огонь положишь, рябина как затрещит, он этого боится, бес… как рябина разгорелась и как пошла пищать: пии-пии-пии. Он как вскрикнет: „Смотри, съел, приятель, меня!“ Он как выскочит из избушки в дверь, собака следом. Птицы, которым положена была в левый глаз щепка и под левое крыло загнута голова, все следом за ним полетели. „Идите! Возьми птиц и все, только сам уйди прочь“, – мужик говорит. Рад от него избавиться. И он собрал других птиц в мешок и бегом домой» (232). В этом мифологическом рассказе сплелись и архаичные и более поздние представления. Предпочтение, отдаваемое левой стороне, как и ярость и ругань в первой быличке, свидетельствуют о близости духов-хозяев леса к нечистой силе, поэтому рассказчик и называет его бесом. Но с другой стороны, оказывается, что хозяин леса, представ перед охотником в антропоморфном виде, вдруг перевоплощается в рябину, дерево, почитаемое у карелов (его называют священным в эпических песнях, а ягоды служат оберегом от нечистых духов). Фитоморфность, полное слияние с лесом, синкретизм – это один из самых архаичных признаков хозяев леса. «Лес его прячет, прячет обязательно. Если бы его лес не прятал, то он многих бы людей напугал. Его прячет лес» (81).

В старину охотники для духа леса делали три капкана, не прикасаясь к ним топором. Из них ничего нельзя было брать, вся добыча принадлежала лешему. В одной из быличек охотник отправился расставлять силки, но успел очень мало, так как начался дождь. Он пошел обратно в избушку и увидел, что в силках, предназначенных для духа леса, глухарь. Он решил взять его себе. Сварил кушать, а сам все боится последствий нарушения запрета. Перекрестил дверь, лег спать. И вдруг слышит: кто-то ходит вокруг избушки, затем со злостью распахивает дверь, невидимая рука вцепляется в волосы, и голос произносит: «Отнеси глухаря обратно!» Охотник, испугавшись, раздетый выпрыгнул из избушки и двадцать верст, в темноте, под дождем, бежал до деревни (SKS. К 31).

Но человеку не только опасно нарушать условия договора. Сама охота при помощи магии может иметь печальные последствия. Одному такому охотнику его «стрелки» даже ночью не давали покоя, требуя работы. Ему приходилось заставлять их по ночам вить веревки из песка (SKS. Е 561).

Лесные жители распоряжаются не только зверями и птицами, но и всем, что растет в лесу. Когда заготавливали древесину для постройки дома, строго соблюдали пространственно-временные границы и спрашивали разрешения на рубку у хозяев леса, чтобы ничто плохое из «иного» мира не пришло в дом, в мир человеческий. «В лес надо бы идти, перекреститься, когда первый раз идешь. Хоть своими словами сказать. Раньше знали, что сказать. Я как не говорила, вот и не умею по лесу ходить. Я в лесу ничего не умею. А люди пойдут, уже шепчут, уже говорят: „здравствуй“ да „прости“, да что там говорят. Да: „Дай мне добра (добычи) в летнее время! Спасибо!“ А как пойдешь последний раз осенью, всегда: „Прости, ты дал мне добра (добычи)“. Так надо бы. Мы, как глупые, забываем просить прощения, лес и прячет» (218).

Если чем-то обидишь хозяина леса, надо вернуть все его дары. Например, если перейдешь через его «дорогу» и заблудишься, «все надо выбросить вон, если есть грибы или ягоды, выбросить надо. Жалко, дак если не можешь попасть… Пусть потом он это собирает. Отстанет тогда» (130). Особенно трепетно надо относиться к почитаемым местам. Рассказывали, что в Лахте мужик нарубил дров в священной роще, «потом очень тяжело заболел, тогда даже вон дрова в лес увез… на том конце ничего брать не надо. Ну, там ельник да болота» (118).

Особые отношения были с хозяином леса у пастуха. Они заключали между собой договор, чтобы леший запретил своим зверям (особенно медведю) трогать животных, принадлежащих человеку (202, 88), и сам пас коров все лето (215). Этот договор заключался на весь пастбищный период, а иногда даже на несколько лет вперед. Пастух при этом должен был соблюдать множество запретов: «…ягоды он мог есть только из шапки, а не прямо с куста, ему нельзя было здороваться за руку, брать яиц из птичьих гнезд, убивать змей… Чтобы не разгневать хозяина леса, пастух не мог рубить деревья топором (костер он разводил из валежника или сухостоя), спать в лесу под деревом (ему разрешалось спать только на лужайке, подложив под голову камень). Как правило, пастух оставался неженатым. За столом ему подавали еду в отдельной чашке, а ел он всегда собственной ложкой; хлеб он ел только от начатого каравая. Пастух всегда шел в баню со свежим веником, которым еще никто не парился, и мылся один. После бани он надевал выстиранное белье, спал на отдельной постели, всегда один»[441]. Непременными атрибутами пастуха, к которым никто не имел права прикасаться, были длинная плеть или батог, кошель и духовой инструмент. Это могла быть гибкая берестяная дудка. Иногда tuohitorvi делали из ольхи, а затем оборачивали берестой. Могла быть и liru, ее корпус делали из ольхового дерева, а язычок из можжевельника. То есть все инструменты, которым придавали магическое действие, делались из священных деревьев[442]. При этом есть сведения, что пастушескую трубу после изготовления год держали в муравейнике, одном и самых сакральных мест, в котором, согласно самым архаичным карельским верованиям, и обитает хозяин леса. Таким образом, инструмент становился средством общения пастуха с лесными духами. А иногда заговоренную трубу вообще все время хранили в муравейнике (или в хлеву под навозом), а в быту использовали лишь дубликат[443].

Перед первым выпуском коров пастух обязан был совершить особые ритуальные действа в лесу, принести хозяину леса жертвоприношение (часто это были вино, табак, яйцо). Лесные жители обязывались пасти за это коров и не пытаться напасть на них. Даже медведь был поставлен в такие строгие рамки, что «колокольчик у коровы лапой тронет, а корову не тронет». Но иногда пастух сразу обещал одну из коров лешему взамен сохранности остального стада. Обязательства были и у хозяев коров: колдун или пастух «круг вокруг стада обведет и скажет: „Ни на вспаханную землю не ходи, ни через забор не поднимайся, вокруг иди!“ Нельзя было босыми ногами и без платка на голове корову отпускать» (202). При этом хозяйка, чтобы животное всегда приходило домой, перед первым выгоном скармливала корове особый хлебец с запеченной шерстью, мазала между рогов сажей и всегда выпускала из хлева с особым сакральным прутом, которым благословляли животное еще в Вербное воскресенье. В Войнице хозяйка весной с утра в хлеву трижды обводила коров специальным туеском, в котором была особым образом еще осенью испеченная картошка, пресные лепешки и икона Богородицы. Затем она выгоняла скотину на улицу, брала в правую руку подойник, наполненный водой, в левую – серп и туесок и дважды обходила стадо по солнцу, один раз – против него. Информаторы объясняют, что серп нужен, чтобы коровы не уходили далеко, ведь серпом режут только рядом, в поле. При этом хозяйка просила Миеликки, «прекрасную хозяйку леса, таинственную лесную жену» с этого момента «привязать своих собак», т. е. запретить своим зверям подходить к домашним животным (SKS. 346/14903, 15104). Во избежание различных лесных напастей нельзя было гоняться за жеребятами с недоуздком (159).

Есть рассказы, в которых нечистый просит у пастуха купить корову, и после этого она бесследно пропадает (SKS. 441/761). В одной из быличек леший помогает маленькому пастушонку, испугавшемуся его при встрече и убежавшему домой, и вечером сам приводит стадо в деревню (SKS. К47).

Если в мифологической прозе коров пасли лесные духи и сам лес, то в заговорах этот круг шире[444]. Во-первых, во время первого отпуска, стадо обводили топором и горящей лучиной и говорили: «поставим иву в пастухи, черемуху – в домой приводящую». Если из них пастухов не получится, то в одних случаях звали на помощь лесную «маленькую деву», в других – медведя, в третьих – «шесть чертей (perkeleit?), седьмым плохого мужа», и наконец, – звали творца (Luoja) или святого Власия (pyh? Ulassie Kormelittsa). Таким образом, продемонстрирована трансформация взглядов от тотемизма через политеизм и почитание духов низшей мифологии до монотеизма и православия.

Иногда люди за защитой обращались к первопредкам, например, чтобы медведь (эманация хозяина леса) не разорял посевы, для этого надевали на пугало нестиранную одежду покойника (SKS. 75/3880).

В некоторых мифологических рассказах хозяева леса выступают в роли предсказателя. Им ведомо будущее человека и человеческого мира. Иногда само их появление предвещало что-то плохое: «не перед хорошим показываются» (127), но здесь взаимосвязь совсем не такая четкая, как в быличках о хозяевах воды, появление которых практически всегда ассоциируется с бедой. Хотя в некоторых быличках однозначно говорится, что увидеть лешего, особенно смеющегося и хлопающего в ладоши – к беде: например, муж истратит все деньги (SKS. Кб, К47).

Иногда о будущей жизни ходили гадать в ригу, самую дальнюю постройку на крестьянском дворе. Она стояла уже на границе между человеческим и лесным миром и, видимо, поэтому в ней было возможно присутствие лешего, а не только хозяина риги. Об этой традиции рассказано в одной из антибыличек, в которой вместо лешего гадающую девушку пугает спрятавшийся там мужик. «…Идут туда, в дверь риги в темноте протягивают руки… В дверь, дверь приоткрывали и руку протягивают, что какую руку он там протянет… Если холодную дает, что тот умрет. А если шерстяную дает, это как бы счастье. А теплая рукавица – это жизнь хорошая будет… Ну, лешим его называли. Вот такое чудо: леший придет и что хочет, то и делает» (221).

Встреча с хозяевами леса предвещает какие-то изменения. Однажды две сестры пошли искать коров на вырубку, за ручей, на гору. Уже были сумерки, после захода солнца. И встав на пень (который являлся точкой пересечения невидимой пространственной границы), вдали на покосах увидели: «идут мужики, ростом с высокие деревья, только пуговицы блестят. Черные шинели, а пуговицы желтые, как у милиционеров, только „блестят“. А через два года на том месте поселили заключенных. „Надо же было заранее показать!“» (85).

Прообразом будущей жизни человека может оказаться своеобразная картинка «чужой земли», небольшая «экскурсия» в «иной» мир, которую может устроить хозяин леса. В одной из быличек мать рассказчицы пошла за ягодами и попала в ельник, а там маленькие елочки и сосенки «словно бы в шелка одеты». Она села от удивления на пенек (снова именно пень является эпицентром проникновения в параллельный мир!) и услышала голос: «Раба! Не бойся, это я тебе жизнь показываю. Домой пойдете, а эта война закончится, и тогда все люди будут одеты в такие платья и шелка, очень хорошая будет жизнь! А не бойся, не плачь, не бойся!» «…Это она в лесу услышала, лес сказал. Это хозяин леса сказал!» (111).

В другой быличке еще во время весенней посадки из лесу появляется существо (olento) мужского рода и предсказывает, что будет хороший урожай (SKS. К47). Еще в одном мифологичеком рассказе мужчина, распахав поле в лесу, поздно вечером идет домой. Из лесу выходит мужик и несколько раз просит: «Спроси у меня чего-нибудь!» Но карел молча дошел до деревни. Здесь леший вынужден был уйти восвояси, бросив напоследок: «Эх ты, глупый мужик, ничего не спросил, а я бы тебе всю жизнь предсказал!» (SKS. КЗ). Молчанию крестьянина можно найти два объяснения. Во-первых, это способ обезопасить себя от попадания в «иной» мир. А во-вторых, возможно, это влияние церковного учения, по которому любое гадание – грех.

Но в большинстве мифологических рассказов леший выступает в роли похитителя. Он иногда крадет свадебные обереги у патьвашки (SKS. G1201) или отбирает молоко у коровы, которую проклинает хозяйка. В одной из быличек рассказчица говорит, что повстречала у реки целую толпу чертей-леших. Те стояли и разговаривали: «Куда пойдем?» «Пойдем в Хае на ночь. Мария даст молока!» (SKS. К16).

В рассказах последних лет на первый план вышла функция лесных хозяев как похитителей домашних животных. Это многочисленные былички о так называемом «лесном укрытии mec?npeitto». Эти сюжеты часто свидетельствуют о снижении былого почитания мифологических персонажей. Неслучайно именно в таких сюжетах человек, пусть и обладающий особыми знаниями, демонстрирует свою силу и заставляет лес чаще всего вернуть похищенное. Хотя для простого крестьянина авторитет леших непререкаем.

Во многих былинках леший выступает в качестве похитителя людей. Обычно это женщины и дети, а особенно часто – девочки или девушки.

Одной из целей их похищения являются поиски невест в ином мире (возможно, это отголоски архаического сватовства в чужом роде). В подавляющем большинстве случаев это происходит, когда родители ругают, проклинают своего ребенка, тем самым отдавая его во власть нечистого, хозяина леса. Нарушаются вербальные границы. Чаще всего похититель появляется в антропоморфном виде, это или мужчина, или дедушка, или «тети и дяди» (144, 149,150). Иногда это зооморфный образ лесной собаки (153) или белой лошади (152); а порой – просто что-то неведомое, непонятное уводит детей в лес (151, 148). В таких случаях похищение происходит в любое время (чаще всего как раз в наиболее безопасное дневное) и в любом месте, прямо там, где произнесено проклятие (это может быть и лес, покос, мельница, и даже самые защищенные пространства – двор, крыльцо дома). Однажды потерялась девочка пяти лет. Нашли ее только через три дня. Она была вся во мху, он был воткнут даже в уши. Лежала, уткнувшись лицом в кочку, накрывшись платком. Носили ее «очень большие мужчины. Это была лесного мужика (mets?miehen) работа!»[445]

Лесные жители практически никогда не обижают похищенных детей. Они носят их по своему миру, кормят пищей, которая там им кажется нормальной (ягоды, хлеб, калачи, печенье), а на деле оказывается шишками, опавшей хвоей да навозом. Иногда подчеркивается, что было бы хорошо не есть эту пищу, тем самым не приобщаться к чужому миру, чтобы легче было вызволить человека из плена. В Сямозерье рассказывали о случае 1907 года. Во время сенокоса на острове девушка ушла в лес и – пропала. Обратились к знахарке, она взяла нитку, у печки навязала на ней узелков, что-то шепча, и сказала: «Наташа у плохих в руках. Надо идти на тот остров, где она пропала. Только молчите, ничего не говорите». Пришли в лесок. Колдунья нашла испражнения Наташи, стала ножом шевелить их и читать что-то. Было совершенно безветренно, и вдруг поднялся такой шум, ветер, деревья до земли гнулись. Внезапно этот ураган стих, подняли голову, а Наташа сидит на березе, голову наклонила на грудь, словно спит. Ее молча сняли с дерева. А на следующий день она рассказала, что только она сходила в туалет, пришли трое мужчин в черном с блестящими пуговицами, взяли ее за руку и привели в огромный дом со множеством комнат. В одной все сидели за длинным столом, уставленным всевозможной едой (ягоды, яблоки, конфеты, пряники), и стали угощать. Но рядом сидел старик, он все толкал Наташу пальцем в бок и говорил: «Не ешь, милая.

Если только съешь что-нибудь, то здесь останешься. Тогда тебя отсюда не выпустят. А если не будешь есть, то голодную тебя не будут держать, отпустят. Хоть как терпи, не ешь, как бы ни уговаривали!» И Наташа не стала ничего трогать. Все присутствующие были в хороших черных одеждах, женщины одеты, как жены господ. А в комнатах – столы, диваны, зеркала. Наконец, девушку усадили на плетеный стул – вот в этом месте ее и нашли. «Откуда на Кода-острове такой дом?» – все удивлялась потом Наташа. Это было место, на котором очень часто терялись люди, а по ночам были слышны звуки песен, плясок, игры на гармони. (SKS. 384).

Чаще всего удается найти похищенных детей здоровыми и невредимыми, хотя они уходят очень далеко от дома, умудряются перейти через овраги, речушки и оказываются на островах или на болоте. В таких случаях следует как можно скорее обратиться к колдуну. И тогда поиски увенчаются успехом, или даже сам леший принесет украденных в то самое место, откуда взял (иногда даже прямо в дом). Порой леший проявляет необычайное внимание к детям. Как-то муж с женой пошли на сенокос и взяли с собой младенца. Женщина ушла домой пораньше доить корову. А муж забыл ребенка в лесу. Женщина с плачем бросилась его искать. И, прибежав на покос, увидела, что леший (metsine) укачивает ребенка в люльке и приговаривает: «Мать не взяла, отец забыл!» Он отдал младенца матери невредимым (SKS. К47).

Ребенок, потерявшийся в лесу, абсолютно беспомощен, полностью во власти хозяев леса, которые, впрочем, никогда не обижают детей. Неслучайно есть такое поверие, что они оказываются в колыбели Хийси (hiidenk?tk?ss?); а возвращенные домой рассказывают о похожей на мать женщине, приносившей им еду[446].

Чаще всего похищает детей, проклятых матерью, хозяйка леса. В таких случаях спасительным оказывается нательный крестик. Однажды лесная хозяйка унесла братика с сестренкой, не поспевавших за родителями. Так как на мальчике был крест, его она не смогла далеко унести, и на третий день его нашли невредимым. А девочку искали очень долго, а когда нашли, она никого не узнавала (SKS. К201).

Бывают и трагические случаи. Например, в одном из рассказов младенца нашли мертвым под елью (SKS. К201). В девятнадцатом веке была записана быличка о том, как мать, торопясь летом уйти на работу, «сгоряча выпалила» плачущей, не отпускающей ее маленькой дочке: «А леший бы лучше тебя взял!» Девочка пошла в дом, но, возвратясь вечером с работы, мать почувствовала, что «она не настоящая дочь: „метчяляйне“ подменил дочь и на место ее подсунул одну из своих прислужниц». Ее выселили в темный чулан, кормили там «и до самой смерти глядели на нее, несчастную, как на исчадие лешего». Как-то зимой, будучи на лесовывозках, мать всю ночь сидела у костра, не в силах заснуть. Это было воскресное утро, уже начало светать. «Вдруг я услышала шум от едущих по снегу саней. Через некоторое время из лесу выехал на черной высокой лошади мужчина, одетый в приличное платье: на нем был тулуп, крытый черным сукном, с черным же барашковым воротником; на голове хорошая бобровая шапка, точь-в-точь как у приказчика. Рядом с ним сидела девушка, также очень хорошо одетая». И женщина узнала в ней свою дочь Агафью, которую унес леший. Дочка рассказала, что у нее уже и ребенок есть, что живется ей с мужем хорошо. «Мы с ним все ездим по лесу, и иногда только, когда есть захочется, заглядываем в деревни и города. Кто положит что-нибудь из съестного без благословения, то мы с ним и съедим, а на место кониный навоз подлатаем». Агафья скучала по дому и даже предложила матери способ спасти ее от власти лешего: снять крест и скорее накинуть его ей на шею. Но мать так испугалась, что не успела ничего сделать – и сани умчались[447].

Сто лет спустя аналогичный рассказ был записан уже на севере Карелии. Леший унес проклятого сына. Через много лет отец уже поздно вечером ехал на санях. Вдруг лошадь остановилась. Он оглянулся, а на запятках стоит мужик, потерявшийся сын, и говорит: «Мне жить хорошо, только я там не хозяин. Мне что скажут, то я и делаю. А тебя я видел очень часто, только маму не вижу».

В одной из быличек рассказывается, как мать в сердцах крикнула на младенца: «леший тебя возьми!» Ребенок после этого больше не рос, только плакал день и ночь и в три года был, как полугодовалый. Приглашенный на помощь знахарь сказал, что ребенка подменили, и обратный обмен совершить нельзя, так как младенец был еще не крещен. Чтобы обезопасить жизнь ребенка, следовало еще в день рождения взвесить его на ольховом безмене (SKS. Е901). Особенно беззащитны были не только некрещеные, но и беззубые дети. Их ни в коем случае нельзя оставлять одних, в крайнем случае, надо положить под колыбель веник. Нельзя беременной женщине спать на животе. На нем всегда должна лежать рука, своя или мужа. В Вокнаволоке рассказывали, что таким образом унесли ребенка у Авдотьи, только шрам на животе остался (SKS. Е931). Опасным местом для детей считалась и баня. Как-то раз мать выругала ребенка за то, что он покакал на пол. Он стал чахнуть день ото дня. Пригласили знахаря, он приготовил заговорную воду, положил ребенка на порог. И именно на пороге, одном из самых сакральных мест любого помещения, обнаружилась подмена – девочка тут же превратилась в осиновое полено (SKS. Е901). В другой былинке подменили ребенка, положенного в бане на скамью. Он и не рос, и не ходил. Через много лет отец встретил настоящего сына в лесу, тот передал привет матери (SKS. Е901).

Сюжеты с подмененными детьми встречаются и в карельских народных сказках. Такие дети обычно не развиваются ни физически, ни интеллектуально. А когда подмена обнаруживается, оказываются просто поленом, обрубком дерева.

В одной из быличек на покосе пропала девушка. Год ее не могли найти. А следующим летом знахарка сказала, что девушка обнаружится на том самом месте, где пропала. И на самом деле, придя на покос, мать услышала голос: «Ма-а-ма, ма-а-ма, приходи, возьми меня, мамочка, я твоя Аннушка!» И девушку смогли спасти, потому что она спряталась в крапивных зарослях, в которые не смог зайти ее муж, сын лешего. Он поздно вечером приходил под окна и звал ее обратно к плачущему ребенку. А на третьи сутки расколол (halgai – как полено!) ребенка пополам и половину забросил на крышу.

Т. А. Новичкова пишет, что «„обменами“, „обменышами“ считались дети с врожденными или приобретенными во младенчестве серьезными телесными уродствами и психическими отклонениями. Так в народной культуре проявилась вера в изначальное телесное и духовное совершенство человеческой природы. Все, что ей угрожает – от злых сил: водных, домашних, лесных и прочих духов»[448].

Таким образом, оказываясь в ином мире, человек живет хорошо, но очень скучает по дому. Он там в неволе и стремится вырваться из-под чужой власти. Но помощь может прийти только из мира людей. Не случайно считается, что спасти из неволи может нательный православный крест, тогда человек снова попадает под покровительство Бога и в созданный им мир. Мифологическая проза подчеркивает, что свобода выбора у человека есть только в своём мире, но надо стараться не переходить границы: пространственные, временные, вербальные, этические и любые другие. Как писал Павел в Новом Завете: «Все мне позволительно, но не все полезно; все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною» (1 Кор. 6:12).

Еще об одном важном условии удачного поиска детей говорят многие былички. Знахарь подчас точно описывает место, где будет оставлен ребенок: «Сегодня найдешь, сидит у берега на камне». Но предупреждает: «Только забирай молча, с молитвой» (SKS. 384/60).

Взрослых лесной хозяин уносит очень редко. Одноглазый леший, которого одновременно называют и чертом (piru, karu), может прятать женщин и в лесу, и унести прямо с крестьянского двора (138). Обычно это является результатом проклятия или наведения порчи, спасает тогда лишь обращение к очень сильным знахарям. Иначе похищенных люди могут даже увидеть, но не смогут помочь и забрать с собой. Необходимо, чтобы хозяин леса сам вернул на то же место, с которого взял (137).

Беда может случиться и с мужчинами. Н. Лесков еще в девятнадцатом веке записал рассказ, как однажды вечером в лесу мужик повстречал лесовика (mecc?laine). Тот внезапно появился на дороге и заговорил: «А жаркий сегодня был день…» И именно разговором стал увлекать все глубже и глубже в глухой лес. Мужик ходил за ним целых трое суток, они постоянно разговаривали. Причем «в первые дни мне и в голову не приходило, что я на „худых следах“ (pahoil d’allil), только уже на третий день сообразил, что я не без чуда брожу столько дней, а домой все не попадаю». Спасло мужика только то, что он вспомнил первую фразу лешего, с которой тот начал беседу. И как только он произнес ее, «mecc?laine вдруг захохотал и со словами „ты, брат, вижу, и говорить толком не умеешь, а повторяешь раз сказанные слова“, – пошел от меня прочь с криком, шумом, и долго еще слышно было, как ломались деревья под его сильными ногами!»[449] То есть необходимо было замкнуть вербальный круг, как в случаях встречи с Крещенской бабой, как с рассказыванием сказок во время Святок. После того как были закрыты вербальные границы в быличке, мужик вышел из «иного мира» и замкнул и пространственную границу, на первом же перекрестке сняв с себя одежду, «отряс ее старательно, чтобы не занести нечистого домой, и потом, благословясь, отправился домой». Таким образом, человек, проделав необходимые ритуальные действия, освобождается от влияния нечистой силы, и отдает себя во власть Бога.

Часто похищенных людей находят оставленными у каких-либо деревьев. В одной из быличек женщина пошла в лес, увидела впереди двух хозяек леса, которые были в женском обличье, и пошла за ними.

Ее нашли через два дня, засунутой между двумя деревьями, рот был набит мхом (SKS. Е701). В другом рассказе леший унес девушку, посадил под куст можжевельника и заставил молчать, не откликаться на зов ищущих людей. Там ее и нашли (SKS. К201).

Блуждание в лесу в некотором смысле тоже можно трактовать как кратковременное похищение хозяевами леса. Заблудиться в лесу, часто в совершенно знакомом месте, и оказаться на «чужой земле», в ином мире можно в нескольких случаях. Во-первых, если нарушены временные табу и человек пришел в лес за добычей в сакральное время: это воскресенье или церковные праздники (160, 150). Во-вторых, и это самые частые случаи, если переступишь пространственные границы двух миров. По-карельски это звучит: «mec?n iz?nd?n j?llil/dorogal olet; ты на следах/дороге хозяина леса», а чаще «karuloin j?llil/dorogal olet; ты на следах/дороге чертей». Считается, что в таком случае человек, сам того не желая и не совершая никаких очевидных для него предосудительных поступков, просто переходит или наступает на невидимую человеческому глазу дорогу, по которой движутся духи-хозяева. В одной из быличек рассказчик пошел за ягодами. Идет обратно, уже деревня видна, он все идет-идет-идет, а дома не приближаются. И только когда он «со злостью» разделся, понял, где находится. На «следах черта» чужое и свое как бы меняются местами (SKS. К221).

В другом рассказе повествуется о дороге чертей-леших, которая проходит через сухой сосновый бор. Это место так и называют «Hijjen kangas» – «сосновый бор Хийси», там всегда и все блуждают (SKS. К221).

Есть несколько способов, чтобы сойти с чужих следов и вернуться в свой мир. Надо раздеться (часто прямо догола), одежду вытряхнуть и даже вывернуть наизнанку, разуться и обувь с левой ноги надеть на правую, иногда – снять носок с левой ноги. Это ритуальное переодевание глубоко символично: иной мир – это «мир-перевертыш», своеобразное «Зазеркалье» и, чтобы выйти оттуда, следует избавиться от его наваждений и признаков. Левая сторона – это традиционно сторона потустороннего мира, часто нечистых духов. Необходимо поменять ее на правую, то есть правильную, соответствующую реалиям человеческого мира (по-карельски это дословно звучит: мир крещеных risti-kanzoin ilmu). В мифологических рассказах XX века даются и еще два, на первый взгляд, взаимоисключающих совета: одни рассказчики рекомендуют громко кричать, ругаться матом (132), другие – помолиться и перекреститься (80, 119, 123). Первое имеет более архаичные корни, его истоки в тех временах, когда мат еще выполнял сакральную функцию, через него человек, с одной стороны, приобщался к «иному» миру, а с другой – показывал свою собственную силу и бесстрашие. Матом и громкими криками часто пользуются в своей практике очень сильные мужчины-колдуны. Стремление помолиться Богу и перекреститься – это уже влияние учения православной церкви; на практике оно ближе женщинам.

Есть и еще одна рекомендация: умыться или протереть глаза (120, 123). В одной из быличек мужчина охотился на белок. Увидел одну на дереве, выстрелил – упало две, как только стал подходить – они ожили и снова на ель. И так несколько раз. Поняв, что дело нечисто, охотник развел огонь, нагрел воды, разделся, вымыл и себя, и собаку, и ружье, обкурил все дымом, только тогда все встало на свои места (SKS. 384/76). Связано это, видимо, с тем, что люди видят и чувствуют, в первую очередь, зрительные изменения: старые знакомые места вдруг видятся странными, чужими и неизвестными. Неслучайно после того, как проделаны все ритуальные действия, очевидцы описывают свое состояние следующим образом: «пелена спала с глаз», «будто светлее стало», «словно мир открылся», «словно стала узнавать землю». Чтобы хозяин леса не злился и отпустил домой, следует выбросить все собранное и вернуться домой с пустыми корзинками, ничего не взяв из «чужого» мира. Рефреном через все заговоры, через все обряды, в которых просят прощения у духов-хозяев, проходят слова: «возьми себе свое хорошее, отдай мне мое плохое». Есть еще один способ, чтобы выйти из лесного укрытия: необходимо через дорогу протянуть красную шерстяную нить и прочитать слова заговора (SKS. К211).

Считается также, что хозяева леса боятся зарослей крапивы (142). Это жгучее растение в данном случае ассоциируется с огнем, домашним очагом (заросли крапивы особенно густы на месте печки разрушенного дома), который всегда служил оберегом от нечистой силы. Исчезают они от произнесения молитвы (81), просто: «Господи, благослови!» (SKS. Е141, К16), или «ереси» (87). Они пропадут, если в огонь бросишь рябину (сакральное дерево), если оглянешься направо, т. е. в сторону человеческого мира (82). Иногда помогает молебен, прочитанный священником (SKS. К201). Чтобы леший не смел войти в лесную избушку, надо громко выпустить воздух из заднего прохода и сказать: «Мой порох сильнее!» (SKS. Е211). Помогает избавиться от хозяев леса и лук или чеснок, средства, используемые для борьбы с нечистой силой многими народами. Их надо просто предложить подошедшему хозяину леса, и он исчезнет (SKS. К47).

На севере Карелии бытовал обряд, с помощью которого можно было сразу обезопасить себя в лесу. Для этого было необходимо на месте, где родился (syntym?sijalla), старым ножом на левой пятке начертить «пятиконечник» (viisikanta) так, чтобы не повредить кожу, и сказать:

Mies tiens? tuntekon,

Tuuli tiet? neuvokoon,

Otava opettakoon,

Aurinko antakoon apua,

Emo olkoon opassa.

Мужчина пусть дорогу знает,

Ветер дорогу пусть покажет,

Большая Медведица научит,

Солнце поможет,

Мать пусть будет проводником.

В таком случае в лесу никогда не заблудишься, даже если наступишь на следы лесных духов, которые здесь понимаются как нечистая сила: «Черт не может зацепиться за пятиконечник» (SKVR. II. 1090). Данный текст ярко демонстрирует, что хозяева леса уже совсем не обожествляются, им принадлежит «плохая» левая сторона горизонтального пространства. В качестве охранников-оберегов выступают и первопредки (место рождения; мать) и солярно-лунарные знаки (солнце; Большая Медведица – место рождения тотемного медведя), и сакральные бытовые предметы (железный нож), и магический «пятиконечник».

На «дороге» хозяев леса ни в коем случае нельзя останавливаться на ночлег. «У меня не случалось, но рассказывали, что когда с огнем в лесу спят и если случится на их дороге костер развести да шалаш сделать, тогда хозяин леса придет и огонь затушит и шалаш разломает… И схватит огонь: зачем на его дороге огонь развел. Тогда… надо… с того места посторониться» (112).

Помня о том, что в представлении карелов «лес – это ухо», нельзя нарушать и вербальные границы: материться в лесу, громко кричать, петь. Даже думать о плохом нельзя (159), т. к. считалось, что мысль материальна и даже от нехорошей или недоброй мысли может пристать особая болезнь «mec?n nen?» – «лесной нос» (или острие).