ДОМА №№ 19, 21
ДОМА №№ 19, 21
ДВА ДОМА У КОЛОКОЛЬНОЙ
Дом № 19, стоящий на углу улиц Марата и Колокольной, мы пройдем практически без остановки. О нем рассказывать особенно нечего: строился в пушкинские времена, перестраивался. В 1880-х здесь недолго работала редакция популярного журнала «Живописное обозрение», в котором случалось печататься Лескову. В 1910-е годы, вплоть до революционных времен, тут принимала посетителей «радиолечебница» доктора Сергея Николаевича Бормана, который лечил кожные болезни, опухоли, невралгию. Инструмент, судя по рекламе 1911 года, был у него один: «Лучи Рентгена, Радия, синие, красные».
Куда примечательнее история дома № 21, стоящего на другом углу. Он стоит на том самом месте, где когда-то находились дом и участок бывшего комиссара Главной дворцовой канцелярии Якимова. В якимовском доме весной 1746 года случилось памятное событие: к празднику Пасхи здесь открыли временную церковь. Был в этом храме только малый походный иконостас, в котором находилась Владимирская икона Божией Матери.
А через два года икону перенесли в построенный неподалеку деревянный храм, – и началась история Владимирской церкви, стоящей и ныне на другом конце Колокольной улицы.
Дом № 19
Якимовым угловой участок принадлежал больше столетия. Какое-то время здесь находился дровяной двор. Потом новые хозяева возвели тут четырехэтажный каменный дом, сохранившийся до сей поры; случилось это в последние годы царствования Николая I.
А при сыне Николая, императоре Александре II, в этом доме жил один из самых известных народовольцев Николай Васильевич Клеточников. Здесь была последняя его квартира.
«Во внешности этого человека было много привлекательного, детски чистого и милого. Он был среднего роста, очень худощав, щеки даже были втянуты; руки небольшие, с тонкими пальцами. Голос был негромкий и глухой. С первого знакомства с Клеточниковым становилось ясным, что видишь кроткого и доброго человека, который не знает зла и питает к людям братские чувства и сострадание к их бедствиям». Так вспоминала одна из соратниц Клеточникова по «Народной воле».
Дом № 21
Роль Николая Васильевича в организации была уникальна. Он устроился на работу в Третье отделение – и снабжал революционеров самыми точными сведениями из логова врага. Он помогал избегать арестов и провалов. Но в конце концов был арестован сам. Причиной тому стала случайность: документы, обычно шедшие через Третье отделение, попали в другое ведомство, и он не узнал вовремя о провале одной из явок. Явившись там по срочному делу, Клеточников был арестован.
Суд состоялся в феврале 1882 года; это был знаменитый «процесс двадцати», стоивший жизни Николаю Суханову. Клеточникова тоже приговорили к смерти, но затем заменили казнь пожизненной каторгой. Правда, исход это отодвинуло ненадолго. В июле 1883 года Клеточников, заключенный в Алексеевский равелин Петропавловской крепости, начал голодовку протеста против тяжелейших условий содержания.
Народоволец Николай Морозов, тогда тоже узник равелина, писал:
«В первый день Соколов (тюремщик Матвей Соколов, известный как "Ирод". – Д. Ш.) сказал ему:
– Твое дело есть или не есть.
Однако через неделю голоданья, вероятно, получив инструкцию свыше, он явился к нему, как всегда в сопровождении жандармов, и накормил его насильно теми же щами и кашей, как и нас. Результат получился тот, какого и можно было ожидать: через три дня Клеточников умер от воспаления кишок».
Николай Клеточников был не единственным жильцом дома № 21, которому довелось протестовать против условий содержания в тюрьме. Правда, следующему нашему герою пришлось полегче: его тюремная эпопея закончилась достаточно благополучно.
Знаменитый педагог и ученый-биолог Борис Евгеньевич Райков жил в этом доме в конце 1920-х годов. Один из основателей юннатского движения, он был тогда фигурой заметной и не боялся вступать в дискуссии с чиновниками Наркомпроса, которые требовали рассматривать природу строго в производственном ракурсе, как поставщика нужного стране сырья.
Райков защищал «старое» естествознание и сражался не только силой убеждения, но и энергией юмора. Его остроумные стихи расходились в списках. Например, такие:
Посмотрев весной на стадо,
Заостри поглубже взгляд,
Это – малая говяда,
Это – ряд больших говяд.
Вот молочные машины
День и ночь они в ходу.
Свиньи, хрюкая невинно,
Обещают нам еду.
Крот, мечтая о Госторге,
Погружает в землю нос,
Белки прыгают в восторге,
Что на мех хороший спрос.
<...>
Так ненужность презирая,
Ты старайся угадать,
Где и что природа края
Государству хочет дать.
Понятно, что судьба столь дерзкого вольнодумца не могла сложиться безоблачно. Райкова арестовали в 1930-м. Как вспоминал он впоследствии, следователь «держал меня с мая 1930 года по январь 1931 года в строгой одиночке, лишив прогулок и передач. В течение нескольких месяцев я бывал даже без смены белья. Под конец я совсем отощал и у меня открылась куриная слепота. Я жаловался тюремному врачу, но он ничего не сделал».
Райкова спасло одно: на дворе стояли еще те годы, когда за вольнодумство расстреливали редко. И хотя профессору пришлось провести почти четыре года в лагере, он остался жив и даже смог вернуться к любимой работе...
Данный текст является ознакомительным фрагментом.