В XX веке 

В XX веке 

Вообще же можно сказать только одно: хорошая полиция может быть только в хорошо устроенном государстве.

«Наша полиция». 1906

Сокольнический полицейский дом

Городовой в зимней форме (1884 г.).

«По всему городу происходит деятельная ловля тараканов, ядовитых пауков и смрадных тарантулов. Их вытаскивают из темных щелей, выводят на улицу и под свист и крики толпы ведут к Думе», — сообщила в начале марта 1917 г. газета «Утро России». Нет, это не заметка из раздела «Происшествия» о разбежавшейся коллекции жучков и паучков, это эпитафия московской полиции. В модном в те дни стиле революционной журналистики репортер пояснял читателям «энтомологию»: «Тут полицмейстеры, приставы, околоточные, жандармы, сыщики и «всякие агенты».

— В солдаты их, негодяев! — неистово требует кто-то.

— В какие солдаты? Их-то? Армию поганить? В рабочие команды, в арестантские роты! Пусть дороги строят да мостовые мостят.

— Пра-авильно».

Вот так вместе с самодержавием пришел конец российской полиции. И ничего не попишешь — XX век — эпоха великих потрясений, хотя для современников приход этого столетия ничего особенного не предвещал. Поначалу жизнь для большинства, москвичей, как и в XIX в., продолжала свое течение размеренно, в привычном русле. Новое пока что входило в обиход постепенно и прекрасно уживалось со старым. Многоэтажные дома соседствовали со старинными особнячками, трамваи, бывало, двигались по одним рельсам с конкой, в одном уличном потоке ехали автомобили и извозчики.

Московская полиция, реформированная вместе со всей Российской империей, несла службу по утвержденным в 60–80-е гг. уставам и правилам. Сложившаяся система, казалось, действовала без сбоев: городовые стояли на улицах, уже одним своим бравым видом внушая уважение к правопорядку; околоточные приглядывали за обывателями, приставы руководили городовыми и околоточными.

Однако первое же серьезное испытание — революция 1905–1907 гг. — показало, что органы правопорядка в целом и московская полиция в частности оказались не готовы действовать в чрезвычайных обстоятельствах социального взрыва. Закостеневшая организационная структура не позволяла адекватно и своевременно перестраивать работу правоохранительных органов. Во время Московского восстания городовые продолжали заступать на ночные посты в одиночку, хотя для них это было смертельно опасно. Противостоять нападению боевиков из рабочих дружин, действовавших группами, могли только патрули из нескольких человек. Однако увеличить количество полицейских на улицах не позволяли штаты, рассчитанные на мирное время. Только декабрьские уличные бои и очевидные трудности восстановления прежнего порядка заставили руководство МВД увеличить число полицейских в Москве.

«Честью просим!» — полицейские расчищают дорогу в толпе. Реклама граммофонных пластинок фирмы «Зонофон» (рис. из журн. «Будильник». 1909 г.).

Так же обстояло дело с оружием — его просто не хватало, а для получения потребного количества градоначальнику пришлось пойти на прямое нарушение закона. Аналогично пришлось ему действовать, чтобы изыскивать средства для материального награждения подчиненных. В отличие от чиновников МВД, он понимал абсурдность ситуации: полицейские, забыв о сне и отдыхе, дежурили сутками, рисковали жизнью под пулями революционеров, а им платили все ту же зарплату мирного времени. Да еще бранили последними словами все, кому не лень, а либеральная печать вообще смешивала их с грязью. Например, в 1906 г. всего за 6 копеек можно было приобрести книжечку «Наша полиция» и прочитать в ней следующее:

«Полиция. У кого из русских граждан не закипает гневом сердце при одном только этом слове? Кто хоть раз в своей жизни не сталкивался с полицейским произволом и самовластием? Кто не страдал от обид, оскорблений и злоупотреблений, причиненных полицией, уверенной в своей безнаказанности! Полиция избивала русских людей по участкам, в сырых и холодных арестантских помещениях. Переломанные ребра, кровоподтеки — вот с чем обыкновенно уходил обыватель из участка. Но некоторые были менее счастливы — и простились навсегда с жизнью в этих местах пытки. По поводу смерти таких арестантов в полицейских протоколах писалось, что «смерть последовала от самоубийства», или что-либо подобное; если же газеты пытались взяться за разоблачение этих преступлений, то они наталкивались обыкновенно на запрещение писать об этом, подкрепляемое угрозой всяких кар. И благодаря бесправию и безгласности русского общества — сколько таких преступлений осталось нераскрытыми, погребенными навсегда в полицейских застенках. Те же преступления, которые выплывали, несмотря на всевозможные запрещения, на свет божий, оказывались настолько ужасными, что заставляли сердце сжиматься от боли».

«Первое русское товарищество вязальных машин». Сатирическая реклама (кар. из журн. «Будильник». 1907 г.).

Анонимный автор брошюрки не преминул указать на еще один недостаток, присущий российской полиции начала XX в.:

«Но если для бедных и угнетенных у полиции есть только кулаки и «холодные», то для власть имущих и богатых она расточает самую любезную предупредительность. Чего она только не сделает за приличное вознаграждение: обойдет закон, явно его нарушит, закроет глаза на очевидное преступление. […] Взяточничество чрезвычайно широко распространено среди полицейских чиновников, — настолько широко, что наряду с прочими недостатками нашей полиции даже не считается особенно большим грехом. Берут от верху до низа, внизу — пятаками, а наверху сотнями рублей. Рублевка спасает русского гражданина от многих неприятностей. […] Взяточничество считается настолько обычной вещью в полицейском мире, что, например, околоточные одного города говорят открыто в своем заявлении о распространенности взяточничества среди них. Они объясняют это тем, что иначе им было бы трудно жить при их маленьком жалованьи».

Пафос «Нашей полиции» во многом напоминает публицистические статьи эпохи реформ середины XIX в., только примеры полицейского произвола были из нового времени. Да и заканчивался текст «оригинальным» выводом:

«Вообще деятельность полиции надо поставить в известные, строго определенные законом, пределы. Только при этих условиях полиция не будет служить для разных проходимцев средством порабощения русского народа. Полиция на службе у народа, а не полиция против народа, — вот что надо провозглашать повсеместно».

Как ни странно, но полицейские, превратившиеся в объект форменной охоты со стороны революционных террористов, до предела ошельмованные в печати, оказались стойкими, верными присяге бойцами. Современница писала о них: «Полицейские чины и чины жандармских управлений, начиная с градоначальников и кончая сотнями городовых и нижних чинов, всюду истреблялись самыми бесчеловечными способами, и взрывчатыми снарядами, и серной кислотой, и пулями, направленными или из-за угла, или из глубины жилых помещений, — и безропотно гибли эти служаки только за то, что твердо и безбоязненно исполняли свой долг, который возлагала на них их служба.

А дикари, наивно мнившие себя не только интеллигентами, но и либералами, не только не возмущались этой бессмысленною, кровавою бойней, но и приходили в восторг, узнавая о каждом новом убийстве, чествуя, как героев, бесчеловечных убийц и отчисляя к черной сотне всех тех, кому эта братоубийственная война надрывала сердце».

Возможно, будь служащие полиции менее преданны долгу, самодержавная власть стала бы энергичнее проводить реформу органов правопорядка. В реальности вопрос о преобразовании полиции был поставлен в 1906 г., но его обсуждение затянулось на целых семь лет. Все эти годы полицейские с надеждой следили за ходом формирования программы улучшения условий их службы, благо материалы об этом постоянно публиковали на страницах газет и журналов. Особое место среди них занял выходивший в Москве «Вестник полиции» — первый в России журнал, посвященный деятельности полиции. Сначала его выпускала группа частных лиц, а с 1909 г. он стал официальным изданием Министерства внутренних дел.

Ангел-хранитель. Везде и всегда до конца жизни (кар. из журн. «Будильник». 1906 г.).

Московская полиция, выстояв во время революции с огромным напряжением сил, с наступлением мирных дней снова оказалась в кругу нерешенных проблем. Среди них прежде всего надо отметить недостаточное финансирование, как со стороны МВД, так и со стороны городского управления. Устаревшая система двойного денежного потока — жалованье полицейским шло из казны, а хозяйственное содержание и вооружение обеспечивали городские власти, — приводила к неразберихе и взаимным претензиям.

Взять хотя бы полицейские участки — места, где располагались канцелярии приставов, караульные помещения, камеры для задержанных, приемные покои для подобранных на улицах больных. Специальных зданий для них не строили и, если не находилось подходящего казенного строения, нанимали дом у частного владельца.

«Нельзя не обратить внимания на участки, занимающие квартиры наемные, — писал В. А. Гиляровский. — Почти все помещения неудобны, а камеры для подобранных на улицах и арестованных положительно невозможны. Это какие-то, в полном смысле слова, застенки, где ни сесть, ни лечь. Есть при многих участках темные, совершенно без окон и вентиляции, комнатки в квадратную сажень размером, куда, особенно в праздничные дни, стоймя вталкивают арестованных москвичей, мешая пьяных с трезвыми, больных иногда заразными болезнями со здоровыми. И винить полицию в этом нельзя, потому что другого помещения нет. […]

Сколько было случаев заражения болезнями московских граждан, случайно или за пустячные проступки по несчастию попавших в участок и впредь до удостоверения личности принужденных мучиться в застенке, набитом в упор. Сидят здесь люди иногда по суткам, голодные и грязные, и нет средств на заботы о них. О чае и горячей пище они не имеют понятия. Хлеба кусок иногда дает какой-нибудь сердобольный городовой.

Здесь

Голодного от пьяного

Не умеют отличить!»

Содержание каждого участка обходилось городу в пять тысяч рублей в год. Если вычесть арендную плату, обязательные расходы на отопление и освещение, то на содержание самого здания оставалось не так уж много средств. Недаром в описаниях разных побегов, совершенных из полицейских участков, повторяется одна деталь: преступники вырывались на волю, сделав проломы в полу или в потолке.

Кроме финансовых проблем, дополнительные трудности московской полиции создавали политические процессы, происходившие в обществе. Завоевания либералов в области личных прав и свобод на практике оборачивались послаблениями для нарушителей закона. Когда градоначальник Адрианов в конце 1913 г. был вынужден отменить практику трехмесячного ареста лиц, бежавших с места высылки, Москва сразу ощутила последствия.

«Этой меры боялись преступники, — отмечал Гиляровский, — а теперь хлынули в Москву, зная, что за появление в столице их при задержании передадут мировому судье, который нередко присуждает таких к аресту от 3 до 7 дней.

И весь преступный элемент потянул в столицу, где удобно скрываться и удобно видеться с орудующими в Москве и пока не попавшимися ворами и разбойниками, которые охотно принимают опытных сообщников.

Преступная биржа растет, благодаря удобствам свиданий для плохо одетых в воровских притонах — чайных и бильярдных, а для тех, которые почище — на ипподромах, около тотализатора. Сыскной полиции до смешного мало, чтобы уследить за разрастающимися не по дням, а по часам притонами».

К росту yличного хулиганства.

— Что ты шляешься по улицам? Шел бы домой.

— Попробуй пройти, столько теперь хулиганов развелось, что просто опасно стало ходить. Ограбят за первый сорт.

Количественный рост уголовников, их усиливающаяся сплоченность, использование преступниками достижений технического прогресса — все это заставляло общество все настойчивее требовать проведения реформы полиции.

«Изменилось время, должна измениться и полиция, — не уставал доказывать Гиляровский. — Городовой Мымрецов, который умел только «ташшить и не пушшать», теперь уже не годится для Москвы. Городовой теперь должен быть более воспитанным и развитым, что и достигается приемом на службу хороших солдат, которые должны быть хорошо обеспечены с надеждой на выслугу пенсии.

Околоточные не должны нести функций рассыльных и артельщиков по взысканию разных недоимок и разноске повесток.

Необходимо, чтобы каждый полицейский чин был независим, чтобы не было того, что сейчас, когда притоносодержатели и скупщики краденого, имеющие лавки и гостиницы, являются перед низшими полицейскими чинами — особами важными».

В 1913 г. долгожданные преобразования обрели конкретные черты — МВД опубликовало «Проект учреждения полиции с постатейными объяснениями». Согласно планам Правительства полиция наконец-то переходила на полное содержание государства. Казна брала на себя обязательства по вооружению полицейских холодным оружием и револьверами, при этом обещая отпускать в год каждому городовому 50 патронов, да еще 21 выдавать для «практических стрельб».

«Равным образом, — говорилось в «Проекте», — представляется и справедливым, и последовательным принять на счет казны обмундирование не только городовых, но и полицейских служителей, а также рассыльных, которые также являются нижними чинами городской полиции и будут получать притом очень незначительные оклады содержания.

[…] В настоящее время городовые получают на обмундирование по двадцать пять рублей, но, как показал опыт, сумма эта представляется не вполне достаточною, почему и увеличивается на пять рублей».

Штат столичной полиции было решено не увеличивать, зато предполагалось повысить денежные оклады всем сотрудникам. Например, околоточные надзиратели подлежали переименованию в «полицейские надзиратели», и им назначали увеличенное жалованье (в зависимости от разряда): от 1000 до 1400 рублей. Городовым также устанавливали деление на три разряда, в соответствии с которыми они ежегодно получали бы 600, 570 или 550 рублей.

Тщательно был проработан вопрос об освобождении полицейских от лишних обязанностей. Для этого предстояло сформировать штат вневедомственных сборщиков и рассыльных, а также передать подобные функции исполнительным органам самих заинтересованных ведомств. Обнадеживала и позиция специальной комиссии Государственной Думы, взаимодействовавшей с МВД: «…комиссия нашла наиболее удобным, оставив распределение слагаемых с полиции обязанностей на две группы, дать им несколько отличное от проекта содержание, а именно: в первой из них поместить обязанности, от исполнения которых полиция должна быть освобождена немедленно после введения реформы в действие, отнеся к числу таких обязанностей и многие из функций вневедомственных сборщиков и рассыльных, а во второй — переименовать такие обязанности, кои хотя и признаются неполицейскими по существу, но должны быть оставлены на полиции временно, впредь до образования новых исполнительных органов, как вневедомственных, так и ведомственных».

По ходатайству министра внутренних дел Н. А. Маклакова, император установил общий для всей полиции России годовой праздник — 5 октября, «во имя Святителя Алексия, Митрополита Московского». Статус нового праздника повышало то обстоятельство, что он был назначен на день тезоименитства наследника цесаревича (красный день дореволюционного календаря). Значение монаршей милости пояснил журнал «Вестник полиции»:

«Таким образом, в наступающем впервые для нашей полиции дне ее общего ликования, общих радостей и общих надежд знаменательно сочетаются и те же чувства всего русского народа, что является как бы залогом грядущего установления вполне нормальных и доверчивых отношений между полицией и населением. […]

Да наши скромные полицейские труженики и не привыкли еще быть предметом благосклонного к ним общественного внимания. Такие времена наступят еще не так скоро и к ним надо подготовляться, работать над приближением их, над созданием удобной почвы для них.

Обезоруживание человека, нападающего с револьвером. 1-я фаза.

Обезоруживание человека, нападающего с револьвером. 2-я фаза.

Обезоруживание человека, нападающего с револьвером. 3-я фаза.

Скорейшему наступлению таких времен будет содействовать не показная сторона полицейских праздников, не праздничный шум вокруг себя и своего дела, а незаметная для чужих глаз, но настойчивая и постоянная работа каждого полицейского управления, каждого отдельного полицейского чина над профессиональным самоусовершенствованием и подготовкой себя к безукоризненному выполнению сложных требований современной жизни, предъявляемых к полиции».

Несомненно, реформа должна была коренным образом изменить положение полиции, сделать ее сильнее, поднять общественный статус стражей порядка. Однако, как это не раз бывало в России, подготовка преобразований затянулась, а когда все-таки собрались их осуществить, ситуация резко изменилась. В 1914 г. проект закона о полиции наконец-то был передан в Государственную Думу, но началась Первая мировая война. На ропот полицейских: «Война войной, а кушать хочется всегда», — последовала отповедь в редакционной статье журнала «Вестник полиции»:

«В доходящих до редакции сетованиях по этому поводу звучат порою как бы сожаления о том, что законопроекту нашему вообще не особенно везло в смысле скорости, и что, ввиду крайней необходимости реформы, ее можно было бы провести давно в ускоренном порядке, а затем уже, в случае надобности, делать частичные изменения по указаниям практики. Это довольно распространенное в полицейской среде мнение стоит того, чтобы на нем несколько задержаться.

Основным его мотивом, упрощающим до крайности отыскание ключа к разгадке главной цели ускоренного проведения реформы, несомненно, следует считать проскользнувшее неоднократно и на страницах нашего журнала пожелание некоторых наших корреспондентов о том, чтобы намеченное законопроектом увеличение окладов содержания чинам полиции провести в жизнь немедленно, не дожидаясь окончательной разработки всех остальных норм предстоящего нового закона для полиции.

Если говорить только о такой откровенно упрощенной формуле пожеланий, то ей нельзя, по крайней мере, отказать в практическом смысле; от реформы ее требуются главным образом блага материальные, их-то и следует дать как можно скорее, а со всем остальным можно будет тогда весьма спокойно и подождать.

Итак, практически эта мысль вполне понятна и даже не хватает духа поставить в упрек такое исключительно меркантильное отношение к нашему законопроекту, принимая во внимание общепризнанную скудость нынешних окладов полицейского содержания, «граничащую ныне с крайнею бедностью», как авторитетно засвидетельствовано было в № 22 нашего журнала.

Оставив поэтому в стороне вопрос о немедленном проведении новых окладов содержания, как совершенно несоответствующий условиям данного времени и крайнему обременению средств государственного казначейства неотложными расходами на военные нужды, перейдем к той стороне дела, которая не заключает в себе исключительно материальных интересов.

Ее можно для большей ясности формулировать следующим вопросом: что лучше — ускоренное, но вследствие этого и не гарантирующее от более или менее крупных недосмотров проведение законопроекта о реформе полиции или наоборот?»

Полагаем, дальнейшее можно не цитировать. Полицейским было предложено подождать победоносного завершения войны, чтобы после этого реформа смогла бы получить идеальное воплощение в жизнь. Если учесть, что в тот момент никто не сомневался в скором и победоносном завершении войны, то в призыве немного потерпеть была несомненная логика. Тем более что несколькими номерами ранее тот же автор указал служащим полиции на явное облегчение условий их службы:

«Великая опасность, в которой очутилась родная страна, великие жертвы, оказавшиеся необходимыми для достойного отпора врагам, потоки русской крови, проливающиеся на полях сражений, сердечные обиды от занятия врагами некоторых пограничных территорий наших, энергичное напряжение сил духовных, сил экономических — все это создало теперь тот необыкновенный всенародный психический подъем, благодаря которому многое у нас стало совершенно неузнаваемым.

Исчезло пьянство и неразрывно с ним связанное хулиганство, в небывалых размерах упала преступность, затихла ожесточенная борьба политических партий, прекратились недоразумения с евреями, поляками и другими мирными инородцами, входящими в состав общегосударственной нашей семьи, замолкли противоправительственные подполья, не слышно даже столь обычных в нашей обывательской среде огульных и систематических нападок на полицию и вообще на все полицейское».

Вот только столь уникальные обстоятельства предъявляли к сотрудникам правоохранительных органов дополнительные требования (возможно, для кого-то из них просто невыполнимые):

«Изобилие прав, предоставляемых администрации исключительными положениями охраны, чинами полиции должно быть рассматриваемо и используемо исключительно как средство облегчения борьбы с преступностью, а не излишних притеснений населения, и самая борьба с преступностью должна вестись так, чтобы принимаемые против нарушителей закона и обязательных постановлений меры не отражались на легальной среде обывателей.

Такая тактика полицейских действий является обязательною и в обыкновенное время — тем более строго она должна проводиться в моменты исключительного напряжения духовных сил народа и общего патриотического подъема народной психики.

Невыдержанный, зарывающийся полицейский чиновник сейчас вреднее, чем когда бы ни было. Он преследование самозваных сборщиков на военные нужды поведет так, что отобьет охоту к делу сборов у самых легальных людей; он в борьбе с незаконным поднятием цен на продукты доведет дело до того, что убьет вообще торговлю в своем районе; он в наблюдении за нераспространением ложных или волнующих слухов или в искоренении шпионства наведет панику на население, заставит всех сторониться друг друга и пугливо озираться в собственном своем доме и т. под.».

Иначе говоря, какими ни были условия, решающую роль играют личностные качества полицейского. Увы, «рыцари без страха и упрека» в полиции того времени были скорее исключением, чем правилом. Когда эйфорию первых дней сменило все нарастающее недовольство, вызванное затягивающейся войной и ухудшениями условий жизни, служащие полиции не остались в стороне. Совестливые уходили со службы и устраивались на работу с хорошей оплатой (например, на заводы, выполнявшие военные заказы). Остальные, внешне продолжая добросовестно поддерживать правопорядок, добывали хлеб насущный усиленным вымогательством взяток.

Большевик К. В. Островитянов вспоминал, в частности, как «подмазывание» полиции помогало его товарищам-подпольщикам вести революционную работу под крышей студенческой столовой:

«Столовая жила интенсивной политической жизнью. Систематически читались лекции и рефераты по вопросам теории Маркса, устраивались концерты и вечера, сборы же шли в фонд Политического Красного креста и т. д. На всех вечерах должен был присутствовать представитель полиции — полицейский надзиратель. Но мы скоро установили с ним контакт. Давали ему взятку в 10–15 рублей. Это особенно искусно умел делать наш студент А. Б. Халатов. Отводили полицейскому отдельную комнату, ставили водку с закуской. Он частенько приходил не один, а с дамой и весь вечер бражничал. В это время внизу, в большом зале, пели революционные песни, декламировали, танцевали, а в маленьких комнатах, которых было довольно много, происходили нелегальные заседания, намечались очередные революционные выступления, обсуждались прокламации, заседали кружки и т. д.».

Неподкупная власть. Мимика полицейского при получении «благодарности» (кар. из журн. «Зеркало». 1911 г.).

Градоначальнику шел поток писем, в которых рассказывалось о неблаговидных делах полицейских, но В. Н. Шебеко предпочитал не применять крутые меры. К 1916 г. критическая ситуация с кадрами сложилась не только в Москве, но по всей России. Увеличить бюджет МВД не давало оппозиционно настроенное думское большинство, а его демократическое крыло вообще требовало отправить всех полицейских на фронт. В условиях, когда страна могла просто лишиться полиции, руководство не имело возможности увольнять опытных сотрудников, пусть даже проштрафившихся.

Приказы генерала Шебеко, обнародованные в печати, свидетельствуют, что до определенного момента он старался действовать методом убеждения. Так, в мае 1916 г., обнаружив в нескольких участках недостатки в несении службы и содержании полицейских домов, градоначальник высказался довольно мягко:

«Посетил 20 мая полицейский дом 2 и 1 уч. Пречистенской ч., и тот и другой найден мною в должном порядке. Прошу принять энергичные меры к скорейшему вывозу загромождающего двор строительного мусора — имеющей наблюдение за чистотой города полиции непристойно иметь двор собственного жилья в таком виде, что от пыли из него страдает весь околоток. Во 2 уч. Пресненской ч. 21 мая дежурный околоточный надзиратель был крайне неряшливо одет; фуражки своей он так и не нашел до самого моего отъезда из помещения участка; прошу принять к сведению, что приличная внешность на дежурстве так же необходима, как на улице. Помещение 1 уч. Сущевской части содержится в порядке; но участковый пристав, по-видимому, не печется в достаточной мере о своих городовых: двор того здания, в котором последние живут, непозволительно плохо содержится; мусорный ящик не имеет крышки и мусор раскидан вокруг него, раскинут не только сухой мусор, но всякие кухонные отбросы, можно ли ожидать от домовладельцев подчинения требованиям той полиции, которая не умеет настоять на приличном содержании двора собственного помещения? Предлагаю участковому приставу в корне изменить безразличное свое отношение к этому вопросу. В Сущевском полицейском доме воздух был крайне тяжел. Должны быть приняты меры к более действительному проветриванию помещений. Общие жалобы малолетних заключенных на недостаточность выдаваемой им порции хлеба вынуждает меня просить помощника моего по наружной полиции — расследовать выдачи в полицейском доме пищи и сообщить мне о результатах. […] Помещение 3 Сущевского участка очень хорошо содержится. Также старательно устроены помещения для городовых участка, за что объявляю благодарность приставу подполковнику Заневскому».

«К этой шапке да серую шинель». Достаточно прозрачный намек: полицейских — на фронт! (кар. из журн. «Будильник». 1916 г.)

Однако спустя пять месяцев, комментируя наконец-то принятое верховной властью решение о введении повышенных окладов, градоначальник заговорил по-другому:

«Материальное положение московской полиции улучшится. В связи с этим я представлю к ним целый ряд новых требований, так как требовать разумно только тогда, когда требования могут исполнить. До сих пор полиция была в тяжелых материальных условиях, на официальное жалованье едва сводя концы с концами. Раз мы дадим полиции возможность сносно существовать, мы многого от нее сможем потребовать».

Генерал Шебеко, вероятно, считал полицейских чем-то вроде сказочных богатырей, которым достаточно глотнуть живой воды (получить прибавку к жалованью), чтобы одолеть любого Змея Горыныча. Градоначальник, например, вдруг решил, что его подчиненным по силам наладить в городе движение трамваев и другого транспорта[81]. Вот текст подписанного им 18 октября 1916 г. суточного приказа:

«Мною замечено, что с течением времени распоряжения мои по полиции если не забываются, то, во всяком случае, исполняются с недостаточным усердием. Так, наблюдение за порядком на трамваях отсутствует почти везде; не только допускается невозбранно безобразное скопление пассажиров на подножках, но в последнее время почти на каждом вагоне ютится на заднем буфере по одному, а то и по два пассажира, преимущественно мальчики или нижние чины; по отношению к последним чинам полиции следует выяснять личности и части войск, в коих числятся нарушители постановлений, и участковым управлениям следует о нарушениях сообщать по телефону соответствующим войсковым начальникам, а относительно приезжих в комендантское управление для привлечения их ответственности; кроме того, доносить еженедельно мне, для соответствующего представления командующему войсками округа. На главнейших местах остановок трамвая должно быть установлено постоянное наблюдение, причем в часы наибольшего оживления необходимо присутствие пристава или его помощника, которые самыми энергичными мерами (конечно, с соблюдением требуемых мною правил вежливого обращения с публикой) препятствуют излишнему переполнению вагонов.

Также незаметно должного наблюдения за правильной ездой по улицам: ломовые извозчики часто держатся середины улицы вместо правой ее стороны, ездят в два ряда и неположенным аллюром; извозчики ездят без соблюдения правил, обрезывают на поворотах углы, вследствие чего происходят столкновения с автомобилями, и позволяют себе грубое обращение с публикой; автомобильное движение значительно упорядочилось, но шоферы недостаточно подают сигналы, в особенности при поворотах и по близости вагонов трамвая, отчего также учащаются несчастные случаи.

Наконец, пешеходы по-прежнему разгуливают по середине улицы и у остановок трамвая совершенно загораживают проезд экипажам. Словом, является, очевидно, необходимость усиления наружного наблюдения полиции и притом под руководством высших чинов.

Прошу помощника моего по наружной части представить на утверждение проект инструкции полицмейстерам, приставам и их помощникам, предъявляющей им определенные требования, включая и пребывание офицеров полиции в известные часы на известных местах, независимо от постоянного контролирования наружной службы городовых, так как в настоящее время я встречаю гг. приставов на улице лишь в редких случаях».

В том же октябре 1916 г. вступило в силу постановление Совета министров «Об усилении полиции в 50 губерниях Империи и об улучшении служебного и материального положения полицейских чинов». Его принятия добился министр внутренних дел А. Д. Протопопов, который прекрасно знал о царивших в Думе настроениях, поэтому и действовавший в обход народных избранников. В результате МВД наконец-то смогло значительно расширить штаты и повысить жалованье рядовым полицейским. Для них же открывалась возможность служебного роста — увеличивалось количество должностей старших городовых. В духе реалий военного времени разрешалось принимать на службу в полицию женщин, но они не могли претендовать на чины и получение орденов.

Вот только радоваться служащим полиции пришлось недолго — в феврале 1917 г. грянула новая революция. На этот раз полицейские оказались плохими защитниками государственного строя. Если в Петрограде они хоть как-то пытались наводить порядок, то московская полиция практически сдалась без боя, о чем свидетельствует краткая хроника событий.

Утром 28 февраля, когда разнеслась весть о событиях в Петрограде, к городской Думе стали сходиться толпы москвичей. В полдень, по описанию репортера газеты «Утро России», произошла такая сцена:

«Через Иверские ворота с Красной площади едет отряд конных жандармов с офицерами во главе. Толпа встречает их сдержанно, молча, и они молча проезжают через площадь на Тверскую улицу.

Вслед за жандармами едут конные городовые. Толпа встречает их криками и улюлюканием. Городовые молча проезжают.

Никаких инцидентов, никаких столкновений с полицией на площади не было».

Показателен эпизод из воспоминаний участника революции Я. И. Лебедева, в тот день вместе с товарищами прорвавшегося к Думе из Замоскворечья:

«В начале Моховой нам преградили дорогу полицейские. Пристав отчаянно кричал: «Разойдись!» Полицейские врезались в толпу. Людская масса расступилась, пропустив их, а потом опять сомкнулась. Маленькая группа полицейских утонула в людском море. А демонстранты, кучками и в одиночку, переулками просачивались в центр города. Бочком, мимо Александровского сада, через Охотный Ряд вышли мы к Московской городской Думе (где теперь помещается Музей В. И. Ленина). Тут уже толпился народ со всех концов города».

По другим свидетельствам, отряды конных городовых и жандармов пытались разгонять демонстрантов, если их количество было невелико. Когда же на улицах появлялись колонны в сотни и тысячи людей, защитники старого строя предпочитали скрываться в переулках. Точно так же поступали и казаки.

После победы революции А. Е. Грузинов признался, что до его назначения начальником революционных войск на Воскресенской площади распоряжался один-единственный прапорщик Г. Г. Ушаков. В силу своих скудных знаний военного дела юный офицер пытался организовать оборону здания городской Думы, но получалось это плохо. Если бы полиция двинулась со стороны Воскресенских ворот и Красной площади, то прямо бы ударила в никем не охраняемый тыл восставших.

Революционная толпа на улице.

Характерна и другая деталь, отмеченная корреспондентом газеты «Утро России» в сделанной на ходу «зарисовке с натуры»: «С перекрестков исчезли городовые. Точно их и не было никогда. Ни единого! Даже неловко. Радостные восклицания:

— Смотри-ка! Городовой!

В самом деле, — представитель старого строя, кирпично-красный, с тараканьими усами сдерживает напор толпы, стоя у дверей булочной. Хвост бушует:

— Надо чтоб в очередь! Эй ты, бляха!

Городовой отвечает:

— Не ерепеньтесь!..

Хвосты волнуются».

Впечатления об исходе дня 28 февраля записал в дневнике Н. П. Окунев:

«В 5 часов вечера я снова пошел на Воскресенскую площадь и видел такую же картину. Чтение телеграмм, толпа народа, в которой были даже офицеры и солдаты, и полное отсутствие полицейских. Но на Красной площади разъезжали конные — не то городовые, не то жандармы — и охраняли входы в Кремль, который был заперт, т. е. все ворота в него затворены. Тут, я думаю, преследовалась не борьба с народным движением, а сдерживание народа от хулиганских выходок. […] Были слухи: что там уже стреляют, тут громят и т. п., но к ним относились не очень доверчиво. Да и не похоже было, по уличной обстановке, что что-нибудь происходило кошмарное. Я был на улицах (Сретенка, Кузнецкий Мост, Тверская, Никитская) в 7 ч. вечера, в 11 ч. и в 1 ч. ночи, и было везде тихо, а ночью даже совершенно безлюдно, т. к. не было на улицах городовых, как, впрочем, и во весь день. Что это — распоряжение новой или старой власти или трусость самих полицейских?»

В тот момент москвичи не знали, что городовые были сняты с постов для того, чтобы сформировать из них ударные отряды. Сыграли роль и происходившие нападения на одиночных стражей порядка. В любом случае обнаружить, что на перекрестках не торчит привычно «статуй» с шашкой, револьвером и свистком — для горожан это было из ряда вон выходящим событием.

Недоумение и трепет, охватившее обывателей, можно понять, если вспомнить, что по сути для целого поколения постовые были неотъемлемой частью городского пейзажа. С 1892 г., когда обер-полицмейстером был назначен А. А. Власовский, московские городовые вместо праздного препровождения времени на тротуарах встали на перекрестках улиц. Проверяя днем и ночью, беспощадно наказывая за оставление постов, начальник московской полиции в конце концов добился, чтобы его подчиненные следили за порядком и регулировали уличное движение, не сходя с места. Стоявший посередине улицы городовой, все замечавший и готовый в любой момент употребить власть, превратился в символ непоколебимости устоев государственной жизни. Даже во время революции 1905 г., когда в открытую звучал призыв «Убивайте городовых!», стражи порядка не покидали своих постов. И вот в дни Февральской революции москвичи впервые увидели странно-тревожную картину.

Впрочем, без городовых оказались улицы в центральной части города и, скорее всего, на рабочих окраинах, но кое-где постовые все же продолжали охранять порядок. Например, депутат Государственной Думы М. Новиков, проживавший на территории Сущевской части, вспоминал свою поездку с Воскресенской площади домой:

«В Думе мне заявили, как и несколько дней тому назад в Петрограде, что движение по улицам небезопасно, и дали мне в качестве охраны офицера и юнкера. Последний поместился рядом с шофером и выставил свою винтовку из дверки автомобиля наружу. На мое предложение убрать винтовку в автомобиль он ответил отказом, ссылаясь на то, что ему предписано начальством быть наготове. А между тем вид московских улиц, покрытых свежим снегом, обильно выпавшим за ночь и сверкавшим при ярком солнце мириадами разноцветных искр, производил самое умиротворяющее впечатление. Спокойствие было полное, в нашем окраинном районе не чувствовалось ни малейшего признака революции, городовые стояли на своих постах и те из них, которые знали меня в лицо, козыряли, посматривая с удивлением на мой странный выезд».

Полковник Грузинов, принявший командование над войсками МВО, со штабом в присутствии комиссара Временного правительства М. В. Челнокова.

Не менее интересный «репортаж» с московских улиц записал в дневник Н. П. Окунев:

«Я лично слышал одного такого, который, бегая по кучкам, торопливо восклицал: «Товарищи, погромы, безусловно, воспрещены, и если они начнутся, то их сделают переодетые городовые».

«Одетых» же городовых — нигде, нигде не видно. Революция все-таки уже в полном ходу, и пока, благодаря Бог, в бескровном виде».

События уже первого дня революции в Москве со всей очевидностью показали, что городская полиция не стала защищать гибнущий режим. Газета «Русские ведомости» сообщила о таком факте: в одном из переулков Каретного ряда было собрано большое количество городовых. Им пытались раздавать винтовки, но они отказались их брать. И что характерно, в тот момент, когда городовых посылали в бой, полицейское начальство подобно самым чутким обитателям тонущего корабля готовилось пуститься в спасительное бегство.

Полицейские участки, лишенные единого руководства из градоначальничества, оказались полностью дезорганизованы. Большевик К. В. Островитянов, которого 1 марта вместе с несколькими товарищами перед отправкой в Бутырскую тюрьму привели в полицейский участок, вспоминал увиденное:

«Приходим в Сокольнический участок. Там стоит невообразимая суматоха, звонят телефоны, снуют какие-то люди в гражданском, растерянно бегают приставы и городовые. Наш конвой постепенно разбредается. А мы стоим и ждем. Чего? Вдруг как-то сразу, точно сговорившись, понимаем, что им не до нас. Забираем вещи и выходим на улицу».

Судя по сообщениям газет, именно 1 марта начались аресты полицейских чинов. Вот фрагмент репортажа с Тверской улицы, опубликованного на страницах «Утра России»:

«— Везут! Везут! — раздаются крики. Толпа устремляется к Тверской. Над головами людей видны солдаты-кавалеристы с обнаженными шашками, а перед ними резко выделяется красная доска с надписью:

— Долой самодержавие!

Шествие приближается.

Впереди едут извозчичьи сани: правит солдат, а в качестве седока сидит «разоруженный» пристав.

В толпе оживленно комментируют событие.

— Он обнажил шашку.

— Участок разгромлен, полиция разоружена.

Арестованный и конвойные пересекают площадь и выезжают на Тверскую по направлению к дому генерал-губернатора».

В другой корреспонденции той же газеты сообщалось: «Под конвоем солдат и офицеров без конца приводятся в Думу арестованные переодетые пристава, околоточные и городовые».

Н. Г. Петров, командовавший отрядом из студентов и солдат, в своих воспоминаниях также отмечал, что 1 марта Совет рабочих депутатов принял решение о разгоне полиции. На исходе того дня его дружине было приказано, разделившись по два-три человека, разъехаться по городу для ликвидации полицейских участков и организации в них комиссариатов милиции. Когда Петров прибыл в участок, располагавшийся на Сокольническом шоссе, он давно уже был занят вооруженными рабочими вагоноремонтного завода. Но все же основная часть полицейских участков Москвы была занята революционерами в течение 2 марта.

И только одна группа людей не разделяла общего веселья. Это были сотрудники полиции и жандармы, на которых в тот день была открыта настоящая охота. Обыватели, всю жизнь трепетавшие перед городовыми и околоточными, теперь дружно указывали революционным патрулям на «царских сатрапов». Сквозь праздничную толпу двигались бесчисленные процессии: в городскую Думу вели всех полицейских поголовно — начиная от полицмейстеров и заканчивая писарями-паспортистами.

«Часто студенты и гимназисты, вооруженные какими-то игрушечными револьверами и саблями, конвоировали толпу здоровых и бравых городовых и околоточных, — описывал увиденное А. Н. Вознесенский. — Впрочем, эти здоровые и бравые люди имели вид угнетенный и совершенно пассивный: они шли с опущенными головами под градом насмешек; среди общего возбуждения и веселия они испытывали горчайшее похмелье. Жандармский корнет М., фланер Кузнецкого Моста, после сдачи даже украсил себя громадным красным бантом, — вспоминал А. Н. Вознесенский. — Полиция и жандармерия — эти столпы старого строя — сдавали свои позиции без боя, в состоянии полного оцепенения и беспомощности».

Отряд студентов-грузинов.

Из сыскного отделения на Воскресенскую площадь привели даже полицейских собак (в том числе знаменитого добермана Трефа), украшенных красными лентами и бантами. Московские газетчики утверждали, что какая-то часть полицейских была разыскана и задержана с помощью четвероногих сыщиков. Это понадобилось потому, что часть бывших стражей порядка успела переодеться в штатское. Рассказывали еще о таком методе: арестованный полицейский указывал на десяток своих коллег, те, в свою очередь, выдавали каждый еще по десятку. Так были выявлены все бывшие подчиненные градоначальника Шебеко.

После регистрации в городской Думе арестованных полицейских и жандармов отправляли в Бутырскую тюрьму. Как раз утром 1 марта посланный в нее специальный отряд в течение дня освободил 350 политических заключенных. На автомобилях их привозили в штаб революции, где они немедленно включались в политическую работу. Воспользовавшись неразберихой, возникшей в тюремном замке, на свободу вырвалось около семисот уголовников. Среди них был жестокий убийца Сашка-семинарист и члены его банды. Правда, какую-то часть беглых преступников революционные солдаты перехватили еще на Бутырском шоссе. Если верить газетам, около пятисот уголовников были арестованы буквально на следующий день при облаве на Хитровке. Для розыска остальных понадобилось несколько дней.

Единственным служащим полиции, кого не удалось отыскать, был начальник московских сыщиков К. П. Маршалк. Не зря, видимо, при сыскном отделении имелись специальная гримировальная комната и костюмерная, с коллекцией одежды на все случаи жизни. А соседу Маршалка по дому в Гнездниковском переулке, градоначальнику Шебеко, революционеры оставили «привет»: двери подъезда украсили звездой из алых лент и вывесили красный флаг.

Тех полицейских, кому не хватило места в Бутырках, отправляли в Таганскую тюрьму («Каменщики»), в арестный дом, на гауптвахту. Однако количество арестованных было столь велико, что многих «сатрапов» пришлось разместить под стражей в кинотеатрах, ресторанах и других подобных местах, наскоро приспособленных для этой цели. Например, в ресторане Егорова находились под стражей триста человек, в знаменитом «Тестовском» — около двух сотен.

Освобождение политических из Бутырской тюрьмы.

Арестованных помещали в камеры без учета прежних чинов и званий. В одной компании могли сидеть жандармский ротмистр, полковник-пристав, околоточный и городовой. Кормили всех одинаково — щами и кашей. Для арестантов, находившихся вне тюрем, пищу готовили в одном из трактиров, и оттуда развозили в походно-полевых кухнях, прицепленных к автомобилям. Всем бывшим полицейским было разрешено получать провизию с воли. Свидания заключенных с родными допускались с особого разрешения.

«Постояльцам» кинотеатров и ресторанов из-за неприспособленности помещений приходилось спать на стульях, столах и даже на полу, причем первое время без подушек и одеял. Зато они могли свободно разгуливать по коридорам и залам. И хотя обстановка нисколько не напоминала тюремную, в некоторых моментах бывшие полицейские проявили себя классическими узниками. По сообщению газеты «Раннее утро», за десять дней пребывания в ресторане Тестова городовые и околоточные «…испортили не только мебель, ковры, но и стены, исписав и исчертив их своими фамилиями, неприличными надписями и рисунками».

Отметил журналист и другие особенности поведения бывших служащих МВД:

«По словам коменданта, заключенные околоточные, пристава и жандармы больше всего негодовали на титул «арестованных», уверяя, что все они добровольно сложили оружие к ногам новой власти, а следовательно, им должна быть предоставлена полная свобода.

Многие сейчас же нацепили красные ленточки, и в одни сутки превратились из «черненьких» в «красненьких».

Арестованные прилагали все усилия, чтобы доказать свою «невиновность», и целыми днями строчили прошения и «донесения»».

Городовой Мордобоев (кар. из журн. «Кривое зеркало». 1917 г.).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.