«По улице Перовской…»

«По улице Перовской…»

Звонкие строчки Бориса Корнилова: «По улице Перовской иду я с папироской…» – сразу вспомнились, когда возникла тема этой передачи. Тема достаточно солидная: «Шведы в Петербурге», и, конечно, не связанная с народоволкой Софьей Перовской. Просто речь пойдет о Малой Конюшенной улице, которой возвратили историческое название незадолго до нашей с Виктором Михайловичем передачи. Так что – с папироской или нет, но мы пройдем уже по Малой Конюшенной.

Название свое Малая Конюшенная, также как и ее соседка – Большая Конюшенная, получила от расположенного неподалеку на Конюшенной площади Конюшенного двора, построенного в 20-х годах XVIII века архитектором Н. Ф. Гербелем и перестроенного через сто лет архитектором Василием Стасовым. Улица долгое время носила имя Софьи Перовской (с октября 1918 по октябрь 1991 года). А теперь она снова называется Малой Конюшенной. И напрямую связана с историей шведской общины в Петербурге.

Хотелось бы начать со слов шведского историка XIX века Эрика Густава Гейера. Он считал, что, произнося «Россия» и «Швеция», чувствуешь, как эти слова сопротивляются союзу «и» – так мало общего можно найти между нашими странами. Разве только, по выражению того же Гейера: «Туман многолетней вражды».[123]

Действительно, с детства известная нам история борьбы России за выход к Балтийскому морю, воспринималась в Швеции совсем по-другому. Ведь именно благодаря России Швеция потеряла свой статус «великой державы». В конечном счете, это пошло ей на пользу – вот уже почти 300 лет Швеция не воюет, но расставаться с почетным ярлыком всегда болезненно. Это отразилось и на шведском менталитете. Есть такое понятие «русский страх». Россия – это опасный сосед, которому нельзя доверять, от которого лучше держаться подальше.

Вот как описывает основание Петербурга в своей поэме «Аксель» шведский поэт Э. Тегнер:

В те дни пред севером дремотным

Уже возник Петровский град,

Что нынче красоваться рад

Чужих венцов числом несчетным.

Как новорожденный дракон,

Лежал в своем заливе он.

В змееныше годами малом

Кто б чудище не отгадал.

Уж яд в зубах его вскипал,

Расщепленным шипел он жалом.

Там против мирных свейских вод

Снастили смертоносный флот.[124]

Вот так. Но, несмотря на все эти психологические препятствия, нет в России города столь тесно связанного со Швецией, как Санкт-Петербург.

Началось это с самого завоевания невских берегов и разрушения шведского города Ниеншанца, стоявшего при впадении реки Охты в Неву. Часть жителей города, наряду с финнами, карелами, русскими составляли шведы. Кто-то из них уехал в Швецию, а кто-то остался и стал петербургским жителем. Кроме того, в городе осела часть пленных шведов. Их использовали для строительства канала и доков на острове Котлин, коллегий на Троицкой площади, других зданий. Положение их было довольно своеобразным – наиболее квалифицированные из них находились «на пароле». Это означало, что они были практически свободными людьми и жили без всякого надзора. С них требовали только «парольное письмо» с обязательством не пытаться бежать. Письмо подписывало несколько вольных иностранцев, то есть пленного как бы брали на поруки. Иногда в присутствии пастора с него брали клятву. Например, с врача Ягана Штаркина была взята клятва: «Что он и русских людей лечить будет верно».[125] Парольные шведы выполняли самые ответственные работы, так некий Ларс Ларкин с товарищами возводил шпиль Петропавловского собора. А после заключения мира Петр I вообще обратился к шведам, призывая их оставаться в России, и гарантировал им свободное вероисповедание и равные права с русскими подданными.

Кроме того, Петр I активно приглашал в Россию иностранных мастеров, среди которых было много шведов, особенно почему-то золотых и серебряных дел мастеров. Некий Генрих Шторх говорил, что нигде иностранцы-ремесленники не живут так хорошо, как в России, поскольку нигде не зарабатывают так легко и так много. «Даже те, кто оказался в Санкт-Петербурге совсем недавно живут в лучших районах города… Два раза в день кофе, один раз чай, во второй половине дня пунш, вино и портер».[126]

Конечно, при такой большой шведской общине (хотя по численности она всегда уступала немецкой и финской) нельзя было обойтись без церкви. Шведы до 1727 года селились, в основном, вокруг Круглого рынка и там же в наемном доме служил пастор. В 1727 году община (тогда это была объединенная шведско-финская община) получила место для возведения церкви на берегу Мойки, но оно оказалось топким, и только через 6 лет началось возведение деревянного храма Св. Анны. Потом шведская и финская общины разделились (кстати, отношения между ними всегда были весьма напряженными), и шведы создали для себя молитвенный дом, на месте которого в 1769 году архитектор Юрий Фельтен построил каменную церковь на 300 человек. Она выходила главным фасадом в Шведский переулок, который, собственно, и получил свое название по шведской церкви. Тогда же шведский приход стал называться приходом Св. Екатерины. Современник писал: «Здесь мы перестаем быть глухонемыми. Здесь развязываются наши языки, а с ушей спадают замки. Здесь на чисто шведском языке мы слышим радостное и хорошо знакомое „Здравствуйте“».[127]

Шведская церковь. Фото 1900-х годов

А нынешнее здание церкви построено в 1865 году по проекту архитектора Карла Андерсона. Часть денег на строительство нового здания пожертвовал император Александр II. Церковь вместительная, и ее романский фасад чем-то напоминает церковь Блазиехольм в Стокгольме, построенную арх. Шебергом. Но какая из церквей построена первой до сих пор не ясно. Рядом с церковью четырехэтажный дом, тоже построенный Андерсоном. Позднее его перестраивал Федор Лидваль, швед по происхождению.

В церкви был орган, при церкви – школа, богадельня. Увы, в 1936 году церковь Cв. Екатерины, как многие храмы, закрыли и переделали под спортзал, потом в ней размещалась спортшкола. В 2002 году здание полностью передано шведской общине. Рядом, кстати, находится шведское консульство.

А еще интересна эта церковь тем, что почти с самого ее основания (с 1733 года) в ней велись церковные книги. Здесь сведения о крещениях, конфирмациях, венчаниях, погребениях. Но есть и очень любопытные записи, ведь пастор следил и за нравственным обликом прихожан. Например: «Мать девочки Марии-Элизабет Линдхольм ведет бродяжнический образ жизни». Или «подмастерье столяра Густав Викстрем перебрал на собственной свадьбе крепких напитков».[128] Из конфирмационных книг можно узнать, что, например, юный Альфред Нобель проявил очень хорошее знание христианской религии и прекрасную грамотность.

В разное время прихожанами церкви были известные художники, артисты, архитекторы, промышленники. Достаточно вспомнить семейство Нобелей или династию придворных ювелиров Болинов, балетмейстера Христиана Иогансона, того же Федора Лидваля. Кстати в этой же церкви зарегистрирован брак Карла-Густава Маннергейма, тогда блестящего петербургского офицера, не подозревавшего ни о «линии Маннергейма», ни о том, что он станет многолетним президентом Финляндии.

И еще одно имя – Эдит Сёдергран. Она родилась и прожила почти всю свою жизнь в Петербурге, окончила знаменитую Петришуле, успела опубликовать 4 сборника стихов и сборник афоризмов, и в 1923 году, 30 лет от роду, умерла в Райволе (Рощине) от наследственного туберкулеза.

Где моя родина? Может быть, дальняя в звездах, Финляндия?

Мне все равно. Камни, перекатывайтесь по отлогим ее берегам.[129]

Теперь стихи ее издаются и переиздаются, в Швеции создано общество Эдит Сёдергран. Благодаря стараниям этого общества восстановлен памятник на могиле поэтессы в Рощине, а рядом поставлен памятник ее верному другу, коту Тоти. Он не перенес смерти хозяйки и умер сразу же после нее. Фигура кота – одна из местных достопримечательностей.

…Я пью мудрость из сочных крон сосен,

я пью правду из сухого ствола березы,

я пью силу из самой тонкой травинки,

родная земля-защитница протягивает мне руки.[130]

И закончить наш разговор о шведах в Петербурге мне хочется стихами Эдит Сёдергран:

Это было время до глубоких ран и до огромных шрамов,

До безумного омовения обновлением.

Петербург, Петербург,

На твоих высотах огонь моей юности,

Как яркое драпри, как легкая увертюра,

Как вуаль мечтателей на сне титана.

Петербург, Петербург,

Встань из золотых видений!

То, что люблю, хочу выразить в разрозненных словах.

Я разбросаю фиалки воспоминаний

На золотых тротуарах снов.[131]

Не правда ли, после этого союз «и» в сочетании «Россия и Швеция» уже не кажется неестественным?

И – не совсем по теме. Переименование улиц, даже если возвращается историческое название, всегда тема болезненная. Для кого-то улицей детства, дорогих сердцу воспоминаний стала именно улица Софьи Перовской. Поэтому мне хочется привести здесь фрагмент грустного стихотворения Ильи Фонякова:

Здесь помнят мальчишку блокадного, слабого

Да и послевоенного помнят подростка

Ленинградские улицы эти: Желябова

И соседняя улица – Софьи Перовской.

Хоть, как вы, и начитанный я, и наслушанный

О событьях давнишних, о прошлых столетиях, —

Все же я не с Большой и не с Малой Конюшенной:

Я за хлебом стоял не на тех, а на этих.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.