Петербург в жизни и трудах Н.П.Анциферова

Петербург в жизни и трудах Н.П.Анциферова

Петербург занимает особое место в русской литературе. Однако, как заметил современный исследователь:

«при обзоре авторов, чей вклад в создание Петербургского текста наиболее весом, бросаются в глаза две особенности: исключительная роль писателей — уроженцев Москвы (Пушкин, Лермонтов, Достоевский, Григорьев, Андрей Белый и др.) и — шире — непетербуржцев (Гоголь, Гончаров, чей вклад в Петербургский текст пока не оценен по достоинству, Бутков, Вс. Крестовский, Ахматова и др.), во-первых, и отсутствие писателей-петербуржцев вплоть до заключительного этапа (Блок, Мандельштам, Вагинов), во-вторых».[1]

Потрясение от встречи с Петербургом ярко отразилось не только в творчестве упомянутых выше писателей и поэтов, но и в лучших работах о городе, обладающих самодостаточной художественной ценностью. Среди первых исследователей темы «Петербург в русской литературе» оказался выходец с Украины — Н. П. Анциферов.

Николай Павлович Анциферов родился 13 (25) июля 1889 г, в усадьбе Софиевке Уманского уезда Киевской губернии.[2] Фамилия Анциферов (Анцыферов) происходит от греческого имени Онисифор («приносящий пользу»). Как пишет Анциферов в своих мемуарах «Путь моей жизни», «предки были сторонники вольностей Великого Новгорода» и впоследствии «отправились в ссылку на северный край, где и осели в Архангельске», войдя «в состав служилого дворянства».[3] Отец Анциферова — Павел Григорьевич (1851–1897) — сын архангельского корабельного майора, действительный статский советник, после окончания Земледельческого института занимал должность инспектора Уманского училища земледелия и садоводства, а с 1891 г. состоял директором Никитского ботанического сада в Крыму. Мать — Екатерина Максимовна (урожденная Петрова; 1853–1933) — дочь тверского крестьянина, родилась в Петербурге; получила домашнее образование, неплохо музицировала.

Годы детства протекали безоблачно и счастливо в Софиевке, бывшем имении графов Потоцких, и в Крыму. Для Анциферова, что характерно и для большинства его поколения, родительский дом был местом, воспитавшим чувство защищенности, и, как выразился А. Н. Бенуа о своем доме, «был напитан атмосферой традиционности и представлял собой какую-то „верность во времени“».[4]

После смерти отца Анциферов живет с матерью в Пулавах (ныне город на территории Польши), а затем в Киеве, где учится в прославившейся своими выпускниками 1-й гимназии.

В 1908 г. Анциферов переезжает с матерью в Петербург; в 1909 г. оканчивает Введенскую гимназию[5] и поступает на историко-филологический факультет Петербургского университета.

«Петербург — это русские Афины. Стольный город русской духовной культуры»[6] — так сформулировал Николай Павлович свои впечатления от встречи с городом.

«Еще не будучи студентом, живя в Петербурге в начале 1908 г., я изредка посещал лекции по истории философии: А. И. Введенского. Н. О. Лосского, И. И. Лапшина, — пишет он в дневнике, — во мне оформлялось желание изучать исторический процесс через познание отдельных личностей. Я был убежден, что только изучение конкретной личности может содействовать пониманию исторического процесса».[7]

Анциферову, как потомственному русскому интеллигенту, в высшей степени был свойственен народнический просветительный пафос. Поступив в университет, «я задумался о тех формах культурной работы, которые свяжут меня с рабочими»,[8] вспоминает он.

«Я был очень застенчив, робок. Но сознание, что я должен начать свою культурно-просветительную работу, к которой чувствовал призвание, и в которой видел дело своей жизни — я считал своим долгом».[9]

И он начинает читать лекции по русской истории в рабочем университете при Обуховском заводе.

Уже на первом курсе Анциферов четко определил свое нравственное кредо:

«Второй семестр я углубленно занимался, средневековой культурой и впервые заинтересовался Франциском Ассизским. Сложился тот принцип, с которым я подходил к людям. Я оценивал человека исходя из того лучшего, на что он способен. Так же оценивал я культуру любой эпохи, и сословие, и нацию. Приговор нации нужно выносить не по статистическим данным — каких больше, а учитывая лучших ее представителей. Они не случайны. Они не тип, а симптом того, что скрыто в нации лучшего. Это те праведники, которые могли бы спасти Содом и Гоморру».[10]

Студенческие сходки и демонстрации 1909-1910-х гг. не оставили безучастным Анциферова, однако он всегда был одержим учебой и просветительной деятельностью.

Наибольший интерес Анциферов проявлял к «итальянским» и «городским» семинариям, которые вел профессор университета Иван Михайлович Гревс (1860–1941) — один из основоположников изучения в России западноевропейского средневекового города и его культуры, основатель петербургской школы гуманитарного экскурсиеведения.

«В студенческие годы Иван Михайлович стал тем учителем-другом, с которым меня связала навсегда сыновья любовь и который в течение 32 лет был опорой моей жизни».[11]

В 1910 г. по инициативе студентов И. М. Гревса — А. А. Гизетти (1888–1938) и Н. П. Анциферова — при Эрмитаже создается кружок, одной из главных целей которого была подготовка руководителей экскурсий для проведения «культурной работы среди рабочих».

«В наш кружок вошли несколько учеников И. М. Гревса: А. П. Смирнов, М. А. Георгиевский, Г. Э. Петри, А. В. Шмидт, А. Э. Серебряков, А. В Тищенко. Я привлек Т. Н. Оберучеву, В. П. Красовскую, В. В. Табунщикову и земляка Л. Е. Чикаленко. Из девушек у нас работала еще Е. О. Флеккель и несколько бестужевок: Т. С. Стахевич, В. М. Михайлова, М. М. Левис, Л. Ф. Завалишина. Позднее примкнул к нам Ф. А. Фьелструпп и еще позднее — антрополог Г. А. Бонч-Осмоловский. Так зародилось в старом Петербурге в студенческой среде то экскурсионное дело, которое получило такой размах после революции, в особенности в ее первые годы. Нами впервые был создан экскурсионный центр, не связанный ни с каким учебным заведением. Наконец, наши кружки ставили себе непосредственной целью обслуживание широких масс (рабочих и солдат). Из нашей среды в Петербурге вышли те руководители, которые образовали ядро экскурсионистов Петрограда и пошли действительными членами в Экскурсионный институт».[12]

Одна из участниц кружка — Мария Михайловна Левис — сообщила нам в устной беседе:

«Эрмитажный кружок собирался примерно раз в неделю у кого-нибудь на дому. Все очень подружились и вошли в жизнь друг друга. На собраниях кружка обсуждалось все: и политика, и литература, и история. А Николай Павлович всегда был для нас непререкаемым нравственным авторитетом».

Деятельность эрмитажного кружка, ставшего родоначальником экскурсионного дела, была прервана первой мировой войной.

5 февраля 1914 г. произошло одно из самых значительных событий в жизни Анциферова: в лицейской Знаменской церкви Царского Села состоялось венчание Николая Павловича и Татьяны Николаевны Оберучевой (1890–1929). Они познакомились еще в Киеве, а в Петербурге Татьяна Николаевна вела занятия по русской истории в воскресной школе и училась на Высших женских курсах. Анциферовы снимали квартиры на Петроградской стороне: в студенческие годы жили на Большой Спасской (ныне Красного Курсанта) улице, в доме № 9б, а потом — на Малой Посадской, в доме № 19.

После успешного окончания университета в 1915 г. Анциферов был оставлен при кафедре всеобщей истории, где находился до 1919 г.[13] О круге научных интересов Анциферова-студента дает представление характеристика, составленная его руководителем профессором И. М. Гревсом:

«В историко-филологический факультет

Императорского Петроградского университета.

Николай Павлович Анциферов давно известен мне как талантливый, одушевленный и упорно работающий над наукою юноша. Он участвовал целый ряд лет в руководимых мною семинариях по средневековой истории, больше всего интересуясь вопросами духовной и, в частности, религиозной культуры. Он работал с последовательным усердием и всегда с успехом над изучением поздней Римской империи и ее образованности, специально изучив сочинения Блаженного Августина, сосредоточиваясь на нескольких основных вопросах религиозной и церковной истории эпохи и обнаруживая серьёзные способности и развивающееся уменье в разработке всех трудных частных проблем. Следя за другими семинариями, предлагавшимися мною из отдела позднего средневековья, Анциферов не менее успешно занимался и здесь раннею историею францисканцев, общественным строем Флоренции и вообще итальянским городом в XII и XIII вв. Представленное им зачетное сочинение об аскетизме Франциска Ассизского является удачным опытом историко-психологического анализа. Анциферов во многих отношениях уже сложился для того, чтобы приступить к самостоятельной научной работе… Я горячо ходатайствую перед факультетом об оставлении Анциферова на два года для дальнейшего усовершенствования в науке и приготовления к профессорскому званию.

Петроград, 7 ноября 1915 г. Профессор Ив. Гревс».[14]

Однако Анциферов отказался от научной карьеры, видя свое главное предназначение в просветительной деятельности.

Глубоко религиозному сознанию Анциферова были неприемлемы любые формы насилия, а индивидуальная личность являлась для него высшей формой ценности, достоянием духовной культуры. Понятно, что события Октября 1917 г. потрясли Анциферова, как и многих представителей русской интеллигенции, о чем свидетельствуют его дневниковые записи:

«17 октября.

На улицах темно и людно. Страшно смотреть на эти улицы. Грядущий день несет кровь. Куют восстание большевики. А мы все его ждем покорно как роковую силу».

«24 октября.

Начинается новый акт мучительной русской трагедии».

«25 октября.

Октябрьская революция. Тяжелые мысли как тучи бродят в душе. Остается любовь к человеческой личности и вера в вечное. Вижу, что это не зависит ни от каких событий».[15]

В послеоктябрьские годы под руководством И. М. Гревса он продолжает заниматься пропагандой культурного наследия города среди широких масс и постановкой гуманитарного образования учащейся молодежи.

Педагогическая работа Анциферова началась сразу после окончания университета. Он преподавал в женской гимназии Н. Н. Зворской (1915–1916), частом реальном училище А. С. Черняева (1915–1918), в школе при бывшем Тенишевском училище (1918–1925), где вел и гуманитарный кружок, во 2-м Педагогическом институте (1919–1926), в интернате для беспризорных под Павловском (1919–1920), в Институте истории искусств (1925–1929).

Георгий Александрович Штерн (1905–1982) — ученик Анциферова по Тенишевскому училищу, а впоследствии один из его ближайших друзей вспоминает:

«Занятия и общение с нами Николая Павловича не ограничивались уроками. Еще более свободно они продолжались и созданном им гуманитарном кружке, который собирался как в школе после уроков, так и у него на дому. Тем было много: методология истории, культура различных стран и народов, города, события, люди далекого и близкого прошлого, искусство и литература. Иногда это были рассказы Николая Павловича о его жизни. Особое место в педагогической работе Николая Павловича занимали экскурсии. Кроме экскурсий по родному городу, Николай Павлович возил нас в Москву, Новгород и Псков. Своеобразие экскурсионного метода, впоследствии детально разработанного Николаем Павловичем, уже тогда дало наглядное представление о возникновении и росте городов, о неповторимой индивидуальности каждого. Все это он учил читать в особенностях планировки, в расположении сохранившихся памятников. С Петербургом знакомство начиналось с вышки Исаакиевского собора, откуда раскрывалась панорама всего города, затем следовал целый комплекс исторических экскурсий. С ними перемежались экскурсии историко-архитектурные и историко-литературные. Этот последний вид экскурсии собственно и был создан Николаем Павловичем, по крайней мере для Петербурга. Он открыл нам тогда душу родного города, столь сложную и противоречивую: от парадного Петербурга… до серого облинялого города героев Достоевского. Так убедительно, так правдиво раскрывалась связь этих людей с местами — глухими колодцами дворов, полутемными лестницами с крутыми ступеньками, что после экскурсии по «Преступлению и наказанию» один из моих товарищей позвонил у двери предполагаемой квартиры Раскольникова и, когда ему отворили, спросил: „Здесь живет Родион Романович?“»[16]

Петербург всегда был для Анциферова сильнейшим жизненным переживанием, и он с тревогой всматривается в новый облик города.

«Петербург словно омылся, — писал Анциферов в 1919 г. — В тихие, ясные вечера резко выступают на бледно-сиреневом небе контуры строений. Четче стали линии берегов Невы, голубая поверхность которой еще никогда не казалась так чиста. И в эти минуты город кажется таким прекрасным, как никогда».[17]

На своеобразную красоту города в первые послеоктябрьские годы обратили внимание многие современники Анциферова.

«Кто посетил Петербург в эти страшные, смертные годы 1918–1920, тот видел, как вечность проступает сквозь тление. Разом провалилось куда-то «чрево» столицы. В городе, осиянном небывалыми зорями, остались одни дворцы и призраки. Истлевающая золотом Венеция и даже вечный Рим бледнеют перед величием умирающего Петербурга».[18]

«На моих глазах город умирал смертью необычайной красоты», — вспоминает художник М. В. Добужинский, — и я постарался посильно запечатлеть его страшный, безлюдный и израненный лик».[19]

«В 1920–1922 годах общество «Старый Петербург». — пишет В. Ф. Ходасевич в очерке «Дом Искусства», — переживало эпоху расцвета, который поистине можно было назвать вдохновенным. Причин тому было несколько. Во-первых, по мере того, как жизнь уходила вперед, все острей, все пронзительней ощущалась членами общества близкая и неминуемая разлука с прошлым — отсюда возникало желание как можно тщательнее сберечь о нем память. Во-вторых (и это может показаться вполне неожиданным для тех, кто не жил тогда в Петербурге), именно в эту пору сам Петербург стал так необыкновенно прекрасен, как не был уже давно, а может быть, и никогда. Люди, работавшие в «Старом Петербурге», как и все другие, обладавшие чувством, умом, пониманием, они не могли не видеть, до какой степени Петербургу оказалось к лицу несчастье. Петербург стал величествен. Вместе с вывесками с него словно сползла вся лишняя пестрота. Дома, даже самые обыкновенные, получили ту стройность и строгость, которой ранее обладали одни дворцы. Петербург… утратил все то, что было ему не к лицу. Есть люди, которые в гробу хорошеют: так, кажется, было с Пушкиным. Несомненно, так было с Петербургом. Эта красота — временная, минутная. За нею следует страшное безобразие распада. Но в созерцании ее есть невыразимое, щемящее наслаждение».[20]

«Проходят дни, года. Года — века. Destructio (разрушение. — Авт.) Петербурга продолжается. Исчезают старые дома, помнившие еще Северную Пальмиру. Петрополь — превращается в Некрополь» —

так фиксирует Анциферов в начале 1922 г. перемены в облике города, веря, однако, что:

«пройдут еще года и на очистившихся местах создадутся новые строения, и забьет ключом молодая жизнь. Начнется возрождение Петербурга. Петербургу не быть пусту».[21]

Противостоять деструкции города и его культурного наследия могло, как надеялись гуманитары-экскурсионисты, просветительство. А отсюда идея гуманитарного образования молодежи.

«Экскурсионный метод, — говорил И. М. Гревс, — является в настоящий момент одним из главных методов просвещения».[22]

Работа гуманитаров со школьниками началась в 1918 г. в экскурсионной секции, образованной при музейном отделе Петрогубполитпросвета.[23] А в 1921 г. состоялось официальное открытие краеведческого общества «Старый Петербург» (ликвидировано в 1938 г.), занимавшегося изучением, популяризацией и охраной произведений искусства, памятников архитектуры и материальной культуры старого города.[24] Анциферов активно сотрудничает в этих учреждениях. Он руководит семинарами но изучению Петербурга и Павловска, выступает с докладами и лекциями, разрабатывает и водит экскурсии по городу и пригородам, сотрудничает в журналах «Педагогическая мысль» (1918–1924) и «Экскурсионное дело» (1921–1923).

В 1921 г. по инициативе И. М. Гревса и гуманитаров экскурсионной секции был открыт Петроградский научно-исследовательский экскурсионный институт, который располагался в доме № 13 по Симеоновской (ныне Белинского) улице. В институте имелись три отдела: экономико-технический, гуманитарный и естественно-исторический. Ядро гуманитарного отдела, который возглавил Гревс, состояло из восьми сотрудников прекратившей свое существование экскурсионной секции. Все эти люди обладали опытом экскурсионной, музейной, педагогической и исследовательской работы.

«Хотя формально Гуманитарный отдел будто бы начинает свою деятельность, реально она входит уже в третий (если не в четвертый) год напряженного существования, — писал Гревс в 1922 г. — Можно сказать, что деятельность Экскурсионной секции Музейного отдела в течение 1920 и 1921 годов осуществляла на деле формы еще официально не существовавшего Экскурсионного института, направляясь по различным путям его исследовательских и просветительных задач… Выработаны были и систематически изучаются главные объекты гуманитарного экскурсионного ведения в Петербурге и его округах: 1) самый город, его топография и рост плана, а также архитектурный, экономический и бытовой тип и пейзаж, 2) отдельные художественные памятники — храмы, дворцы, особняки, монументы — и их комплексы (архитектурные урочища), 3) государственные, хозяйственные и бытовые учреждения разных видов, 4) пригороды в их городской, культурной и художественной природе. Остается распространить изучение на уездный (или вообще малый) город и деревню как интересные и важные предметы экскурсионного дела».[25]

Институт стал для Анциферова постоянным и главным местом его деятельности. В гуманитарном отделе он участвует в работе исторической и методической секций, ведет семинарии: «Собирание и группировка литературного материала для составления хрестоматии по Петербургу», «Город с экскурсионной точки зрения», «Летний семинарий по Царскому Селу», а также читает лекции и готовит руководителей экскурсий по городу и пригородам.

На заседаниях отдела еженедельно обсуждались доклады сотрудников. Были заслушаны и сообщения Анциферова: «Типы гуманитарных экскурсий», «Павловск в поэзии Жуковского», «Исследовательское значение экскурсии», «Классификация историко-культурных экскурсий». «Теория литературных экскурсий», «Васильевский остров как объект экскурсий», «Петербург Достоевского», «Петербург в художественной литературе» и др. Участвует Анциферов и во всех петроградских экскурсионных конференциях, на которых выступает с докладами: «Литературные экскурсии («Медный всадник»)», «Экономическая жизнь города в художественной литературе», «Город как объект экскурсий», «Невский проспект».

Результаты своих исследований сотрудники отдела обязательно использовали в методических разработках для проведения экскурсий разного типа. Летом отдел организовывал в Детском Селе и Павловске двухмесячные курсы для педагогов и лиц с высшим образованием. В программу курсов помимо занятий входили гуманитарные, литературные, художественные, исторические и этнографические экскурсии но Царскому Селу и Павловску, в котором находился филиал отдела — гуманитарная станция.

«Экскурсионная работа в Царском Селе достигла и те годы наивысшего расцвета. Но душой этого творческого коллектива был Николай Павлович. Все его любили, восхищались его экскурсиями, невольно поддавались обаянию его таланта, доброты, приветливости, внимания к людям».[26]

«Прирожденный экскурсионист, Николай Павлович обладал многими свойствами, необходимыми для этого вида работы, — свидетельствует коллега Анциферова по гуманитарному отделу Ядвига Адольфовна Вейнерт. — Главное из них — дар видения окружающего. Как историк, он умел связывать видимое с дальними историческими горизонтами, что делало его экскурсии захватывающе интересными и убедительными. Он обладал многосторонними знаниями и той подлинной культурой, которая давала ему возможность самых широких ассоциаций в виде метафор, сравнений, уместно использованных цитат. Блестящая память помогла ему хранить и в должный момент извлекать стихотворные и прозаические отрывки, которыми он пользовался для подтверждения своих доводов».[27]

После ликвидации Экскурсионного института в сентябре 1924 г.[28] Анциферов становится научным сотрудником Петроградского отделения Центрального бюро краеведения (ЦБК), образованного в январе 1922 г.[29] По поручению ЦБК он выезжает в провинцию и города России для ознакомления с работой краеведческих организаций, читает лекции, участвует в конференциях. В 1927 г. Анциферов избирается членом ленинградской группы ЦБК, возглавив экскурсионную комиссию.

«Краеведческое движение, — писал Анциферов в статье «Краеведение как историко-культурное явление», — должно оказать воздействие и на самый быт, создавая новую форму жизни провинциального деятеля, выковывая новый психологический тип культурного работника. От судьбы краеведческого движения зависит многое и в судьбе нашей культуры».[30]

Научные разыскания Анциферова были связаны прежде всего с его обширной просветительной деятельностью. Только за период с 1921 по 1929 г. из-под его пера выходят 15 книг и 29 статей по экскурсионному делу, краеведению и градоведению.

Петербург является главным героем большинства монографий и статей Анциферова. Из семинариев И. М. Гревса он вынес не только идею «полного исторического изучения города как высшей формы концентрации культурной жизни и живого собирательного организма»,[31] но и приверженность к экскурсионному методу «наглядного познания истории» (термин И. М. Гревса). К изложению материала в экскурсионной форме Анциферов часто прибегает в своих исследованиях Петербурга. Будучи противником механистического изучения города как набора достопримечательностей, Анциферов рассматривал его как «целостный культурно-исторический организм», отмечая при этом, что «при разработке плана экскурсий требуется не только основательное знание истории и топографии города, но и хороший опыт переживания целостного образа, знакомство с „душой города“».[32] Иначе говоря, город или определенный памятник должен быть источником не только познания, но и эстетического впечатления и нравственного переживания. Разработки Анциферова по организации и методике проведения экскурсий, к которым так редко обращаются экскурсоводы и музейные работники, не потеряли актуальности и в наше время.

В 1921 г. вышел сборник «Об Александре Блоке», где было помещено исследование Анциферова «Непостижимый город (Петербург в поэзии А. Блока)».

«Александр Блок, подобно Пушкину, был поэтом Петербурга, — писал Анциферов. — Оба они в значительной мере созданы городом Петра и вместе с тем создали, каждый по-своему, образ северной столицы. Без знакомства с ними мы многого не поймем в Петербурге, но без познания места его в их творчестве, без раскрытия образа нашего города в их поэзии многое останется неясным в их художественном наследии. Образ города имеет свою судьбу. Каждая эпоха порождает свое особое восприятие; смена эпох создает постоянно меняющийся — текучий образ города и вместе единый в чем-то основном, составляющем его сущность как органического целого».[33]

Здесь Анциферов впервые сформулировал два аспекта темы «писатель и город»: выявление образа города в творчестве писателя или поэта и анализ отображения урбанистической среды в художественном тексте (от города к литературному памятнику). Эта статья положила начало изучению отраженного в художественном творчестве облика Петербурга.

Работа Анциферова о Блоке стала фрагментом его монографии «Душа Петербурга», изданной в 1922 г. издательством «Брокгауз — Ефрон». Эта книга имеет авторскую датировку: сентябрь 1919 г. — 12 марта 1922 г. «Душа Петербурга» создавалась в драматический период жизни Анциферова. В июле 1919 г. неожиданно скончались двое маленьких детей Анциферовых, и Николай Павлович и Татьяна Николаевна были приглашены друзьями работать в интернате для беспризорных, который находился в Красной (быв. Царской) Славянке под Павловском. В Славянке, занятой Юденичем в сентябре 1919 г., вспоминает Анциферов,

«я смотрел в сторону любимого города, стараясь понять, что означало зарево, что оно сулило Петрограду! Ведь решалась его судьба. Я стал писать об этом городе, о его трагической судьбе. И назвал его городом «трагического империализма», как А. Ахматова «Город славы и беды».[34] Это было время, когда я работал над книгой, которую позднее решился назвать «Душа Петербурга».[35]

Личные потрясения Анциферова (смерть детей), тяжелые испытания, выпавшие на долю любимого города, поиски пути духовного возрождения и нравственного спасения — все это породило особую эмоциональную напряженность книги.

«Душа Петербурга» — итог градоведческих разысканий Анциферова в семинариях Гревса и в Экскурсионном институте — вбирает темы «петербургских» работ исследователя. Особый подход к городу как к «историко-культурному организму», «текучему», «творчески изменчивому», но сохраняющему на протяжении всего своего развития, за сменяющими друг друга образами, внутреннее единство, ставит монографию Анциферова в особое положение среди таких замечательных исследований по Петербургу начала XX в., как работы А. Бенуа, В. Я. Курбатова, Г. К. Лукомского, П. Н. Столпянского и других авторов. В этих статьях и монографиях Петербург рассматривался в историко-архитектурном аспекте, изучался на вещно-объектном уровне, в то время как Анциферов впервые предпринял глобальную попытку осмыслить город как синтез материально-духовных ценностей, постичь «душу» Петербурга, под которой он понимал «исторически проявляющееся единство всех сторон его жизни (сил природы, быта населения, его роста и характера его архитектурного пейзажа, его участие в общей жизни страны, духовное бытие его граждан)».[36]

Вслед за «Душой Петербурга» Анциферов выпускает монографии «Петербург Достоевского» (Пб., 1923) и «Быль и миф Петербурга» (Пг., 1924), написанные в форме историко-культурных экскурсий.

В «Петербурге Достоевского», в отличие от «Души Петербурга», образ города исследуется на материале одного писателя. Интерес к творчеству Достоевского проявился у Анциферова еще в студенческие годы, когда в 1910 г., учась на втором курсе, он записался в семинарий по Достоевскому, который вел приват-доцент С. А. Адрианов.[37] А уже в 1911 г. он пытается выявить следы Петербурга Достоевского. Со своим студенческим другом, как вспоминает Николай Павлович, гуляя по городу, «мы искали, правда безуспешно, уголки Достоевского».[38]

Появлению «Петербурга Достоевского» предшествовали доклады Анциферова о топографии романа «Преступление и наказание» в Экскурсионном институте и в Музее города на вечере «Утро Достоевского», устроенном для учащихся старших классов, а также его статья «Петербург Достоевского (Опыт литературной экскурсии)».[39]

«Путь постижения» Петербурга Достоевского Анциферов, как краевед, видит в литературных прогулках. При этом он предлагает два типа экскурсий: первый — прогулка по сохранившимся уголкам старого города, хорошо известным писателю и запечатленным в его произведениях, второй — «прохождение по следам героев Достоевского». Экскурсиям второго типа предшествует «топографическое обследование» «Преступления и наказания» с целью разыскания адресов и маршрутов, необходимых для «наглядного комментария» к роману. Однако в процессе реконструкции топографии романа, не имевшей до этого прецедента в исследовательской литературе, Анциферов порой высказывает сомнение в правомерности подобного экскурса. Этим и объясняется двойственность позиции исследователя. Подобранные в соответствии с описанием в романе дома он рассматривает то как «типологические» (характерные для города времени Достоевского), то есть как иллюстративный материал, способный «волновать топографическое чувство», то, подпадая под хорошо знакомую читателям магию текстов писателя, склонен верить в существование реальных прототипов. Подобному восприятию топографии романа способствовала специфика художественной системы Достоевского, который, стремясь убедить читателей в достоверности происходящего, подробно описывает городской быт и обильно вводит названия улиц, переулков, мостов и т. п., зашифровывая их таким образом, чтобы можно было узнать тот или иной район Петербурга. Это и отмечает Анциферов. И в то же время, если свести воедино все топографические указания в романе и соотнести их с планом города 1860-х гг., то Петербург предстанет в виде города-двойника, отраженного как бы в кривом зеркале, где улицы и расстояния не соответствуют реальным, а дома героев и их местонахождение подвижны и неуловимы.[40]

Книга «Петербург Достоевского» вызвала очередную волну читательского и исследовательского интереса к образу города в творчестве писателя. Этому содействовали литературные достоинства монографии, ее исследовательский пафос и замечательные иллюстрации М. В. Добужинского. И хотя споры о топографической точности писателя не стихают до сих пор, указанные Анциферовым дома Раскольникова, Сони и старухи-процентщицы обрели новую «построманную» жизнь. Так зародился еще один «миф» о городе (воспользуемся термином Анциферова), миф, возникший не в художественном произведении, а во вдохновенном научном исследовании.

Анциферов придавал огромное значение топонимике — городской номенклатуре, по терминологии тогдашнего градоведения.

«Городские названия язык города, — писал он. — Они сообщают о всех областях его жизни. Они рассказывают о его росте, о его связях с другими городами, о его нуждах. В них живет память о прошлом».[41]

Первоначальную задачу изучения города он видит в дешифровке его языка — городских названий, чего не было в предшествующей градоведческой литературе.[42]

Петербургской улице и отдельным районам города Анциферов посвятил несколько работ: «Наша улица (Опыт подхода к изучению города)»,[43] «Главная улица города»,[44] «Улица рынков (Садовая, ныне улица 3-го Июля в Ленинграде): Краеведческий материал для экскурсии по социальному и экономическому быту»,[45] «Район морского порта (эпоха торгового капитализма): Экскурсия по Васильевскому острову (Стрелка и Тучкова набережная)».[46] Исследователь исходил из посылки: «…рассматривать улицу как элемент города, в котором могут отразиться все присущие ему черты. А через познание части мы придем к познанию целого».[47] Таким образом, Анциферов рассматривает улицу (район) как своеобразный микрокосм городского организма, в котором заключено прошлое, отражается настоящее и проглядывает будущее города. В работах «Наша улица» и «Главная улица города» дана программа комплексного изучения городских названий, а в статьях «Улица рынков» и «Район морского порта» Анциферов демонстрирует, как торговая функция Садовой улицы или портовая — Стрелки формируют специфическую социальную и топонимическую среду вокруг магистрали или внутри района.

Почти все «петербургские» труды Анциферова содержат в себе одновременно экскурсы в историческое прошлое улицы или района, градоведческие рекомендации по их изучению и методические разработки для проведения экскурсий.

Не обошел своим вниманием Анциферов и окрестности города, где он летом отдыхал и работал. Лето 1917 г. он проводит с семьей в Царском Селе, в 1918 г. живет на даче в Петергофе, в 1919–1920 гг. работает с женой в интернате в Красной Славянке. В 1920 г., после рождения сына Сергея (Светика), Анциферовы получили на лето комнату в пустовавшем тогда Павловском дворце, при котором Николай Павлович вел в 1921 г. семинарий по изучению Павловска. Особенно дорого ему было Царское (с 1918 г. Детское) Село. Выше уже говорилось о том, что в лицейской церкви состоялось венчание Анциферова, а его экскурсии и семинарий по Царскому Селу пользовались особым успехом. В 1924 г., когда после рождения дочери Тани у Татьяны Николаевны возобновился туберкулезный процесс, Анциферовы оставили городскую квартиру на Малой Посадской и переехали в Детское Село. Первое время они жили в здании биологической станции, а вскоре получили квартиру в двухэтажном деревянном доме (сгорел во время войны вместе с библиотекой и архивом) по улице Революции (№ 14), недалеко от входа в Александровский парк.

«Здесь, как и в Ленинграде на Малой Посадской, — вспоминает Г. А. Штерн, собиралось много народу, особенно по воскресеньям. Были тут и друзья, и ученики, и местные экскурсионные работники».

Вполне закономерно появление книг Анциферова, посвященных Царскому Селу и пригородам: «Детское Село» (М.; Л., 1927), «Окрестности Ленинграда. Путеводитель» (М.; Л., 1927), «Пушкин в Царском Селе (Литературная прогулка по Детскому Селу)» (Л., 1929). Именно Николаю Павловичу и удалось установить местонахождение «кельи» (как называл ее поэт) Пушкина в Лицее, где Анциферовы снимали комнату в 1921 г. (Лицей стал музеем в 1949 г.)

Уже в середине 1920-х гг. историко-культурное направление в краеведении стало вытесняться производственным, ориентированным на изучение города и деревни только в соответствии с программой социалистического строительства Ликвидация Петроградского экскурсионного института означала официальное закрытие гуманитарного экскурсиеведения. Идеологическое наступление на традиционное краеведческое движение в городах и провинции закончилось его разгромом на рубеже 1930-х годов. «Идеалистическое мракобесие, пропаганда религии — вот что отличает «научные» исследование Гревса и его последователей», — говорилось в одной из статей, где «буржуазные» краеведы-гуманитары обвинялись в явно контрреволюционной трактовке исторического материала».[48] «Краеведение, — взывал автор другой статьи, должно иметь и совершенно определенную классовую направленность, и определенный классовый состав работников».[49] Одновременно с проработкой в печати «вредителей-краеведов» начались их массовые аресты по всей стране.

Весной 1929 г. Анциферов был арестован ГПУ по делу религиозного кружка «Воскресенье», которому инкриминировалось «воскресение старого режима», и отправлен на три года в Соловецкие лагеря особого назначения. В этом же году скончалась от туберкулеза Татьяна Николаевна. Из лагеря, в 1930 г., его привезли в Ленинград для нового следствия по делу Академии наук и, в частности, Центрального бюро краеведения, обвиняемого в подпольной контрреволюционной деятельности. К прежнему сроку добавили два года, и Анциферов снова оказался в лагере в Медвежьей Горе на строительстве Беломорско-Балтийского канала.[50]

Осенью 1933 г., сразу после освобождения, Анциферов приехал в Детское Село повидаться с детьми, которые жили у сестры жены — Анны Николаевны. По совету друзей, опасавшихся нового ареста, в 1934 г. он перебрался в Москву. В 1934–1935 гг. Анциферов заведовал водным отделом Музея коммунального хозяйства (ныне Музей истории и реконструкции Москвы). В эти годы он женился на Софье Александровне Гарелиной, с которой был знаком по экскурсионной деятельности с начала 1920-х гг. В 1936 г. он начал работать в Литературном музее, но весной 1937 г. был вновь арестован. Пройдя тюрьмы (Лубянка, Таганка, Бутырки), Анциферов получил восемь лет за «контрреволюционную деятельность» и был этапирован в Уссурийский лагерь.[51] Английский историк Роберт Конквест в своем исследовании «Большой террор» отмечает, что в 1939 г. главная волна арестов пошла на спад и часть заключенных была выпущена на свободу. Среди этих счастливцев оказался и Николай Павлович.

«Дело мое прекращено, — сообщал он Г. А. Штерну 17 декабря 1939 г., вскоре после приезда в Москву, — я возвращен жизни».[52]

Необходимо отдать дань мужеству Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича, который не только сразу восстановил Анциферова в Литературном музее и выплатил ему пособие, но и в дальнейшем оказывал содействие в публикации его книг (несколько из них вышло под редакцией В. Д. Бонч-Бруевича).

Московский период, деятельности Анциферова выходит за рамки настоящей статьи. Отметим только, что в 1940–1956 гг. он работал в Литературном музее, занимал должность ученого секретаря, заведовал отделом. Николай Павлович готовил выставки, посвященные Пушкину (1937 и 1949 гг.), Герцену, Гоголю, Грибоедову, Лермонтову, Ломоносову, Майкову, Тютчеву и другим русским писателям и поэтам, участвовал в создании музеев Герцена, Достоевского, Тургенева, Чехова; выпустил 8 книг и около 40 статей.[53]

К «петербургской» теме Анциферов вновь возвратился в годы войны. В 1944 г. он защитил в Институте мировой литературы кандидатскую диссертацию «Проблемы урбанизма в русской художественной литературе (Опыт построения образа города — Петербурга Достоевского — на основе анализа литературных традиций)». В своем отзыве на эту работу Б. В. Томашевский, ходатайствуя о присуждении ее автору докторской степени, дал высокую оценку Н. П. Анциферову как исследователю Петербурга:

«В данной работе выдвинута и разработана новая проблема — изучение города в изображении художественной литературы. От автора подобных исследований требуется, чтобы он соединял в себе и качества литературоведа и качества историка. Мало того — требуется тонкое и детальное знакомство с самим материалом, т. е. конкретное знание самого изображаемого города. Кроме того, изучение темы города неразрывно соприкасается с рядом прикладных областей литературоведения, с экскурсионной практикой, музейной работой и специфическими формами популяризации и пропаганды литературы. По прежним работам Н. П. Анциферова, по всей его многообразной научной деятельности мы знаем, что он в высшей степени владеет всеми этими знаниями и всем этим умением. Ни для кого не является тайной, что инициатором и главным представителем этой темы является Ник. Пав. Анциферов».[54]

Из обширной переписки Анциферова с Г. А. Штерном видно, что во время блокады Ленинграда Николай Павлович жил в постоянной тревоге за судьбу города и оставшихся там детей:

«Очень исстрадался за ленинградцев» (7. 01. 42);

«Сейчас готовим выставку «Литературные места, захваченные фашистами» (среди них наше бесконечно любимое Детское Село» (02. 43).

«Наконец-то кончилась осада и разрушение нашего великого города, — сообщал он Штерну 1 февраля 1944 г., узнав об освобождении Ленинграда. — Но судьба наших памятников Петергофа, города Пушкина, Павловска и других потрясает».[55]

И он начал работать над книгой «Пригороды Ленинграда: города Пушкин, Павловск, Петродворец» (издана в 1946 г.). А вскоре до Анциферова дошла страшная весть о смерти сына в блокадном Ленинграде и об исчезновении дочери. И только в 1948 г. он узнал, что его Татьяна, угнанная на работу в Германию в 1942 г., жива и находится в США.

К Пушкину Анциферов постоянно возвращался на протяжении всей своей творческой жизни. В его архиве хранится неопубликованное исследование «Проблемы изучения «Медного всадника»» с авторской пометой: «СПБ 1923 Москва 1950».

В 1949 г., когда отмечалось 150-летие со дня рождения поэта, Анциферов выступал с докладами и лекциями, участвовал в обсуждении проекта памятника Пушкину в Ленинграде, готовил выставку «Лицейские годы и Петербург Пушкина». В 1950 г. вышли его работы: «Москва Пушкина», «Пушкин в Царском Селе», «Петербург Пушкина».

При чтении книги «Петербург Пушкина», включенной в настоящее издание, следует иметь в виду, что она писалась в пору господства вульгарно-социологического подхода к оценке литературы, в атмосфере оголтелой кампании борьбы с космополитизмом и специально к юбилею поэта. На конференции в Пушкинском доме, сообщает Анциферов Штерну 16 июня 1950 г.:

«говорили странные вещи, утверждали, что Пушкин уже перерос всех декабристов, что он полон ожидания крестьянской революции (словом Чернышевский). Бродский объявил, что Пушкин опирался на разночинцев».

В письмах к Штерну Анциферов сетует, что его работы о Петербурге «отсылают в Обком в Ленинград», а «редакторы печатать не решаются».[56] Книга «Петербург Пушкина» несет на себе печать своего времени, и в ней уже нет того свободного творческого полета, которым так пронизана «Душа Петербурга».

Николай Павлович, как вспоминает его дочь Татьяна Николаевна Камендровская, всегда считал себя «петербуржцем». Потеряв семью, он все свои чувства перенес на любимый город. Он часто приезжал и Ленинград, навещал могилы родных и друзей, бродил по царскосельским паркам и городу в белые ночи, долго сидел у Медного всадника. По свидетельству современников, Анциферов был одарен особым чувством видения города, который он воспринимал отраженным в зеркале истории и культуры.

В январе 1958 г. он завершил мемуары «Путь моей жизни», посвятив их своим внукам — Наталии и Михаилу. 2 сентября этого же года Николай Павлович скончался в Москве.

Не только друзья, но и все встречавшие Анциферова отмечали обаяние и притягательность его личности.

«При всей ценности его литературного наследия главным и самым замечательным его созданием, именно созданием творческого духа человека, была его жизнь, — утверждал Г. А. Штерн. — Для тех, кто знал его, становилась очевидной воплощенная в нем реальная сила добра, правды и любви. Человеческим и нравственным ориентиром для Н. П. Анциферова были, прежде всего, Франциск Ассизский и Герцен. Николай Павлович стоически вынес все обрушившиеся на него удары судьбы и гулаговские испытания. Мы были свидетелями разговора, когда незнакомая нам женщина рассказывала ученице Анциферова О. Б. Враской, что ее муж, атеист и член партии, работавший в 1930-х гг. учителем в Кеми, где и встретил Николая Павловича, часто повторял в кругу домашних: „Я один раз в жизни видел настоящего святого. Запомните его имя — Николай Павлович Анциферов“».[57]

А. М. Конечный, К. А. Кумпан

Данный текст является ознакомительным фрагментом.