Русский Помпадур. Иван Шувалов
Русский Помпадур. Иван Шувалов
“Помпадур мужского рода” – так метко прусский король Фридрих II охарактеризовал любимца императрицы Елизаветы Петровны, обер-камергера Ивана Ивановича Шувалова (1727–1797). Как известно, всякое сравнение хромает, и тем не менее, в нашем случае параллель со знаменитой метрессой Людовика XV обладает известной исторической точностью. Ведь и Шувалов, и его современница маркиза де Помпадур (1721–1764) долгие годы были в фаворе у своих венценосных покровителей, отличавшихся взбалмошностью и непостоянством. Любвеобильность Людовика, которого так и называли “Людовик Влюбленный”, вошла в легенду; не отставала от него и “любострастная” (как сказал о ней Михаил Щербатов) Елизавета, которую когда-то даже прочили Людовику XV в жены. Оба фаворита не могли похвастаться своей родословной: Помпадур была внучкой крестьянина, а Шувалов хоть и происходил из дворян, но весьма худородных, средней руки. Однако их путь наверх был разным.
Будущая маркиза, которой еще в детстве предсказали, что она будет принадлежать монарху, неукротимо шла к цели:
в течение двенадцати лет она плела интриги вокруг короля, подкупала придворных, облачалась в броские эффектные костюмы (Дианы-охотницы, например); досконально изучила психологию своего патрона, предугадывала все его желания, и, привязав к себе, ловко нажимала на все тайные пружины его сердца.
Шувалов же, начавший службу при Дворе рядовым пажом, со свойственной ему скромностью не прилагал никаких усилий, чтобы понравиться монархине. Вот как отзывалась об Иване накануне его сближения с Елизаветой Екатерина II (тогда еще великая княгиня): “Я вечно находила его в передней с книгой в руке… Ему было тогда 18 лет, он был очень недурен лицом, очень услужлив, очень вежлив, очень внимателен, и казался от природы очень кроткого нрава… Кроме того, он был очень беден”. Иван был тогда сильно увлечен фрейлиной княжной Анной Гагариной, на которой даже хотел жениться, и об императрице вовсе не помышлял. Шувалова выдвинули исключительно его властолюбивые родичи, пользовавшиеся влиянием при Дворе и стремившиеся с помощью красавца Ивана еще более укрепить свое положение. О его достоинствах монархине нашептали всесильный кузен Петр Шувалов, а главное, любимая подруга юности Елизаветы Мавра Шувалова, урожденная Шепелева. А уж стать, красота и молодость Ивана Шувалова довершили дело. Он обратил на себя высочайшее внимание и был тут же произведен в камер-юнкеры.
Однако увлечение Шуваловым поначалу не помешало Елизавете иметь одновременно с ним трех других фаворитов. И хотя императрица отдавала Ивану явное предпочтение, трудно согласиться с историком Виктором Наумовым, утверждающим что она испытывала к Шувалову “глубокое и сильное чувство”. Императрица-щеголиха, императрица-вакханка, она смолоду отличалась “рассеянной жизнью” и была падка лишь на внешний эффект. Бесспорно одно – Шувалов привлек ее внимание не своим “скучным” книгочейством, а молодым задором и щегольством. А мода была для Елизаветы делом первостепенной важности. Законом для ее Двора стали французские образцы и французская грация.
И как не вспомнить тут маркизу Помпадур, с именем которой связана целая эпоха в истории моды: она ввела в светский обиход высокие каблуки и высокие прически (поскольку была маленького роста), маленькую дамскую сумочку ридикюль, а также известный камин “Помпадур-пети”. Шувалов, хотя и не был законодателем в сфере одежды, всегда носил наряды в последнем парижском вкусе и также служил придворным образцом для подражания. Правда, в отличие от Помпадур, которая слыла большой мотовкой, он был более сдержан и бережлив. Его костюмы были нарядны, но лишены бьющей в глаза роскоши, отличавшей платья таких великосветских модников того времени, как Семен Нарышкин, Петр Шувалов, Иван Чернышев, Кирилл Разумовский, Степан Апраксин, Петр Шереметев и др. К примеру, один из кафтанов Семена Нарышкина не только изобиловал драгоценностями, но заключал в себе шитый золотом узор в виде экзотического дерева, ветви которого отливали чистым серебром. Поистине азиатской пышностью славился и кузен Ивана Петр Шувалов – он носил бриллиантовые застежки даже на ботинках. А гардероб генерал-фельдмаршала Степана Апраксина был столь велик, что едва размещался на обозе из десятков карет.
Поистине зоологическую ненависть вызывали у Елизаветы те, кто обращали на себя внимание ее фаворитов и прежде всего, конечно, на Шувалова. Историк Алексей Степанов сообщил следующее: “Все заподозренные в романе с Шуваловым арестовывались и отправлялись в заключение. Даже замужних женщин и матерей и тех не щадила бездушная рука петербургской инквизиции: их силой вырывали из рук мужей, уводили от плачущих сирот, и все это по одному лишь подозрению, в действительности даже часто лишенному всякого основания”.
Причем Елизавета ревновала своих любимцев даже к прошлому: современники свидетельствуют, что монархиня была сильно ожесточена против княжны Анны Гагариной, бывшей некогда дамой сердца Шувалова, и третировала ее при каждом удобном случае. Дело дошло до того, что придворные красавицы даже боялись попадаться на глаза Ивану и “смотрели на него, как на чуму, от которой надо бежать”, – и это несмотря на свойственные ему любезность и галантность! Они возненавидели фаворита, ставшего невольной причиной монарших нареканий и возможной их опалы. Ходили слухи, что в насмешку над Шуваловым некоторые фрейлины завели себе пуделей и назвали их Иванами Ивановичами. Екатерина II сообщает, что эти дамы “заставляли пуделей выделывать разные штуки и носить светлые цвета”, в которые любил рядиться и Шувалов. Впрочем, Елизавета быстро пресекла это “безобразие”.
Шувалова называли галломаном. По словам Казимира Валишевского, он был “самым убежденным франкофилом той эпохи”. Иван, по мнению иностранных дипломатов, обладал “чисто французской манерой держаться и говорить”, глубоко интересовался литературой французского Просвещения и вел оживленную переписку с Вольтером, Дени Дидро и Клодом Адрианом Гельвецием. Говорили даже, что его дом походил своими украшениями на манжетки алансонского кружева.
Конечно, и до Шувалова русские дворяне заводили франц узские библиотеки и выписывали для своих де тей французских гувернеров. Учиться говорить по-французски заставляла нужда, потребность образования. Не только в России, но и во всей Европе владение французским языком, французской литературой и французским политесом были необходимы для светского человека. Однако именно в России соблазны Франции породили особый культурно-исторический тип. Историк Василий Ключевский назвал его – “елизаветинский петиметр” и связал его появление с одним из этапов развития русского дворянства. Думается, однако, что это известное обобщение: ведь в ту эпоху слово “петиметр” имело ярко выраженный негативный, пренебрежительный оттенок. Особенно рельефно это проглядывает в комедиях Александра Сумарокова 1750-х годов, где бичуются пустота, невежество, дурная нравственность, галломания новоявленных щеголей, их презрение к своему Отечеству. Примечательна и статья “petite-maitre” в издаваемом тогда “Новом лексиконе на францусском, немецком, латинском и на российском языках…» (1755–1764), где этому слову дается такое определение: “Молодой человек, который много о себе думает и лучше себя ни кого не ставит”.
В этой связи мнение авторитетного историка Евгения Анисимова о том, что Шувалов оставался человеком высшего света, а значит – петиметром, иначе говоря, модником, представляется нам спорным. Ведь петиметрство не исчерпывается щегольством костюма во французском вкусе. (Яркий пример тому – Сумароков, одевавшийся нарочито щеголевато, но презиравший и высмеивавший петиметров). Это еще и определенный склад личности, мировосприятие, манера поведения, рабское преклонение перед Францией. Именно в это время вокруг петиметров разгорелась бы ожесточенная литературная полемика. Некоторые участники этой поэтической баталии видели в петиметрстве опасный общественный порок и прямо бросали своим оппонентам обвинения в распутстве.
Развратных молодцов испорченный здесь век
Кто хочет защищать, тот скот – не человек.
А началось все с “Сатиры на петиметра и кокеток” (1753) литератора Ивана Елагина, метившая вроде бы в собирательного щеголя-галломана, который отрицает немецкую да и отечественную культуру, тщится, “следуя обычаям французским, / быть в посмеяние разумным людям русским”. Исследователи отмечали, что Шувалов узнал в этом портрете себя, свое чрезмерное пристрастие ко всему французскому. И хотя в елагинском петиметре были и черты, вовсе Ивану не свойственные, его, тем не менее, задели пассажи сатирика о том, что петиметр
….только новые уборы вымышляет,
Немый и глупый полк кокеток лишь прельщает…
Когда его труды себе воображаю
И мысленно его наряды я считаю,
Тогда откроется мне бездна к смеху вин [причин – Л.Б];
Смешнее десяти безумных он один…
Как отметил наш современник Евгений Лебедев, петиметр – это не только “модник”, “ветреный молодой человек”, но и “ветреный молодой человек, находящийся на содержании у знатной и богатой дамы” (в Италии он назывался “чичисбеем”). Еще один нюанс смысла слова может объяснить жгучую обиду на эту сатиру 26-летнего Шувалова, покровительствуемого 44-летней Елизаветой.
По настоятельной просьбе фаворита его защитники (Михаил Ломоносов, Николай Поповский, Иван Барков) написали стихотворные отповеди Елагину, где изобразили последнего ханжой и лицемером, пытающимся морализировать по поводу грехов, свойственных юности – поры, предшествующей серьезной деятельности на благо Отечества (которой, кстати, и был занят Шувалов).
Иван Иванович приобрел себе известность не тем, что любил французскую культуру, а тем, что старался поднять родную литературу, увеличить средства на образование россиян. К нему, как к никому другому пристало почетное звание “меценат”. И здесь еще одна параллель. Меценатствовала и маркиза Помпадур: при ее содействии Вольтер получил места придворного камергера и главного историка Франции; открылась Военная школа для сыновей ветеранов войны и обедневших дворян; она заложила в своем имении Севр всемирно известный фарфоровый завод и т. д. Но какими же ничтожными в сравнении с шуваловскими выглядят ее свершения! “Министром новорожденного русского просвещения” называли его. Он покровительствовал знаменитым словесникам века – Александру Сумарокову и Михаилу Ломоносову. Последний обессмертил имя Шувалова в знаменитом “Письме о пользе стекла” (1752) и посвященной ему героической поэме “Петр Великий”(1760). Да и сам Иван писал под руководством Ломоносова русские стихи и конспектировал его риторику.
По инициативе Шувалова в Москве в 1755 году были открыты университет, первым куратором которого он стал, и две гимназии. “Через университет, бывший под его попечением… – писал современник, – многие дослужились [до] знатных чинов, как-то: Потемкин, Попов”. “Ради успешного освоения знаний” он обустроил университетскую типографию, в которой печаталась им же заведенная газета “Московские ведомости”. Шувалов стоял у истоков и образованной в 1757 году Петербургской Академии художеств и до 1763 года был ее президентом. В 1758 году он основал Казанскую гимназию (здесь он познакомился с ее питомцем – великим Гаврилой Державиным). Как и маркиза Помпадур, он был близко знаком с Вольтером, и подвиг этого “фернейского патриарха” к написанию истории царствования Петра Великого, сыгравшей роль в повышении престижа России в Европе. В 1760 году он горячо поддержал начинание известного литератора Михаила Хераскова издавать при университете журнал “Полезное увеселение” (1760–1762). Примечательно, что этому изданию были свойственны столь близкие Шувалову настроения дворянского стоицизма.
Не ищи ты в титлах славы,
Ум в богатство не вперяй,
И душе своей отравы
Ослепленно не желай
– писал Херасков, и Иван Иванович вполне разделял эти убеждения.
В последние годы жизни Елизаветы, когда она часто болела и больше стремилась к уединению, роль Шувалова усилилась: он стал при ней главным докладчиком и секретарем. Он нередко объявлял Сенату именные повеления; через него же подавались просьбы и доклады на высочайшее имя. Однако, в отличие от всесильной французской маркизы, которой были свойственны известный снобизм и изощренное интригантство, Шувалов всегда действовал бескорыстно, мягко и со всеми ровно и добродушно. Современник писал о нем: “Он выслушивал всякого и даже самых беднейших людей, к нему приходящих, не уподобляясь истукану”. Его равнодушие к богатству и титлам вошло в пословицу. Он наотрез отказался от предложенных ему императрицей графского достоинства, денежных пожалований и обширных поместий, не принял и предложения о чеканке в свою честь памятной медали. Говорили, что государыня приготовила для Шувалова сундук с драгоценностями и слитками золота и серебра. Но Шувалов отверг и этот подарок. “Могу сказать, что я рожден без самолюбия, без желания к богатству, честям и знатности”, – сказал он.
Шувалову был присущ философский склад ума, меланхолический темперамент и неторопливый ритм жизни, отразившийся в его любимой поговорке: “Потихоньку, мало-помалу”. Но при этой внешней медлительности Шувалов спешил делать добро. А, как сказала маркиза Помпадур, “чтобы делать добро, надо иметь ум; дураки на это не способны”. Иван Иванович и являл собой тип выдающегося интеллектуала, мецената, тонкого ценителя искусства и науки. Историк Сергей Платонов отозвался о нем: “На нем не лежит ни одного пятна. Напротив, это была личность замечательно привлекательная, представитель гуманности и образованности, лучший продукт петровских преобразований и украшение елизаветинской эпохи”.
Но елизаветинская эпоха ушла в небытие, и Шувалов потерял прежнюю силу. Предчувствуя опалу, он в 1763 году отправляется за границу, где живет 14 лет. И в Вене, и в Париже, и в Неаполе, в Берлине, и в Риме его принимали с великими почестями. Сам император Священной Римской империи Иосиф II возил его в своем экипаже. Иван Иванович был принят и при дворе Людовика XV, где первый принц крови герцог Орлеанский подарил ему табакерку с финифтяным портретом Петра I – драгоценность для россиянина! Он общался со знаменитыми философами французского Просвещения. Его приветствовали энциклопедисты Дени Дидро и Жан Лерон Д’Аламбер; Жан Франсуа Мармонтель слагал стихи в его честь. Все, кому доводилось говорить с ним, восхищались эрудицией и широтой взглядов этого русского. Особенно близко сошелся он с Вольтером. До нас дошел такой их диалог:
– Петр I и Екатерина II сблизили Россию с Европой, – обронил Вольтер.
– Нет, – парировал Шувалов, – просто они Европу приблизили к России.
И сам Шувалов, казалось, приближал к нам ценности европейской культуры и делал их российским достоянием. Он собрал коллекцию редчайших антиков, шедевров живописи, заказывал формы лучших итальянских статуй, которые передал потом в Академию художеств и Эрмитаж. А как благотворительствовал он русским художникам и ученым за границей! Поручались ему и деликатные дипломатические задания – Екатерина II доверила вести важные для России переговоры о замене папского нунция в Варшаве, что он с блеском исполнил.
В 1777 году Шувалов возвратился на родину и был встречен радушно. Екатерина II в честь его приезда устроила грандиозный бал. Она пожаловала ему должность обер-камергера, наградила высшим российским орденом – св. Андрея Первозванного – и вообще находила особое удовольствие в беседах с ним. Одами, эпистолами, посвященными меценату, откликнулись на это событие многие литераторы. Одно из стихотворных обращений к нему начиналось характерными словами: “Ревнитель росских муз, талантов покровитель…”.
Дом Ивана Ивановича стал средоточием интеллектуальной жизни страны. В нем собирались такие замечательные деятели культуры, как Екатерина Дашкова, Алексей Храповицкий, Осип Козодавлев, Иван Дмитриев, Александр Шишков, Алексей Оленин и другие. Шувалов с его безошибочным вкусом к изящному угадал в юном Гавриле Державине будущего великого поэта и всячески содействовал его известности. Заметил он и талант поэта Ермила Кострова, переводчика “Илиады”, которого даже поселил в своем доме. Многим обязаны ему писатели Денис Фонвизин и Иполлит Богданович. Но Иван Иванович покровительствовал не только дворянам; он ценил и выдвигал даровитых русских самородков – возвысил тверского крестьянина-самоучку Ивана Свешникова. Не оставил Шувалов и литературных занятий – издавал совместно с Дашковой журнал “Собеседник любителей российского слова” (1783–1784).
Увенчанный негромкой, но почетной славой, Иван Иванович ушел из жизни в 1797 году, уже при императоре Павле I. В последний путь его провожал весь Двор. У могилы в Александро-Невском монастыре слово о нем произнес известный тогда вития архимандрит Анастасий (А. С. Братановский-Романенко). “Жизнь Шувалова достойна пера Плутархова”, – произнес он в торжественной тишине. А император, проезжавший на другой день мимо дома Шувалова, остановился, снял шляпу и низко поклонился, отдавая тем самым последний долг его заслугам.
Гаврила Державин адресовал Ивану Шувалову следующие строки:
Не умирает добродетель,
Бессмертна музами она.
Бессмертны музами Периклы,
И Меценаты ввек живут.
Подобно память, слава, титлы
Твои, Шувалов, не умрут!
Память о Шувалове жива и сегодня. В МГУ им. М. В. Ломоносова учреждены именная стипендия и научная премия в честь его первого куратора. Именем Шувалова будет вскоре названа одна из проектируемых улиц в Западном административном округе Москвы.
И Шувалов, и маркиза Помпадур вошли в историю. Но Шувалов занял в ней особое место именно как меценат и деятель русского просвещения. И если современники находили в нем некую схожесть с маркизой и даже называли ее именем, было бы точнее аттестовать Шувалова Помпадуром русским. С поправкой на российские вкусы и черты, на российскую веру в себя и в свою великую культуру.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.