На рубеже XIX и XX веков

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

На рубеже XIX и XX веков

Первого марта 1881 года от рук террористов погиб император Александр II. На престол вступил его сын Александр III. Уже через полтора месяца после убийства Александра II по России прокатилась чудовищная волна еврейских погромов. Ей предшествовали слухи о том, что царя убили евреи. Слухи никем не опровергались. Более того, распространялись слухи о том, что царь «разрешает бить евреев из мести за убийство его отца». Тогда-то и заклеймили Александра III антисемитом. Неслучайно, когда в 1894 году Александр III, человек огромного роста, пышущий здоровьем, еще молодой, 49-летний мужчина в расцвете сил внезапно заболевает и умирает, появляется легенда о том, что его отравили. А как же иначе, если лечащие врачи Захарьин, Лейден и Гирш были евреями?

Тогда же появилась, как пишет Александр Солженицын в своей нашумевшей книге «Двести лет вместе», «ядовитая клевета», будто Александр III в ответ на сообщение о погромах сказал: «А я, признаться, сам рад, когда бьют евреев». Оставим на совести Солженицына и саму эту якобы клевету, и степень ее «ядовитости», но при этом напомним, что, по преданию, авторство столь любимого нашими отечественными шовинистами лозунга «Россия для русских» принадлежит именно Александру III. Да и сам император очень скоро характеристику антисемита вполне оправдал.

В 1887 году был обнародован ряд антиеврейских правительственных указов и распоряжений, в том числе и беспрецедентный закон «о процентной норме» при поступлении евреев в высшие и средние учебные заведения: 10 % – в черте оседлости, 5 % – в губерниях вне черты. В Москве и Петербурге эта норма составляла 3 %. Исключение было сделано только для Консерватории, где процентная норма не применялась никогда, хотя попытки ввести ее предпринимались неоднократно. Рассказывают, как однажды премьер-министр Столыпин официально запросил директора Петербургской консерватории Александра Константиновича Глазунова, сколько евреев учится в ее стенах, на что тот будто бы без какой-либо тени дерзости спокойно ответил: «А мы не считаем». В Петербурге за этот благородный поступок Александра Глазунова прозвали «Царем Иудейским». Это он, аристократ духа Александр Константинович, «не считал», а вот сами евреи были далеко не безразличны к точным цифрам. В заметке, опубликованной в 24-м номере за 1880 год еврейской газеты «Гамелиц», что в переводе на русский язык означает «Посредник», содержится краткое сообщение о том, что в этом году из 150 человек, поступивших в Петербургскую консерваторию, 50 – евреи.

Александр Константинович Глазунов

Интересно происхождение прозвища «Царь иудейский». Вообще-то, этому словосочетанию около двух тысячелетий. Согласно христианской традиции, римский прокуратор Понтий Пилат, после того как «умыл руки», в полном соответствии с римскими законами того времени приговорил Иисуса Христа к распятию и, чтобы хоть как-то оправдать этот поступок, приказал к кресту прибить доску с издевательской надписью «Царь Иудейский». Это должно было заклеймить Иисуса в глазах современников как самозванца. Однако в обывательском сознании христиан будущих поколений это прозвище Иисуса Христа не закрепилось, скорее всего, потому, что по смыслу оно совпадало с официальным царским статусом всех правителей древней Иудеи: «иудейские цари».

Но вот в 1909 году великий князь Константин Константинович, известный в литературной среде по псевдониму «К. Р.», приступает к работе над драмой «Царь Иудейский», посвященной последним дням земной жизни Иисуса Христа. Музыку к спектаклю пишет композитор Глазунов. Премьера спектакля состоялась в 1914 году в придворном театре Эрмитажа для ограниченного круга зрителей. Однако жизнь спектакля оказалась скоротечной. Сначала против него выступил Синод, так как по церковным правилам евангельские тексты могли звучать исключительно в храме и только во время богослужений, но никак не на сцене. Нельзя было также вывести на подмостки и персонаж Иисуса Христа, по причине того, что никакой лицедей не имел права изображать Сына Божия. А затем наступили революционные события 1917 года, которые сделали евангельский сюжет, описывающий события Страстной недели, вообще неприемлемым в новой жизни.

Долгие десятилетия и сама драма, и музыка к ней были вычеркнуты из культурного обихода страны. И, пожалуй, только городской фольклор, присвоивший Александру Константиновичу Глазунову почетное прозвище «Царь Иудейский», время от времени напоминал о событиях того, теперь уже далекого, времени.

Поводов для проявления морального благородства, подобного тому, которое обнаружил Глазунов, будучи директором Консерватории, в истории петербургской культуры будет еще достаточно. В арсенале городского фольклора сохранилась легенда о главном режиссере Ленинградского академического театра имени Пушкина Леониде Сергеевиче Вивьене, которому в разгар ура-патриотической кампании по борьбе с космополитизмом и преклонением перед Западом, развернувшейся в 1950-е годы в стране, только что победившей немецкий фашизм, предложили уволить из театра людей с сомнительными фамилиями. И хоть Вивьен хорошо понимал, что имеются в виду евреи, будучи сам потомком древнего французского рода, представители которого под фамилией Вивьен де Шатобриан еще в XVIII веке эмигрировали сначала в Польшу, а затем в Россию, гордо ответил: «Я сам – Вивьен».

Но мы отвлеклись. Основателем Петербургской консерватории был видный композитор, пианист и дирижер Антон Григорьевич Рубинштейн. В Петербурге он считался одной из центральных фигур музыкальной жизни 1860–1870-х годов.

Антон Рубинштейн родился в приднестровском селе, он был третьим сыном в состоятельной еврейской семье. В 1831 году 35 членов семьи Рубинштейн приняли православие. Толчком к крещению, по воспоминаниям матери композитора, стал Указ императора Николая I о призыве детей на 25-летнюю воинскую службу кантонистами.

Современникам Рубинштейн запомнился человеком «небольшого роста, коренастым, с огромной гривой волос». Он напоминал портреты знаменитого композитора Людвига ван Бетховена. Бетховен умер в 57-летнем возрасте за два года до рождения самого Рубинштейна. Несмотря на это, в Петербурге Рубинштейна искренне считали незаконным отпрыском немецкой знаменитости. Рубинштейн не спорил. Видимо, ему, как композитору и музыкальному деятелю, льстила эта невероятно популярная легенда.

Надо сказать, у него, как и у Бетховена, и в самом деле внешний вид был демоническим. Неслучайно и его самого, и одно из самых знаменитых его произведений – оперу «Демон» – в Петербурге называли: «Демон Антонович». Это необычное прозвище имеет легендарную историю. Случилось так, что в дирекцию Императорских театров одновременно принесли две партитуры опер: «Демон» и «Тамара». Обе были написаны по поэме Лермонтова. Одну из опер сочинил Антон Григорьевич Рубинштейн, другую – известный в то время музыкальный критик и композитор-любитель барон Борис Александрович Фитингоф-Шель. Утвердили и приняли к постановке оперу Рубинштейна «Демон». Справедливости ради скажем, что в 1886 году в Мариинском театре состоялась премьера и оперы Фитингофа-Шеля «Тамара». Но в петербургском городском фольклоре с тех пор авторов этих опер стали различать по их прозвищам: Антон Григорьевич стал «Демоном Антоновичем», а Борис Александрович – «Демоном Борисовичем».

Антон Григорьевич Рубинштейн

Кажется, свою гениальность Антон Рубинштейн чувствовал с раннего возраста. Его брат Николай рассказывал, как в детстве, когда Антону было 12 лет, они несколько дней провели в доме одни, без взрослых, и очень голодали. И Антон однажды сказал ему, протягивая несколько копеек, завалявшихся в кармане: «Николаша, я знаменитый артист, и мне неудобно, сходи в лавку и купи хлеба и огурцов».

Он действительно рано стал знаменитым. Однажды, во время гастролей по России знаменитого Ференца Листа, композитору представили молодые дарования – Антона Рубинштейна и его младшего брата Николая. Листа они восхитили. Об этом стало известно всему музыкальному Петербургу, и с тех пор Антона прозвали «Листком», а Николая – «Листочком».

Среди доброжелателей Антон Григорьевич пользовался неизменным уважением и непререкаемым авторитетом. Иначе как уважительным «Антон» его не называли. Ссылка на его имя чаще всего становилась последним аргументом в спорах. «Антон сказал», «Посмотрите у Антона», «Сравните с Антоном» и прочие подобные фразеологизмы можно было услышать в коридорах и аудиториях основанной им Консерватории, в залах и за кулисами Филармонии, на заседаниях Музыкального общества и даже в салоне боготворившей его великой княгини Елены Павловны.

Рассказывают, как однажды кто-то обратился к Антону Григорьевичу с вопросом, почему он, обладая мировой славой, все же продолжает ежедневно по несколько часов в день упражняться в игре на рояле. «Это просто необходимо, – будто бы ответил композитор. – Если я не упражняюсь один день, это замечаю я сам, два дня – заметят музыканты, три – вся публика». Вот почему, если верить фольклору, благодарный призрак композитора под звуки его собственной музыки, льющейся из окон дома, где он жил, время от времени появляется на улице его имени.

Антон Рубинштейн представлял так называемое западное, то есть европейское, направление в музыке, противопоставлявшее себя квасным патриотам и откровенным националистам из лагеря апологетов «Могучей кучки». Понятно, что это не оставалось безнаказанным. Рубинштейна называли «Тупинштейном» и «Дубинштейном». Не брезговали при этом и антисемитскими выходками.

Понятно, что недоброжелателей и просто мерзавцев, хватающихся за любую возможность проявить свой антисемитский дух, хватало. Хотя в фольклоре хорошо известны примеры высокого благородства русских интеллигентов. Например, исключительной порядочностью отличался Илья Ефимович Репин. Рассказывают, как на одной из художественных выставок к нему подошли несколько антисемитов. Один из них обратился к художнику: «А что, господин Репин, вас, кажется, Илья Ефимович зовут, уж не из евреев ли вы?» – «Из евреев я, из евреев, – ответил Репин, – неужели я хуже Левитана и Антокольского?»

Прежде чем продолжить изучение еврейской темы в петербургском городском фольклоре, несколько слов о двух ярких представителях русской культуры, евреях по происхождению, с которыми позволил сравнить себя Илья Ефимович Репин. В заданных рамках этой книги мы не можем посвятить им отдельные подробные сюжеты по той причине, что один из них, к сожалению, не петербуржец, а другой – петербуржец, но, опять же, к сожалению, обойденный городским фольклором. Но при этом не забудем, что выпускник Петербургской академии художеств скульптор Марк Матвеевич Антокольский прославился, кроме всего прочего, созданием скульптурных образов таких значимых для русской истории личностей, как Нестор-летописец, Ярослав Мудрый, Иван Грозный, Ермак Тимофеевич. Кстати, по заказу Горация Гинцбурга Марк Антокольский специально для петербургской синагоги создал статую императора Александра II, и только религиозная традиция не позволила установить ее там. Напомним, что текст Второй, основополагающей Заповеди, данной еврейскому народу Богом на горе Синай: «Не сотвори себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли», – налагает категоричный запрет на всякие изображения человека в синагогах. Что же касается одного из первых отечественных мастеров «пейзажа настроения» Исаака Львовича Левитана, то махровые антисемиты называли его «ИмпресСИОНИСТОМ», не имеющим права писать на русские темы. А нам остается только напомнить этим ревнителям чистоты крови, что именно Левитан создал широко известное живописное полотно «Над вечным покоем», многими критиками заслуженно признанное «самой русской» из всех когда-либо написанных на тему России картин.

А теперь ненадолго вернемся к Антону Рубинштейну. В 1929 году имя выдающегося композитора, пианиста и дирижера было увековечено. В ознаменование столетия со дня его рождения Троицкую улицу переименовали в улицу Рубинштейна, а на доме № 38, где композитор жил с 1887 по 1891 год, была установлена мемориальная доска.

Надо сказать, что талант Рубинштейна появился в атмосфере все возрастающего интереса петербургской публики к исполнительскому искусству великих композиторов и дирижеров. В середине XIX века музыкальная жизнь Петербурга в буквальном смысле слова кипела и бурлила. Мы уже упоминали о гастролях в Петербурге венгерского пианиста Ференца Листа. К этому можно добавить, что в это время Петербург познакомился и с талантом великого австрийского композитора, скрипача и дирижера Иоганна Штрауса.

Штраус был старшим из шестерых сыновей в семье знаменитого венского композитора и дирижера. Его прадед, Иоганн Михаэль Штраус, был будапештским евреем, принявшим в свое время католичество. Судьбе было угодно, чтобы наш герой еще раз поменял веру. В 1882 году Иоганн Штраус женится в третий раз, на Адели Дойч. Она была еврейкой и не хотела переходить в христианскую веру. В католической церкви их бы не стали венчать, поэтому для оформления развода и нового брака Штраус становится протестантом-евангелистом. Но и о еврейском происхождении ни Штраусу, ни его потомкам забыть не дают. Уже после его смерти, при гитлеровском нацистском режиме, была сделана попытка обнаружить еврейские корни Иоганна Штрауса. Избежать этого удалось только с помощью фальсификации документов.

Иоганн Штраус

Штраус рано стал музицировать. Свой первый вальс он написал в шестилетнем возрасте и очень скоро превзошел своего отца в этом удивительном музыкальном жанре.

Как утверждают исследователи музыки и биографы композитора, в Петербурге Штраус оказался совершенно случайно. Однажды в 1855 году, восстанавливая силы после перенесенной болезни на водах в Бад-Гастайне, он случайно познакомился с управляющим Царскосельской железной дороги, и тот сумел уговорить композитора приехать в Петербург на гастроли.

Павловский вокзал

К тому времени уже более полутора десятилетий в России действовало регулярное движение пассажирских поездов между Петербургом и Павловском. На конечной станции, в Павловском парке по проекту архитектора А. И. Штакеншнейдера было сооружено здание вокзала, где, по выражению строителя железной дороги Ф. Герстнера, пассажиры могли не только приобрести билеты, но и получали «приятный отдых и разумное развлечение на лоне прелестной природы Павловского парка».

Вскоре для привлечения избалованной петербургской публики в вокзале, который стали называть Курзалом, то есть помещением, предназначенным не только для ожидания поезда, но и для отдыха и проведения культурно-развлекательных мероприятий, начали устраивать музыкальные концерты. Мода на них распространилась мгновенно. Поехать в Павловск «на музыку» стало признаком хорошего тона. Центр музыкальной жизни столицы переместился в Павловск. Лучшие музыканты Европы считали честью для себя выступить на подмостках павловского Курзала. Здесь побывали многие звезды европейской музыки. Целый период музыкальной культуры России конца 1830-х – начала 1840-х годов в обиходной речи получил название «Павловская музыка», а понятие «на музыку» стало идиомой, которой широко пользовались петербуржцы. Например, один из современников писал: «Однажды вечером в Павловске на музыке /разрядка – Н. С./ появился знаменитый Бальзак». По-видимому, тогда понятия «Павловский парк» и «Павловск» дистанцировались друг от друга, и в сознании петербуржцев приобрели самоценность каждое в отдельности. Интересно проследить эволюцию понятия «Павловская музыка». Как отмечает исследователь этого периода музыкальной культуры Петербурга Александр Сергеевич Розанов, сначала это была так называемая «Садовая музыка» для развлечения скучающей и не очень искушенной публики, и только потом стала исполняться «серьезная классическая музыка».

Свой первый концерт в Павловском вокзале Штраус дал 6 мая 1856 года. С тех пор в течение десяти лет, вплоть до 1865 года, композитор выступал здесь с оркестром каждое лето.

Концерты Штрауса пользовались ошеломляющим успехом. Он был кумиром публики, особенно ее женской половины. Популярность Штрауса дошла до того, что в цветочных магазинах составлялись букеты, которым присваивались названия его вальсов и маршей, в знатных домах гостей волновал аромат папирос «Штраус», парикмахеры укладывали волосы своих клиентов в прически «А-ля Штраус», а в продаже появились кольца и броши с изображением музыканта, которые мгновенно раскупались восторженными поклонницами. Штраус не оставался в долгу и одно за другим сочинял музыкальные произведения, в названиях которых навсегда сохранились яркие меты петербургских реалий: «Кадриль на стрельнинской террасе», «Прощание с Петербургом», вальс «Воспоминания о Павловске», «Полька-Нева».

Летняя жизнь Штрауса в Павловске сопровождалась легкими романтическими приключениями и страстными влюбленностями. Если верить фольклору, порою это заканчивалось маленькими светскими скандалами. Однажды его даже вызвали на дуэль. Некий офицер будто бы поставил композитору в вину, что его жена каждый день посылала музыканту роскошный букет цветов. Говорят, Штрауса спасло только его врожденное остроумие. Он пригласил молодого человека к себе в комнату, полностью заваленную цветами. «Все это мне подарили в последние два дня, – весело сказал композитор. – Я готов дать вам удовлетворение, если вы покажете букет, подаренный вашей женой». И в этом не было никакого преувеличения. Газета «Северная пчела» писала: «Штраус скоро будет в состоянии ходить от своей квартиры до эстрады по ковру, сплетенному из женских записок восторженных поклонниц».

Штраус становился героем дружеских шаржей, где его изображали играющим на скрипке в окружении пылающих сердец в кринолинах, и анекдотов, где его немецкая фамилия превращалась в русскую двусмысленность: «Посмотрите, Аннете, какие огромные яйца у этого страуса», – сказала маменька своей дочке, прогуливаясь по академическому музею. «Ах, маменька, это у того самого страуса, что играет так мило вальсы в Павловском Вокзале?» Надо напомнить, что в концертных программках и на афишах композитор представлялся как Иван Страус, а в народе его называли или «Иван Иванович», или «Танцующий Страус», по манере дирижировать, пританцовывая.

Девятнадцатого сентября 1865 года в Павловске состоялось последнее выступление «Короля вальсов», как называли Иоганна Штрауса во всем мире. Как считают специалисты, с его отъездом завершился целый период музыкальной жизни Петербурга XIX века.

Кроме евреев, перешедших в христианство, которых тем не менее среди евреев евреями определяют не по вере, но по крови, были и евреи, происхождение которых находилось в области сомнительных или маловероятных легенд. Так, например, в народе говорили о еврейском происхождении балерины Анны Павловой.

Согласно официальной историографии, легендарная балерина Мариинского театра Анна Павлова происходила из бедной семьи и была дочерью рядового солдата и обыкновенной прачки. Сама о себе она говорила более чем скупо, а об отце вообще никогда не упоминала и не любила своего якобы родового отчества «Матвеевна». Будто бы сама настаивала на варианте «Павловна», произведя его из собственной фамилии.

Из раннего детства балерины известны ее дворовое прозвище «Швабра» и легенда о том, что подлинным отцом девочки был видный еврейский банковский, промышленный и общественный деятель, московский меценат Лазарь Поляков. Так это или нет, с полной уверенностью сказать невозможно, но многие до сих пор считают, что «заслуги Лазаря Полякова перед русским балетом неоценимы». То же самое утверждают ее современники, в том числе, если, конечно, верить фольклору, двое ее единокровных братьев – В. Л. и И. Л. Поляковы.

Впрочем, в Мариинском театре бытовала и другая легенда. Она утверждала, что настоящим отцом великой балерины был уроженец Евпатории, караим по происхождению, Шабетай Шамаш, носивший в Петербурге имя Матвей. Он происходил из семьи потомственных музыкантов. Приехав в Петербург, он открыл собственное прачечное заведение. Там и познакомился с будущей матерью балерины, Любовью Федоровной Павловой. Поскольку крымских караимов, представителей одной из ветвей иудаизма, власти не жаловали, то об этом родстве говорилось шепотом. Однажды, как об этом пишет Александр Васильев, хореограф Касьян Голейзовский в разговоре с Майей Плисецкой раскрыл «великую тайну», но просил не разглашать ее.

До самой смерти Анна Павлова скрывала свое происхождение. Ее мать Любовь Федоровна родила дочь, обвенчавшись перед рождением ребенка с отставным солдатом Преображенского полка Матвеем Павловым. Между тем импресарио балерины Сол Юрок в своих мемуарах писал, что Анна Павлова разрешила ему после своей смерти огласить ее еврейское происхождение.

Есть еще одно, правда, косвенное, подтверждение еврейского происхождения балерины. Когда в январе 1914 года скончался Лазарь Поляков, в русской печати появилась небольшая заметка, где говорилось, что «после долгого отсутствия и, к сожалению, на очень короткое время прибывает в Россию по весьма печальному обстоятельству знаменитая русская балерина Анна Павлова». Никто не сомневался в том, что она приехала проститься со своим отцом.

Впервые Анна Павлова появилась на петербургской сцене в 1899 году в балете «Спящая красавица». Она исполняла маленькую, почти незаметную роль вилисы Зюльны. Однако уже тогда была отмечена публикой. Хотя и довольно странным образом. Если верить одной петербургской легенде, на том первом ее спектакле присутствовала известная в театральном мире графиня Бенкендорф. Будто бы именно тогда эта «старая ведьма», как называли престарелую графиню в балетном закулисье, напророчила будущую судьбу юной танцовщицы. «Эта от нас упорхнет, – возвестила она в антракте, – у нее крылья будут лебединые. А любовь свою она найдет через тюрьму. И судьба знаки станет ей подавать. Даже перед смертью знак будет». И действительно, все три пророчества «старой ведьмы» в конце концов сбылись.

Анна Павлова

Между тем партию Одетты в «Лебедином озере», о которой долго мечтала юная Анна, ей так и не удалось исполнить. Зато Михаил Фокин, застав однажды Анну вконец разобиженной и расстроенной, за одну ночь сочинил для нее хореографический этюд «Умирающий лебедь» на музыку Камиля Сен-Санса. Очень скоро этот номер прославил Анну Павлову на весь мир. Как и предсказывала графиня Бенкендорф, на крыльях сен-сансовского лебедя Анна «упорхнула» из России. В 1909 году по приглашению Сергея Дягилева она приняла участие в его парижских «Русских сезонах». С 1910 года Анна Павлова гастролировала во многих странах мира с собственной труппой. Так исполнилось первое предсказание старой графини.

За границей Анна неожиданно узнала, что ее давний, еще петербургский поклонник Виктор Дандре, от предложения руки и сердца которого она в свое время отказалась, арестован в России. Дандре принадлежал к старинному дворянскому роду французов-эмигрантов, занимал в Сенате очень высокий пост, был холост, имел блестящее образование, огромное состояние и неотразимую внешность. Кроме всех этих достоинств, Виктор увлекался искусством и считал очень модным и престижным покровительствовать балерине. Положение мецената и тайного любовника блестящей балерины Анны Павловой устраивало его. Но когда Анна осознала, что она вовсе не возлюбленная, а обычная содержанка и ничего другого ей не светит, женская гордость оказалась сильнее любви, и балерина порвала отношения с Дандре.

И вот, она узнает, что этого человека обвинили в крупной растрате казенных денег. Анна тут же бросила все свои дела, возвратилась в Петербург и неожиданно явилась к Дандре в тюрьму. Там, как и предсказывала петербургская ведунья, она вдруг поняла, что без Дандре жить не сможет. Анна внесла огромный залог и избавила своего возлюбленного от тюрьмы. Затем они тайно покинули Россию и, едва оказавшись за границей, будто бы так же тайно обвенчались. Так сбылось второе предсказание театральной пророчицы.

Анна Павлова в костюме лебедя

И, наконец, третье, самое странное пророчество о неких таинственных знаках, которые судьба станет подавать в конце жизни уже всемирно знаменитой балерине. Если верить преданиям, Анна Павлова «всю жизнь не любила красные розы». Она с откровенной неохотой принимала их от поклонников, осторожно обходила букеты ярких роз в цветочных магазинах, пугливо остерегалась цветущих кустов в садах и парках. Об этом хорошо знали ее друзья. Одна из ее русских подруг во Франции даже высадила в своем саду специально для Анны роскошный куст белых роз. Однажды, находясь в гостях у подруги, благодарная Анна залюбовалась прекрасными белоснежными бутонами и не заметила, как приблизилась к ним на опасно близкое расстояние. Вдруг она вскрикнула от боли. В палец вонзился шип. Ничтожная капля алой крови так поразила балерину, что она тут же вспомнила старое пророчество. «Это знак судьбы, о котором говорила графиня, – воскликнула она. – Мы теперь с этой розой одной крови». Через несколько дней подруга Анны, прогуливаясь по саду, пришла в ужас, обнаружив, что «куст белых роз покрылся белыми наростами». В тот же день ей сообщили, что во время гастролей в Гааге скончалась великая русская балерина Анна Павлова.

«Дом-сказка». Английский проспект, 21 / улица Декабристов, 60. 1910-е годы

Сохранилась легенда о том, что, умирая, Анна Павлова попросила принести ей костюм лебедя. Если это так, то остается только удивляться тому, как правы были современники, называя великую балерину «Вечно живым умирающим лебедем».

На самом деле Анна Павлова скончалась в Гааге, во время гастролей, 23 января 1931 года от пневмонии. Несмотря на желание балерины вернуться на родину, урна с ее прахом находится в закрытом колумбарии крематория Голдерс-Грин, в Лондоне. Рядом с ней покоится прах ее верного друга, мужа и импресарио Виктора Дандре.

«Дом-сказка». Английский проспект, 21 / улица Декабристов, 60. Современный вид

Кроме Мариинского театра, в котором служила Анна Павлова, память о ней сохраняет малоприметный доходный дом № 21 на Английском проспекте, построенный в 1909–1910 годах по проекту малоизвестного петербургского зодчего А. А. Бернардацци. В свое время этот дом в народе назывался «Домом-сказкой». Такое прозвище он получил за причудливое смешение различных романтических стилей – от намека на готику до псевдорусского. Сочетание яркой мозаики и природного камня в облицовке фасадов позволили архитектору создать на фоне рядовой застройки старой Коломны волшебное зрелище, напоминавшее ослепительную театральную декорацию.

Близость Мариинского театра в значительной степени определила состав первых жильцов этого примечательного дома. В основном это были театральные служащие и актеры. Здесь жила и великая русская балерина Анна Павлова, давшая дому еще одно фольклорное имя: «Дом Анны Павловой». Бывали здесь балетмейстер Михаил Фокин и поэт Самуил Маршак, крупнейшие профессора Консерватории, композиторы, актеры, режиссеры.

В блокадном 1942 году в доме произошел пожар, который за несколько дней уничтожил большую часть здания. Тушить было некому. Послевоенный ремонт свелся к возведению стен на старом фундаменте, без восстановления внешнего облика. Строгая, более чем скромная архитектура отстроенного дома уже ничем не напоминала сказочную композицию, рожденную в живом воображении зодчего. Однако воспоминания о «Доме-сказке» столь устойчивы, что и сегодня жители Коломны именно так называют ничем не примечательный дом на углу улицы Декабристов и Английского проспекта.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.