Угрюмый край

Угрюмый край

Так неужели всё дело в исторической ошибке, в заблуждении, которое так легко исправить? Легко зайти на сайт, скажем, проекта «Русский генофонд» и узнать, что русские, украинцы и поляки напрасно проливали братскую кровь. Мы и внешне похожи друг на друга, потому что в самом деле происходим от общих предков. Увы, наука не может положить предел вражде именно потому, что национальная принадлежность определяется не генами, а воспитанием и культурой. Генетика помогает нам лучше узнать свое и чужое этническое прошлое, но не в силах изменить ход истории.

Ромен Гари говорил о себе: «У меня нет ни капли французской крови, но в моих жилах течет кровь Франции». То же самое мог бы сказать о себе Георгий Эфрон. Князь Петр Иванович Багратион (грузин, возможно, с примесью персидской «крови»), судя по его письмам, был, вне всякого сомнения, русским человеком. В наши дни его назвали бы «русским националистом». Такими же «русскими националистами» предстают Владимир Иванович Даль (сын обрусевшего датчанина и немки) и Орест Федорович Миллер («чистокровный» остзейский немец, воспитанный в русской православной семье). Под стать им и Анна Григорьевна Сниткина (в замужестве – Достоевская), которая была дочерью украинца Григория Снитко и Анны Марии Мильтопеус, шведки из финского Або. Но в ее дневнике и мемуарах нет и тени симпатии к Швеции или к Малороссии.

Миф о финском происхождении русских отражал не подлинную этническую историю, а сложившуюся реальность. В XIX веке различия между русскими и украинцами были для всех очевидны. Эти различия требовалось как-то обосновать, разъяснить, в том числе и самим себе. Идея о финском происхождении русских («москалей») объясняла все различия. Она относила два близких народа не только к разным языковым семьям, но к разным расам, ведь в гоголевские времена даже ученые еще путали лингвистические классификации с антропологическими.

В наши дни слово «финн» в русском языке звучит по меньшей мере нейтрально. Оно ассоциируется с богатой, благоустроенной, вполне европейской страной. Но в первой половине XIX века «финн» – синоним дикаря. Для образованных европейцев финн – азиат, далекий от цивилизованной Европы. Не для одного лишь Гоголя «чисто финская» песня была «угрюмой», «дикой», «нередко каннибальской». Но ведь и Пушкин бросит мимоходом: «приют убогого чухонца» – и назовет ни в чем не повинного финского рыболова «печальным пасынком природы».

Финно-угорские племена жили рядом с русскими много веков, приняли многое из русской культуры, но так и не были ассимилированы. А собственно финнов немало жило и в окрестностях Петербурга, и в столице. В царствование Александра I Россия завоевала всю Финляндию. Финны, предпочитавшие привычное шведское господство русскому, оказали упорное сопротивление, вели партизанскую войну, сжигали собственные деревни, уничтожали склады с продовольствием, заваливали дороги бревнами и камнями. Когда финским партизанам удавалось захватить русский госпиталь, раненых убивали безжалостно. Для просвещенного XIX века такая война была чрезмерно жестокой. Тогда волей-неволей русские и познакомились с Финляндией, с ее бытом, с обычаями. Финны представлялись русским офицерам людьми грубыми, были «невежественны почти до дикости, суеверны и мстительны до крайности». Всё финское произвело на русских впечатление если не отталкивающее, то крайне неблагоприятное: «Те из образованных людей, которые теперь с гордостью или удовольствием называют себя финнами, т. е. финляндцами, тогда бы обиделись, если б их назвали финнами. Каждый, имевший притязание на образованность или на значение, называл себя шведом»[1084], – вспоминал Фаддей Булгарин, участник войны 1808–1809 годов.

Не лучше жили и родственные финнам эстонцы. Русские и поляки в то время не были избалованы изобилием и комфортом. Офицеры-дворяне обычно знали быт своих крестьян, их бедность, нередко и нищету, но даже их поразило убожество «чухны». Эстонцы жили в ригах – сараях для сушки снопов, разумеется, курных. В этих жилищах эстонские дети резвились вместе с поросятами и телятами. «Смрад нестерпимый и на немощеном полу грязь, как на дворе»[1085]. Хлеб и селедка были для эстонцев уже редким лакомством. Повседневную эстонскую пищу не решались пробовать даже солдаты.

Для украинца, южанина, даже настоящий, не мифологизированный финн представлялся существом неприятным. Разница темпераментов и стереотипов поведения неизбежно вела к этой неприязни. А в историческом сознании украинского народа финны и Финляндия связаны с целой цепью зловещих ассоциаций. На финской, чухонской земле стоит ненавистный Петербург. В Финляндии во время Северной войны воевали малороссийские полки – Черниговский, Нежинский, Гадячский и другие. Воевали там и «несколько тысяч Сечевских Козаков, и с ними Компанейцев и Сердюков пехоты»[1086] (компанейцы и сердюки, соответственно, – конные и пехотные наемные полки, сформированные гетманом).

Для украинцев Северная война была непонятной, чуждой, абсолютно ненужной. Война против турок – другое дело. «Бог и Святое писание велит бить бусурменов». А еще лучше – война против поляков. Вместо этого пришлось воевать с далекими шведами среди непроходимых лесов, холодных озер и бескрайних болот, где даром положили свои кости малороссийские козаки.

Но другая ассоциация будет страшнее Северной войны. Строительство Ладожского канала и миф о строительстве Петербурга.