Великая иллюзия

Великая иллюзия

Русификация украинской элиты, успешная карьера малороссиян в империи, близость русского и украинского языков, общность веры, память о наследии Древней Руси – всё это создало великий миф о единой русской нации, большой русской нации или триедином русском народе. О народе, который объединил русских (великороссов), украинцев (малороссиян) и белорусов. О едином народе говорили и писали идеологи-государственники, причем взгляды консерватора Николая Устрялова почти не отличались от взглядов декабриста Павла Пестеля. Разница лишь в том, что будущий декабрист и несостоявшийся диктатор в своей «Русской правде» нашел пять «оттенков» коренного русского народа.

1. Россияне (собственно русские);

2. Белорусцы;

3. «Малороссияне, населяющие Черниговскую и Полтавскую губернии»;

4. «Украинцы, населяющие Харьковскую и Курскую губернии»;

5. «Жители Киевской, Подольской и Волынской губерний, называющие себя руснаками»[1476].

Таким образом, украинский народ Пестель разделил на три ветви, хотя этнографические и лингвистические различия даже между «руснаками» и «малороссиянами» и тем более между «малороссиянами» и «украинцами» (то есть жителями Слободской Украины) были незначительны.

Имя русского историка Николая Герасимовича Устрялова никак не обойти в нашей книге. Сын дворового человека, он сделал блистательную карьеру: профессор Петербургского университета, академик Петербургской Академии наук, придворный историограф, дважды лауреат Демидовской премии. В 1847-м Устрялов издал «Историческое обозрение царствования императора Николая I», чем закрепил свое положение историка официального, придворного и консервативного. Своего положения он достиг не только благодаря природным способностям. Немалую помощь оказала ему дружба с министром просвещения – графом Уваровым. Сын дворового человека Устрялов и аристократ, русский европеец Уваров были единомышленниками.

Николая Герасимовича Устрялова теперь считают едва ли не соавтором «теории официальной народности» и, что важнее для нас, идеи «большой русской нации».

Карамзин очень мало писал о Западной Руси. Полевой вовсе показывал малороссиян особым народом, весьма отличным от русских. В курсе лекций академика Устрялова немало страниц посвящено именно Западной Руси. Подробно описана борьба вокруг униатства, эпоха Богдана Хмельницкого и Руина. Устрялов не делал различий между русскими Литвы и Москвы, западными и восточными. Жители Западной Руси для Устрялова – те же русские, которые веками боролись против польского ига и мечтали воссоединиться с единоверным и единоплеменным русским народом. Жители Западной (Литовской) Руси сохранили не только свою национальность, но и, в большинстве своем, даже православную веру, хотя «польское иго было тягостнее татарского».

Устрялов с симпатией писал о вождях народных восстаний (антипольских и антиуниатских) – Наливайко, Павлюке, Острянице, Тарасе Трясило, даже о Сагайдачном и, конечно же, о Хмельницком. В глазах Устрялова все они – русские люди.

По курсу лекций Устрялова «Русская история» (в четырех и пяти томах) учились студенты в университете, а гимназисты штудировали его «Начертание русской истории для средних учебных заведений».

Со временем идея этой единой и большой русской нации будет несколько развита: нация не едина, а состоит из трех «народностей», «ветвей» или даже «оттенков».

Николай Устрялов и Михаил Катков настаивали на единстве русской нации, русской истории, русского языка и обвиняли тех, кто отрицал это единство. Устрялов ополчился на «Историю русского народа» Николая Полевого, Катков довольно резко полемизировал с Костомаровым. В конце XIX века идея о триедином народе стала общепринятой, зафиксированной в официальных документах и в энциклопедии Брокгауза и Ефрона[1477]. Общепринятой именно потому, что обосновывала единство российского государства.

Роль Николая Герасимовича Устрялова здесь была невелика. Он был серьезным ученым, завоевавшим авторитет в научном мире еще до того, как стал официальным историографом, подобно Карамзину. Специалисты более всего ценили подготовленные Устряловым публикации источников[1478]. Но, в отличие от Карамзина, сочинения самого Устрялова никогда не пользовались особенным успехом у публики. Даже многотомную «Историю царствования Петра Великого», главный труд Николая Герасимовича, читали мало. Его влияние на читателя несопоставимо не только с Карамзиным, Соловьевым, Ключевским, но и с Костомаровым.

Среди учеников этого апологета «теории официальной народности» были Чернышевский, Добролюбов, Писарев, а также их многочисленные поклонники, читатели «Современника» и «Русского слова». Но чему они у него научились? Чернышевский, между прочим, считал украинцев особым народом, о чем знает всякий, кто прочитал хотя бы его знаменитую статью «Национальная бестактность».

Успех идеи у русского народа связан не с личностью того или другого историка, публициста и даже политика, а с вполне очевидным соблазном: нет украинского народа – нет и оснований для сепаратизма.

Читатель этой книги, я надеюсь, уже убедился в том, как далеко было это представление от реальности. За ошибки и заблуждения приходится платить подчас дороже, чем за преступления. О цене этой ошибки расскажем как-нибудь потом, а пока проверим наши наблюдения. У историка нет возможности проверить свою теорию экспериментально. Но он может сравнивать и сопоставлять.

Одновременно с мифом о единстве трех восточнославянских народов (или, как сейчас пишут, «проектом большой русской нации») на Балканах появились пансербизм, панхорватство и югославизм.

Сербский ученый Вук Караджич в своей программной статье «Сербы все и повсюду» доказывал, будто сербы – это почти всё славянское население Балканского полуострова, кроме болгар. Неважно, что эти разноплеменные «сербы» принадлежат к трем разным верам. Неважно, что называют себя не сербами, а, скажем, хорватами, славонцами[1479], словенцами, – всё равно они все сербы. Караджич был не одинок. Издававшаяся в Австро-Венгрии сербская газета Srbobran писала о том, что хорватского народа не существует в природе. Люди, называющие себя хорватами, – это окатоличенные сербы. Идея оказалась долговечной, переходила из сочинения в сочинение, стала общепринятой для сербских националистов. Одна из монографий известного сербского историка Николы Жутича так и называется: «Сербы – римские католики, так называемые хорваты»[1480].

Со своей стороны, хорватский националист Анте Старчевич считал всё славянское население Балканского полуострова, исключая тех же болгар, хорватами. Словенцы – это хорваты-горцы. Боснийские мусульмане – те же этнические хорваты, более того, они составляют «самое благородное дворянство, которое только знала Европа»[1481]. А православные хорваты совершенно зря называют себя «позорным сербским именем». Сербия – это всего лишь историческая область, часть хорватских земель. Само слово «серб» производили от латинского servus (раб). Старчевич и его сторонники создали Партию права, отсюда их название – «праваши». Праваши обвиняли австрийские власти в том, что те искусственно создают сербов, подкупают бесчестных людей и заставляют их называться именем несуществующей нации.

Кроме этих национальных идеологий в XIX веке появился и югославизм, только вот что он собой представлял? Сербов до Первой мировой войны югославизм мало интересовал. Они создали даже два своих национальных государства (Сербию и Черногорию, черногорцы считались частью сербского народа) и последовательно их расширяли, насколько это позволяла внешнеполитическая обстановка. В Хорватии ситуация была другой.

Бо?льшая часть хорватских земель (а после фактического присоединения Боснии и Герцеговины в 1878 году – все земли) находилась под властью Габсбургов. Но империя Габсбургов была очень сложным образованием даже до превращения Австрии в Австро-Венгрию в 1867 году. Хорватия и Славония были в унии с Венгерским королевством. Габсбурги этими землями управляли не только как хорватские, но и как венгерские короли. В собственно венгерской области Бачка (Воеводине) еще с конца XVII века осели многочисленные переселенцы из Сербии. Сербы и хорваты жили и на Военной границе, охраняя земли империи от турок. В такой сложной ситуации сербам и хорватам нередко приходилось заключать союзы, чтобы противостоять и немцам, и венграм.

За тридцать лет до появления первых сочинений правашей хорватская интеллигенция начала бороться против культурного влияния венгров, взяв в союзники и сербов. Чтобы не ссориться, решено было даже не использовать слова «сербы» и «хорваты», а изобрести искусственное, книжное понятие – иллирийцы, по названию населения древней римской провинции. Иллиризм – ранний вариант хорватского югославизма – продержался около четверти века, однако договориться об общем имени так и не удалось. Сербы помнили, что они сербы, хорваты оставались хорватами. Позднее идеолог хорватского югославизма, президент Югославянской академии наук и искусств Франьо Рачкий считал, что хорватам и сербам, а возможно, и другим славянским народам Балканского полуострова, только предстоит со временем слиться в один народ.

Казалось бы, золотой век югославизма должен был наступить после Первой мировой войны, когда все славянские народы Балканского полуострова (кроме болгар) объединились в Королевство сербов, хорватов и словенцев. В 1929 году это государство будет переименовано в Югославию. На самом же деле создание югославского государства уничтожило последние иллюзии романтического югославизма. Сербы смотрели на новое государство как на большую Сербию, где вся власть должна принадлежать им по праву победителей[1482]. Почти весь хорватский народ объединился под знаменами Хорватской крестьянской партии, которая несколько лет даже не признавала конституции королевства. Интересы словенцев представляла Словенская народная партия, боснийских мусульман – Югославянская мусульманская организация, сербов – Сербская радикальная партия. В Скупщине (парламенте) шли споры и даже драки. Однажды черногорский депутат-радикал достал револьвер и расстрелял руководство хорватской оппозиции, смертельно ранив лидера Хорватской крестьянской партии Степана Радича. После этого хорваты создали свою террористическую организацию (сначала «Хорватский домобран», то есть хорватский ополченец, потом «Усташа»[1483] – повстанец) и приступили к вооруженной борьбе против югославского государства. Ее жертвой пал король Александр. Фактически всё время от создания первого югославского государства 1 декабря 1918 года до его гибели в апреле 1941-го не прекращалась череда политических кризисов, не раз государство стояло на грани развала. Когда немецкие войска входили в Загреб, их приветствовали хорваты, получившие из рук итальянцев и немцев даже свое государство – Независимое государство Хорватию. А в Македонии оккупационные болгарские войска встречали как освободителей. Толпы народа кричали: «Христос воскресе! Македония воскресе!» (оккупация пришлась на Пасху 1941 года).

Вторая Югославия, созданная уже коммунистами, прожила дольше первой благодаря гибкой и дальновидной политике Йосипа Броза (Тито), который создал вместо унитарной Югославии федерацию из шести республик, права которых неуклонно расширялись, пока, наконец, по конституции 1974 года, федерация не стала приближаться уже к конфедерации. Однако и эта мудрая политика не спасла страну от распада по границам национальных республик.

Единая югославская нация никогда не существовала. В лучшем случае на нее смотрели как на идеал, которого когда-нибудь удастся достигнуть. В худшем – югославизм маскировал сербский или хорватский национализм.