«На Петровке, в доме г-жи Раевской»

«На Петровке, в доме г-жи Раевской»

Еще один известный в Москве модный магазин принадлежал Антону Ивановичу Монигетти и его жене Шарлотте Осиповне и существовал около трех десятилетий на Петровке.

В Центральном историческом архиве Москвы сохранилось дело 1812 года «О наведении справок о швейцарском подданном Монигедт Антоне для выдачи разрешения на поездку в С.-Петербург». Пристав Тверской части рапортовал в Управу благочиния, что иностранец вел хороший образ жизни, не имел за собой особого надзора и потому не имел никаких препятствий к выезду в столицу⁵²². В декабре следующего года «Московские ведомости» сообщали: «Антоний Монигетти, приехавший недавно из Санкт-Петербурга… открыл лавку на Петровке, в приходе Рождества Богородицы, что в Столешниках, в доме ея высокоблагородия надворной советницы Марьи Антоновны Раевской. и продает разные иностранные вина, одеколон настоящий, разные лучшие духи, помаду, прованское масло, уксус, санкт-петербургской Лазаревой фабрики шоколад, а также можно найти и шоколадницы, все по самым сходным ценам»⁵²³. Лавка торговала стальными перочинными ножиками, бритвами и ножницами, настоящими римскими струнами для скрипки, виолончели и контрабаса, английскими барометрами и термометрами, черепаховыми гребнями для волос и даже цветочными луковицами⁵²⁴.

Вскоре торговец вступил в русское подданство, в рапорте пристава Тверской части от 15 мая 1816 года засвидетельствовано: «Живущий в сей части швейцарской уроженец города Биаска Антон Монигетти с билетом данным из Московской управы благочиния и поведения хорошаго, о чем представил от московских купцов… при сведении своем свидетельство а потому на вечное России подданство приведен к присяге»⁵²⁵. Антон Монигетти состоял купцом 3-й гильдии, имел 28 лет от роду и был женат на 21-летней Шарлотте Осиповне⁵²⁶.

Антон Иванович осел в доме М.А. Раевской на несколько десятилетий. В маклерской книге 1817 года сделана запись: «Иностранец Антоний Монигетти нанял в доме госпожи надворной советницы Марьи Антоновны Раевской, состоящем Тверской части под № 100, во флигеле верхний и нижний отделения с винным подвалом, с двумя погребами и напогребицами, с двумя каретными сараями и одной конюшнею взойдя в ворота на левой руке впредь на пять лет ценою за каждый год три тысячи семьсот рублей ассигнациями»⁵²⁷.

Заведение четы Монигетти именовалось Швейцарским магазином и предлагало широчайший выбор товаров; тут можно было найти разнообразные чепчики, итальянские соломенные шляпки, дамские касторовые шляпы с перьями, перья страусовые и марабу; кисейные, шерстяные, кашемировые платья, бальные газовые платья, бурнусы, атласные палантины, атласные, кисейные и бархатные канзу, модести, шарфы и шали, блондовые шарфы и косынки, шелковые, филейные, тюлевые и буфмуслиновые мантильи, вуали, фартуки и колоретки, шелковые чулки для дам и мужчин, перчатки, материи для платьев, модные кисеи, блонды и брюссельские кружева различной ширины, французские корсеты.

Карл Брюллов. Портрет И.А. Монигетти (сына Антона Ивановича)

Сюда завозились разнообразные детские вещи и товары для мужчин – батистовые и полотняные сорочки, галстуки, манишки и пуговицы для них, модные жилеты, батистовые шейные и карманные платки, бумажники; а также шкатулки для женских рукоделий и для дороги, дорожные мужские туалеты, бронзовые столовые часы и фарфоровые сервизы. В магазине предлагали ридикюли, веера и бижутерию – диадемы, черепаховые гребни, пряжки, серьги, броши, подвески, колье и браслеты, булавки, бусы «сходные с настоящим жемчугом», в 1828 году завезли кресты а-ля Жаннет, в 1833 году – «серьги и браслеты чугунные, называемые Фер-де-Берлен, и разные чугунные вещи». Дамы могли порадовать себя разнообразными косметиками – лавандовой и альпийской водой, душистым неаполитанским мылом, свежей огуречной помадой для лица, римской водой, «от которой содержатся волосы в величайшей чистоте», которая также способствовала их росту и придавала приятный запах и глянец, или новыми духами. Для мужчин имелся выбор охотничьих ружей и пистолетов фабрики Лепажа⁵²⁸. Здесь же выполняли заказы по пошиву приданого. Что касается белья, то этот адрес считался едва ли не лучшим в Москве. Справочная книжка на 1826 год рекомендовала: «Охотники и охотницы до хорошего белья могут покупать его… у Монигетти в Швейцарском его магазине, который выписывает оное прямо из Парижа; также принимает работу и по заказу»⁵²⁹.

Клятва на верность российскому самодержцу, которую давали при получении русского подданства

Чертеж усадьбы Раевских в Москве на Петровке, 12–16. 1834 г.

Ремесленники и торговцы бойко извлекали прибыль из любого нерядового происшествия. В конце 1825–1826 году французские мастера заполнили рынок (вероятно, в первую очередь в России) вещами, связанными с кончиной русского императора Александра I и восшествием на престол Николая I. В Москву, Орел и Киев завезли «самыя новейшия и щеголеватейшия» парижские новинки – черные пояса и браслеты а l’Alexandre с серебряными фермуарами и пояса и браслеты а la Nicolas. Эти вещицы продавались в Москве в магазинах Риса, Буаселя, Монигетти и Цихлера (вероятно, имеется в виду магазин Доминика Сихлера на Большой Дмитровке), а иногородние дамы могли получить обновку по почте, для этого им следовало обратиться к г-ну Монигетти и приложить 30 рублей ассигнациями. В рекламе утверждалось, что «все в новом роде, изящно, просто и нарядно. Заботливость дам иметь сии приборы служит им лучшею похвалою. <…> Должно сказать, что вкус, самый разборчивой, виден как в изобретении, так и в отделке сих прекрасных приборов»⁵³⁰.

Магазин имел свой круг покупателей и своих должников. В 1834 году мастерская шила все необходимое к свадьбе дочери московского почт-директора Кати Булгаковой с Павлом Соломирским⁵³¹. Дочь княгини Е.Р. Дашковой Анастасия Михайловна Щербинина (1760–1831), по признанию современников, была прекрасно образованна и обладала великолепным вкусом, но часто делала долги, что всегда огорчало и сердило ее просвещенную родительницу. В Центральном историческом архиве Москвы в фонде канцелярии московского генерал-губернатора сохранились дела 1819 и 1820 годов «О просьбе московского купца Антона Монигетти взыскать деньги с бригадирши Щербининой». Настасья Михайловна задолжала купцу 2497 рублей 80 копеек и никак не могла расплатиться: после первой жалобы «она объяснением отозвалась, что в наличности денег не имеет, а обязуется заплатить в непродолжительном времени, до того же обеспечивает иском с санкт-петербургского купца Степана Усачева»⁵³², а при повторном разбирательстве «письменно отозвалась, что ныне заплатить за неполучением из вотчины ея оброку не может, а не преминет отдать вскорости, до того же времени представила в обеспечение сей претензии недвижимое имение, состоящее в Новгородской губернии Череповецкого уезда в деревне Коротовой»⁵³³.

Вероятно, в магазин приходили покупатели с разным уровнем достатка. Такое предположение основано на анализе рекламировавшегося перечня изделий: тут соседствовали дорогие мериносы, изделия из атласа, газа или батиста, итальянские соломенные шляпы, платки из шерсти горных коз тибе, недешевые перья, блонды и кружева с вещами среднего качества – например, с платками и шалями из третьесортного шелка бур-де-суа⁵³⁴. Да и бусы, «сходные с настоящим жемчугом», навряд ли предназначались для состоятельных клиентов.

Согласно ведомости 1837 года, в мастерской числилось 3 работника и 10 учеников⁵³⁵. Приказчиком в магазине служил бельгиец Матвей Иосиф Леклерк. Матвей прибыл в сентябре 1833 года «из-за границы к С. Петербургскому порту… на пароходе Николай I… с братьями Томасом и Шарлем»⁵³⁶. Оттуда они направились в Москву и «остановились Тверской части в доме г-жи Раевской у купца Монигетти, из них Томас и Шарль. переехали Мясницкой части в дом графа Шереметева»⁵³⁷. Аккуратные ежегодные ведомости тайного надзора сообщают, что к концу 1842 года Матвею исполнилось 37 лет, при нем находились его отец, мать, жена и двое детей⁵³⁸, то есть практически все семейство, включая родителей, приехало в Россию. Жена Маргарита Леклер тоже трудилась у Монигетти, затем приняла русское подданство и в январе 1842 года вступила в московское купечество по 3-й гильдии⁵³⁹. Она открыла собственный магазин Au corbelli de manage в доме князя Голицына, где шилось разнообразное белье, батистовые рубашки для свадьбы, детское платье, корсеты и многое другое. Из ее рекламы мы знаем цену на «носовые батистовые платки» – от 15 до 100 рублей ассигнациями⁵⁴⁰.

В 1823 году Швейцарский магазин предложил необычную услугу: некий итальянец Талмафери из Милана, «уезжая скоро из Москвы в свое отечество», брался «удовлетворить каждую из особ, которая пожелает иметь родословие свое и своих предков, также и герб своей фамилии, сделав выписку из знаменитой библиотеки, существующей для сего в одном городе Милане и известной во всей Европе своею верностию на счет существования каждой фамилии». Заинтересовавшиеся записывались в специальную книгу в магазине Монигетти, у которого могли увидеть образец герба. Услуга стоила 40 рублей ассигнациями и оплачивалась после выполнения заказа, который обещали доставить в пятимесячный срок. Иногородние граждане могли обратиться к Антону Ивановичу во время Коренной ярмарки в Курской губернии, куда он собирался выехать вместе со своим магазином⁵⁴¹.

В конце 1830-х годов хозяева магазина ограничили свой ассортимент бельем, дамскими уборами и косметикой⁵⁴². А весной 1842 года магазин перешел к новой владелице – Елизавете Вильям, о чем сообщила сама Шарлотта Осиповна в газетном объявлении, выразив признательность своим постоянным покупателям и представив новую хозяйку: «Г-жа Монигетти, имевшая после продолжительного двадцатисемилетнего времени свой магазин, состоящий в изделии всякого белья и продаже всяких модных новостей, в доме г-жи Раевской, честь имеет известить почтеннейшую публику, что, оставляя ныне торговлю, передала свой магазин госпоже Вильям, урожденной Массон, и сим пользуется изъявить свою благодарность всем почтеннейшим покупателям, которые до сих пор удостоили ее своим доверием, и просит покорнейше почтенных особ продолжать сиё доверие г-же Вильям, недавно приехавшей из Парижа, где она имеет сношение с лучшими заведениями, касающимися до нового вкуса модных изделий, и ручается вперед, что оная г-жа Вильям всевозможное старание употребит поддержать славу, приобретенную моим магазином, и усердием своим и знанием всякого изделия, касающегося до сего магазина, будет стараться удовлетворять Почтеннейшую Публику своею аккуратностию и выбором товаров новейшего вкуса»⁵⁴³.

В середине 1840-х годов Шарлотта Осиповна и Антон Иванович перебрались на новую квартиру – в дом генеральши Бартоломеус на Большой Дмитровке. По-видимому, они и там вели небольшую торговлю, в газетах объявлялось о распродажах косметических товаров, письменных приборов, подарочных бронзовых вещей, кашемировых платьев, французской кисеи, батистовых платков⁵⁴⁴. В городском справочнике 1852 года упомянут их магазин дамских мод и уборов в доме Глебова-Стрешнева на Большой Дмитровке⁵⁴⁵.

Шарлотта Осиповна выезжала за границу уже не по торговым делам, а к минеральным водам – в Эксля-Шапель или немецкий город Ахен⁵⁴⁶. Антона Ивановича не стало в 1857 году⁵⁴⁷. В апреле следующего года в «Ведомостях Московской городской полиции» объявлялось: «По случаю отъезда, в квартире г. Монигетти, на Большой Дмитровке в д. г. Бартоломеус, продолжают продавать с большою уступкою: шкафы для одежды, буфет, столовые часы, сервиз французский, белье, дрожки и проч., также отд[ается] внаймы дача в Петровском парке, с фруктовым садом и полисадником»⁵⁴⁸. Распродав все лишнее имущество, вдова в сопровождении сына Иосифа и лекарского помощника (коллежского регистратора) Андрея Тимофеевича Успенского отправилась в Германию и Бельгию⁵⁴⁹.

Наши герои не сторонились и общественной жизни города. Осенью 1830 года в Москве свирепствовала холера. Во всех частях Первопрестольной на частные пожертвования горожан были устроены временные больницы. В пользу Тверской лечебницы поступило 105 рублей монетой от московского купца Сихлера⁵⁵⁰. Антон Монигетти оповестил москвичей, что «продает известный уксус под названием Четырех разбойников, и долгом себе поставляет по нынешним обстоятельствам продавать его за самую умеренную цену, а именно стклянка 3-х унций 1 руб. 50 коп., которую продавал в прежнее время по 4 р.; неимущим же людям, которые жительство имеют в Тверской ч[асти], по представлении свидетельства из полиции, будет выдаваем от него безденежно»⁵⁵¹. Уксус предназначался для очищения воздуха в помещении, для обработки одежды и втирания в руки и виски перед выходом на улицу. Кроме трех сотен бутылок, предназначенных для бедных, торговец передал еще 50 штук для Тверской больницы.

В 1839 году Антона Ивановича Монигетти избрали присяжным попечителем Московского коммерческого суда⁵⁵². Кроме того, он являлся членом Швейцарского благотворительного общества, учрежденного в конце 1830-х годов⁵⁵³.

Шарлотта Осиповна и Антон Иванович вырастили троих сыновей: Ипполита, Федора и Осипа. Родители связывали будущее своих детей с торговой деятельностью, но вместе с тем постарались дать им разностороннее начальное образование. Мальчики Монигетти провели первые годы учения вместе с будущим писателем Дмитрием Григоровичем, мать которого определила сына «не столько в пансион, сколько в семейство порядочных, вполне надежных людей». Дмитрий Васильевич Григорович находился в пансионе у Монигетти с июня 1833 года по январь 1836-го⁵⁵⁴.

Приведем воспоминания писателя об этом времени с минимальными сокращениями. «В Москве… существовал на Петровке известный французский модный магазин г-жи Монигетти; у содержательницы магазина было три сына; желая дать им образование, но вместе с тем желая, чтоб оно обошлось дешевле, она придумала брать к себе на дом воспитанников; за известную годовую плату они пользовались помещением, столом и уроком. <…>

Г-жа Монигетти была женщина умная, бойкая, привыкшая командовать, особенно над мужем, но, в сущности, имела доброе сердце и обращалась с нами по-родительски. Не следовало ей только противоречить; она сама говорила, что тогда горчица подступает ей к носу; голос ее в таких случаях раздавался по всему дому, и все мгновенно затихало как перед бурей; но «горчица отходила от носа» – и снова все шло обычным порядком.

Муж ее, родом итальянец, содержал в том же доме погреб иностранных вин и отличался голубиною кротостью нрава; он занимал в квартире жены крошечную комнату и редко показывался, проводя свободное время в обществе соотечественников – певцов, музыкантов, артистов всякого рода, приезжавших в Москву.

К уходу за нами приставлена была пожилая женщина, Катерина, образец доброты, тип слуг старого времени. Она вынимала нас из ванны, кутая в теплую простыню, уносила на руках и укладывала в постель, заботливо прикрывая одеялом.

<…> Кроме трех сыновей Монигетти, посторонних воспитанников было шестеро. Четверо из них принадлежали семействам французских коммерсантов, основавшихся в Москве с двенадцатого года; русских было только двое: я и Попов, поступивший потом в отделение восточного факультета при Министерстве иностранных дел, назначенный после окончания курса консулом в Яссы, потом генеральным консулом в Марсель и окончивший дипломатическую карьеру послом в Пекине. Все мы были почти одного возраста, кроме старшего сына Монигетти, которому было уже пятнадцать лет; он готовился для поступления в Академию художеств и впоследствии сделался известным рисовальщиком и архитектором.

Несмотря на разность наших специальностей и состояний, мы жили весьма дружно; говорю «состояний» потому, что даже в нашем детском кругу исключительно, кроме меня и Попова, оно имело большое значение; всем давали деньги на театр, удовольствия, покупку сластей во время прогулок; у детей Монигетти, которым родные и знакомые имели обыкновение дарить деньги в дни именин и рождения, были накоплены маленькие капиталы. <…>

Г-н де Метраль, главный руководитель в нашем образовании и живший в том же доме, родом из французской Швейцарии, был видный, рослый, белокурый красавец лет тридцати пяти; румянец во всю щеку на открытом веселом лице, живая походка, звонкий голос; такая наружность не могла, конечно, принадлежать строгому, сухому педанту; он им и не был, но прежде всего был бонвиван, жуир, весельчак, тщательно скрывавший свои похождения от г-жи Монигетти. Мы все очень его любили, несмотря на привычку прогуливать линейку по нашим плечам. Он преподавал едва ли не все предметы, в числе которых главным была мифология. Преподавание происходило, конечно, на французском языке. Раз в неделю являлся учитель немецкого языка, но больше для виду, для счета. Раз также, на один час, приходил русский учитель, чахлый старенький чиновник; только мне и Попову вменялось в обязанность присутствовать на уроке, состоявшем в диктовке, которую к следующему уроку следовало переписать набело.

Графиня Марина Дмитриевна Гурьева, урожд. Нарышкина

Два раза в неделю нас всех гурьбою водили в Строгановское училище рисования. <…>

Артистическое наше образование дополнялось уроком танцев, сопровождавшимся всегда некоторою торжественностью: приглашались знакомые, зажигались жирандоли с восковыми свечами, нам надевали новые курточки, башмаки, и мы выводились в залу. К семи часам являлся старый, лысый скрипач, и вскоре входил танцмейстер г. Бодри⁵⁵⁵, во фраке с необыкновенно высокими буфами на плечах, завитый хохлом и вывороченными, как у гуся, ногами. Раскланявшись с изысканною грацией на все стороны, он устанавливал нас в ряд: сначала учили нас, как входить в комнату, как шаркать ногой, соблюдая при этом, чтобы голова оставалась неподвижной, как подходить к дамской ручке и отходить, не поворачиваясь правым, но непременно левым плечом; затем начинались танцы; французская кадриль едва входила в моду; танцевали больше экосез, гросфатер и обращали внимание на характерные танцы: гавот, матлот и еще какой-то особенно сложный, называвшийся «Швейцарка на берегу озера». Характерным танцам учили, впрочем, только детей хозяев дома и приготовляли их в виде сюрпризов в дни именин отца и матери.

Летом нас переселяли в Петровский парк; там у Монигетти была собственная дача. Здесь нам положительно давалась полная свобода бить баклуши, – разве когда г. де Метраль, нагулявшись досыта в Москве, неожиданно приезжал на дачу и сажал нас за диктовку. Но г. де Метралю это скоро надоедало, и он уезжал, передавая нас на руки дядьке. Мы отправлялись в Петровское-Разумовское, ходили купаться во Всесвятском пруду, наполненном наполовину водой, наполовину разными водорослями, лягушками и пиявками. <…>

К концу моего пребывания у г-жи Монигетти пансион ее стал сам собою распадаться. Старший ее сын был отправлен в Петербург, в Академию художеств, второй поступил в иностранную книжную лавку для изучения этой отрасли торговли; двое иностранных воспитанников уехали за границу для окончания образования. Попов также отправлен был в Петербург для определения в Институт восточных языков»⁵⁵⁶.

Старший сын Ипполит родился 2 февраля 1819 года. Он свободно изъяснялся на русском, французском и итальянском языках. «Воспитанием и первыми познаниями Монигетти обязан матери. Она недурно владела акварелью, хорошо исполняла вышивки по собственным рисункам и старалась привить свое уменье… сыну. Занятия с матерью были Ипполиту по душе и проходили успешно, поэтому, когда мальчику исполнилось десять лет, мать решила предоставить ему возможность серьезно заняться искусством»⁵⁵⁷. Юноша окончил московское Строгановское училище «первым учеником с похвалой», а затем петербургскую Академию художеств, где занимался в архитектурном классе Александра Павловича Брюллова. Ипполит Антонович стал известнейшим архитектором, его постройки украшают Петербург и окрестности, а в 1873 году по его проекту возводился павильон «Русская изба» на Всемирной выставке в Вене⁵⁵⁸. Москва обязана архитектору зданием Политехнического музея. Современники отмечали необыкновенную скромность Ипполита Антоновича, высокие нравственные качества, сердечную верность друзьям и близким, которые уважали и горячо любили его. Будучи архитектором высочайшего двора, Ипполит Антонович близко знал царских особ, членов императорской семьи, многих сановников, однако он никогда не выставлял себя напоказ, а «жил в тесной семейной среде и весь с утра до вечера в продолжении всей своей жизни отдавался исключительно искусству»⁵⁵⁹.

Федор Антонович пошел по стопам родителей, занимаясь торговлей. В 1838 году Антон Монигетти открыл для сына в Москве на Петровке, напротив Кузнецкого Моста, в доме Михалкова (прежде Анненкова), французский книжный магазин, в котором было представлено большое количество французских изданий по литературе, истории, медицине, физике, химии, богословию, мемуарная литература, труды по искусству, большой ассортимент книг для образования и для развлечения юношества, детская литература, атласы и географические карты, журналы для детей и, конечно, модные журналы того времени. Тут же существовал читальный зал для посетителей, принималась подписка на французские газеты и журналы, например, имелась возможность выписать журнал La Brodeuse[20]⁵⁶⁰. Поскольку библиотека для чтения принадлежала частному лицу, за пользование книгами платили, для постоянных читателей существовал полугодовой или годовой абонемент. В 1843 году Федор Антонович и книгопродавцы Готье объединили торговлю, одновременно купив богатую книжную лавку и библиотеку для чтения у А. Семена. Фирма Готье и Монигетти обосновалась в доме Суровщикова на Кузнецком Мосту. «Таким образом из трех книжных лавок составилась одна огромная библиотека, где в десяти залах расположены все произведения прошедшей и современной литературной деятельности Франции, разумеется те, которыя дозволены нашей цензурой. Подписавшимся на получение книг на дом предстоит неисчерпаемый источник чтения; к тому же теперь пренумеранты избегнут продолжительного и неприятного ожидания парижских новостей… потому что каждой новой книги поступает в кабинет чтения столько экземпляров, что читатели могут быть удовлетворены в самое короткое время. Цены книгам очень умеренныя, и нет сомнения, что поручения иногородных и выписка книг из-за границы будут исполняемы скоро и добросовестно»⁵⁶¹. Спустя несколько лет Федор Антонович и Владимир Готье приобрели и типографию Августа Семена, получив в 1847 году разрешение от московского военного генерал-губернатора на ее функционирование, но уже в следующем году Федор Антонович вышел из дела – и типография полностью отошла Готье⁵⁶². В типографии работало 80 человек, которые обслуживали 10 станов, на содержание типографии тратили 30 000 рублей серебром, а годовая выручка составила 37 000 рублей серебром⁵⁶³. В 1853 году Федор Антонович перешел в санкт-петербургское купечество, но каких-либо упоминаний о его деятельности в столице выявить не удалось. Согласно «Адрес-календарю Москвы» на 1873 год, купец 2-й гильдии Федор Антонович Монигетти имел меблированные комнаты в Тверской части – в Кузнецком переулке, дом Шориной⁵⁶⁴.

Книжная лавка Монигетти являлась своеобразным культурным центром. Здесь, например, в сентябре 1846 года выставлялась «Панорама столичного города Москвы и ея окрестностей» французского художника Акария Барона, снятая им с колокольни Ивана Великого. Художник планировал литографировать свое полотно в Париже на шести больших листах, и в лавке принимали подписку на эти литографии⁵⁶⁵. Кроме того, книготорговцы распространяли билеты на различные музыкальные вечера, в 1843 году они продавали билеты на концерты Рубини, гастролировавшего в Москве. В «Записках» А.Я. Булгакова находим «анекдот, довольно смешной, рассказанный… Монигетти», рисующий и нравы эпохи, и характеры наших героев: «Дверь книгопродавца беспрестанно отворялась и затворялась; приходит русский купец, с бородою, в большой шубе, спрашивает:

– Здесь ли билеты продают?

– Здесь!

– А што стоит билетец?

– 15 рублей!

– 15 рублей? Дорогонько-с! Нельзя ли, батюшка, уступочку сделать?

– Да вить не от меня это зависит: не я буду петь, а Рубини, он эту цену назначил.

– Оно так-с, да, право, дорогонько. Послушать-то и хотелось бы, да дорогонько!

Монигетти забавляло простодушие купца, и он, продолжая разговор, сказал:

– Да возьмите билет на хоры, ежели вам дорого кажется.

– Ну! А там какая цена?

– Десять рублей.

– Десять? И на хоры-то десять руб.? Да вить оттуда ничего не услышишь и ничего не увидишь, я чаю?

– Почему же? И видно, и слышно, только жалуются, что на хорах жара ужасная!

– И! Батюшка, это бы ничего. Пар костей не ломит, да 10 рублей, право, дорогонько. Как же! Не уступите ничего? Уж я взял бы билетцы… на 3[-их].

– Да вить я вам уже сказал, что цена 15 руб. и я переменить ее не могу.

– Я понимаю вас. Да вить мы за креслы в театре платим меньше 5 руб., да уж тут я сижу покойно; я место не ищу, а место меня ждет. В Собранье-то ехать надобно, и приодеться, скинуть с себя шубу или шинель, да ежели не рано туда забраться, так и места еще не найдешь. Надобно заплатить 15 руб., а хлопот-то много. <…>

– Вы говорите дельно, но такие певцы, как Рубини, веками родятся!

– Да разве Рубинин-то подлинно так дивно поет?

– Да вы, я чаю, читали про него довольно в статьях из Парижа и Лондона?

– Нет, батюшка, не трафилось никогда. Он, стало быть, француз или англичанин?

– Нет, он италиянец!

– Италиянец! Так-с… Да што он, у вас живет?.. Нельзя ли на него посмотреть? Не поскучайте моими вопросами.

У Монигетти сын – большой остряк, заведывающий книжною продажею, мальчик лет двадцати. Монигетти, чтобы подшутить над купцом, увидя идущего к ним сына своего, который весь разговор подслушал, сказал купцу, указывая на сына своего:

– Да вот и сам Рубини!

– Так это Рубинин-то? – воскликнул купец, потупя на молодого Монигетти глаза, преисполненные любопытства. – Поди-тка, кто бы подумал, что у такова молокососа такой голос! Когда он это успел выучится? Доложите его милости, что у меня жена да дочь, так за трех-то придется вить заплатить 45 руб. Большие деньги! а уж меньших дочек своих да племянника я не возьму, а вить все они у меня страстные охотники до музыки…

– Мусье Рубини говорит, что нельзя, что скорее даром бы вас пустил, ежели бы вы были человек бедный и страстный к музыке.

– Очень его милости благодарен! Ежели в лавку придет ко мне покупать, что нужно, и я даром не отпущу ничего. Всякий живет своим ремеслом, тем, что Бог ему послал. а вы ему только доложите, не отпустит ли он три билета хоть за сорок рублей?

– Мусье Рубини говорит, что нельзя никак.

– Ну! Нечего делать, пожалуйте три билета, да 5 руб. сдачи. Вот вам пятидесятная бумажка.

Монигетти дал купцу три билета и синенькую бумажку. Купец раскланивается, не спуская глаз с мнимого Рубини, и идет к дверям. У молодого Монигетти привычка всё напевать француз[ские] романсы, он вдруг запел: «Oubilons nous!..» Купец хватался уже за ручку, чтобы отворить двери, вдруг остановился, начал слушать, ахнул и, подбежав к Монигетти, сказал с жаром:

– Батюшка! Еще три билета! Вот вам государь мой, еще пятидесятная… Ай да Рубинин! Екой голос! Да еще сквозь зубов пел. Поди-тка, што там будет! Как развернется, да даст волюшку голосочку! Доложите его милости, что уже ладош жалеть не буду. Мое почтение!»⁵⁶⁶

Как следует из воспоминаний Д.В. Григоровича, у семейства имелись родственники. Нам не удалось выявить прямых указаний на какие-либо имена, поэтому упомянем еще двоих носителей этой фамилии, проживавших в Москве. В городских справочниках и газетах упоминался Флориан Антонов Монигетти. Он состоял русским подданным с 1846 по 1866 год, имел жену Франциску Карловну, сына Карла и дочерей Марью и Матильду⁵⁶⁷. Купчиха 3-й гильдии Франциска Карловна в середине 1850-х годов занималась производством шелковой материи на небольшой собственной фабрике в Мясницкой части, у нее служил всего один работник, а годовой доход фабрики составлял 1600 рублей серебром⁵⁶⁸. В газете «Московские ведомости» Флориан Антонович рекламировал свою красильную мастерскую⁵⁶⁹.

Швейцарский уроженец Карл Иванович Монигетти[21] содержал в Москве колбасную лавку. У него продавались различные сорта сыра, французские паштеты, французский же чернослив, итальянские колбасы, голландская сельдь, прованское масло, копченые оленьи языки, крепкий бульон из дичи, вино и прочая снедь⁵⁷⁰. В 1825 году Карл Иванович приведен к присяге на вечное России подданство⁵⁷¹, до 1834 и с 1856 года – мещанин, в 1834–1856 годах – купец 3-й гильдии. Согласно переписи 1834 года, Карлу Ивановичу было 38 лет, он имел сыновей Петра 4 лет и Ивана 6 лет, жену Марью Антонову⁵⁷². К 1850 году семья пополнилась дочерьми Каролиной, Жозефиной и Эльмирой⁵⁷³. Карл Иванович участвовал в городской жизни – в 1840 году служил словесным судьей в Тверской части, за что был отмечен похвальным листом за «прилежное отправление должности и хорошее поведение». В грамоте отмечено, что «он… исправлял означенную должность со всяким рачением, не доводя до. департамента никаких от просителей жалоб и негодования»⁵⁷⁴.

Сын Карла Ивановича Петр продолжил дело отца, в конце 1860-х годов он владел гастрономическим магазином в Кузнецком переулке в доме Засецкой⁵⁷⁵. Иван Карлович выбрал профессию медика, получив в 1854 году звание лекаря⁵⁷⁶. Известно, что уже в следующем году он был женат на некоей Жозефине Осипов-не⁵⁷⁷. В середине 1860-х годов Иван Карлович служил младшим ординатором Екатерининской больницы и младшим врачом в Родильном госпитале при Московском воспитательном доме⁵⁷⁸. Десятилетие спустя он – врач в малолетнем отделении Воспитательного дома⁵⁷⁹. Петр Иванович Щукин писал в «Воспоминаниях» о враче Императорских московских театров малоразговорчивом Иване Карловиче Монигетти, лечившем отца мемуариста⁵⁸⁰. Имя Монигетти внесено в Алфавитный список дворянских родов Московской губернии. В родословном деле перечислены следующие документы: формулярный список действительного статского советника Ивана Карловича (1898), его же грамота на орден Святого Владимира 4-й степени 1882 года, а также аттестат Евгении Ивановны Фумагалли, урожденной Монигетти, о службе воспитательницей (1898)⁵⁸¹.

В недавно опубликованных мемуарах Анны Васильевны Левицкой, рожденной Олсуфьевой, описан печальный случай из его практики. «24 ноября в день св. Екатерины в Елизаветинском институте был бал, – на этот бал поехали Маня, Соня и Таня[22] и Александра Григорьевна[23]. Меня не взяли, так в ландо не было места для пятого. На балу Катя[24] и Таня сидели около одной воспитанницы, недавно вышедшей из госпиталя после скарлатины. Очевидно, ее слишком рано выпустили, когда шелушение не кончилось. Не прошло и трех дней, как Катя, жившая в институте, заболела скарлатиной, и Таня также заболела скарлатиной у нас дома. <…> Танина скарлатина, к счастью, была слабая, и она скоро поправилась, но не то было с Катей. У княжны Ливен[25] был доктор Монигетти, который из страха напугать княжну скрывал от нее опасность. Подходило Рождество, Таня уже давно встала. а Катя все еще лежала с большой температурой. Институт на Гороховом поле, на том конце Москвы, была суровая зима, большие морозы, и трудно было часто туда ездить навещать бедную Катю. Наконец не помню кто, Александра Григорьевна или Маня, поехали в институт и видели Катю, – оказалось, что она совершенно оглохла, температура была высокая и совершенно непонятная. Узнав это, папа послал нашего доктора Владимира Михайловича Иванова узнать, в чем дело. Иванов пришел в ужас – у Кати были все осложнения: дифтерит, гнойный плеврит, воспаление в легких. Он вернулся к нам и сказал: Катя умирает, ее положение безнадежно, надо еще сделать анализ – я подозреваю, что у нее воспаление почек. Мы были в ужасе. Папа созвал консилиум – пригласили известного тогда в Москве доктора Черинова, этот подтвердил диагноз Владимира Михайловича и спросил доктора Монигетти, институтского врача: «Что Вы делаете? Где были Ваши глаза? Вы убили эту девочку». На это этот доктор сказал только: «Я боялся испугать княжну». Хороший доктор, не правда ли? <…> Казалось одно время, что Катя поправится, собирались ей сделать укол, выпустить экссудат из плевры, но беда была еще та, что у нее действительно было воспаление почек. Для почек необходимы были ванны, а из-за воспаления легких и плеврита невозможно было делать ванны. 19 января 1883 года Катя, которая никогда ничем не болела, скончалась»⁵⁸².

Модная картинка

В первой половине 1890-х годов в Петербурге проживал Федор Федорович Монигетти, работавший служащим представительства резиновой фабрики «Богатырь», умер в 1918 году⁵⁸³. Трагическая судьба его сына Константина Федоровича Монигетти в эпоху революции стала предметом недавнего научного исследования, опубликованного в журнале «Родина». Константин Федорович родился 19 марта 1890 года в Петербурге, окончил 1-ю гимназию в Екатеринославе (1908) и Владимирское военное училище (1910). Служил подпоручиком 49-го пехотного Брестского полка в Севастополе. В 1913–1914 годах он учился в Императорской Николаевской военной академии, но образование не закончил из-за начавшейся Первой мировой войны. После революции служил в Красной армии (1919), но при отступлении армии от Киева «остался в городе и перешел на сторону белых»⁵⁸⁴. Впоследствии он объяснял свое бегство из Красной армии необходимостью остаться при больной жене. Перейдя к белым, Константин Федорович вскоре попал под арест за службу у красных, его приговорили к семи годам лишения свободы, но освободили по амнистии за день до взятия Екатеринодара большевиками. Разжалованный в рядовые, он должен был отправиться на фронт, но предпочел покинуть часть. В 1920–1924 годах он жил под чужим именем, пока не был арестован на ярмарке в Нижнем Новгороде по доносу жены. За дезертирство из рядов Красной армии и проживание под чужим именем его приговорили к расстрелу, который во время судебного заседания был заменен пятью годами заключения с лишением прав на три года. Благодаря ходатайству наркома Ворошилова Монигетти подрабатывал литературным трудом⁵⁸⁵. Осенью 1926 года его досрочно освободили, а в следующем году по случаю десятой годовщины революции по амнистии с него сняли судимость. Константин Федорович поселился в Днепропетровске и даже устроился преподавать в горный институт. Но в декабре 1930 года его вновь арестовали и обвинили в контрреволюционной деятельности и организации военного восстания. Виновным он себя не признал, но был приговорен к расстрелу. Родственники обратились к Калинину с просьбой о помиловании. В помиловании было отказано, и сестре Монигетти сообщили о том, что ее брат расстрелян. В 1959 году его вдова обратилась к военному прокурору Киевского округа с просьбой о пересмотре дела и реабилитации мужа. В одном из ее обращений говорилось: «…моего мужа, благодаря итальянской фамилии. считали и сейчас считают иностранцем. <…> Это недоразумение – мой муж русский. Фамилию Монигетти он носил не по отцу, а по отчиму Федору Федоровичу Монигетти. Мать его была уроженка Смоленской области и вышла второй раз замуж за Монигетти Ф.Ф., имея от первого брака двух детей – моего мужа и его сестру, которых он усыновил»⁵⁸⁶. После обращения вдовы дело Константина Федоровича отправили на проверку, в ходе которой выяснилось, что «показания по делу Монигетти ни на чем не основаны, а сам он репрессирован незаконно»⁵⁸⁷.

Из Центрального государственного исторического архива Санкт-Петербурга автору сообщили о материалах, связанных с Лидией Федоровной Монигетти, которая, по-видимому, приходилась сестрой Константину Федоровичу. «В документах архивного фонда Петроградской консистории в метрической книге церкви в честь Рождества Христова на Песках в С.-Петербурге за 1893 год в актовой записи № 120 значится:

Лидия – родилась 17 марта 1893 года, крещена 21 марта 1893 года.

Отец – не указан.

Мать – Анна Яковлева (так в документе), девица, петербургская мещанка.

Православного вероисповедания.

Восприемники: Иван Иванович Скамейкин, петербургский ремесленник, мастер портного цеха, и Марфа Михайлова, девица, петербургская ремесленница портного цеха.

Таинство крещения совершил священник Георгий Полянский с псаломщиком Петром Ужинским»⁵⁸⁸.

В личном деле Лидии Федоровны Монигетти за 1913–1915 годы, сохранившемся в документах архивного фонда Петроградского женского медицинского института, содержатся следующие сведения: «Согласно определению С.-Петербургского окружного суда от 12 марта 1896 года Л.Ф. Монигетти выдано свидетельство о рождении, в котором указаны родители:

Отец – Федор Федорович Монигетти, мещанин города Павловска.

Мать – Анна Яковлевна. Он – реформатского вероисповедания, она – православного вероисповедания. Оба – первобрачные».

В своем жизнеописании от 25 июня 1913 года Лидия Федоровна отмечает: «Когда мне было семь лет, мы переехали из Петербурга в деревню Александровку, которая была расположена недалеко от Царского Села. Здесь прожили мы 2 года… Весной я выдержала [экзамен] в 1 класс Александровской гимназии в Петербурге. Осенью мы переехали в Петербург, и я начала ходить в гимназию. Училась я с самого начала очень плохо, так как за лето все забыла. Через месяц отца перевели в Екатеринослав, и мы все туда переехали… Я поступила в приготовительный класс гимназии Степановой. В приготовительном классе я уже получила первые сведения из естественной истории и очень полюбила этот предмет. В старших классах я увлеклась математикой, особенно геометрией, а потом физикой и космографией. Свою гимназию я очень любила и для меня было большое горе, когда я была принуждена перейти во II-ую городскую гимназию. Туда я попала в VI-ом классе».

В сентябре 1909 года Лидия Федоровна Монигетти поступила в шестой класс Екатеринославской второй городской женской гимназии.

11 июня 1911 года получила аттестат об окончании полного курса гимназии.

6 июня 1912 года Л.Ф. Монигетти выдано свидетельство об окончании 8-го дополнительного класса.

13 июня 1913 года получила удостоверение из Первой екатеринославской мужской гимназии о сдаче дополнительных экзаменов по русскому, латинскому и немецкому языкам, математике и физике.

25 июня 1913 года Л.Ф. Монигетти подала прошение на имя директора Санкт-Петербургского женского медицинского института о принятии ее в число слушательниц.

12 января 1915 года Л.Ф. Монигетти, слушательница III семестра, подала прошение на имя директора Петроградского женского медицинского института об отчислении ее на весеннее полугодие 1914/15 учебного года по семейным обстоятельствам.

1 сентября 1915 года Л.Ф. Алексеева-Попова (урожденная Монигетти) подала прошение на имя директора Петроградского женского медицинского института о принятии ее вновь на III семестр⁵⁸⁹.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.