Историография, обзор литературы и анализ источников

Историография, обзор литературы и анализ источников

Степень изученности. Интерес к феноменальным свойствам антропоморфных предметов и оживленным при помощи магических способов «копиям человека» характерен уже для цивилизаций Древнего Мира, что нашло, например, отражение в древней мелкой пластике (палеолитические Венеры), в мифах о создании Божеством человека из различных природных материалов и в упоминаемых Гомером изваянных из золота «прислужницах» Гефеста [Илиада, песнь XVIII, с. 417–420]. К античности относится и упоминаемое Платоном представление о людях как о куклах-марионетках, управляемых божеством в театре теней [Государство, кн. 7]. Новый всплеск интереса к этой проблематике возник в Средневековье в связи с развитием алхимии и на фоне попыток создания искусственного человека – гомункулуса, что нашло продолжение в легендах о Франкенштейне и Големе [Scholem 1960]. Увлечение в конце XVIII в. автоматами, в том числе заводными куклами, определило «вспышку мифологии куклы в эпоху романтизма» [Лотман 1992]. Например, героиня «Песочного человека» Э. Т. А. Гофмана [Гофман 2000], Олимпия, в глазах обожающего ее Натанаэля – «одеревенелая и неподвижная» и тем не менее «прекрасная статуя» (ср. античную легенду о Пигмалионе, влюбившемся в статую). Образ куклы в своих произведениях использовали Вольтер, В. А. Гете, А. Франс, У. Теккерей, Ж. Санд, Б. Прус, М. Метерлинк и другие известные писатели и драматурги. Именно в этот период куклы становятся важной деталью интерьера [Змеева 2006].

В русской литературе конца XVIII – начала XIX века гофмановский мотив человека-автомата, «живой статуи», куклы [Гофман 2000; Гофман 2008; Голова 2006] нашел отражение в рассказе «Пагубные последствия необузданного воображения» из цикла «Двойник, или Мои вечера в Малороссии» А. Погорельского, где также речь идет о юноше, полюбившем прекрасную девушку-куклу [Погорельский 1987; Турьян 2007]. Символические презентации куклы использовали в своих философских трактатах и эссе И. А. Крылов [НКРЯ: Крылов 1789; НКРЯ: Крылов 1792a, b] и А. Н. Радищев [НКРЯ: Радищев 1792–1796]. Вполне ожидаемой является кукольная проблематика в произведениях, предназначенных для детской аудитории – «Черная курица, или Подземные жители» А. Погорельского (1829 г.) и «Городок в табакерке» В. Ф. Одоевского (1834 г.) [РФПЭР 1987; Нежданные гости 1994]. Хотя указанные произведения и не являются научными исследованиями, в них рассматриваются важные для изучения концепта «кукла» темы: кукла как «модель» или двойник человека, а также ее манипулятивные свойства.

Мотив человека-куклы является сквозным в цикле «Пестрые сказки» В. Ф. Одоевского. В одной из сказок («Сказка о том, как опасно девушкам ходить толпою по Невскому проспекту») девушка, превращенная заморским лавочником в куклу, символизирует лишенный собственных мыслей и чувств под воздействием ориентированной на западные ценности системы воспитания типаж «светской дамы»: «Злодеи воспользовались этим мгновением, вынули из нее сердце и опустили его в свой бесовский состав. Долго, долго они распаривали бедное сердце русской красавицы, вытягивали, выдували, и когда они вклеили его в своё место, то красавица позволила им делать с собою всё, что было им угодно. Окаянный басурманин схватил её пухленькие щёчки, маленькие ножки, ручки и ну перочинным ножом соскребать с них свежий славянский румянец и тщательно собирать его в баночку с надписью rouge vegetal; и красавица сделалась беленькая-беленькая, как кобчик; насмешливый злодей не удовольствовался этим; маленькой губкой он стёр с неё белизну и выжал в сткляночку с надписью: lait de concombre, и красавица сделалась жёлтая, коричневая; потом к наливной шейке он приставил пневматическую машину, повернул – и шейка опустилась и повисла на косточках; потом маленькими щипчиками разинул ей ротик, схватил язычок и повернул его так, чтобы он не мог порядочно выговорить ни одного русского слова; наконец затянул её в узкий корсет; накинул на неё какую-то уродливую дымку и выставил красавицу на мороз к окошку».

Купивший эту куколку молодой человек предпринимает отчаянные усилия, чтобы вернуть ей умение чувствовать и мыслить самостоятельно, но в ответ слышит лишь дежурные фразы о «чувстве почтения и преданности, с которыми честь имею быть, милостивый государь, вам покорная к услугам». Не удивительно, что в конце концов «однажды спросонья он выкинул куклу за окошко; за то все проходящие его осуждали, однако же куклу никто не поднял» [Одоевский В. Ф. Пёстрые сказки с красным словцом (1833)].

Тема куклы и человека-марионетки интересовала многих русских писателей XIX века. В их числе Н. В. Гоголь, И. С. Тургенев, Л. Н. Толстой, Ф. М. Достоевский. Среди авторов, уделявших внимание «кукольной» проблематике, особо выделяется М. Е. Салтыков-Щедрин. В. В. Гиппиус считает, что в основе салтыковской поэтики лежит мотив театрального представления и принцип автоматизма [Гиппиус, 1966]. В рассказе «Игрушечного дела людишки» автор приходит к выводу, что «из всех тайн, раскрытие которых наиболее интересует человеческое существование, „тайна куклы“ есть самая существенная, самая захватывающая». Герой рассказа, мещанин города Любезнова Никанор Сергеев Изуверов, делает не просто игрушки, а «настоящих деревянных человечков», которых он противопоставляет «живым куклам», наполняющим его город: «Все мы здесь на равных правах состоим, точно веревка скрозь продернута. Один утром проснулся; за веревку потянул – и все проснулись; один за станок стал – и все стали». Никанор Изуверов жалуется своему посетителю: «Так вот как поживешь, этта, с ними: ума у них – нет, поступков – нет, желаний – нет, а на место всего – одна видимость, ну, и возьмет тебя страх. Того гляди, зарежут. ‹…› Взглянешь кругом: все-то куклы! везде-то куклы! не есть конца этим куклам! Мучат! тиранят! в отчаянность, в преступление вводят! Верите ли, иногда думается: „Господи! кабы не куклы, ведь десятой бы доли злых дел не было против того, что теперь есть!“» И заключает: «Тяжело, сударь, очень даже тяжело промежду кукол на свете жить!» [Салтыков-Щедрин М. Е. Сказки]. Н. Н. Баумтрог делает вывод, что сатира М. Е. Салтыкова-Щедрина в полной мере позволяет ощутить, как «формы общественных отношений утратили когда-то наполнявшее их живое содержание, опустели или предельно упростились, превратившись в набор заданных механических функций и бессодержательных фраз. Человек оказался начисто лишен свободы, превращен в куклу, марионетку» [Баумтрог 2004, с. 16].

В культуре Серебряного века кукла, как и детская игрушка, становится многозначным символом «изначального бытия», благодаря которому можно проникнуть в тайны творения, в «таимые комнаты смысла» [Савельева 2001; Костюхина 2008, с. 10–11]. Поэтому образ куклы возникает у многих писателей и поэтов этого периода и используется как емкий философский символ (Л. Н. Андреев «Рассказ о семи повешенных», «Дневник сатаны»; Ф. К. Сологуб, «Мелкий бес», «Капли крови»; и др.). Игра с куклой описывается в мемуарах, ей посвящаются проникновенные стихотворные строки. Продолжение этой тенденции можно увидеть и в 1920–1930-е годы в произведениях А. Белого, Ю. К. Олеши, А. С. Грина, В. В. Набокова, а также в творчестве авторов рубежа XX–XXI веков (Л. С. Петрушевская, «Маленькая волшебница»; А. А. Проханов, «Господин Гексоген»; Ю. И. Коваль «Красная сосна», «Куклакэт»; и др.). Описание всего круга значений, характерных для употребления понятия «кукла» в русской литературной традиции XIX–XX веков, сделано нам и ни же (с м. параграф «Кукла в литературных и художественных контестах»).

Большинство вышедших в свет в последние десятилетия работ о кукле имеет культурологический, искусствоведческий или философский характер. В последние годы защищено несколько диссертаций по данной проблематике [Карпова 1999; Голубева 2000; Зиновьева 2001]. Работа Т. Е. Карповой [Карпова 1999] посвящена «историко-культурологическому исследованию феномена куклы в русской культуре» и помимо «изучения генезиса и функционированию феномена куклы в русской культуре», ставит задачу «рассмотреть феномен куклы в философско-антропологическом измерении, как своеобразную модель человека». Говоря о функциях куклы в современной культуре, автор отмечает, что семантическое поле этого феномена постоянно расширяется, например, у слова «кукла» появляется новое значение „пустышка, обманка“. Ссылаясь на Ж. Бодрийяра, Т. Е. Карпова утверждает, что в этом случае «кукла является на содержательном уровне симулякром, представляет абсолютную пустоту». Такая трактовка эволюции семантики слова «кукла» сомнительна, так как, судя по данным электронного архива «Национальный корпус русского языка», упомянутые значения существовали у куклы в русской культуре еще в XIX в. Т. Е. Карпова совершенно справедливо выделяет антропоморфность в качестве важного свойства куклы, однако, с нашей точки зрения, делает из этого не совсем правильный вывод, предлагая ограничиться рассмотрением «антропоморфными изображениями, созданными для игры или украшения» и тем самым предельно сужая для себя сферу «феномена куклы». Тем не менее, работу Т. Е. Карповой, несомненно, можно считать шагом в верном направлении.

Диссертация Ю. О. Голубевой [Голубева 2000] посвящена философским аспектам функционирования куклы в культуре. При этом кукла выступает «в качестве знаково-символической формы»: как игрушка, как модель, как коллекция, как персонифицированный образ в «обществе спектакля», в контексте освоения игрового пространства современной культуры. Автор рассматривает роль куклы «в игровой модели человеческой коммуникации», как при межличностном общении, так и в форме «диалога „наедине с собой“, когда единственным посредником и участником выступает кукла». В качестве особой разновидности Ю. О. Голубева выделяет «куклы-маски», которые «позволяют прояснить семиологические смыслы культуры, раскрыть многомерность мира, его сакральные и символические смыслы как личностно-значимые, так и социально-актуализируемые», а также выявить «маскогенный характер современного общества и свойственных ему форм игровой культуры (виртуальных коммуникаций, созданных через СМИ диалоговых и шоу-пространств и т. д.)». Интересным представляется вывод Ю. О. Голубевой о современных СМИ, которые «используют в большей мере не куклы-символы, в которых воплощены архетипы культуры и культурные герои, а куклы-манипуляторы, образы-оборотни, разрушающие устоявшуюся архитектонику культуры, человеческое в человеке».

Необходимо отметить концептуально интересную книгу С. В. Комаровой и М. А. Катушкина [Комарова, Катушкин 1999]. Здесь не только приводится типология кукол и краткий очерк их употреблений в традиционной и современной культуре, но и делается попытка осмысления феноменологии куклы в культуре. Хотя приводимых в книге примеров и аргументов явно не достаточно для построения стройной теории, некоторые принципиально важные подходы к «феномену куклы» уже обозначены. К этому ряду можно отнести и подборку статей в журнале «Живая старина» (М., 2006. № 1. С. 2–25, рубрика «Живая кукла»), а также изданный на их основе сборник [Живая кукла 2009], в которых представлены различные аспекты «феномена куклы». Для решения наших задач важны материалы и подходы, содержащиеся в опубликованных в этом сборнике статьях И. П. Уваровой, М. П. Чередниковой, В. А. Шевцова, М. С. Костюхиной. В статье И. П. Уваровой, например, идет речь о конструктивных особенностях простейших кукол-«сверток», построенных на основе узла, что во многом определяет их общую семантику. Эта проблема обсуждается нами в главе «Названия и разновидности кукол».

Существует широкий круг работ, посвященных кукле, на материале разных культур. Среди них как обзорные [Coleman 1968; Bachmann, Hansmann 1977; Malkin 1977; Fischer, Zweig-Gr?fenhahn 1980; Steiger 2002; и мн. др.], в том числе иллюстрированные энциклопедические издания для взрослых и детей, в основном практической направленности, то есть предназначенные для педагогов и коллекционеров [Куклы 1964; White 1975; Lavitt 1983; Артамонова 2000; Князева 2002; Юрина 2002; Куклы мира 2003; и мн. др.], так и исследования по отдельным культурам [Boehn 1929; Fawdry 1979; Gribbin 1984; Терешкович 1992; Морозов 1997; Ковычева 2002; Найден 2007; Змеева 2006; и мн. др.]. Большинство данных изданий имеет справочно-энциклопедический характер, то есть содержит краткую информацию о типе той или иной куклы, ее принадлежности к определенной эпохе и типу культуры, функциях, месте хранения. В ряде случаев сообщается также коллекционная стоимость, поскольку многие издания подобного типа являются аукционными каталогами. По аналогичному принципу построены и многие музейные каталоги с описанием коллекций игрушек и кукол, например, книга Штайгеров, посвященная описанию экспозиции Пражского музея кукол [Steiger 2004]. В этом контексте заслуживают внимания статьи, посвященные описанию коллекций кукол Российского этнографического музея [Баранова, Голякова 1991; Комарова 2004].

Детские и педагогические издания (например, книга Н. Юриной «Куклы») в занимательной форме рассказывают об истории и разновидностях кукол у разных народов мира. В некоторых случаях куклы используются как инструмент для исследования быта: одежда, интерьер, стиль той или иной культурной среды или эпохи [Coleman 1975; см. также: Морозов 2002б]. Все эти книги, как правило, прекрасно иллюстрированы и дают богатый визуальный материал для сравнительного исследования. В остальном их научная ценность весьма ограничена, так как в большинстве случаев из имеющихся описаний (например, «игровая», «обрядовая» или «шаманская» кукла) нельзя сделать однозначных и исчерпывающих заключений о сфере, среде и способах функционирования той или иной куклы.

Из последних наиболее значительных публикаций этнографического характера необходимо отметить книги А. С. Найдена [Найден, 1999; Найден, 2007], посвященные украинской народной игрушке и украинской кукле. Это основательные научные исследования истории игрушки и куклы, выполненные с привлечением археологических и исторических параллелей, а также примеров из культур народов бывшего СССР, в том числе близкородственных восточнославянских народов. При обсуждении проблем генезиса украинской народной куклы автор обращает внимание на среднеазиатские аналоги, поскольку некоторые образцы узбекских, таджикских и киргизских кукол очень близки по оформлению головы и лица к украинским. Похожие типы народных кукол с профилированием нитями лица прямым или косым крестом встречаются также на юге России. А. С. Найден вкратце останавливается и на мифологических и обрядовых истоках народной куклы, что сближает его исследование с нашим.

В русской этнографии очень мало специальных обобщающих исследований, посвященных феномену куклы. Помимо упомянутой диссертации Т. Е. Карповой [Карпова, 1999], в которой хотя и присутствуют этнографические материалы, но акцент сделан на культурологическом анализе, к таковым с известной степенью условности можно отнести книги И. Н. и А. С. Котовых [Котовы, 2005] и Г. Л. и М. Б. Дайн [Дайн, 2007]. Обе книги построены не только на материалах личных коллекций авторов, но и на уникальных собраниях игрушек Художественно-педагогического музея игрушки Российской академии образования (г. Сергиев Посад) и Российского этнографического музея (г. Санкт-Петербург). В них дан краткий обзор типов традиционных кукол и их употреблений в детских играх и обрядовых практиках. Однако научно-популярный формат изданий, ориентация на образовательный процесс и педагогов-практиков вынуждает авторов, научная квалификация которых не подлежит сомнению, минимизировать научный аппарат, а следовательно существенно снижает научную значимость этих работ. В частности, отсутствие точной паспортизации не позволяет считать достаточно достоверными как названия некоторых типов кукол (Крупеничка, свадебная кукла «Мировое древо», Коляда, Рождественский ангел и др.), так и обрядовые действия с их участием, описываемые авторами.

Существуют также исследования различных аспектов использования антропоморфных предметов и кукол в отдельных культурах [Boehn, 1929; Fawdry K. & M., 1979; Gribbin J.F. & D., 1984; Терешкович, 1992; Морозов, 1997; Ершова, 2002; Ковычева, 2002; Найден, 2007; и мн. др.], а также в определенные исторические эпохи [например: Змеева, 2006]. Среди работ этого типа особо выделим посвященные антропоморфной скульптуре и мелкой пластике, например, книги Д. К. Зеленина [Зеленин, 1936], С. В. Иванова [Иванов, 1970, 1979], А. К. Чекалова [Чекалов, 1974], Н. Е. Григоровича [Григорович, 1977], статьи Р. С. Василевского [Василевский, 1987], И. К. Федоровой [Федорова, 1995] и др. К ним примыкают обобщающие труды, посвященные анализу аналогичных археологических артефактов [например: Boas, 1955; Формозов, 1980; Первобытное искусство, 1987; и др.]. Очень важны для нас и исследования о маске и маскировании в различных культурах [например: Авдеев, 1957; Леви-Строс, 2000; Ивлева, 1998; Маски 2008]. Хотя куклы в собственном смысле слова и не являются предметом изучения этих авторов, применяемые ими принципы анализа антропоморфных предметов, их классификации и интерпретации, могут быть использованы и при анализе феноменологии куклы. Понятно, что мы не ставили перед собой задачи учесть все источники данного типа, поскольку это увело бы нас далеко за рамки нашего исследования, но принимали во внимание наиболее известные концепции и точки зрения, если они оказывались полезными для наших целей.

Лучше всего изучены куклы, служившие в качестве игрушек для детей [см., например: Игрушка 1912; Оршанский 1923; Игрушка 1950; Шацков 1990]. Практически во всех книгах, посвященных народной игрушке и народным детским играм и этнографии детства, приводятся более или менее обстоятельные их описания. Это касается как русской [из обобщающих работ назовем: Покровский 1994; Капица 1928; Виноградов 1999; Аникин 1991; Дайн 1981; Русские дети 2006; Борисов 2008; и др.], так и других культур мира [Чадаева 1986; Павлинская 1988; Тахтуева 1999], например, славянских [Mal? 1895; Hercik 1951; Укра?нська iграшка 1973; Найден 1999; Герус 2004], романских или германских [Claretie 1893; Hildebrandt 1904; Gr?ber 1927; Bayer 1962; Remise 1967]. Поскольку для авторов этой группы изданий кукла является лишь одной из разновидностей детских игрушек, то ей, как правило, выделяется достаточно скромное место в общем массиве сведений. Тем не менее это достаточно важная и ценная для нас часть источников, тем более что многие из этих книг снабжены солидным научным аппаратом. Кроме того практически во всех книгах этой группы немалое место уделяется авторской кукле и народным мастерам-кукольникам.

Среди исследований о русской игрушке выделяется книга Г. Л. Дайн [Дайн 1981], которая долго оставалась практически единственным исследованием, целая глава которого посвящена научному описанию разновидностей народных кукол и их не только игровых, но и обрядовых функций. Правда, этой информации в данной книге отводится скромное место, поскольку основной акцент сделан на искусствоведческом анализе народной игрушки, ее эстетической ценности.

Достаточно хорошо описаны и разновидности кукол, употреблявшиеся в разных типах кукольных театров (например, в вертепе или театре Петрушки) – от перчаточных до кукол-марионеток. Существует широкий круг работ по русскому кукольному театру [Перетц, 1895; Виноградов, 1905; Богатырев, 1923; Цехновицер, Еремин, 1927; Всеволодский-Гернгросс, 1959; Конечный, 1989; Гусев, 1980; Некрылова, Гусев, 1983; Соломоник, 1983 и 1992; Крючкова, 2005; Kelly, 2009; и др.]. Их общий обзор можно найти в книгах Б. Голдовского [Goldowski 1994; Голдовский 2004], одна из которых является объемным энциклопедическим словарем, посвященным театральной кукле, в том числе и в обрядовых театрах народов мира. Это позволяет нам не уделять особого внимания в данной книге театральным куклам-марионеткам (кроме нескольких специальных экскурсов), а сосредоточиться на тех разновидностях кукол, которые использовались в обрядовой и магической практике.

Источники. Решение разноплановых задач в рамках предпринятого в данной книге междисциплинарного исследования потребовало привлечения очень широкого круга источников. Базу настоящего исследования составляют экспедиционно-полевые материалы, архивные документы, музейные коллекции, массмедиа и пресса. Значительная часть этих материалов опубликована. Это, например, описания случаев использования кукол или иных антропоморфных предметов в мемуарах, произведениях художественной литературы, прессе, кино. В этом ряду также визуальные презентации музейных и личных фото– и видеоархивов в Интернете и на электронных носителях (мультимедийные CD и DVD-диски). В последние годы появились также книжные и электронные издания некоторых ранее труднодоступных архивов (фольклорные и фольклорно-этнографические собрания Российского этнографического музея, Московского, Нижегородского, Сыктывкарского, Пермского, Архангельского госуниверситетов, Фольклорно-этнографического центра при Санкт-Петербургской консерватории и др.).

Для реконструкции архаичных состояний нами привлекается широкий типологический материал, с особым вниманием к близкородственным народам (славяне) или народам, проживающим в непосредственном соседстве с русскими. Для этой части исследования важны опубликованные источники (специальные монографии и энциклопедические справочники по отдельным народам и культурам), в меньшей мере – иллюстративный материал в специализированных журналах, Интернете, прессе, этнографических фильмах. Для реконструкции используются наши наблюдения и исследования коллекций кукол и антропоморфных артефактов из различных музеев: Российского этнографического музея (Санкт-Петербург), Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого РАН (Кунсткамера, Санкт-Петербург), Художественно-педагогического музея игрушки РАО (Сергиев Посад), Государственного исторического музея (Москва), Museum hra?ek (Praha), ряда краеведческих музеев в регионах России (Вологда, Калуга, Орел, Ярославль, Ульяновск) и др. Учитывается также информация из специализированных кукольных музеев и галерей: «Музея уникальных кукол» (Москва), музея «Кукольный дом» (Москва), Санкт-Петербургского музея игрушки, Санкт-Петербургского музея кукол, Музея кукол (Петрозаводск), галереи «Вахтановъ» (Москва), галереи Карины Шаншиевой (Москва) и др.

При создании типологии антропоморфных предметов мы использовали как архивные материалы и музейные коллекции, так и полевые материалы. В первую очередь, это русский этнографический материал, извлеченный как из опубликованных, так и из архивных источников, а также наши полевые записи, сделанные по специальным программам [Кызласова, Морозов, 1999; Морозов, 2002]. Материалы по этой теме собирались нами в течение последних 20 лет в ряде регионов России: в Вологодской, Архангельской, Ярославской, Костромской, Владимирской, Рязанской, Тульской, Калужской, Смоленской, Брянской, Орловской, Белгородской, Курской, Ульяновской областях, Ставропольском крае и республике Удмуртия и частично опубликованы в серии специальных статей, а также в наших монографиях и региональных этнодиалектных словарях.

В главах, посвященных функционированию куклы в современной культуре, использованы как опубликованные источники: мемуары, произведения художественной литературы и материалы, представленные в средствах массовой информации (пресса, телевидение, Интернет) и кинематографе, так и неопубликованные полевые материалы из архива автора. При оценке общих закономерностей функционирования феномена куклы в современных условиях представляют интерес научно-популярные и популярные издания [Дайн, 2001; Юрина, 2002; Котовы, 2005; Кононов, 2000; и др.]. В этом ряду и серии статей о народной кукле, адресованные в первую очередь практикам, которые были опубликованы в конце 1990 – начале 2000-х годов в журналах «Народное творчество» и «Живая старина» [Живая старина 1995, № 2; 2006, № 1; Народное творчество 2003, № 2–3; Народное творчество 2004, № 1–5; Агаева, 2004; Агаева, 2005а; и др.). В последние 10–15 лет в России были созданы также специализированные журналы, каталоги и иные издания, посвященные детским игрушкам и куклам, в том числе коллекционным (например, «КукАрт», «Играем с Барби» и др.), ориентирующиеся на многочисленные зарубежные аналоги, упомянутые нами выше, выходят справочники, энциклопедии и другие работы о современных куклах, в первую очередь – Барби [Эльконинова 2002; Горалик, 2005; Гусева 2008]. Предпринимаются попытки создания и массового тиражирования национально-специфичных и авторских коллекционных кукол («мукла») для целевых аудиторий. Данные типы источников требуют критического подхода, но вместе с тем они очень важны для оценки общей картины бытования куклы в современных условиях, а также факторов, которые обуславливают актуализацию этого концепта и его конкретные ситуативно обусловленные употребления (например, в рекламных роликах, глянцевых журналах или в телешоу «Куклы» 1990-х годов, см. цв. вкл. 15).

Для исследования динамики изменений концепта «кукла» в общественном сознании последних двух столетий [см. специальные исследования: Костюхина, 2007; Борисов, 2008; Веселые человечки, 2008; и др.] важным источником являются художественная литература и мемуары, а также интернет-ресурс ЭНИ «Российский Архив». Индивидуальное сознание ярко проявляется в беллетристике, мемуарах, письмах, дневниках, а также в полевых записях, содержащих воспоминания о детстве. Часто это уникальные свидетельства эмоционального отношения детей разных возрастов, эпох и народов к своим куклам и играм с ними. Данные источники дают возможность оценить важную роль этих предметов в истории повседневности.

Особую часть исследования составляет этнолингвистический и лингвокультурный материал, описывающий понятие «кукла» и родственные ему понятия как в разговорно-бытовом языке и диалектной лексике, так и в дискурсе «высокой культуры» (литература, живопись, кино). Данные материалы, извлеченные как из опубликованных собраний (от словарей В. В. Даля и народных говоров до иных словарных и лексикографических источников), так и из полевых диалектных записей различных собирателей, а также интернет-ресурса «Национальный корпус русского языка», постоянно используются нами в данной книге.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.