Ифигения в Тавриде

Ифигения в Тавриде

Этот миф я целиком заимствовала из двух трагедий Еврипида, поэта-трагика V в. до н. э. Ни один другой автор не излагает его так полно. Счастливое завершение этой истории обеспечивается появлением божества^{52}, приемом, общеизвестным в те времена, но Еврипид, правда, единственный из трех великих афинских поэтов-трагиков, кто его применяет. Согласно современным представлениям, его использование следует рассматривать как слабость; и в данном случае он был бы совершенно не нужен, поскольку тот же самый финал мог бы быть достигнут, если бы автор не ввел эпизод с противным ветром. С этой точки зрения появление Афины только осложняет построение сюжета. Возможно, причина этого прегрешения со стороны одного из величайших поэтов, которых знал мир, состоит в том, что афиняне, очень страдавшие в это время от войны со Спартой, жаждали чудес, и Еврипиду захотелось пойти им навстречу.

Как уже было отмечено ранее, греки не жаловали мифы с человеческими жертвоприношениями, которые совершались или с целью умиротворить богов вообще, или побудить Мать-Землю дать хороший урожай, или получить от богов еще что-нибудь хорошее. Они думали об этих жертвоприношениях так же, как думаем мы. Грекам они были отвратительны. Любое божество, требовавшее таких жертв, уже в силу этого оказывалось в их глазах злым, и вслед за Еврипидом они предполагали, что «если боги творят зло, то они – не боги». Поэтому вместо мифа о жертвоприношении Ифигении в Авлиде неизбежно должен был появиться другой, светлый. Согласно первоначальной версии мифа, Ифигения была принесена в жертву потому, что любимая лань Артемиды была убита греками^{53}, и повинные в этом охотники могли вернуть благосклонность богини, только пролив кровь молодой девушки. Но для греков более поздних поколений придерживаться этой точки зрения означало бы очернять Артемиду. Очаровательная хозяйка лесов, всегда особо защищавшая молодые и беспомощные создания, никогда бы не стала предъявлять такое ужасное требование.

Ведь она так добра, Артемида благая,

К юности нежной и хрупким питомцам природы,

К самым младшим из тех, кто в лучах обитает

И населяет леса.

Таким образом, мифу понадобился другой конец. Когда в Авлиде греческие воины пришли за Ифигенией туда, где она содержалась в ожидании смерти, рядом с ней находилась ее мать, но та запретила Клитемнестре провожать ее до алтаря.

– Так будет лучше для тебя и для меня, – сказала она.

Мать осталась одна. Наконец она увидела направляющегося к ней человека. Он бежал, и Клитемнестра подивилась, почему он так торопится передать ей страшную для нее весть. Но он уже кричал: «Чудесные новости! Чудесные новости!» Ее дочь не принесена в жертву, начал он свой рассказ. Это совершенно определенно, но что же произошло на самом деле, в точности никто не знает. Когда жрец уже собирался нанести удар, присутствующих, естественно, охватил ужас, и все они потупили глаза. Но вдруг жрец отчаянно закричал, и все, кто там был, подняв головы, увидели чудо, в которое едва ли было можно поверить. Девушка исчезла, а на земле рядом с алтарем трепетала лань с перерезанным горлом.

– Это сотворила Артемида, – провозгласил жрец. – Она не пожелала пятнать свой алтарь человеческой кровью. Она сама выбрала жертвенное животное и сама приняла его как приношение.

– О царица! – продолжал гонец. – Я сам там был и сам все видел. Твое дитя наверняка у богов!

Но Ифигения не была взята на небеса. Артемида перенесла ее в страну тавров (ныне Крым) на берега Понта Аксинского (Моря Негостеприимного). Тавры же были дикарями, свирепые обычаи которых требовали приносить в жертву богине любого грека, попавшего в их страну. Артемида приняла все меры к тому, чтобы Ифигения была в безопасности, сделав ее жрицей своего храма. Но на долю жрицы приходилась ужасная обязанность совершать жертвоприношения, и хотя сама она не убивала соотечественников своей рукой, но освящала их посредством традиционного ритуала, а затем передавала в руки тех, кто, собственно, и должен был принести их в жертву.

Таким образом она прослужила своей богине уже много лет, когда к этому негостеприимному берегу пристала греческая галера. Ее не принесли буря или враждебные ветры, она подошла к берегу сама. А ведь всем было хорошо известно, как поступают тавры с захваченными ими греками. Значит, бросить здесь якорь мореходов заставила чрезвычайно веская причина. На рассвете с галеры сошли двое юношей и крадучись стали пробираться к храму. Они, очевидно, были благороднорожденными и выглядели как сыны царей, хотя лицо одного из них и бороздили глубокие морщины, свидетельствующие о пережитых страданиях. «Думаешь, это тот храм, Пилад?» – шепнул он другому. «Да, Орест, – ответил второй. – То самое залитое кровью место».

Итак, Орест и его верный друг Пилад в Тавриде? Что же они делают в этой столь враждебной грекам стране? Было ли это до или после того, как Орест очистился от скверны убийства собственной матери? Это произошло через некоторое время после его очищения. Хотя Афина и сняла с него вину за совершенное преступление, не все Эринии согласились с ее приговором. Некоторые из Эриний продолжали его преследовать, или же он так считал. Даже оправдательный приговор, вынесенный Афиной, не восстановил его душевного спокойствия. Его преследовательниц стало меньше, но все равно они настигали его.

Дойдя до отчаяния, Орест отправился в Дельфы. Если он не найдет помощи там, в главном святилище Греции, он не найдет ее нигде. Оракул Аполлона подал Оресту некоторую надежду, но предупредил, что он будет рисковать жизнью. По повелению дельфийской жрицы он должен отправиться в страну тавров и привезти оттуда священное изваяние Артемиды из ее храма. Если он доставит его в Афины, то окончательно исцелится и обретет душевный покой. Он уже никогда не увидит ужасающие лики своих преследовательниц. Поход в Тавриду был очень опасным предприятием, но от его исхода для Ореста зависело все. Он должен был совершить этот поход любой ценой, а Пилад никогда не позволил бы ему отправиться в Тавриду в одиночку.

Добравшись до храма, друзья поняли, что прежде, чем что-либо предпринять, нужно дождаться вечера. Пробраться в храм днем незамеченными было просто невозможно, и они ушли от него, чтобы найти убежище в какой-нибудь темной пещере.

Ифигения, печальная как всегда, выполняла свои обязанности по храму, когда перед ней предстал вестник, сообщивший, что в плен взяты двое молодых греков и их следует принести в жертву немедленно. Он послан передать ей повеление царя подготовить все необходимое для исполнения священного обряда. Ужас, который она уже так часто испытывала, снова охватил ее. При знакомой ужасной мысли об отвратительном для нее кровопролитии, о мучениях жертв она содрогнулась. Но в этот момент в голову ей пришла новая мысль. Она спросила себя: «А богиня ли повелевает совершать такие жуткие вещи? Разве она получает удовольствие от убийства?» И сама себе ответила: «В это я не верю. Кровожадна не богиня, кровожадны люди этой страны, а свою вину они сваливают на богов».

Пока она размышляла подобным образом, привели пленников. Ифигения отослала прислужниц в храм готовить все, нужное для жертвоприношения, и, оставшись с пленниками наедине, заговорила с ними. Она поинтересовалась, где находится их родной дом, дом, который они не увидят уже никогда. При этом она не могла удержаться от слез, и юноши были очень удивлены проявленному ею состраданию. Орест даже мягко попросил ее не слишком печалиться о них. Прибыв в ее страну, они прекрасно осознавали, что их может ожидать впереди. Но она продолжала свои расспросы. Братья ли они? Да, но такими их следует считать в силу их взаимной любви, но не по причине рождения от одних родителей. Как их зовут?

– Зачем спрашивать имя у человека, готовящегося к смерти? – медленно проговорил Орест.

– Ты даже не скажешь мне, из какого ты города? – продолжала она.

– Я из Микен, – ответил Орест, – этот город был когда-то знаменит.

– Ну, уж царь-то его был, несомненно, знаменит. Его звали Агамемнон, – последовала реплика Ифигении.

– Ничего не знаю о нем, – резко ответил Орест. – И давай закончим этот разговор.

– Нет, нет. Расскажи мне о нем, – попросила она.

– Он мертв, – отрезал Орест. – Его убила собственная жена. И больше не спрашивай меня ни о чем.

– Скажи еще одно, – зарыдала Ифигения. – Она, я хочу сказать: жена, жива?

– Нет. Ее убил ее же сын.

Трое долго молча смотрели друг на друга.

– Ну что ж, это справедливо, – содрогнувшись, проговорила Ифигения, – справедливо, но ужасно. – Она пыталась держать себя в руках. Потом она спросила: – А часто ли говорят о той дочери царя, которая была принесена в жертву?

– Только тогда, когда говорят о мертвых, – отвечал Орест.

Выражение лица Ифигении изменилось. Теперь она выглядела настороженной и напряженной.

– Я могу помочь и вам и себе, – наконец вымолвила она. – Согласитесь ли вы передать письмо моим друзьям в Микенах, если я вас спасу?

– Нет, только не я, – отвечал Орест. – Но мой друг согласится. Он прибыл сюда только ради меня. Отдай ему письмо и прикажи убить меня.

– Будь по-твоему, – подхватила Ифигения. – Подожди, пока я принесу письмо.

Она ушла, и Пилад повернулся к Оресту.

– Я не оставлю тебя здесь одного на погибель, – проговорил он. – Если я поступлю так, все будут называть меня трусом. Нет. Я люблю тебя, и мне не безразлично то, что скажут люди.

– Я отдал под твою защиту сестру, – старался вразумить его Орест. – Электра – твоя жена, и ты не можешь оставить ее одну. А что касается меня, то что за незадача для меня – умереть?

Пока они шептались, пришла Ифигения с письмом в руке.

– Я постараюсь уговорить царя. Уверена, он отпустит моего посланника. Но сначала… – Она обернулась к Пиладу. – Я хочу пересказать тебе содержание письма, чтобы ты, даже если потеряешь его, сохранил бы мои мысли в своей памяти и во что бы то ни стало передал моим друзьям.

– Хорошо, – согласился Пилад. – А кому я должен отнести его?

– К Оресту, – поспешила с ответом Ифигения, – сыну Агамемнона.

Вид у нее был отсутствующий; мыслями она была далеко, в Микенах. Она даже не заметила изумленные взгляды, которые устремили на нее юноши.

– Ты скажешь ему, – продолжала она, – что это письмо от той, которая должна была быть принесена в жертву в Авлиде. На самом же деле она жива…

– Неужели мертвая может вернуться к жизни? – воскликнул Орест.

– Успокойся, – гневно возразила Ифигения. – У нас мало времени. Передай ему на словах: «Брат, возьми меня домой. Освободи меня от этих чудовищных жреческих обязанностей, забери меня из этой варварской страны». Запомни хорошо, юноша: моего брата зовут Орест.

– О боги, боги, – простонал Орест. – Это невозможно.

– Я говорю не с ним, а с тобой, – обратилась Ифигения к Пиладу. – Ты запомнил это имя?

– Да, – подтвердил Пилад, – но мне не долго придется носить с собой твое послание. Орест, вот письмо. Оно от твоей сестры.

– А я получаю его, – подхватил Орест, – с такой радостью, которую не выразишь никакими словами.

В следующий момент он уже заключал Ифигению в объятия.

– Я ничего не понимаю! – закричала она. – Как я могу вам поверить? Какие у вас доказательства?

– А ты помнишь, что ты вышивала перед тем, как тебя увезли в Авлиду? – спросил Орест. – Я могу тебе описать. А помнишь свои покои во дворце? Я могу рассказать тебе, что в них находилось.

Оресту удалось убедить ее, и теперь Ифигения сама бросилась в его объятия. Она не могла удержать рыданий.

– О, самый дорогой! Ты – самый дорогой, мой ненаглядный, мой любимый. Когда мы расстались, ты был еще ребенком, совсем крошкой. То, что случилось со мной, – чудо!

– Бедная сестра, – повторял Орест, – осужденная, как и я, на горести и мытарства. И ведь ты могла убить своего же брата!

– О, ужас, – плакала Ифигения. – Но я уже свыклась с ужасными вещами. Да, эти руки могли убить тебя. А как же мне тебя теперь спасти? Кто поможет нам: бог ли, человек?

Пилад, исполненный сочувствия, молча следил за их разговором, но уже проявлял нетерпение. Он понимал, что нельзя терять времени.

– Мы поговорим, – прервал он брата и сестру, – когда выберемся из этого злополучного места.

– Мы убьем царя! – с жаром предложил Орест. Но Ифигения отвергла эту мысль как недостойную.

Царь Фоант был всегда добр по отношению к ней, и она не может отплатить ему злом. И в этот момент у нее родился замысел, совершенный до последней мелочи. Она быстро объяснила его друзьям, и те тотчас же заявили о своем согласии. Потом все трое скрылись за дверьми храма. Через несколько минут Ифигения вышла из него со статуей Артемиды в руках. И тут в воротах храмовой ограды появился какой-то мужчина. Ифигения успела закричать:

– О царь, остановись там, где стоишь.

Тот, немало удивившись, поинтересовался, что происходит. Ифигения же поведала ему, что пленные греки, которых он ей прислал, недостаточно чисты для жертвоприношения. Они не просто запятнаны скверной, они по природе своей низки и подлы; они, наконец, убили свою мать. Артемида очень разгневана.

– Я отнесу изваяние на берег моря, чтобы очистить его, – объявила Ифигения. – И там же я очищу этих людей от всей приставшей к ним скверны. Только после этого можно будет приступать к жертвоприношению. Но все это мне необходимо сделать в одиночестве. Такова воля богини. Пусть пленных отведут на берег, а ты оповести всех в городе, чтобы ко мне не приближалась ни единая живая душа.

– Поступай как знаешь, – согласился Фоант, – и готовься столько времени, сколько тебе для этого понадобится.

Фоант наблюдал за тем, как процессия тронулась в путь: впереди шла Ифигения с изваянием в руках, за ней Орест и Пилад и, наконец, прислужницы, несущие сосуды, необходимые для совершения обряда очищения. Ифигения молилась:

– О Дева и Царица! Дочь Зевса и Лето! Отныне ты поселишься в обители чистоты, и всем нам будет дано счастье!

Они скрылись из виду, направляясь к бухте, в которой стоял корабль Ореста. Казалось, что план Ифиге-нии просто не может сорваться.

И все-таки он сорвался. Ифигения, как и предполагалось, приказала прислужницам оставить ее одну с Орестом и Пиладом еще до того, как они добрались до моря. Прислужницы подчинились. После этого Ифигения, Орест и Пилад поспешили к кораблю, взошли на борт, и корабль отчалил от берега. Но вдруг в устье бухты, у самого выхода в открытое море, навстречу кораблю задул сильный противный ветер, и двигаться против него корабль не мог. Более того, несмотря на все усилия гребцов, его несло назад, на скалы. А тавры уже поняли, что происходит. Одни из них следили за кораблем, чтобы захватить его, когда он окажется у самого берега, другие же мчались с вестями к царю Фоанту. В гневе он поспешил от храма на берег, чтобы схватить нечестивых чужеземцев и предательницу жрицу и предать их смерти, но тут над ним в небе разлилось лучистое сияние. Перед ним предстала богиня. Царь отшатнулся; его сковал ужас.

– Остановись, царь! – раздался голос богини. – Я Афина. Слушай мои слова. Пусть корабль уплывает. Сейчас Посейдон утихомирит ветер и волны, и корабль спокойно выйдет в море. Ифигения и ее спутники действуют по предначертанию богов. Укроти свой гнев.

Фоант покорно ответствовал:

– Богиня, все будет сделано к твоему удовольствию. И все, кто стоял на берегу, видели, как ветер стих, волны успокоились, а греческий корабль покинул гавань и вышел в море под всеми парусами.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.