В семье

В семье

Намбиквара просыпаются с рассветом, раздувают огонь, кое-как согреваются после холодной ночи, а затем немного подкрепляются остатками вчерашней еды. Чуть позже мужчины группами или в одиночку отправляются на охоту. Женщины остаются в лагере готовить пищу. Когда начинает подниматься солнце, женщины и дети идут к реке, купаются и веселятся. Иногда они зажигают костер, садятся рядом на корточки, чтобы согреться, и шутки ради преувеличенно дрожат. В течение дня купаются несколько раз.

Ежедневные занятия меняются мало. Больше всего времени и забот поглощает приготовление пищи: нужно растереть и выжать маниок, высушить мякоть или сварить ее, очистить и проварить орехи, которые придают большинству блюд запах горького миндаля. Когда появляется необходимость пополнить запасы еды, женщины и дети отправляются собирать плоды и ловить мелких животных. Если пищи достаточно, женщины прядут, присев на корточки или встав на колени и упершись ягодицами в пятки. Или же они вырезают, полируют и нанизывают бусы из скорлупы орехов или раковин, делают ушные подвески либо другие украшения. А когда устают, ищут друг у друга вшей, бродят без дела или спят.

В самые жаркие часы лагерь замолкает; его обитатели сидят молча или спят в жидкой тени своих укрытий. В остальное время все занятия сопровождаются разговорами. Почти всегда веселые и смеющиеся, намбиквара отпускают шутки, а иногда и непристойные или грубые выражения, которые встречаются громкими взрывами смеха. Работа часто прерывается из-за чьего-либо прихода или из-за вопросов. Если совокупляются две собаки или птицы, все замирают, прекращая свои дела, и наблюдают с неослабным вниманием, затем после обмена мнениями по поводу столь важного события работа возобновляется.

Дети большую часть дня бездельничают. Правда, девочки иногда занимаются теми же делами, что и женщины, мальчики же ничего не делают или ловят рыбу, сидя на берегу реки. Оставшиеся в лагере мужчины плетут корзины, делают стрелы или изготовляют музыкальные инструменты, а порой оказывают помощь по хозяйству. В семьях, как правило, царит согласие.

Часам к трем-четырем с охоты возвращаются остальные мужчины, лагерь приходит в движение, разговоры становятся оживленнее. Люди собираются не только семьями, но и группками. Едят лепешки из муки маниока и все то, что было собрано за день. Когда темнеет, несколько женщин отправляются в соседнюю бруссу собирать или рубить дрова на ночь. В сумерках слышно, как они возвращаются, спотыкаясь под ношей, которая натягивает повязку на голове. Чтобы снять поклажу, они садятся на корточки и слегка отклоняются назад, опуская бамбуковую корзину на землю и освобождая лоб от повязки.

Ветки сваливают в одном из уголков лагеря, и их берут все по мере надобности. Семейные группки снова собираются вместе вокруг своих разгорающихся очагов. Вечер проходит в разговорах или же в песнях и танцах. Иногда эти развлечения затягиваются до глубокой ночи, но обычно, поласкав друг друга и шутливо поборовшись, пары теснее льнут друг к другу, матери прижимают к себе заснувших детей, все замолкает, и холодную ночь оживляет лишь треск поленьев, легкие шаги подносящего дрова человека или лай собак.

У намбиквара мало детей. Как я заметил впоследствии, бездетные пары не редкость, один-два ребенка кажутся обычным явлением; лишь в качестве исключения встречаются семьи, в которых больше трех детей. Половые отношения между родителями запрещаются, пока новорожденный не отнят от груди, то есть зачастую пока тому не минет два года. Мать носит ребенка на бедре, где он поддерживается широкой перевязью из коры или хлопка, на спине же у нее висит корзина. Условия кочевой жизни, трудности с пропитанием заставляют индейцев всячески избегать деторождения. Женщины не останавливаются перед применением механических средств или лекарственных растений, чтобы вызвать выкидыш.

Вместе с тем индейцы испытывают к своим детям большую привязанность, и те отвечают взаимностью. Но из-за свойственных намбиквара нервозности и непостоянства эти чувства не всегда распознаются. Маленький мальчик страдает несварением желудка, у него болит голова, его тошнит, он либо хнычет, либо спит. Никто не уделяет ему ни малейшего внимания, он целый день находится один. Вечером, когда он засыпает, мать тихонечко подходит к нему, выбирает вшей, делает другим знак не мешать, а затем берет его на руки и качает, как в колыбели.

А вот молодая мать играет с малышом, ласково похлопывая его по спине, ребенок начинает смеяться, и она так увлекается игрой, что хлопает все сильнее, пока он не заплачет. Тогда она останавливается и утешает его.

Я видел, как маленькую сиротку, о которой я уже говорил, чуть не затоптали во время танца; при общем возбуждении она упала и никто не обратил на это внимания.

Когда мать противоречит детям, они нередко ее бьют, и та не сопротивляется. Детей не наказывают, я ни разу не видел, чтобы их били или даже замахивались на кого-либо, разве что в шутку. Иногда ребенок плачет потому, что ударился, с кем-то поссорился или хочет есть, или потому, что не желает, чтобы у него искали вшей. Но это последнее случается редко: ловля вшей, по-видимому, приятна ребенку и в то же время развлекает мать, к тому же это занятие считается проявлением заботы и любви. Когда ребенок— или мужчина — хочет, чтобы у него поискали вшей, он кладет голову на колени женщине, подставляя ей то одну, то другую сторону. Та приступает к делу, разделяя волосы на пробор или разглядывая пряди на просвет. Пойманную вошь тут же давит. Плачущего ребенка утешает кто-нибудь из его семьи или ребенок постарше.

Вот полная веселья и непосредственности сценка между матерью и ребенком. Мать через лиственную стенку укрытия протягивает ребенку какую-нибудь вещь и отдергивает руку назад, когда тот уже думает, что схватил ее: «Бери спереди! Бери сзади!» Или же она подхватывает ребенка и, громко смеясь, делает вид, что бросает его на землю: «Я тебя сейчас брошу!» «Я не хочу!» — кричит ребенок пронзительным голосом.

В свою очередь дети окружают мать всяческой заботой и нежностью, они, например, следят за тем, чтобы она получала свою долю от добычи на охоте. Ребенок, пока еще мал, неразлучен со своей матерью. В пути она носит его до тех пор, пока он не сможет ходить сам; потом он идет рядом с ней. Он остается при ней в лагере или в деревне в то время, когда отец охотится. Однако через несколько лет отношение к ребенку у родителей, особенно у отцов, меняется в зависимости от его пола. Отец проявляет больше интереса к сыну, нежели к дочери, поскольку он должен обучить его мужским навыкам; матери же больше внимания уделяют дочерям. В отношениях отца со своими детьми проявляется та нежность и забота, о которых я уже говорил. Отец гуляет с ребенком, нося его на плечах; он изготовляет оружие по мерке маленькой руки.

Именно отец рассказывает детям традиционные мифы, причем в упрощенном, более понятном малышам варианте: «Все умерли! Никого больше не было! Ни одного человека! Ничего!» Так начинается детский вариант южноамериканской легенды о потопе, который якобы уничтожил первоначальный род человеческий.

В случае полигамного брака, между детьми от первой жены их отца и молодыми мачехами устанавливаются особые отношения. Мачехи поддерживают с детьми от первой жены товарищеский тон, но он распространяется лишь на девочек группы. Как бы ни мала была группа, в ней все же выделяется общество девочек и молодых женщин, которые вместе купаются в реке, ходят стайкой в кусты для удовлетворения естественных потребностей, вместе курят, шутят и предаются играм сомнительного вкуса, например по очереди плюют друг другу в лицо длинными плевками. Эти отношения тесные, они ценятся, но лишены той галантности, которая проявляется иногда в отношениях среди молодежи в нашем обществе, молодые женщины и девочки намбиквара редко оказывают друг другу взаимные услуги или знаки внимания. Близость девочек к мачехам приводит к довольно любопытному результату: девочки становятся независимыми быстрее, чем мальчики. Общаясь с молодыми женщинами, они участвуют в их деятельности. Предоставленные самим себе мальчики робко пытаются организовываться в подобные же группки, но это у них получается плохо, и они охотно остаются, по крайней мере в раннем детстве, рядом с матерью.

Маленьким намбиквара игры неизвестны. Иногда дети делают какие-то предметы из скрученной или сплетенной соломы; они не знают других развлечений, кроме борьбы и разных проделок друг над другом, любят подражать взрослым. Девочки учатся прясть, как и женщины, они нередко слоняются без дела или дремлют где-то в тени. Мальчики в восемь — десять лет начинают стрелять из маленьких луков и приобщаются к мужским занятиям. Но и девочки и мальчики очень быстро осознают основную и порой трагическую проблему жизни намбиквара — проблему пропитания, а также то, что от них ждут активного участия в общих делах. Они с большой охотой вместе со взрослыми собирают плоды и ловят животных. В голодное время нередко можно видеть, как они ищут себе пищу вокруг лагеря, выкапывая корни или ловя кузнечиков. Девочки знают, какая роль отводится женщинам в хозяйственной жизни племени, и полны нетерпения достойно приобщиться к ней.

Вот я встречаю девочку, нежно качающую щенка в той повязке, на которой мать носит ее сестренку, и замечаю: «Ты ласкаешь своего младенца-собачку?» Она мне важно отвечает: «Когда я буду большим, то буду убивать диких свиней и обезьян, я их всех перебью, как только она залает!» При этом она делает грамматическую ошибку, на которую, смеясь, обращает внимание ее отец: нужно было сказать тилондаге («когда я буду большая») вместо употребленной ею мужской формы ихондаче («большим»). Эта ошибка любопытна, ибо она иллюстрирует желание женщин поднять значимость хозяйственных занятий, отводимых этому полу, до уровня тех, которые являются привилегией мужчин. Поскольку точный смысл термина, который употребила девочка, — «убить, уложив дубинкой или палкой» (здесь — палкой-копалкой), она, видимо, бессознательно пытается отождествить сбор плодов и животных (для женщины они ограничиваются мелкими видами) с мужской охотой, когда используются лук и стрелы.

Следует особо отметить отношения между детьми, которые находятся в родственной связи, дающей право для взаимного величания «супруг» и «супруга». Иногда они ведут себя как настоящие супруги: покидают по вечерам семейный очаг и переносят головешки в какой-нибудь уголок лагеря, где зажигают свой огонь. Они устраиваются подле него и предаются в меру своих возможностей тому же излиянию чувств, что и старшие, взрослые же бросают на эту сцену веселые взгляды. Я не могу закончить рассказ о детях, не упомянув о домашних животных. К ним относятся так же, как к детям: с ними делят трапезу, играют, разговаривают, их ласкают, о них заботятся. У намбиквара много домашних животных: прежде всего это собаки, а также петухи и куры, ведущие родословную от тех своих предков, которые были ввезены в эти края Комиссией Рондона; затем обезьяны, попугаи, различные птицы, дикие свиньи, коати[74]. Из всех этих животных лишь собаки играют полезную роль: они ходят с женщинами на охоту. Мужчины же никогда не используют их на охоте с луком. Остальных животных держат для развлечения. Их не едят, даже не употребляют в пищу куриных яиц, куры, впрочем, несутся в бруссе. Однако намбиквара без колебаний съедят молодую птицу, если она не поддается приручению или гибнет.

Во время кочевок весь зверинец, кроме животных, способных идти, грузится вместе с другими вещами. Обезьяны, уцепившись за волосы женщин, венчают их головы грациозной живой каской, продолжением которой служит закрученный вокруг шеи хвост. Попугаи и куры громоздятся сверху корзин, других животных держат на руках. Их кормят не щедро, но даже в голодные дни они получают свою долю. Ведь они дают повод группе позабавиться и развлечься.

Перейдем теперь к взрослым. Отношение намбиквара к любовным делам можно резюмировать их собственной формулой: «Та-миндиге мондаге», переводимой если не изящно, то дословно: «Заниматься любовью — это хорошо».

Я уже отмечал эротическую атмосферу, которая пропитывает повседневную жизнь намбиквара. Любовные дела вызывают величайшие интерес и любопытство индейцев; они падки на разговоры на эти темы, и замечания, которыми обмениваются в лагере, полны намеков и скрытых недомолвок. Половые связи происходят обычно ночью, иногда рядом с лагерными кострами, но чаще всего партнеры удаляются на сотню метров в соседнюю бруссу. На этот уход сразу же обращают внимание, присутствующие оживляются, обмениваются замечаниями, отпускают шуточки; даже маленькие дети разделяют возбуждение, причина которого им известна очень хорошо. Порой группка мужчин, молодых женщин и детей бросается вдогонку за парой и через ветки наблюдает за подробностями дела, перешептываясь и давясь от смеха. Этот маневр главные действующие лица воспринимают отнюдь не с восторгом. Иногда еще одна пара следует примеру первой и ищет уединения в бруссе. Такие случаи, однако, редки. Запреты, ограничивающие половые связи, лишь частично объясняют подобное положение вещей. Настоящим виновником является скорее темперамент индейцев. Любовные утехи, которым пары предаются так охотно и на глазах у всех и которые нередко выглядят рискованными, по-видимому, носят не физиологический, а скорее, игровой и сентиментальный характер. Может быть, именно по этой причине намбиквара отказались от полового чехла, употребление которого почти повсеместно распространено у индейцев Центральной Бразилии. Народы, которые совсем не носят одежду, не лишены представления о том, что мы называем стыдливостью, они только отодвигают ее границу.

В повседневной жизни меня часто приводила в смущение вольность поведения намбиквара. Так, трудно было оставаться безразличным при виде хорошеньких девочек, которые, зубоскаля, валялись в песке у моих ног голые и извивающиеся, как черви. Когда я ходил на реку купаться, на меня часто нападала группа молодых или старых женщин, занятых одной мыслью — отнять мыло, от которого они были без ума. В моем гамаке нередко проводила свой послеобеденный отдых индеанка, красившаяся красной краской, и мне приходилось мириться с тем, что он был весь перепачкан.

Однажды, сидя на земле, я что-то записывал, но вдруг почувствовал, как чья-то рука тянет меня за полу рубашки: это одна из женщин нашла, что проще высморкаться таким способом, чем искать небольшую, сложенную вдвое наподобие щипцов ветку, которая обычно употребляется в таких случаях.

Чтобы правильно понять взаимоотношения между полами у намбиквара, никогда нельзя забывать об основной роли их супружеской пары. Это главная экономическая и социальная единица группы. Среди этих кочевых групп, которые без конца возникают и распадаются, пара представляет собой стабильную реальность (по крайней мере теоретически); к тому же только она обеспечивает существование их членов.

Хозяйственная деятельность намбиквара двух видов: с одной стороны, они охотники и земледельцы, а с другой — собиратели плодов и животных. Первым видом деятельности занимаются мужчины, вторым — женщины. В то время как группа мужчин на целый день отправляется на охоту, вооружившись луками и стрелами, или работает на огородах в сезон дождей, женщины, прихватив палку-копалку, бродят с детьми по саванне и подбирают, срывают, убивают, ловят, хватают все, что им попадается съедобного: зерна, плоды, ягоды, корни, клубни, яйца, всевозможных мелких животных. В конце дня супружеская пара встречается у костра.

В пору созревания маниока мужчина ежедневно приносит связку корней, которые женщина растирает и выжимает, чтобы испечь лепешки. А если мужчина пришел с удачной охоты, женщина быстро печет куски дичи, зарывая их в горячую золу семейного очага. Однако на семь месяцев маниока не хватает; что касается охоты, то она зависит от удачи. В этих бесплодных песках самая малая дичь не расстается с тенью и пастбищами у источников, разделенных большими пространствами полупустынной бруссы. Поэтому семье в основном приходится существовать на то, что соберут женщины.

Я часто разделял с намбиквара эти игрушечные обеды, которые в течение половины года являются для них единственной надеждой не умереть с голоду.

Когда после неудачной охоты мужчина, молчаливый и усталый, возвращается в лагерь и бросает рядом с собой лук и стрелы, воспользоваться которыми ему не пришлось, женщина извлекает из своей корзины трогательный набор: несколько оранжевых плодов пальмы бурити, двух крупных ядовитых пауков-птицеедов, нескольких ящериц и их крошечные яйца, летучую мышь, маленькие плоды пальмы бакаюва или уагуассу и горсть кузнечиков. Мякоть плодов пальм давят руками в наполненном водой калебасе, орехи колют камнем, животных и личинки вперемешку закапывают в золу. Потом вся семья весело истребляет этот обед, которого не хватило бы для утоления голода одного белого. Намбиквара одним и тем же словом определяют понятия «красивый» и «молодой» и одним и тем же— «некрасивый» и «старый».

Следовательно, в основе их эстетических суждений по существу лежат общечеловеческие и главным образом сексуальные ценности. Однако природа интереса полов друг к другу сложна. Мужчины судят о женщинах в целом как о людях, несколько отличающихся от них самих, они относятся к ним в зависимости от ситуации с вожделением, восхищением или нежностью. В упомянутом выше смешении терминов уже содержится выражение чувств.

Несмотря на то что разделение труда между полами отводит женщинам первостепенную роль (поскольку семья существует главным образом за счет того, что собирают женщины), их занятие считается низшим видом деятельности. Идеальная жизнь, по представлениям намбиквара, должна основываться на сельскохозяйственном производстве или охоте: иметь много маниока и большие куски дичи — вот какую мечту постоянно лелеют, но редко осуществляют индейцы. Если же им приходится питаться всякой всячиной, собранной по случаю, это считается — и является в действительности — самой настоящей нуждой. В фольклоре намбиквара выражение «есть кузнечиков», то есть то, что собрали дети и женщины, соответствует французскому «есть мясо бешеной коровы»[75]. Женщину считают нежным и ценным имуществом, но второго сорта. Среди мужчин принято говорить о женщинах доброжелательно и с состраданием, обращаться к ним с несколько шутливой снисходительностью. Мужчины часто повторяют выражение: «Дети не знают, женщины не знают, а я знаю»; они говорят о группе досу (женщин), об их шутках, их разговорах в нежном и насмешливом тоне. Но все это касается области общественных отношений. Когда же мужчина оказывается один на один со своей женой у лагерного костра, он выслушает ее жалобы, запомнит ее просьбы, потребует от нее участия во множестве дел. Мужское бахвальство уступает здесь место совместным действиям двух партнеров, отдающих себе отчет в той главной ценности, какую они представляют друг для друга. Такая же двойственная позиция и у женщин по отношению к мужчинам. Женщины мыслят себя как особую общность и проявляют это различными способами; мы, например, видели, что они говорят иначе, чем мужчины. Это особенно относится к молодым женщинам, у которых еще нет детей, и к сожительницам. Матери и женщины в возрасте меньше подчеркивают эти различия. Кроме того, молодые женщины любят общество детей и подростков, играют и шутят с ними; женщины же заботятся о животных, притом с той человечностью, которая обычно свойственна некоторым южноамериканским индейцам. Все это способствует созданию вокруг женщин группы особой атмосферы — одновременно и детски непосредственной, и радостной, и кокетливой. Ее поддерживают и мужчины, когда возвращаются с охоты или с огородов.

Но совсем по-иному ведут себя женщины, если они заняты тем делом, которое должны выполнять только они. Молча, сидя кружком и повернувшись друг к другу спиной, они ловко и тщательно выполняют кустарные работы. Во время переходов они мужественно несут тяжелую корзину с провизией и всем скарбом семьи, а также пучок стрел; супруг же шагает впереди с луком и одной-двумя стрелами, деревянной рогатиной или палкой-копалкой, которые он тут же пускает в ход, как только попадается какой-либо зверь или плодовое дерево.

Женщины, перетянув лоб повязкой, несут на спине узкую корзину в форме перевернутого колокола и, покачивая сжатыми бедрами, шагают километр за километром своим характерным шагом: колени сомкнуты, ступни разведены и опираются на внешнюю сторону. Мужественные, энергичные и веселые.

У намбиквара отношения между мужчинами и женщинами определяются двумя полюсами их деятельности, от которой зависит их существование. На одном полюсе — оседлая жизнь, связанная с сельским хозяйством и основанная на двоякой деятельности мужчин: строительстве хижин и огородничестве, на другом — кочевой период, в течение которого они кормятся в основном за счет того, что собирают женщины. При этом оседлая жизнь означает уверенность в завтрашнем дне и изобилие пищи, а кочевой период — зависимость от случая и голод. На эти две формы существования — зимнюю и летнюю — намбиквара реагируют очень по-разному. О первой они говорят с грустью, которая объясняется покорным принятием условий жизни с утомительным повторением одних и тех же ее проявлений, тогда как вторую они описывают в возбужденном и восторженном тоне как нечто вновь открытое.

Намбиквара считают, что после смерти души мужчин воплощаются в ягуаров, а души женщин и детей уносятся на небо и растворяются в нем навсегда. Этим объясняется тот факт, что женщины не допускаются на самые священные церемонии в начале сельскохозяйственного периода, когда изготовляются флажолеты [76] из бамбука. Играют на них мужчины, которые удаляются от жилья на достаточное расстояние, чтобы их не могли видеть.

Хотя сезон был неподходящим, я очень хотел услышать игру на этих флейтах и приобрести несколько штук. Уступая моей ка-стойчивости, группа мужчин отправилась в поход на поиски толстого бамбука, который растет только в дальнем лесу. Спустя дня три-четыре меня среди ночи подняли с постели (прибывшие ждали, когда уснут женщины). Они увлекли меня метров за сто, где, скрывшись в кустах, начали изготовлять флажолеты. Вскоре они были готовы, и мужчины стали играть на них. Четыре исполнителя играли в унисон, но, поскольку инструменты звучали не совсем одинаково, создавалось впечатление неполной гармонии. Мелодия отличалась от тех песен намбиквара, к которым я привык и которые по своему строю напоминали наши сельские хороводные песни. Отличалась она и от пронзительных звуков, которые извлекают из окарин [77], сделанных из двух склеенных воском половин калебаса. Мелодии, исполняемые на флажолетах и сводящиеся к нескольким нотам, как мне показалось, обнаружили поразительное сходство с некоторыми отрывками из «Весны священной» [78], особенно в той ее части, которая носит название «Детство старцев». Присутствие среди нас женщины было бы недопустимым; ее, проявившую нескромность или неосторожность, убили бы на месте. Как и у бороро, над женщинами намбиквара висит настоящее метафизическое проклятие. Но в отличие от бороро женщины намбиквара не пользуются привилегированным юридическим статусом (хотя, по-видимому, и у намбиквара родство передается по материнской линии).

С нежностью мужчины вспоминают тот период, когда намбиквара живут во временных укрытиях и пользуются непременной корзиной. Когда они ежедневно и неустанно собирают и ловят все, что дает возможность хоть как-то прокормиться, живут, не защищенные от ветра, холода и дождя. Этот период зиждется главным образом на деятельности женщины.

И совсем по-другому намбиквара воспринимает оседлую жизнь, о специфическом и древнем характере которой свидетельствуют культивируемые ими виды растений. Незыблемая смена земледельческих работ придает ей ту же стабильность, что и зимние жилища и обрабатываемый участок, который продолжает жить и производить и после того, как забывается смерть тех, кто его обрабатывал прежде. Намбиквара отличаются удивительным непостоянством характера. Они быстро переходят от сердечности к враждебности. Это смущало тех немногих, кому удавалось наблюдать их. Группа в Утиарити была именно той, что пять лет назад убила миссионеров. Я знал некоторых миссионеров и ценю научное значение деятельности многих из них. Но протестантские американские миссии, которые старались проникнуть в центральную часть Мату-Гросу в 1930-х годах, принадлежали к особой разновидности: их члены происходили из провинциальных семей, где подростков воспитывали в вере в ад и в котлы с кипящим маслом. Некоторые становились миссионерами так, будто получали страховку. Успокоившись таким образом на счет собственного спасения, они считали, что могут больше ничего не делать, чтобы его заслужить. При исполнении своих обязанностей они проявляли возмутительную черствость и бесчеловечность.

Как мог произойти инцидент, приведший к резне? Я понял это по одной своей оплошности, которая едва не обошлась мне очень дорого. Намбиквара обладают знаниями в области токсикологии. Они изготовляют яд кураре для стрел, настаивая красную кожицу, покрывающую корень стрихноса ядовитого и выпаривая ее на огне, пока смесь не приобретет вязкую консистенцию. Они применяют и другие растительные яды. Каждый намбиквара носит с собой такие порошки в трубочках, сделанных из птичьего пера или из бамбука и перевязанных волокнами из хлопка или коры. Этими ядами пользуются для осуществления мести. Помимо этих ядов, известных науке (их индейцы готовят открыто, без предосторожностей и магических сложностей, которыми сопровождается дальше к северу изготовление кураре), у намбиквара существуют и другие, чья природа таинственна. В трубочки, подобные тем, где содержатся настоящие яды, они собирают кусочки смолы, которая выступает на дереве бомбакс, имеющем утолщение в нижней части ствола. Они верят, что если бросить такой кусочек в противника, то можно привести его в то же физическое состояние, что и у этого дерева, а именно жертва раздуется, а потом умрет. Идет ли речь о действительных ядах или о магических субстанциях, намбиквара называют все их одним именем: «нанде». Таким образом, этим словом обозначают не только понятие «яд», но и любой вид угрожающих действий или использующиеся при этом предметы. Эти пояснения были необходимы, чтобы понять то, о чем пойдет речь.

Я захватил с собой несколько больших разноцветных шаров из шелковой бумаги, которые наполняют горячим воздухом, подвешивая снизу небольшой факел. На Иванов день такие шары в Бразилии запускают сотнями. Однажды вечером мне в голову пришла злополучная мысль устроить индейцам представление. Первый шар, загоревшийся на земле, вызвал бурный взрыв смеха, будто публика только этого и ждала. Запуск второго шара удался очень хорошо: он быстро оторвался от земли и поднялся так высоко, что его пламя слилось со светом звезд. Он долго летал над нами и исчез. Однако первоначальная веселость уступила место другим чувствам: мужчины смотрели на меня внимательно и враждебно, а женщины в ужасе закрыли голову руками и прижались одна к другой. Намбиквара настойчиво повторяли слово «нанде». Назавтра утром ко мне явилась делегация мужчин, потребовавшая дать им проверить содержимое шаров, чтобы убедиться, «не находится ли там нанде». Эта проверка была проведена весьма тщательно. Я продемонстрировал им подъемную силу горячего воздуха, запустив над огнем небольшие куски бумаги. Благодаря удивительно трезвому уму намбиквара это объяснение если и не было понято, то во всяком случае принято. Как обычно, когда нужно найти виновников, все свалили на женщин, «которые ничего не понимают», «испугались» и опасались тысячи бедствий. Я не строил иллюзий: дело могло бы закончиться очень плохо. Тем не менее ни этот, ни другие случаи — о них я расскажу позже — ничуть не повредили нашим дружеским отношениям.

Вот почему я был потрясен, прочитав недавно отчет одного иностранного коллеги о его встрече в Утиарити с той же группой индейцев, с которой за десять лет до этого жил я. Когда он в 1949 году прибыл в Утиарити, в группе оставалось всего восемнадцать членов. Вот что пишет о них наш автор:

«Из всех индейцев, виденных мною на Мату-Гросу, эта группа объединяла самых жалких. Из восьми мужчин один страдал сифилисом, у другого был поврежден бок, у третьего зияла рана на ноге, а еще один страдал какой-то чешуйчатой кожной болезнью. Однако женщины и дети, похоже, находились в добром здравии. Поскольку намбиквара не пользуются гамаком, а спят прямо на земле, они все выпачканы. Когда ночи холодные, они разбрасывают костер и ложатся на грязную золу… Намбиквара носят одежду только тогда, когда им дают ее миссионеры, требующие, чтобы они ее надевали. Их отвращение к купанию приводит к образованию на коже и волосах слоя пыли и пепла; они покрыты также гнилыми частицами мяса и рыбы, чей запах смешивается с острым запахом пота». «Намбиквара… неуживчивы и невежливы до грубости. Когда я приходил в лагерь к Жулио, то часто заставал его лежащим у костра; увидев меня, он поворачивался ко мне спиной, заявляя, что не желает со мной разговаривать».

«Не нужно долго жить среди намбиквара, чтобы почувствовать с их стороны ненависть, недоверие и охватывающее их отчаяние, которые вызывают у наблюдателя подавленное состояние; в то же время они возбуждают и симпатию…»

Я, узнавший намбиквара в то время, когда их ряды уже были опустошены болезнями, принесенными белым человеком, хотел бы забыть это удручающее описание и оставить в памяти только то, что написано в моей записной книжке.

«В темной саванне сверкают лагерные костры. Возле очага, единственной защиты от наступающего холода, за хилым заслоном из ветвей пальмы и других деревьев, рядом с корзинами, наполненными жалкими вещами, составляющими для них все земное богатство, лежащие прямо на земле, тесно прижавшиеся супруги чувствуют друг в друге единственное утешение, единственную опору против повседневных трудностей.

Наблюдателя, который впервые оказывается в бруссе с индейцами, охватывает тревога и жалость к этим представителям рода человеческого, лишенным всего и как будто раздавленным каким-то беспощадным стихийным бедствием, обнаженным, дрожащим от холода около мерцающих костров. Однако это печальное, убогое зрелище оживляют перешептывания и смешки. Супружеские пары сжимают друг друга в объятиях, как бы в ностальгии по потерянному единству. Ласки не прекращаются даже при приближении чужака. Всем намбиквара присуща огромная приветливость, беззаботность и самая трогательная, самая подлинная человеческая доброта».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.